Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Все это вихрем пронеслось в голове за несколько коротких секунд.

«Надо будет с бабулей посоветоваться!» – решила она, – «Марго подскажет, что делать! А пока…» Терять мужа категорически не хотелось… значит, надо завоевать его обратно! Мало ли, что у Мишки в Париже баба, хотя, конечно, и обидно ужасно… Зато Люсю он все равно любит: вон, сразу в беседку уволок, едва увидел! И целых два раза, г-м, в личную жизнь вторгался!

Обмыслив все это, Люся сделала бодрое лицо. Михаил же сидел бука-букой, ожидая от жены наступления по всему фронту. Такового не последовало, но он все равно переживал: надо же было брякнуть Анькино имя! Но, вроде, обошлось?

Короче, вечер был скомкан. Сидели, смотели телевизор, изредка перебрасываясь незначительными фразами.

– Поздно уже, Воробушек. Поеду я домой, – заявил Михаил около десяти вечера.

– Да куда ж ты, на ночь-то глядя, поедешь? Ночуй здесь! – предложила Люся, и сделала заученный приглашающий жест, при этом прищурившись и лукаво скосив глаза.

– А что, можно? И не заругают!? – простодушно удивился продукт советского строя, знавший о больничных и санаторских правилах не по наслышке.

Главное из них гласило: никаких посторонних в палате после отбоя! Будь ты хоть муж, отец с матерью или дети! Только лица, непосредственно получающие медицинскую помощь! Однако, здесь было не так. Кремлевка!

– Конечно, можно! Ты же муж, а не какой-нибудь! – уверила его Люся, – Все для человека, все для блага человека!

– Угу, и я даже знаю этого человека! – ухмыльнулся Михаил, решив про себя, что жена поверила в его оговорку или просто не придала ей значения.

Койка была полуторная, поэтому пришлось маленько прижиматься к друг-другу. От обильного ужина, доброго вина и теплого Люсиного тела Михаил совсем успокоился и предпринял попытку штурма сами знаете, чего. Попытка увенчалась успехом, но удовольствие получил только он. Жена, в которой ещё клокотала обида, впервые в жизни имитировала оргазм. Вяло поцеловав её и пожелав спокойной ночи, Михаил скоро уснул спокойным сном человека с чистой совестью.

А Люся долго не могла уснуть, гадая, кто такая Анюта. В немногочисленной советской колонии она знала всех, и другой Анюты, кроме бухгалтерши, которую за глаза все звали Валерьянкой, там не было.

«Неужели с ней!? Но она же старуха, шестой десяток разменяла! Фи, комсомолец Михайлов, так упасть в моих глазах! Хотя, с другой стороны, с большой голодухи мужики иногда даже с мужиками спят… Фу, какая гадость! Этого я бы точно не простила! С бабой ещё куда ни шло… Он же год без меня там жил, вот и не выдержал! Поддался на её провокации! Бедненький Мишенька! … С Марго, впрочем, завтра обязательно посоветуюсь, что делать и как жить дальше…»

И Люся уснула крепким, молодым сном человека, принявшего правильное решение.

Ночью через забор бесшумно перемахнули двое: парень и девчонка лет пятнадцати.

– Вить, я боюсь! Вдруг увидят?

– Не боись, уже пришли… Никто нас не увидит, здеся санаторий, режим у людей, рано спать ложатся… Вот, смотри!

– Ух, ты-ы! Здоровенный какой!

– А то!

Возня, невнятные звуки…

– Давай, соси!

– Да я не умею!

– Так, учись!

– Ладно… Нет, не могу! Воняет! Вырвет меня!

– А деньги, небось любишь? Соси, говорю, Танька! Ну, быстрей!

– Да, щас, щас…

Чмок-чмок-чмок…

– Тьфу!!! В рот попало!

– О, нормалёк! Пережми шланг, я канистру подставлю…

После завтрака, погуляв по парку и вокруг пруда, в котором плавали настоящие лебеди, супруги Михайловы вновь подошли к беседке.

– Ну, жена, давай прощаться! – серьёзным голосом изрек Михаил, подталкивая Люсю в проход между кустами.

– Давай! – не показывая вида, что не хочет прощаться слишком подробно, согласилась она, понимая, что в её обстоятельствах лучше передать, чем недодать.

