Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Глава пятая

Пятнадцатого мая Эстрелла и Хельга собрались в дорогу. Путь их лежал на Курский вокзал, где, согласно выданным в деканате билетам, они должны были сесть на поезд «Москва – Симферополь». Проверив, не забыто ли что-нибудь важное, девушки подняли свои неподъёмные чемоданы, в которых лежала рабочая одежда и резиновые сапоги; повседневная одежда, свитера и кофты – вдруг будет холодно; праздничная одежда и туфли – одна вьетнамка сказала, что по вечерам обязательно будут танцы; посуда и запас еды, чтобы поесть в поезде; книги – немного, десятка два; а также ласты и маски для подводного плавания – Хельга никогда не была на море, и Эстрелла обещала научить её нырять. Переглянулись:

– Ну, пошли?

– Пошли!

Доехав на автобусе до станции метро «Беляево», они нерешительно затоптались у входа. До этого они поездок на метро… не то, чтобы избегали, но, как бы, откладывали. Побаивались, короче! Но на Курский вокзал ехать наземным транспортом было долго и неудобно, да и надо же когда-нибудь решаться!

Дабы оправдать задержку, Эстрелла заплела волосы в косу.

Робко войдя в вестибюль, они обратились к сидящей у турникетов тётке в железнодорожной черной форме:

– Скажите, пожалуйста, как нам до Курского вокзала добраться?

Тётка молча показала пальцем с облупленным маникюром на огромную схему линий Московского метрополитена.

– Вот! Едем до Октябрьской, пересаживаемся на кольцевую линию и едем до самой Курской! – триумфально провозгласила Хельга.

Бросив по пятаку в турникеты, спустились на платформу. Моментально подошел красивый голубой поезд, и народ, толкаясь, устремился на штурм транспортного средства. Народу набилось столько, что, казалось, некуда было просунуть палец. Подругам повезло: им достались сидячие места в последнем вагоне.

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Калужская!»

Двери с шипением сошлись, отрезая путь к бегству. Девушки сидели не живы, ни мертвы: поезд несся в темном-претемном туннеле, пытавшимся давить потолком и норовящим заплести змеями кабелей, иногда пугая вспышками фонарей на стенах. Поезд уворачивался, как мог! К счастью, это длилось недолго, всего несколько минут. Возникла освещенная платформа, двери разъехались, и новые пассажиры втиснулись в вагон, спрессовав уже находящихся там в настоящий монолит.

– Ну, как тебе? – шепотом поинтересовалась Хельга. Её лицо было значительно бледнее обычного.

– Ни фига себе… подмосковье! – переводя дух, выдохнула Эстрелла.

Страх вдруг прошел, и она неудержимо рассмеялась. Смеялась и смеялась, не в силах остановиться! Окружающие поглядывали на неё с любопытством, а некоторые – с неодобрением.

– Смех без причины – признак дурачины! – шепнула Хельга и рассмеялась сама.

Путешествие под землей продолжалось.

На Октябрьской вышли и сразу же увидели огромную надпись: «Переход на кольцевую линию». Уверенным шагом бывалых москвичек двинулись туда, и вскоре столкнулись с новой проблемой: на пути встал эскалатор! Ребристая лента непрерывно выползала из-под пола, чудесным образом превращаясь в ступеньки. Люди, не задумываясь, ступали на неё и уносились наискосок и вниз, куда-то к центру Земли. Набравшись храбрости, девушки подошли ближе.

– Давай вместе, на счет «Три!» – неуверенно предложила Эстрелла.

– Нет, вдвоем не получится, узко! Давай, ты первая! – помотала головой Хельга, прижимая чемодан к животу обеими руками.

