Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Глава третья

Парижская жизнь Михаила и Люси вошла в колею рутины и ровненько катилась, лишь иногда слегка подпрыгивая на мелких ухабах непредвиденных обстоятельств. С работой все наладилось быстро, а вот быт и досуг – нет. Это в Париже-то? Да, Читатель! Кино, театры, музеи, посещение Эйфелевой башни – всё было возможно, но – за деньги! Магазины манили изобилием, да что там! Сверхизобилием! Но оно было тоже за деньги. Очень трудно было расчитывать Мишину маленькую зарплату, потому что хотелось то вкусного, то красивого, а то и того и другого одновременно.

Люся путем проб и ошибок научилась покупать продукты по сносной цене. Любые покупки несъедобных вещей она сначала обсуждала с мужем, а потом искала, где это продается максимально дешево. Ну, распродажи, конечно. Их рекламировало телевидение и газеты. Ещё мадам Михайлова перезнакомилась с женами дипломатов, у которых одалживала книги и видеокассеты на русском языке (идеологически выдержанные!). В библиотеке посольства тоже можно было взять кое-что почитать, но выбор был не очень велик. Были там и видеокассеты: «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918-ом году», «Чапаев» и «Битва за Москву». Пятая кассета с полным собранием мультфильмов «Ну, погоди!» была затерта до полного отсутствия цвета, но Люся и Михаил все равно смотрели с удовольствием и смеялись в знакомых с детства местах.

Люся, пока муж трудился на благо франко-советской дружбы, бродила с этюдником по улочкам и переулочкам, увлекшись городским пейзажем. Маленькое уличное кафе, старый дом с заплетенным виноградом балконом, дряхлый автомобиль тридцатых годов с проросшим сквозь него могучим каштаном – все эти обыденные вещи получались у неё настоящими шедеврами, особенно, если учесть, что писала она в своей трёхмерной технике. К сожалению, их невозможно было продать: у советских не было денег, а за франки аборигенам – нельзя, потому, что не положено!

Однажды жена посла, Римма Сигизмундовна, пригласила Люсю посидеть за самоваром. Угостив её собственноручно сваренным вареньем из райских яблочек, в изобилии растущих на улицах города, и привезенным из Союза «Юбилейным» печеньем, дама намекнула, что уже давно и сильно хочет иметь собственный портрет. Маслом, в полный рост, и чтоб красиво было.

– Тебе же все равно делать особо нечего! А я уж тебя отблагодарю: пробью разрешение на твою персональную выставку! – посулила послица (послиха?), таким образом тонко намекнув, что денег за портрет не заплатит.

– А где? – заинтересовалась Люся, ни разу официально не выставлявшаяся, а потому очень заинтересованная и готовая писать портрет бесплатно.

– Да в Обществе, где твой муж работает! Там места полно!

– Но у меня здесь мало работ… всего четыре.

– Не беда, это же не сразу будет! Пока согласуют, пока разрешат… С полгода пройдет!

Махнув ещё по чашке, женщины обговорили детали. Римма Сигизмундовна будет позировать три раза в неделю у себя дома, портрет будет парадным, в бриллиантовом колье, которое Люсе предстоит дорисовать отдельно с какой-нибудь картинки. Люсе также придется дорисовать интерьер, можно тоже с картинки, чтобы мебель была в стиле Луи Каторз.

– А прическа, Римма Сигизмундовна? Надо, чтобы одна и та же на каждом сеансе была!

– Это не проблема! Соня, ну, жена атташе, опытный парикмахер, обеспечит.

Конечно, кто рискнет отказать жене самого посла! И причешет, и уложит, причем, бесплатно.