Но увы: в беседке сидела с книжкой какая-то женщина номенклатурного вида, надменно воззрившаяся на них поверх очков.

Прощаться пришлось в машине, на заднем сидении, задернув занавесочки на окнах.

Закончив прощание, Михаил пообещал приезжать каждый день. Или через день. Затем он поехал к воротам, наблюдая в зеркале заднего вида, как Люся машет ему платком.

«Синенький скромный платочек…» – мурлыкнул он, выезжая за ворота. Настроение было отличное.

На шоссе он взглянул на указатель уровня бензина и нахмурился: стрелка лежала на нуле. А накануне было больше полбака! Неужели ночью слили? На охраняемой территории? Во, что творится! Год назад о таком и слыхом не слыхали! Что это, плоды перестройки?

Вспомнив, что проезжал вчера бензоколонку, решил залить на всякий случай полный бак, ибо ЗИМ горючее жрёт в три горла, как Змей Горыныч, а ездить предстоит довольно много. Бензоколонка показалась через двадцать километров. Зарулив туда, наш водитель почувствовал неладное: вокруг было пусто, ни одной машины, окошко закрыто. Подойдя к нему, он с изумлением прочел объявление, написанное корявым почерком на куске картона: «Бензину нету никакова когда будет не знаю!»

«Вот, я попал! И что теперя делать? Следующая заправка где-то у кольцевой, это полсотни кэмэ… Не дотянуть!»

На заправку подкатил на велосипеде шустрый нестриженный пацан лет двенадцати в стареньких трениках и майке-алкоголичке.

– Дядь, а дядь! Бензин нужен?

– Нужен! – отозвался Михаил с надеждой в голосе.

– А какой нужен-то? – деловым тоном уточнил пацан, глядя с восхищением на невиданный, похожий на галошу автомобиль.

– Семьдесят второй!

– Есть пять канистр. Сколько возьмешь?

– Да, все возьму! – совсем воспрял духом Михаил.

– Тогда, ехай за мной! Тут недалёко.

И ЗИМ на второй передаче последовал за велосипедом. Ехать пришлось километра три, затем свернули на проселок, затем в лес. Мальчишка остановился, Михаил тоже. У обочины сидел мужик в замызганном пиджаке на голое тело. Рядом стояли канистры.

– Вот, дядь Вань, клиента привел! – показал пальцем мальчик-наводчик.

– Угу! – сморкнулся бензиновый король, не поднимаясь с места.

– Мне семьдесят второго, литров сто… – достал бумажник Михаил, выйдя из машины.

– Сто? – уточнил мужик, – Ну, давай! – и объявил цену.

Большую!

Михаила качнуло.

– Чтой-то больно дорого, хозяин!

– Пройдись по базару, найди дешевле! Тока, вряд ли. Щас везде так.

Пришлось заплатить – не оставаться же в этом лесу!

Перелив драгоценное горючее в бак, Михаил продолжил свой путь, и вскоре с досадой убедился, что бензин оказался балованным: двигатель явно тянул слабее обычного, да ещё и дымил! Злобно подумал: не сдать ли подпольного торговца милиции? Решил, что без толку: все равно отопрется, даже если его и найдут. А где его искать? Он через полчаса совсем в другом месте будет с новыми канистрами… Но откуда у него бензин, которого на заправке нету? Вопрос!

Ответ был прост! Брат дяди Вани, Фёдор, работал на бензовозе. Заправщице он отдавал деньги, согласно накладной, ну, и плюс премиальные, конечно, а бензин пускал в розничную продажу через братана, накручивая тысячу процентов. Новое Мышление в действии!

Из-за этой задержки Михаил разминулся с серой разбойничьей Волгой, дежурившей на шоссе все утро. Кто знает, что было бы, если б они встретились ещё раз…

Перед обедом к Люсе приехала на черной Волге с шофером Маргарита Викторовна. Привезла круассанов, «Вологодского» масла и вишневого варенья. Ну, и несколько новых видеокассет.

– Ба! Настоящие круассаны! – изумилась Люся, откусив кусочек от сего плода французской цивилизации, – Откуда, бабуль?

– У нас рядом булочная кооперативная открылась. Чего только не пекут! К ним по утрам очередь.

– Надо же, молодцы какие! А цены?