Собрав всю свою волю в кулак, с отчаянным видом бойца, бросающегося на вражескую амбразуру, Эстрелла шагнула на ленту. Одной ногой! Вторая тут же отстала, и бедняжка растопырилась, едва не сев на шпагат. Ещё немного – и она упала бы, но в последний момент умудрилась встать на эскалатор целиком, и даже чемодан не уронила! Видя успех подруги, Хельга совершила прыжок с места и приземлилась удачно. Эскалатор равнодушно потащил их вниз мимо нескончаемого ряда ламп на длинных стойках. Держась за резиновые поручни, девушки отдышались, и уже через минуту забыли о своей неуклюжести.

«Находясь на эскалаторе, стойте справа, проходите слева!» – послышалось объявление по радио. И тут же какой-то парень, резво бежавший по движущимся ступенькам, наткнулся на тесно прижавшихся друг к другу путешественниц.

– Посторонись, деревня! – беззлобно шуганул он их, и побежал дальше, не оглядываясь.

– У нас, наверное, и впрямь, очень провинциальный вид! – грустно заметила Хельга, стоя теперь позади Эстреллы.

Та промолчала, но выводы для себя сделала.

С эскалатора спрыгнули уже более уверенно. Повосхищавшись красотой станции, поехали дальше. Возникавшие за окном вагона подземные дворцы были один краше другого! Бронза, мрамор, цветные витражи Новослободской… Вот и Курская!

Уже совсем уверенно встали на эскалатор, протолкавшись сквозь толпу, вышли к платформам. До поезда было ещё долго – около часа, и подруги принялись терпеливо ждать остальных членов группы, или, как это назвали в деканате, стройотряда. Постепенно народ подтянулся: сначала несколько щупленьких вьетнамцев, которых было трудно сосчитать: они, похожие, как близнецы, все время мельтешились, ни минуты не стоя на месте спокойно. Затем, неся на головах огромные рюкзаки, присоединилась к коллективу пара девушек из Эфиопии, чуть позже – пятеро палестинцев, трое парней из Алжира, четверо девчат из Нигерии. Все были друг с другом незнакомы, ибо только что приехали в Москву.

Наконец, пришел куратор – сутуловатый дядечка лет тридцати пяти с бородкой и в очках, похожий на Троцкого, сопровождаемый плакатно-красивым белозубым атлетом в аккуратно отглаженной стройотрядовской форме со множеством нашивок: БАМ, КамАЗ, Белосток, Аодзора, Кинешма.

– Здгаствуйте, товагищи студенты! Меня зовут Богис Ефгемович Шапиго, я пгеподаватель с кафедгы магксизма-ленинизма, ваш командиг стгойотгяда, – представился педагог, – А это мой заместитель, Иван Петгович Ковалев, пгошу любить и жаловать! Мы вместе будем учить вас гусскому языку.

Пояснять, в каком учреждении трудится товарищ Ковалев, он не стал. Это было и так ясно. Толпа неопытных иностранных студентов не может оставаться без присмотра кого надо!

Судя по затуманенному взору Хельги, а также эфиопок и нигериек, они были готовы любить красавца товарища Ковалева и, тем более, жаловать всем, что у них есть. Эстрелла устояла, потому что её сердце было уже занято.

На четвертый путь тем временем подали их поезд.

– По ваго-о-нам! – зычно скомандовал заместитель командира в штатском, и все принялись грузиться в поезд. Собственно, все оказались в одном вагоне. Хельга и Эстрелла разделили купе с эфиопками, чему обрадовались: не так стеснительно, как с парнями! Разложили вещи, скинули обувь. В вагоне приятно пахло угольным дымом, свежим бельём, разложенным на полках, и, почему-то, сдобной выпечкой. Отдышавшись, начали знакомиться.

Едва ощутимый толчок возвестил отход поезда. Перрон за окном двинулся и вскоре остался позади. Колеса все быстрее выстукивали на стыках рельс свой ритм: тук-тук – тук-тук… тук-тук – тук-тук. Сначала мимо проносились дома, какие-то заводы, пустыри и заборы. Затем все уверенней стала появляться природа: рощицы, перелески, поля. Под грохочущими мостами мелькали реки. Все четверо девушек прилипли к окну, жадно впивая в себя неведомую, невиданную дотоле, загадочную Россию.