И Люся начала работать над портретом. Римма Сигизмундовна была дамой колоритной. Выражаясь языком цифр, принятых в мире моделей, расшагивающих по подиуму, ее фигура отвечала параметрам 120-120-120 при росте 165 см. Лицо ее было лицом женщины, разменявшей шестой десяток не зная кремов, масажа и прочих процедур. Попросту говоря, имелись в изобилии морщины, мешки под глазами, пигментные пятна. Но главной особой приметой была большая, похожая на клубнику, бородавка на мясистом и крупнопористом носу. Все это предстояло изобразить в стиле социалистического реализма, то-есть, выпятить достоинства, оставив в тени недостатки. Позировать послица хотела в умопомрачительном розовом и пушистом платье с люрексом, при виде которого у Люси аж глаза заслезились. Платье, к тому же, было в обтяжку, кокетливо обрисовывая жировые складки, нависающие над супонью бюстгальтера и резинкой трусов. Насилу удалось убедить заказчицу, что такой наряд будет проигрывать на фоне бриллиантового колье. Срочно купили другое, без люрекса и не в обтяжку, приятного цвета «Черный Жемчуг». Долго подбирали позу, сошлись на том, что модель будет позировать в три четверти (так удастся замаскировать бородавку!), и поставив одну ногу на небольшую скамеечку (так будут скрадываться недостатки фигуры!). Также была рекомендована прическа с романтическими локонами, дабы лицо казалось тоньше, и большой веер, призванный прикрыть часть талии.

Устаканив все это, Люся загрунтовала холст размером два на полтора метра и пошла на первый сеанс.

Михаил был рад за жену. Будучи при деле, небось, не заскучает! А выставка – так вообще замечательно! Он тоже в свободное время напишет несколько картонов… нет, лучше графику! Гравюры по меди, а? Или чеканку! И будет совместная выставка супругов Михайловых!

С такими приятными мыслями он в субботу шел по базарчику, выбирая помидоры, а также свежую рыбу к обеду – была его очередь заниматься хозяйством.

Мускулистый чернокожий мужик с бритой наголо головой, сверкавшей, как пушечное ядро, крикнул, делая приглашающий жест:

– Эй, белый хозяин! Дешевле, чем у меня, овощей не найдешь!

Михаил подошел к прилавку из составленных ящиков. Помидоры были хороши, бычье сердце, сахаристо сверкавшие на изломе, и цена подходящая. Торговаться он не умел, поэтому просто попросил:

– Мне, пожалуйста, восемь штук, не самых крупных.

– Сделаем! – весело отозвался африканец, складывая помидоры в пакет и взвешивая их на безмене, – С вас… вот столько, мусью!

Посмотрев на предъявленный калькулятор, Михаил расплатился и побрел дальше. Чем-то этот черный его заинтересовал… но чем? На взгляд художника, было в нем что-то неправильное… Какой-то он был не совсем африканистый! Додумать не получилось, ибо подвернулся прилавок с рыбой. Завернутая в водоросли, она лежала в лотке со льдом. Макрель ещё шевелила жабрами, а камбала-тюрбо сонно моргала своими перекособоченными глазами, один из которых был больше другого. Поколебавшись, Михаил купил камбалу, хотя она и была дороже, и с чувством выполненного семейного долга зашагал домой.

На кухне, разделав и выпотрошив рыбину, поставил её в духовку, сбрызнув лимонным соком и посыпав солью с чесноком. Вскоре потянуло приятным запахом начавшего поджариваться нежного белого мяса. Ещё минут пятнадцать – и можно будет обедать. Позвал Люсю, сидевшую с книгой на балконе.

– Давай, жена, режь салат!

Сам же, взяв альбом и карандаш, решил набросать по памяти портрет продавца помидор. В процессе стало ясно, что с ним не так: череп не негроидный, а европеоидный… мулат, что ли? Скуловой отросток… угол нижней челюсти… Мать честная! Совершенно славянский тип лица! Ещё несколько движений карандаша… На потрясенного Михаила с альбомного листа смотрел Серёга! Как же… почему сразу не узнал?

«Потому, что он в негра выкрасился, для конспирации!» – понял наш художник.

Люся между тем вынула из пакета два помидора. Вместе с ними выпал и сложенный листок бумаги. Михаил коршуном кинулся на него и успел схватить прежде, чем заметила супруга.

– Я щас, мне… это… – пробормотал он невнятно, скрываясь в туалете.

В записке было вот что:

«Мишка! Это я, Серёга, если не узнал! Завтра в десять утра иди в метро и езжай по первой ветке на станцию „Лионский Вокзал“. Садись в первый вагон. Твоего топтуна отсекут. Возьми этюдник, заодно пейзажик нарисуешь, для отмазки. До скорого!»

Перечитав письмо дважды, Михаил разорвал его на мелкие клочки и спустил в унитаз.