– Дорого, – коротко ответила народная артистка.

– Понятно…

Дамы присели на скамеечку в парке, потому что в комнате курить было нельзя, а Маргарита Викторовна смолила сигареты одну за одной – ей это помогало сосредоточиться.

Бабушка одела очки, чтобы лучше слышать, и деловито приказала:

– Ну, рассказывай! Твой, говорят, приехал?

– Ага, приехал. Ночевал у меня сегодня, – подтвердила внучка голосом, в котором не было восклицательных знаков.

Чуткое ухо Маргариты Викторовны моментально уловило этот нюанс.

– Что, не стал с тобой спать? Заразы боится?

– Да нет… Скорее, наоборот. Как приехал, сразу в кусты утащил… и потом тоже… и утром… – в серых Люсиных глазах блестнули слезы.

– Тогда, что не так?

– У него в Париже баба есть, – угрюмо шмыгнула носом Люся, – Он за ужином меня Анютой назвал, представляешь? Это бухгалтерша посольская. Старше Мишкиной матери, между прочим!

– Та-ак… – задумчиво протянула Маргарита Викторовна и прикурила новую сигарету от окурочка старой, – Ты точно знаешь?

– Точно, не точно… Другой Анюты там просто нету! Не с эмигранткой же он замутил! За это сама знаешь, что бывает.

Воцарилась долгая пауза. Такая долгая, что успела догореть сигарета.

– Видишь ли, Люсьен, – начала Маргарита Викторовна, осторожно подбирая слова, – Этого, к сожалению, следовало ожидать. Поверь моему опыту, мужики долго без секса не могут, начинают беситься и лезут на любую бабу, попавшую в поле зрения. Ну, так они устроены! В большинстве случаев они отношения на стороне даже за измену не считают. Думаю, тебе бояться нечего, он к той бабе не уйдет, тем более, что она вдвое старше его, да и замужем. Ты сама-то хочешь с ним жить?

– Хочу! – всхлипнула Люся, – Только как? Меня ещё год во Францию не впустят, положено, чтоб с последнего отрицательного посева на БК (бациллы Коха, прим. Автора) год прошел. А он там… а он с ней… Обидно, ба! Она же Мишкой моим будет жадно пользоваться!

– Ничего, ты ей потом отомстишь! Придумаем, как. А пока сделай вид, что ничего не случилось… и терпи. Между прочим, замужняя баба, да старая, к тому же – не самый худший вариант. По крайней мере, от неё Мишель заразу не подцепит, да и позаботится она о нём… по матерински!

При мысли, что Валерьянка будет заботиться о Мише, готовить ему, гладить рубашки и стелить постель, стало совсем горько, и Люся зарыдала в голос.

– Поплачь, поплачь, – погладила её по голове Маргарита Викторовна, – Легче станет. Нет, конечно, можно этот роман разрушить: например, письмо в местком написать, или в партком. Да только надо ли?

Доводы бабульки были логичны, и постепенно Люся успокоилась. Тем не менее, оставить все, как есть, и смириться она не хотела. Она обязательно отомстит и Мишке, и Валерьянке, причем так, что они до конца жизни запомнят!

Погуляв по парку и совместно пообедав, бабушка и внучка расстались. Помахав вслед, Люся пошла к себе и загрунтовала маленький картон, так, форматом в открытку. Затем, когда грунт высох, открыла краски и положила первый мазок…

Михаил приехал на следующий день после обеда. Были объятия-поцелуи, барахтание в койке – все, как и положено у молодых супругов. Михаил окончательно уверился в том, что Люся ничего не подозревает.

За ужином он в юмористических тонах описал свои приключения на бензоколонке. Потом посерьёзнел:

– Овёс-то, нынче дорог! Не укупишь!

– Брось, Миш! Деньги у нас есть, мне из Франции весь год переводили, а я и не тратила. Вот и сними с книжки сколько надо, – погладила его по щеке Люся, – Ой! Колешься! Ты что, не брился сегодня?

– Брился… Лезвия вчера купил у метро, оказались тупые, как валенок сибирский! Такое впечатление, что сто раз пользованные.

– Так, купил бы в магазине!