Наступил июль. Михаил сдал сессию, и до самого отъезда в Крым искал свою девушку, регулярно обзванивая всех заряженных участковых. Если выдавалось свободное время, шел к универмагу «Москва» и торчал там по несколько часов, надеясь, что прекрасная незнакомка придет. Но, увы! Никто её не видел, и никто не звонил, опознав по гравюре…

Поездка в Крым была намечена на десятое. Ехать собирались до Симферополя поездом, но жить диким способом, в палатках, периодически кочуя с места на место. Всего подобралось двенадцать художников и художниц, некоторые из Строгановки, некоторые – просто так, как самородок Вовка Смахтин, бросивший институт тонкой химической технологии ради высокого искусства.

Перед отъездом состоялась встреча с Ольгой, неприятная и приятная одновременно. Общения с ней после тех, майских событий Михаил избегал то под предлогом подготовки к сессии, то отговариваясь нездоровьем, то занятостью в мастерской (заказ, мол, срочный, ну, никак не выбраться!). Он чувствовал, что необходимо поговорить, объяснить, что им необходимо расстаться, но никак не мог собраться с духом.

Ольга чувствовала его охлаждение к ней, но сдаваться так легко не собиралась. Опасаясь, что грядущая разлука, скорее всего, приведет к разрыву, и Миша будет утрачен навсегда, девушка предприняла решительные меры: съездила в далекое Ворсино (это с Киевского вокзала!), где, как её заверили знающие люди, жила настоящая колдунья.

На окраине деревни стоял маленький опрятный домик, возле которого, во дворике, кормила кур симпатичная молодая женщина, по виду, скорее, дачница, чем крестьянка.

– Здравствуйте… – неуверенно поздоровалась Ольга, представлявшая колдунью скрюченной древней старухой, – Мне бы Чернаву Семирядовну… колдунью…

– Чернава – это я и есть! Только я не колдунья, у меня профиль пошире, – приветливо улыбнулся Вагабонд, отряхивая руки, – Проходи в дом, поговорим!

Ольга вошла и с любопытством огляделась: работающий телевизор, верстак с какими-то приборами у стены, на столе – колбы, пробирки…

– Садись, Оля, – показала рукой на стул колдунья-не колдунья, и села сама.

– Откуда вы знаете, что меня Ольгой зовут? – насторожилась посетительница.

– Да, уж, знаю, – пожала круглыми плечами хозяйка, – Или забыла, к кому пришла? Давай, рассказывай, что тебя ко мне привело!

– Парень мой, Миша, в последнее время… ну, вы понимаете… скучный стал, встреч избегает… Боюсь, совсем бросит! Да ещё уезжает скоро почти на два месяца. Как бы его удержать, привязать к себе покрепче?

– Скажи конкретно, что ты хочешь!

– Ну… хочу, чтобы он… это… спал со мной…

– Всё поняла! – покивал головой Вагабонд, – Раздевайся, девонька!

– З-зачем? – испуганно сжалась на стуле Ольга.

– Приворотное зелье делать буду, – последовало разъяснение, – Возьму с тебя смывы. Про феромоны слыхала?

Деваться было некуда, пришлось раздеться догола.

Вооружившись большим ватным тампоном, предварительно смоченным в банке с остро пахнущей жидкостью, ангел принялся возить им по обнаженному телу Ольги, на котором моментально выступила «гусиная кожа». Подмышки, пах, межъягодичная складка, за ушами… Не очень-то приятная процедура! Было щекотно и прохладновато, и хотелось, чтобы всё поскорее кончилось.

Чернава-Вагабонд выжала тампон в пузырек, бормоча при этом что-то неразборчивое.