Вернувшись на кухню, застал уже накрытый стол.

– Живот, что ль, прихватило? – посочувствовала Люся, накладывая ему салат.

– Угу, – не вдаваясь в подробности, подтвердил конспиратор, думая важную мысль: «Жене о письме ни слова! Вдруг её вызовет для беседы Витя и невзначай расколет? А если она ничего не знает, то и колоть не на чем!»

– Знаешь, Воробейка, я завтра хочу с утречка на плэнер съездить. Все равно ты к Римме пойдешь, – апологетически заявил Михаил через полчаса, покуривая на балконе сигаретку, – А то что-то давно не брал я в руки шашек!

– Ага, понимаю! Хочешь создать эпическое полотно «Дед Пахом и трактор в ночном», да? – засмеялась Люся, – Только, где ты столько партийных найдешь, чтоб волос настричь?

– Возьму грех на душу, нарву с беспартийных! – в тон жене отозвался муж, – А то и вообще, красками поднатужусь! Вроде Леонардо да Винчи!

Воскресным утром Михаил покинул квартиру и направился к станции метро, имея при себе этюдник. Одет он был в потертые джинсы и ветровку, слегка испачканную краской. Не оглядываясь, дабы не насторожить соглядатая, пересек бульвар Мальзерб и оказался у входа в подземку. Идущий следом Лялькин слегка сократил дистанцию, чтобы не потерять объект в вестибюле, но тут у женщины в двух шагах впереди прорвался пластиковый пакет-авоська и двухлитровая бутыль с прованским маслом шмякнулась на гладкие плитки пола, мгновенно образовав лужу диаметром метра полтора! Не успев среагировать, комитетчик сделал шаг, поскользнулся и… не устоял на ногах! Падая, он подсек левую ногу женщины и она упала на него. Образовался затейливый узел из рук, ног, юбки, накрывшей лицо Лялькина, и множества междометий. Объект в этой суматохе был безвозвратно потерян!

– Пардон… месье! – пропыхтела парижанка, барахтаясь в луже масла, и больно придавив живот тайного агента локтем, – Не могли бы вы… О! Ваш палец… Месье шалун? Я понимаю, что там для месье открылся целый мир новых впечатлений, но…

В конце концов они расцепились и голову удалось освободить из плена промежности. Глотнув свежего воздуха, Лялькин с грустью понял, что костюм изгажен капитально, объект потерян, и даже подслушка не работает. Микрофон он навесил Михаилу, едва тот прошел сотню шагов. Дальность приема – двести метров максимум… Что ж, придется идти домой переодеваться, а потом ждать когда вернется этот самый Михайлов, чтобы забрать микрофон обратно. Во, невезуха! А с другой стороны – как посмотреть. Скоро подопечный не вернется, часа через три-четыре, не раньше. Значит, можно будет посидеть дома, посмотреть спортивный канал. Сегодня как раз чемпионат Франции по боксу, четвертьфинальные бои…

«Нет худа без добра!» – решил Лялькин, – «А химчистку пусть контора оплачивает!»

Сердечно, в изысканных, но сложносочиненных выражениях попрощавшись с незадачливой теткой, оставшейся без масла, комитетчик поспешил домой.

Доехав до пересадочной станции, Михаил перешел на линию №1 (желтую на схеме) и сел в головной вагон. Немедленно справа и слева от него на сиденье плюхнулись двое. Справа оказался давешний черный помидороторговец. Серега! Мужик слева быстро ощупал Мишину ветровку и молча показал малюсенькую бусинку на булавке, которую воткнул себе в лацкан и вышел в другой вагон.

– Всё, теперь безопасно! – облегченно выдохнул Сергей, – Ну, здравствуй, что ли?

Они обнялись, колотя друг друга по спинам.

– Куда едем-то? – спросил Михаил, хотя ему было все равно.

– Да тут недалеко, в Булонский Лес. Давно мечтал побывать, у Мопассана читал… Там, кстати, знаменитая картина была написана – «Завтрак на траве»!

– Ага, Сезанн… нет… Ренуар? Не помню, слушай, голова кругом!

– Вообще-то, это Эдуард Мане… Впрочем, неважно! Ладно, Миш, давай ты первый рассказывай! Как ты в Париж-то попал?