– В магазинах, Воробушек, сейчас ничего нет. А если что и есть, то очереди на полдня: вся страна в Москву валом валит, потому, что везде все по карточкам – и масло, и мясо, и мыло, и водка – все! Бензин на колонках только для милиции и Скорой. Прямо, разруха какая-то!

– Во, а я и не знала…

– Конечно, ты тут при коммунизме живешь!

Люся слегка обиделась:

– Я тут, между прочим, не по своей воле!

– Ой, прости, Люсь, сдуру ляпнул! Во, угадай загадку: длинный хвост, злые глаза, а яйца маленькие и грязные?

– Да ну тебя, Мишка! Не знаю я!

– И очень просто: очередь за маленькими грязными яйцами!

Продолжая регулярно навешать жену, Михаил, тем не менее, искал Марию. Сердце его тосковало по ней, глаза жаждали снова упиться её красотой, руки мечтали обнять, губы – поцеловать. Он понимал, что прекрасная дочь Кубы потеряна для него навсегда, но… Поговорить, объяснить, что произошло, ведь он не нарочно женился, просто… так вышло!

Но поиски были бесплодными: Марии в Москве не было! Ей, в поощрение её успехов, организовали досрочную сдачу сессии, которую она и сдала на «отлично», кроме нервных болезней (этот предмет – на «хорошо»! ) и отправили в Гавану, проходить врачебную практику.

Глава десятая

Гавана… Остановившись на секунду на трапе самолета, Мария полной грудью вдохнула воздух Родины – ароматный, свежий, соленый, совсем не такой, как в Москве. Все вокруг искрилось яркими красками, даже бетон аэродрома, даже старенький автобус «Додж», ожидавший у трапа пассажиров!

Пройдя таможню и паспортный контроль, Мария получила багаж, на восемьдесят процентов состоящий из подарков, и попала в объятия родителей. Вероника обхватила дочь за шею и ревела в три ручья, насквозь промочив слезами новую блузку. Отец нетерпеливо топтался рядом, ожидая своей очереди обнять синьориту Рамирес.

– Доченька! Какая же ты стала взрослая! Настоящая красавица! – всхлипывала мать, оторвавшись, наконец, и гладя свою красавицу по щекам.

Пабло не очень вежливо оттёр её и стиснул пришелицу из другого мира в объятиях так, что у той что-то хрустнуло в позвоночнике.

– Добро пожаловать домой, Эстрелла Роза Мария!

До дома добирались на автобусе – не такси же брать! Сразу слух пойдет – у Рамиресов буржуазные замашки! Собравшаяся у входа в подъезд небольшая толпа из друзей, соседей, знакомых, друзей соседей и знакомых знакомых – короче говоря, все население квартала – устроила при виде Марии овацию. В квартиру набились до отказа только самые близкие – так, человек двадцать. Марию посадили на почетное место во главе стола. Она была в белой блузке и черной юбке: решила не пугать родителей и знакомых черным платьем, да и объяснять пришлось бы слишком много. По правую руку от неё сидела Вероника, закутанная в свежеподаренный шикарный Павлово-Посадский платок. В нем было жарко, но она стойко терпела и норовила повернуться то одним боком, то другим, чтобы гостям было лучше видно эту невообразимую, нездешнюю красоту!

Ром лился рекой! По кубинским меркам. По русским – скорее, умеренно. Первым делом выпили за Партию и Фиделя. Затем пили за возвращение синьориты Рамирес к родным пенатам, за Москву, за Гавану. Мария рассказывала о годах, проведенных в СССР, об учебе, общежитии, метро, о великом Ленине, который как будто спит в хрустальном саркофаге Мавзолея, о практике в деревне, о замечательных людях, с которыми свела её судьба: доценте Глебе Дмитриевиче, докторе Илье Игоревиче, Бабе Насте, верной подруге Хельге и многих других.

– На станции «Площадь Революции» статуи бронзовые стоят, выше человеческого роста! Среди них там матрос такой, с пистолетом. Так я, когда впервые туда попала, решила сначала, что пистолет золотой! Блестит, потому что! А пригляделась – нет, все равно бронзовый, просто все его трогают. На удачу, наверное. Ну, и я тоже потрогала! А на следующий день рубль в лотерею выиграла!

От трёх мохито щеки у неё раскраснелись, глаза заблестели. Повело маленько, да!