– Вот, держи! – протянула она его девушке, – Нальёшь своему в чай или кофе. Только в вино не наливай, не сработает. В тот же час он тебя поимеет. Только, ты и сама постарайся!

Это было не совсем то, на что рассчитывала Ольга, но высказать свои сомнения она постеснялась. Или побоялась, неважно. Промолчала, короче. Одевшись и расплатившись (пятьдесят рублей!), заспешила на электричку, сжимая в кулаке заветный пузырек, ключ к будущему счастью.

Вечером девятого июля Сергей сидел у Михаила на кухне. Пили чай, на спиртное рука не поднималась.

– Что, уезжаешь завтра?

– Да, поезд в 9:30.

– А как же… ну, подруга та? Иностранка?

Михаил протяжно вздохнул:

– Я ж тебе говорил, на сельхозработах она. Хорошо, если к сентябрю вернется.

– Ну-ну! А помнишь пословицу: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе»? У тебя Ольга есть, отличная, между прочим, деваха!

На лице Михаила сложилась гримаса сожаления:

– Да, в том-то и дело! Я сейчас ни о ком, кроме той красавицы думать не могу. С Олей встречаться избегаю, хочу совсем разбежаться… но не получается!

– Это пуркуа? – с искренним интересом подался вперед Сергей.

– Стесняюсь… Да и повода не даёт!

– Ну, ты даёшь! Да, просто скажи, мол, любовь прошла, завяли помидоры! И – всё! Обидится и уйдет!

– Повтори, я запишу! – с серьёзным видом придвинул записную книжку Михаил.

Сергей хохотал так, словно получал по рублю за децибел.

Через час после его ухода неожиданно нагрянула Ольга.

– Миша, – взволнованно начала она, – Ты знаешь, мне очень хотелось поехать с тобой в Крым, но отпуск только в ноябре, а сейчас нас отправляют на гастроли в Ашхабад…

– Я знаю, – кивнул Михаил.

«Очень равнодушно кивнул!», – заметила девушка, и сердце её сжалось.

Она заподозрила, что Мишины чувства к ней охладевают. Костер любви гаснет, если в него не подбрасывать палок! Точно, пора действовать согласно утвержденному плану!

– Но, это всего на месяц, Мишенька! Мы вернемся уже двенадцатого августа!

– Ну, а я-то, не раньше тридцатого…

Повисло неловкое молчание, затем Ольга с усмешкой спросила:

– Может, чаю даме предложишь, кавалер? Что мы тут, в прихожей, разговариваем!

– Ну, проходи! – нехотя промямлил Михаил, чувствуя, что серьёзного разговора не избежать.

Вскипятив чайник, он принес в комнату поднос с двумя чашками, сахарницей и «Юбилейным» печеньем. Закинув ногу на ногу, чтобы они выглядели наиболее привлекательно, Ольга изящно отпила чаю. Михаил тоже сделал глоток, вывихивая мозги вопросом: как же начать? Брякнуть напрямик: «Я тебя больше не люблю!»? Или: «Между нами все кончено!»? Слова не находились, и молчание затягивалось.

– Слушай, Миш, а лимончика не найдется? – несколько нервно спросила Ольга, незаметно трогая в сумочке пузырек с приворотным зельем.

– Не нарвал я никаких лимонов, – буркнул тот, – Не сезон нынче!

– Ну, тогда молока принеси! Только в молочнике, по культурному! – напряженно улыбнулась интриганка.

Тяжко вздохнув, Михаил побрел на кухню. Как только он скрылся за дверью, Ольга с бьющимся сердцем открыла пузырек. Ну, Чернава Семирядовна, не подведи! Жидкость тонкой струйкой полилась в чай. Немного, где-то две чайных ложки всего. На всякий случай, размешала ложечкой, перевела дух.

Вернулся Михаил, плюхнул на столик молочник. Чай с молоком Ольга не любила, но пришлось выдержать образ и выпить. Разговор не клеился. Говорила, в основном, Ольга, Михаил же лишь отвечал односложно, междометиями, и равнодушно прихлебывал чай. Маялся, в общем.