Михаил торопливо пересказал историю с женитьбой и распределением.

– Вот это да! – восхитился Сергей, – А я её знаю, ну, твою жену?

– Вряд ли… Я её за товарища держал до последнего момента, дома она у меня при тебе не бывала… А ты-то, как?

– Я женился на Лючии, сынище растет, Мишаней назвали…

Михаил гулко сглотнул слюну.

– Да, значит, кузнецом подвизаюсь, типа, свободный художник. В магазине мои поковки нарасхват… Специальные сеточки продаю, от них волосы у людей растут! Денег – завались! Недавно итальянское гражданство получил…

Он подробно описал своё почти годичное пребывание в Италии.

– Слушай, а как ты меня нашел? – задал Михаил мучивший его уже второй день вопрос.

– Ну, заподозрил, после твоего звонка, что ты в Париже работаешь. Когда не перезвонил, понял, что ты под колпаком, как все советские.

– Ага, мне наш чекист вот такую дыню вставил за звонок тебе! – показал руками Михаил, – Как только узнал-то!

– Послал секретаря узнать, работаешь ты, или нет, – продолжал Сергей, – Приехал, говорит: работает, живет там-то! Ну, я собрался – и сюда! Нашел детективное агентство, они три дня следили за тобой, выявили топтуна. Тебя, кстати, дома тоже слушают, имей в виду! Потом Поль придумал, как с тобой в контакт войти. Вот, пришлось башку обрить и телу покрасить! Классная, между прочим, красочка: мочалкой не отмоешь, только специальным раствором снимается… Здорово получилось, даже ты меня не узнал! Короче, сейчас погуляем не спеша, поговорим, план выработаем…

– Какой план? – нервно дернулся Михаил.

– Ну, какой… Как тебя выдернуть в свободный мир!

– Не, Сереж, я… это… не готов! Да я и не думал об этом никогда!

Сергей протяжно вздохнул и сменил тему.

– Как родители поживают? Маришка?

– Родители… Папаня в этом году полковника, наконец, получает. Сильно они с мамой удивились, когда я им телеграмму о свадьбе прислал…

Продолжая разговаривать, они покинули метро и пошли по Булонскому Лесу. Это, если кто не знает, такой парк культуры и отдыха, только, почему то, не имени Горького.

– Представляешь, мама решила, что я по залёту женюсь! Буду, говорит, внука няньчить!

Лицо Сергея сделалось пасмурным при мысли, что Александра Георгиевна никогда не увидит Мишаню.

– А дед? Рад был, что ты бракосочетаешься?

– Дед помер, – нехотя сказал Михаил.

Вдаваться в подробности было как-то стыдно.

Сергей удивился не на шутку:

– Да ты что! Такой крепкий был старикан! Орел! Любимец женщин! Что, инфаркт, да?

– Нет, Сереж. Встречался он с одной, а у неё муж во вневедомственной охране работал. Выследил – и со служебного нагана застрелил обоих, представляешь? Как раз на Новый Год! Мы с матерью, Маришкой и… – тут Михаил запнулся, – Марией пришли посидеть по семейному, а там… а он… Лужа крови! Мать в обморок упала…

Смахнув набежавшую от воспоминаний слезу, продолжил:

– Дурацкая, блин, смерть! Финскую войну прошел, Отечественную… Вообще, разведчиком, ты же знаешь! Ранен был трижды, но уцелел! А тут… ревнивый муж…

– Миша! – проникновенно промолвил Сергей, – Это же геройская смерть! Чтоб меня в семьдесят пять лет на бабе застрелили! Да про Михал Михалыча легенды будут рассказывать! Что, по твоему, лучше было бы, если б его кондрашка хватила… или от рака какого-нибудь гнить? А он ещё и удовольствие успел получить перед смертью! Давай, в кафешку зайдем, помянем! А этого, стрелка, поймали?

– Ага. Двенадцать лет дали.

– Ого! Хорошо, не расстрел!

Они зашли в какой-то бар и сели за столик.

– Ты что будешь? – деловито спросил Сергей, изучая карточку, – Я, пожалуй… для водки рановато… Винца?

– Дороговато здесь, – угрюмо промямлил Михаил, заглядывая в бумажник, – Может, лучше возьмем в магазине бутылек и на природе, где-нибудь, посидим?