– А однажды мы с Хельгой пошли в дремучую-дремучую чащу собирать малину (это ягода такая, русская!) и встретили во-от такого медведя! Он в нашем малиннике малину воровал без спросу… вкусненького захотел, наверное. Глупый дурак, попросил бы по хорошему, мы бы ему сами ягод дали! А он вместо этого грубо на нас зарычал! Вот так: рр-ры-ы!

– А-ах! – хором вскрикнули гости в сладком ужасе.

– Но мы не испугались: медведь летом сытый, потому, что травоядный, и на людей не бросается – они же из мяса! Я подбоченилась, ногой топнула, платком взмахнула – и в пляс пустилась! Нет… это я не тогда… О чем я говорила-то?

– О медведе, – напомнил Пабло, содрогаясь при мысли о том, что мог лишиться единственной дочери.

– А! Да… Значит, кричу ему строгим голосом: уходи по добру-поздорову, волчья сыть, травяной мешок! А Хельга ему кулак показала… большой! Косолапый и бросился бежать! Бежал, бежал… жалобно так… Мы за ним угнаться не смогли. Убежал, короче!

– А зачем вы за ним гнались? – с любопытством спросила синьора Ди Монтез.

Мария надолго задумалась.

– Не знаю… Может, посмотреть, где он живет? С женой познакомиться, с детьми…

– С женой медведя?! – воскликнула Вероника, от изумления пролив мохито на скатерть.

– Какого… ик… медведя?

Разошлись все за полночь.

Мария уже легла, когда в комнату в одной ночнушке проскользнула мать.

– Не хотела спрашивать при всех… А парень у тебя есть?

– Да, мама. Я люблю одного человека, – честно ответила девушка.

– И что же будет, дочка?

– Не знаю… Спокойной ночи, мама!

– Храни тебя Святая Дева Мария! – перекрестила её Вероника и на цыпочках вышла.

Практику нужно было проходить за городом, в военном госпитале – терапию и хирургию. Акушерство – в родильном доме №3, здесь же, в Кармелитосе.

Приехав в госпиталь (всего полтора часа на автобусе), Мария начала с хирургии – так распорядился главврач, могучего сложения чернокожий дядька, по имени Диего Луис Альварадо, кстати, сам хирург.

– Сейчас ты нужнее всего там, muchacha!

В первый же день Марии пришлось помогать на четырех операциях! Все четыре случая были огнестрельные раны: в грудь, в живот, в шею и голову. И все четверо раненых были чернокожие. Мария не ударила в грязь лицом: держала крючки, накладывала зажимы на сосуды, шила кожу и ловко вязала узлы. В общей сложности простояла у операционного стола двенадцать часов! Как только мочевой пузырь выдержал!

Уже поздней ночью, во время чаепития, Диего Луис похвалил её:

– Ты молодчина! Видно, не зря у тебя по хирургии «отлично»! И руки хорошие!

Мария зарделась: похвала была приятна, тем более – заслуженная!

Отхлебнув глоток чаю, она спросила:

– Товарищ Альварадо, а почему столько огнестрелов за один день?

Тот закурил сигару, явно обдумывая ответ. Затем поднял глаза и серьёзно сказал:

– Раз уж ты здесь, то скрывать не буду. Все эти парни выполняли интернациональный долг. Наши сейчас помогают бороться с империализмом в Анголе, Мозамбике и Намибии, – он невесело усмехнулся, – Этот секрет знает вся Куба… но, тем не менее, болтать об этом не надо.

– Я поняла! – серьёзно кивнула Мария.

Ехать домой было уже поздно, и она осталась ночевать в госпитале. А утром прибыли новые поступления с военно-транспортного самолета…

Рук не хватало, хирурги, в том числе вызванные из дому, сбивались с ног.

– Прямо, хоть разорвись… Вот, осколочное ранение правой стопы, да гангрена впридачу! Сможешь самостоятельно провести ампутацию? – показал на молодого мулата Диего Луис.

– Да, смогу! – твердо ответила Мария, хотя все внутри неё задрожало при мысли о том, что ей придется делать.

– Ну, так, давай! Готовь его, а я пока перитонитом займусь… – ободряюще хлопнул её по плечу главврач и исчез.