Когда за окном сгустились сумерки, девушка встала.

– Ладно, побежала я. Ты, ведь, завтра утром рано уезжаешь?

– Ну! – ответил Михаил, с облегчением решив, что поговорить о расставании можно будет и после приезда.

– Я буду тебя ждать! – длинные обнаженные руки обвили шею парня, ласковые губы прильнули к его губам долгим и страстным поцелуем. В искусстве страсти нежной девушка была искушена!

Затем она принялась расстёгивать на предмете своей страсти рубашку.

– Погоди… – слабо сопротивлялся Михаил, – Может, не надо… Маришка дома, и вообще…

– Маришка? Да когда она нам мешала? – изумленно шевельнула красиво выщипанной бровью Оля, не прерывая своего занятия.

Положение парня было очень щекотливое. С одной стороны, он совершенно не хотел сейчас ничего такого, ну, этого-самого. С другой стороны, как такой настойчивой откажешь? Не поймет, обидится!

– Оль, а давай… – он хотел сказать: «останемся друзьями», но Ольга поняла по своему.

– Ой, ну ты и шалун! – она сговорчиво опустилась на колени и сдернула с мужчинки тренировочные штаны до колен. Вместе с трусами!

Красноголовый Воин, оказавшись на свободе, испуганно съёжился.

Михаил попытался вырваться, но запутался в штанах и упал на тахту. Ольга, сорвав с себя платье, последовала за ним, дабы закрепить успех. Жаркие поцелуи и прикосновения рук, а также других частей девичьего тела возымели эффект! А, может и впрямь, приворотное зелье помогло, Автор не знает, но инстинкт размножения сработал, приведя оборудование в рабочее состояние, чем Ольга и воспользовалась безотлагательно в позе «родео». Из жалости к ней, ну, а также из-за слабости характера, парень перестал сопротивляться. Да, мужчины – они такие! Могут, даже если не хотят!

Когда Ольга ушла, довольная, что зелье сработало, Михаил долго не мог уснуть, потому что переживал. Корил себя за слабохарактерность, за то, что так и не объяснил ей насчет расставания навсегда, за то, что даже не предложил остаться друзьями. Образ девушки с Ленинского проспекта грустно взирал на него из глубины ментального пространства. Вот, тоже проблема: считать произошедшее изменой или нет? Однозначного ответа не было, но совесть все равно мучила.

Наутро поезд унес его в Крым. Объяснение с Ольгой, таким образом, откладывалось до сентября. Между нами говоря, Михаил смутно надеялся, что проблема рассосется сама собой.

– Ну, вот, товагищи, почти пгиехали! – весело воскликнул Борис Ефремович Шапиро.

Автобус притормаживал перед поворотом, где на развилке посреди пышной клумбы стоял гипсовый памятник Ленину, выкрашенный бронзовой краской. Рукой Ленин указывал направо, а ниже была художественно исполненная надпись: «Путь Ильича». Рядом был дорожный знак, означающий тупик.

Совхоз «Путь Ильича» оказался местом совершенно замечательным: уютная долина, засаженная садами, ручей с плотиной, образующей живописный пруд, клуб со сценой и танцевальной площадкой, библиотека, свежеотремонтированное общежитие с комнатами на троих-четверых человек, душ на четыре кабинки! Также имелся спортзал, волейбольная площадка и стол для пинг-понга. Ещё в совхозе был одышливый автобус ПАЗик, на котором, собственно, студентов и привезли с симферопольского вокзала. Только до моря было далековато: восемнадцать километров до шоссе, а там ещё несколько до Судака или Коктебеля.

Директор совхоза, неопределенного возраста дядька, провяленный солнцем до такой степени, что казался мумией (как выяснилось позже, у него и прозвище было: Засушенный Геракл!) встретил вновь приехавших в актовом зале клуба.