– Да ну, вот ещё! Гарсон! Нам бутылочку «Барон д'Ариньяк», силь ву пле!

Помянули деда не чокаясь. Красное вино было очень сухое, лёгкое, с едва уловимым привкусом гранатовых корок и запахом меда. Внутри захорошело.

Покидая бар, Сергей расплатился, придержав руку Михаила, пытавшуюся достать бумажник.

– Оставь, Миш! Я буржуй, а ты – на зарплате.

Потом они долго сидели на лавочке. Михаил разложил этюдник и мазюкал кисточкой купу деревьев на берегу пруда с лебедями.

– Да, а про Маришку-то ты не рассказал! Как она там, после смерти Костанцо?

– Маришка исчезла, – понурился Михаил, – Написала мне письмо, типа вынуждена скрываться… От кого? Непонятно. Ты, смотри, никому! Ни слуху, ни духу от сеструхи…

– Ни фига себе! – развел руками Сергей, – Вот это, блин, новость! Ну, найдется, куда она из Совка денется!

Михаил не стал говорить другу о странном комиксе, нарисованном Люсей, в котором содержался намек, что Марина в Африке. Мало ли кто чего нарисует!

Когда друзья прощались, день уже клонился к вечеру.

– Я человечка в Париж пришлю, будет в твоем обществе отираться, вроде по делу. Выставки, концерты, фестивали будет организовывать, то, да сё… Импрессарио! Связь будем держать через него. Ну, давай! Счастливо тебе! – Сергей порывисто обнял Михаила, больно стукнув головой в ухо, – Ой, извини, нечаянно!

Михаил пошарил по карманам и нашел октябрятскую звездочку, случайно завалявшуюся там ещё в Москве.

– Вот, возьми, для Мишани. Крестик бы надо, но я же комсомолец…

Сергей молча сгрёб с ладони сувенир страны советов и ушел, не оборачиваясь.

К Михаилу, возникнув из ниоткуда, немедленно подошел Поль и воткнул микрофон на прежнее место.

Во вторник, после политинформации, к Михаилу подошел Перовский.

– На пару слов отойдем?

В вестибюле он достал сигареты и предложил угощаться. Закурили.

– Ты куда в воскресенье ездил? Один, без супруги? – напрямик спросил чекист, сканируя парня пронзительным взором глаз, мерцающих рвением служебного долга.

– Откуда вы знаете? – округлил глаза Михаил, – Я ж никому не говорил!

– Да уж знаю! – самодовольно хмыкнул Перовский, – Работа такая. Так, куда?

– В Булонский Лес, на плэнер. Погулял там, на лавочке посидел, этюдик написал.

– Ну? Покажешь?

– Завтра принесу, Виктор Леонидыч! – пообещал наш художник.

– А если сейчас? – настырничал прапрапраправнук народоволки С. Перовской (между нами говоря, он сам распустил этот слух! Ну, чтоб крепче уважали!).

– Так, он же у меня дома…

– Ничего, тут рядом! Не терпится мне.

Чекист надеялся, что Михайлов, ускользнувший от слежки Лялькина, наверняка что-нибудь нашкодил: или в бордель ходил, или в казино, а то и вообще со своим Златогором встречался… хотя, это вряд ли, откуда бы ему в Париже взяться. В этюд на плэнере не верилось. Просто так в Париже гулять не ходят! Выкручивается, следы пытается замести! А если его на брехне подловить, да расколоть, то потом можно будет им вертеть, как хочешь, и веревки вить! Одного эпизода со звонком в Рим было маловато, чтобы манипулировать новичком. Записи-то разговора нет, только рапорт Лялькина! Когда, наконец, новую аппаратуру пришлют?

Дома Михаил предъявил уже подсохший этюд со своей подписью и числом в уголке. Алиби! Перовский был разочарован, что атака сорвалась, но виду не подал. Место он узнал сразу: действительно, есть такой пруд в Булонском Лесу. Похвалил этюд и ушел плести свои интриги дальше.