Подготовка к операции не представила трудностей: парню ввели обезболивающее, поставили капельницу с кровью правильной группы (с кровью на Кубе проблем не было: население с энтузиазмом сдавало кровь на донорских пунктах!), переложили на операционный стол. Парень умоляюще посмотрел на Марию:

– Доктор, коленка останется? Тогда можно будет сделать протез…

– Да, колено мы сохраним!

Анестезиолог Ромео Нуньес, тоже практикант, но из Ленинграда, осмотрев раненого, покачал головой:

– Только рауш-наркоз! Общий – опасно, сердце слабое…

– Сколько у меня времени? – спросила Мария, уже стоящая у стола в перчатках.

– Пять минут. Максимум – семь.

– Bueno! Начинайте, товарищ!

Нуньес ввел в вену препарат. Лежащее на столе тело обмякло.

Мария, обработав операционное поле йодом, взяла малый ампутационный нож и одним круговым движением сделала разрез. Ассистирующая ей операционная сестра без приказа подала зажим, затем другой, третий… Рассечены мышцы, заведены ретракторы. Обнажились кости: большая берцовая и малая берцовая.

– Пилу!

Мелкозубцовая пила со скрежетом вгрызлась в кость. Глаза заливало потом, во рту пересохло, но руки не дрожали, и это было самое главное. Взгляд на часы: прошло две с половиной минуты! Изуродованная стопа со стуком упала. Санитар подхватил её и положил в тазик. Теперь закруглить края напильником…

– Шить!

Прошиты сосуды, выкроен кожный лоскут, нервы вытянуты и отсечены бритвой…

– Шить мышцы!

Четыре минуты… Культя сформирована!

– Кожу шить!

Шов, другой, третий… шестнадцатый! Пальцы сами, без участия мозга, проворно вяжут узлы. Ой, чуть не забыла про дренаж! Так, тонкую резиновую полоску – сюда… Шов рядом. Осталось ещё два. Шесть минут! По телу пациента прошла судорога.

– Время, товарищ Рамирес! Он приходит в сознание!

– Сейчас, сейчас…

Последний шов!

Снова судороги, кашель.

– Санитар! Фиксируйте!!!

Нога прижата к столу. Так, йод, наклеить повязку… Всё!

От напряжения заболела голова и затошнило. Выйдя в предоперационную, Мария стянула окровавленные перчатки и сполоснула руки прохладной водой. Затем умыла лицо, все мокрое от пота. Первая самостоятельная операция! Она справилась! Но чувства триумфа не было, только невероятная усталость и жалость к парню, потерявшему ногу.

Потом, после душа, она гулко глотала теплую кипяченую воду и никак не могла напиться.

Месяц в хирургии пролетел, как мотылёк через комнату. Работы, в том числе самостоятельной, было столько, что домой Мария попадала даже не каждое воскресенье. Раненых везли из Африки регулярно: развороченные животы, выбитые глаза, размозженные пулями и осколками головы… И нагноения, чудовищные нагноения, гангрена конечностей, ожоги. Война – это эпидемия травматизма, как сказал знаменитый русский хирург Пирогов.

И не только травматизма, убедилась Мария, перейдя в терапевтическое отделение. Малярия, несмотря на прививки и хинин, оставалась грозным врагом. Тропические болезни, едва знакомые по нескольким лекциям, а на деле никогда не виданные (откуда бы в Росиии тропическим хворям взяться?), навалились со всех сторон. Приходилось срочно ликвидировать пробелы в образовании, читая допоздна. Знакомые болячки, вроде пневмонии, холецистита и язвы желудка, вызывали умиление, ибо были давно вызубрены наизусть. На нашу практикантку нагрузили четыре палаты – тридцать больных! Тяжело, но все же не так тяжело, как в хирургии. А рук не хватало и здесь, и Мария после десятичасового рабочего дня нередко оставалась дежурить, приглядывая за тяжелыми, которых было едва ли не треть. Спала на диванчике в ординаторской, который был коротковат и не позволял хорошенько вытянуть ноги. Зато каждую ночь приходил и устраивался под боком больничный кот Базилио. Серый такой, в полосочку. Его живое тепло и мерное мурлыканье снимало усталость и стресс, а сон навевало глубокий и крепкий. Причем, что интересно: Мария никогда не кормила Базилио, даже воды в блюдечко не наливала! Тем не менее, он выбрал её в свои ночные компаньоны. Вот, только, блох приносил! Несколько раз за месяц наша чистюля подвергала безответное животное химобработке. Коту это не нравилось, он чихал и вырывался, но не царапался и свою подругу не бросал! Косился укоряюще, но по прежнему спал с ней, жмурясь от удовольствия и громко мурлыча, когда девушка чесала ему за ушами и под подбородком.