– Дорогие товарищи! Я – Геракл Константинович Капитаниди, директор. Очень рад приветствовать вас на нашей Крымской земле! Надеюсь, ваше пребывание здесь будет приятным! Всех вас мы оформим разнорабочими, будете получать семьдесят рублей в месяц. Ну, конечно, минус подоходный и бездетность, г-м… Но! Персиков, абрикосов, черешни вы можете есть сколько пожелаете! Плюс, талоны на питание в рабочей столовой мы вам продадим всего по пятьдесят копеек на день! Плюс, два раза в неделю бесплатно будем вывозить вас на море! Всё это согласно заботе Партии и правительства…

Он ещё долго распространялся на тему текущего политического момента, увязывая его с перевыполнением плана, с улучшением благосостояния советских граждан вообще и в совхозе в частности, а также с прогнозом погоды на ближайший месяц. Когда он закончил и картинно поклонился, как артист, прочитавший монолог Гамлета, все дружно захлопали, хотя не поняли и половины. Уж больно казенным языком говорил товарищ Капитаниди!

Затем выступил товарищ Ковалев.

– Товарищи студенты! Распорядок дня в стройотряде, значит, будет такой: с семи утра все ударно работаем до часу дня, ну, до обеда, а через два часа после обеда, ну, то-есть, в три часа, предусматриваются трехчасовые занятия по русскому языку. А потом, ну, типа, личное время, в которое можете делать все, что хочете. Но! – тут он значительно поднял палец, и все, как загипнотизированные, уставились на него, – Особо прошу запомнить, что на все время вашего срока действует «сухой закон», ну, значит, никаких алкогольных напитков употреблять запрещено. Все вы люди сознательные, взрослые, к тому же, ну, члены молодежных коммунистических организаций, типа, комсомольцы, по нашему. А значит, должны соблюдать свой моральный облик! На каждого из вас по отбытии срока… то-есть, я хотел сказать, по истечении срока пребывания в лагере, ну, труда и отдыха, будет составлена характеристика, с которой вам предстоит шагать дальше по жизни. То, что будет в характеристике написано, зависит только от вас.

Товарищ Ковалев гулко отхлебнул из стакана и продолжил:

– На нас с товарищем Шапирой возложена ответственность за вашу безопасность, и мы, ну, типа, примем все меры, чтобы вы вернулись в Москву целыми и невредимыми. Выход за периметр… то-есть, я хотел сказать, за пределы совхоза, без спросу не рекомендуется. Если вам приспичит куда-то сходить, обязательно поставьте в известность меня или Бориса Ефремовича. Здесь только одна дорога, поэтому побег… то-есть, я хотел сказать, самовольная отлучка, обязательно будет замечена и может отрицательно отразиться на вашей характеристике. В заключении я желаю вам всем приятного отдыха и плодотворного труда!

Его тоже проводили со сцены аплодисментами, особенно нигерийки и эфиопки.

Позже, укладываясь спать, Хельга застенчиво спросила:

– Эстрелла, а что такое: «моральный облик»?

– Ну, – задумчиво протянула кубинка, – Это, типа, такие… правила поведения в обществе. Попросту говоря, мы должны вести себя так, чтобы о нас плохо не подумали.

Хельга понимающе кивнула и отметила про себя, что русский язык подруги уже не книжный, как раньше, но уже гораздо ближе к живому разговорному!

Эстрелла долго не могла заснуть в тот вечер. Слишком уж много впечатлений! Ворочалась с боку на бок, то накрывалась одеялом, вставленным в конверт со смешным русским названием «пододеяльник», то сбрасывала его. Мысли вертелись вокруг парня с Ленинского проспекта. Перед отъездом она все-таки позвонила Анджеле в посольство и, как могла, объяснила, что просит разузнать в ГАИ, можно ли установить, кому принадлежит машина 28—70 МКА. Анджела отнеслась к просьбе серьёзно и с пониманием, когда услышала про красивого парня за рулем.