Через три недели Люся закончила работу над портретом. Далась победа нелегко: натурщица оказалась капризная, быстро уставала держать позу, непрерывно болтала, а также после каждого сеанса делала идиотские замечания. То ей не нравилось выражение лица на портрете, и она требовала увеличить улыбку, то цвет волос казался слишком искусственным (это крашенных-то волос!), и надо было их переписывать заново. Но по настоящему Римма Сигизмундовна довела Люсю до белого каления, заставив трижды переписывать бриллианты, каждый раз желая новое изделие. Приносила картинки из каталогов. Последний вариант оказался и не бриллиантами вовсе, а сталью под бриллианты из какого-то итальянского магазина «Терра Ферра». Правда, Люся не могла не признать, что дизайн был замечательный, с большим вкусом. Имя автора – Серджио Каррера, ничего ей не говорило.

Итак, портрет был закончен, оставался последний завершающий штрих, чтобы добиться объёма и вдохнуть в картину жизнь! Люся задержала дыхание и провела тонкой беличьей кисточкой там, где у губы заканчивалась носогубная складка. И – о, чудо! Картина стала трёхмерной! Изумительно похожая на оригинал, Римма Сигизмундовна стояла в царственной позе, являя собой по меньшей мере императрицу, блестя глазами и, как бы, дрожа ресницами! Брови, слегка сдвинутые и трагически изломленные, намекали на огромный и сложный внутренний мир. Губы, сложенные в полуулыбку Моны Лизы, казалось, говорили зрителю: а я, вот, знаю, да не скажу! Морщины, конечно, остались, но уже не портили лицо, которое выглядело значительно и мудро. Бородавка на носу ненавязчиво сливалась с фоном и была почти незаметна. Веер маскировал среднюю часть фигуры, и можно было предположить, что там даже есть талия. Такая, значит, перспектива вырисовалась! Интерьер сверкал роскошью Версальского дворца (оттуда и был срисован!).

– Ну, что, Люсенька? Готово? – раздался голос заказчицы.

– Да, Римма Сигизмундовна… – отозвалась Люся, вытирая кисть, – Я сделала всё, что могла. Смотрите!

Послица подошла к своему изображению и удивленно захлопала глазами. Заглянула с одного бока, с другого… Протянула палец…

– Не трогайте! – вскрикнула в ужасе Люся, – Краска ещё не высохла! Стереоэффект пропадёт!

Палец отдернулся.

– Надо же, как здорово все внутри видно! – изумленно покачала головой дама, – Даже моё отражение в зеркале! Ты молодчина!

Она присмотрелась попристальней:

– Слушай, а может, шторы подкрасить? Покраснее немножко сделать, чтоб поживее в комнате было…

– Нет! – отрезала Люся, – Этого нельзя! Тогда свет, на лице рефлектирующий, соответствовать освещению не будет! Сейчас вся гамма в гармонии. Теперь только раму надо. Вы раму не присмотрели ещё?

– Ой, да Жора сделает! – отмахнулась послица, – Ничего сложного! В магазине, знаешь, сколько стоит такой размер?

Жора был посольским столяром-плотником, электриком, сантехником и автомехаником – мастер на все руки, короче.

– Ну, тогда багет надо купить, а потом как захотите: морилкой или позолотой покрыть, – посоветовала Люся.

– Зачем покупать? У нас на складе плинтус фигурный есть! Чем не багет? Из него и сварганит!

Понять такую скупость юная художница не могла.

Однако, если дело не касалось денег, Римма Сигизмундовна всегда выполняла свои обещания. Задействовав свои связи (а она была дальней родственницей самого А. А. Громыко!), ей удалось пробить выставку для Люси!

Прошла неделя (всего!), и Люсю пригласил для беседы атташе по культуре, Евгений Митрофанович Барсук. Маленького роста, худенький и застенчивый, с длинным унылым носом, он производил впечатление типичного интеллигента в очках и шляпе, но Люся уже знала, что ему пальца в рот не клади. Ходили слухи, что Валиадис, тоже атташе… по культуре, г-м… одной недружественной страны, рискнул, образно говоря, положить… и где он теперь? На пенсии, мемуары пишет. Уволили его из ЦРУ за провал очень важной операции. А товарища Барсука за ту же операцию, наоборот, наградили почетной грамотой ЦК КПСС и другой, от кого надо, тоже. Народ шутил, что грамоты эти Барсук повесил на сук, но скромнягу атташе уважали все. Вот, только, в культуре он разбирался слабовато: путал Гоголя и Гегеля, Бабеля и Бебеля, Чайковского и Паниковского.