В редкие выходные она, отоспавшись, шла в храм Сан-Кристобаля и молилась за своих пациентов. Молилась также о Мигеле, по прежнему являвшемуся ей во снах. Мимолетная встреча в Москве стояла перед глазами во всех подробностях. Да, он женат, но по прежнему любит её, это было видно по глазам! И она любит его, хотя и не имеет права… Но сердцу не прикажешь! А эту, рыжую, он не любит, не любит! Но, ведь, женился же… Хельга вызнала, что из-за распределения в Париж. Неужели так можно: из-за поездки в Париж жениться на нелюбимой женщине? Выходит, можно… Конечно, если бы он отказался, то пришлось бы ехать на край Земли, в Оймякон, на полюс холода, бр-р! Но тогда бы они все-таки были вместе, хотя и на расстоянии… Она бы добилась разрешения на практику в Оймяконской больнице, а Мигель прилетал бы в Москву в отпуск!

От этих бередящих душу мыслей, от горечи невозвратимой потери, в груди взбухал ком, мешающий дышать, а на глаза наворачивались слезы. Мария сердито смахивала их, не желая, чтобы люди видели её слабость.

Иногда, в компании школьных друзей, она ходила на пляж, где бирюзовая вода Атлантики растворяла в себе любую грусть-печаль, вливала бодрость и силу, а также просто хорошее настроение. Море растворяет горе! Такую поговорку Мария придумала сама ещё в Крыму.

По вечерам мать несколько раз пыталась развить тему сердечного друга, оставшегося в Москве. Очень уж её интересовали подробности: кто, да какой, да из какой семьи, да кем работает. А самое главное – будет ли жениться?

Мария рассказала ей все, кроме того, что Мигель женился на другой. Не утаила и того, что между ними была близость. На вопрос о свадьбе ответила уклончиво:

– Не знаю, мама. Все очень сложно… Он художник, театральный художник. Как он приедет на Кубу? Из Советского Союза сюда присылают только народохозяйственных специалистов и военных, сама знаешь! А мне нужно будет отработать пять лет по распределению… Не будем загадывать, ладно?

Поняв, что эта тема дочку напрягает, Вероника тактично сворачивала разговор на другие рельсы.

Месяц в терапии закончился, и главврач Альварадо пригласил её к себе в кабинет. Там, помимо него, сидел и курил сигару товарищ Санчес, секретарь райкома, тот самый, выдавший Марии путевку в жизнь, в смысле, направление на учебу в Москву. При виде девушки он встал и пожал ей руку.

– Товарищ Рамирес! Все эти годы мы внимательно следили за вашими успехами. Должен со всей ответственностью заявить, что никогда прежде мы не сталкивались с таким рвением к учебе и труду. Товарищ Альварадо характеризует вас, как профессионала высшей пробы! Вы человек, сознающий высокую ответственность за порученное вам дело, жертвующий собой во имя долга: семнадцать внеплановых дежурств, более, чем двойная переработка – добровольно!

– Да я… Да как же я их брошу… У нас много тяжелых… – растерянно забормотала Мария.

Мужчины улыбнулись. Диего Луис показал большой палец.

– Товарищ Альварадо и заведующий терапевтическим отделением товарищ Верракелья дают вам рекомендации для вступления в Коммунистическую Партию Кубы! Это высокая честь, но мы не сомневаемся, что вы оправдаете высокое доверие старших товарищей!

Марию качнуло. Конечно, она давно мечтала вступить в Партию, но не считала себя достаточно зрелой и достойной! А тут сразу двое уважаемых людей рекомендуют!

– Я согласна! – выпалила она, – То-есть, я давно… нет, не так… Я хочу быть в авангарде рабочего класса, вот!

– Ну и молодчина! – расплылся в улыбке Санчес, – Пиши заявление, девочка! До конца твоей практики ещё месяц, так что все успеем. Вот, только… – тут он замялся немного, – Ты открыто ходишь в церковь. В этом нет ничего плохого, но…

– Мы – Партия атеистов! – подал голос Диего Луис.

Но Мария не растерялась:

– Так воспитала меня мама! И я не вижу, почему Вера в Бога может препятствовать моему вступлению в Партию. Многие коммунисты верят в Бога, мой отец – тоже.

Мужчины переглянулись.

– Мы все понимаем, и надеемся, что ты… как бы это сказать помягче…

– Не буду открыто ходить в храм?

– Да нет, ходи, конечно, женщинам можно… Просто не делай так, чтоб это бросалось в глаза людям. Ну, типа, это твое частное дело и никого больше не касается. Понятно?

– Понятно!

Компромисс был достигнут.

– Выпьешь с нами кофе, Эстрелла Роза Мария? – предложил Диего Луис неофициальным тоном.

– Нет, спасибо! – последовал отказ, ибо хирург кофе варить не умел, напиток у него вечно получался перекипевший.

После того, как Мария, написав заявление с просьбой принять её в Компартию Кубы, покинула кабинет, партработник и главврач переглянулись.

– Крепкая девка! – улыбнулся Санчес, закуривая новую сигару, – Есть в ней стержень, который никто не согнет. Уважаю!

– Да! – подтвердил Альварадо, снимая со спиртовки кофе, – Я тоже! Строго между нами, старина: в медицине без Веры в Бога нельзя. Я, несмотря на то, что уже двадцать лет в Партии, каждый раз перед операцией молюсь Иисусу и святому Кристобалю, без этого просто не могу нож в руки взять!

– И как, помогает? – серьёзно поинтересовался секретарь райкома, отхлебывая кофе и морщась от горечи.

– Помогает! – пожал могучими, как у борца, плечами хозяин кабинета.

– Ну, раз помогает, то ладно. Только ты блюди скромность и не рассказывай никому.

Покидая госпиталь, Мария угостила своего полосатого друга солидным куском печенки. Тот сожрал деликатес в три глотка, а потом, задрав хвост, долго терся с мурлыканьем о ноги благодетельницы, колбасился на полу, делая вид, что ловит кончик хвоста, и принимал всякие смешные позы. Очень хотелось взять его с собой, но уезжать через месяц…

– Остаёшься за главного, Базилио! Бди! Лови мышек, только не убивай их до смерти, а выпускай где-нибудь за территорией! – напутствовала кота Мария на прощание, поцеловав в усатую морду.

Тот только вздохнул: хорошая женщина, ласковая, пахнет приятно, но – глупая! Спортивная охота – это одно, ею занимаются аристократы, то-есть, коты домашние, регулярно получающие кормежку от хозяев, а добыча пропитания для независимого кота – совсем другое дело. Он, может, и сам мышатину не любит, но куда ж деваться? На пищеблоке мясцо-то нечасто перепадает… Что потопаешь – то и полопаешь! Кота лапы кормят! Ну, ещё терпение, чтоб в засаде сидеть. Жаль, что женщина не решилась стать его хозяйкой, им бы вместе хорошо жилось…

Практика в роддоме оказалась сущим праздником после изматывающей работы в госпитале. Во первых, всего полчаса пешком! Во вторых – привычное, не предвещающая неприятных сюрпризов дело: в прошлом году она восемь родов приняла! В третьих – она немного устала от мужского коллектива. Все, конечно, были вежливы, ничего такого не позволяли, но пялились! Ой, как пялились! Прямо, раздевали глазами! Это, как ни крути, напрягало.

Безоблачно отработав неделю, Мария завоевала симпатии и уважение персонала. Ей стали доверять вести поступивших рожениц самостоятельно от момента поступления до самых родов. Вот тут-то и случилось происшествие, о котором наша героиня позднее не могла вспоминать, не покраснев от стыда.

Обследовав очередную доставленную женщину (ничего особенного, повторные роды), Мария отправила её в предродовую палату, ибо торопиться было некуда, даже воды ещё не отошли. Позанимавшись пару часиков другими женщинами, она вернулась проверить, как как идут дела у синьоры Верданос. Процесс размножения у той завершался полным ходом, и Мария решила сделать внутреннее исследование. При исследовании обнаружилось почти полное открытие шейки матки, а также нечто непонятное.