Итак!

Поздоровавшись с Люсей и галантно предложив сесть, Евгений Митрофанович (за глаза его называли «культуристом»! ) без спросу налил в высокий стакан со льдом буржуазного напитка – кока-колы и поставил перед ней. Откуда он узнал, что это любимый напиток мадам Михайловой?

– Людмила Васильевна! – начал он, слегка конфузясь, – Получено принципиальное согласие руководства на проведение вашей выставки в рамках недели СССР во Франции, которая состоится в апреле. Программа недели большая: и ленинградский драмбалет приедет, и народный ансамбль песни и пляски из Грузии с кинжалами, и Геннадий Хазанов, нести слово Партии во французские массы. Вы будете олицетворять кадр, воспитанный, так сказать, в нашем коллективе. Типа, простая советская домохозяйка, комсомолка, внимательно следит не только за происходящим в мире, регулярно посещая политинформации, но и за развитием советско-французской дружбы, и делает в нее, ну, в эту дружбу, значит, большой вклад, рисуя картинки. Возможность проявить свой талант ей помог коллектив. Понимаете?

Люся мимикой показала, что понимает. Выражение «делает в нее» рассмешило, слово «картинки» взбесило, но она сдержалась и промолчала.

– Я видел ваши картинки (Тут Люсю опять покоробило). Они очаровательны! – энтузиастически продолжил главный культурист, – Но необходимо дополнить ассортимент советской тематикой. Уравновесить, так сказать. Изобразите в противовес, допустим, вашей картине с уличным кафе… ну, я не знаю… буровую на Крайнем Севере, рабочих, принимающих пищу среди первозданно-прекрасной природы! И еще что-нибудь эдакое, чтобы оттеняло и звало!

– Может, мне генерального секретаря нарисовать? Классический сюжет: с девочкой на руках! – глядя на Барсука невинными, голубыми от сдерживаемой ярости глазами, предложила Люся.

– Ой, что вы, что вы! – замахал на нее руками атташе, как бы отгоняя лукавого искусителя, – Вам нельзя, не положено! Для этого спецдопуск нужен!

– А как прикажете рисовать вашу буровую с жующими работягами? Я там ни разу не была!

– А с фотографии в журнале «Огонёк»!

Люся хотела сказать, что это профанация, но сдержалась, понимая, что битву с ветряной мельницей идеологии не выиграть.

– Хорошо, я напишу несколько сюжетов о Советском Союзе. По памяти.

– Нет! Обязательно с фотки, мы должны быть уверены, что сюжет правильный! Вы же не чле… не состоите в Союзе Художников!

Люся задержала дыхание и сосчитала до десяти, как учила её бабушка. Успокоившись, заявила:

– Миша тоже будет участвовать. У него отличные гравюры, есть и чеканка.

– Людмила Васильевна! Насчет него не согласовано!

– Ну, так согласуйте! – выразительно пожала плечами Люся, прекрасно понимая, что, раз решение о выставке уже принято наверху, то срыв её очень больно лягнет всех, непосредственно ответственных, – Я одна стесняюсь!

Пожевывая губами, товарищ Барсук несколько секунд смотрел на мадам Михайлову, как прокурор на мелкого хулигана. Потом лицо его смягчилось.

– Передайте Михаилу Михайловичу, пусть готовится. Я всё устрою.

Он налил себе кока-колы и жадно выпил.

– Теперь о самом главном. Будет пресса. Радио и телевидение, наше… и не наше. Вы отрепетируете речь и правильные ответы на наиболее вероятные вопросы. Так надо.

– Я понимаю, – серьёзно кивнула Люся.

– Ну, вот, пока и всё. До свидания, Людмила Васильевна!

– До свидания, Евгений Митрофанович!

Люся уже открывала дверь, когда голос Барсука догнал её:

– Чуть не забыл! Возможно, некоторые ваши работы купят. За валюту. Её надо будет добровольно пожертвовать в фонд. Это важный политический жест доброй воли обязательно отметит и наша, и ихняя пресса! Получится гулкий общественный резонанс!

– А в какой фонд? – с любопытством спросила Люся, ожидавшая чего-нибудь подобного.

– Вам сообщат, в какой.