– Конечно, для посольства такую справку милиция даст, но придется писать официальный запрос, и мне придется придумать убедительную причину, почему мы ищем именно эту машину. Жаль, что ты не можешь назвать марку… Можно, конечно, попытаться и неофициально, есть у меня знакомый полковник милиции! Не переживай, найдем! Только быстро не получится, – обнадежила она соотечественницу, за которую чувствовала себя ответственной.

Эстрелла уехала в Крым, надеясь, что по возвращении Анджела вручит ей заветное имя и адрес.

Луна, высоко плывущая над кипарисами, с любопытством заглядывала в окно. Трещали цикады, без которых тишина – не тишина, бесшумно проносились в ночном безветренном воздухе летучие мыши. Эстрелла встала, босиком прошлепала к столу и напилась прямо из графина, боясь нашуметь, разыскивая стакан. После этого сон пришел быстро, и она не почувствовала, как в открытое окно, одна за другой, крадучись скользнули три мужские фигуры. Не услышали этого вторжения и остальные обитательницы комнаты – Хельга, Мариам и София…

– Лёнька! – звучал в комнате приглушенный шепот, – Давай, вон ту, черную, сделай!

– Ага, а я эту, волосатую! – голос плотоядно хихикнул.

– Сильнее дави, дурак! Теперь по титькам поводи! Во… хорошо!

– Ого! Ну ты даешь!

– Всё, пацаны! Уходим!

Утром, проснувшись, Эстрелла ощутила, что её щёки, лоб, горло, а также кожа на груди саднят и стянуты, как прищепками для белья. Посмотревшись в зеркало, она ахнула: весь её фасад был перемазан зубной пастой! Хельга, Мариам и София выглядели не лучше. Отчаянно ругаясь на четырех языках (русский занимал почетное второе место!), девушки целых полчаса отмывали и отскребали разводы засохшего «Поморина», которыми их украсили местные шалопаи-подростки.

Добравшись до Судака, художники задержались там всего на три дня, а потом, сочтя это место слишком многолюдным, передислоцировались в Новый Свет, маленький поселок при винсовхозе. Пейзажей там было не в пример больше, отдыхающих – меньше, и работа закипела. Михаил вставал раньше всех и работал маслом, пытаясь уловить тот особый, «персиковый» цвет, в который окрашиваются скалы и прибой на рассвете.

Раз в неделю кто-нибудь отвозил коллективное творчество в Судак, и на набережной устраивалась выставка-продажа. Туристы охотно раскупали и масло, и акварели. Особенно хорошо продавался, как ни странно, Смахтин. Не мудрствуя лукаво, он с простодушностью истинного гения брал четвертушку акварельной бумаги и широкой кистью проводил полосу.

– Это – небо! – пояснял он, затем проводил другую полосу:

– Это – море!

Затем, так же небрежно, двумя-тремя взмахами кисти рисовались скалы, какой-нибудь кораблик с парусом и несколько чаек, парящих в вышине. Иногда на переднем плане он изображал вытащенный на берег баркас или загорающую без лифчика девушку. Успех сих картинок, оформленных в простенькие картонные паспарту, был феноменальным!

Ещё он рисовал миленькие жанровые сцены: толстую тетку со складками жира, валиками нависающими над резинкой трусов и лямочками бюстгальтера, поедающую на солнцепеке булку. Крымская войлочная шляпа, лихо заломленная на манер ковбойского стетсона, придавала тетке ухарский вид. Картину эту, выполненную в нескольких разных ракурсах, удалось продать шестнадцать раз!

Удачным оказался также сюжет с жопастенькими девушками, играющими в бадминтон. Для усиления эффекта акварельная краска разводилась сахарным сиропом, благодаря чему изображения приобретали дополнительную объемность и сочность колера. «Бадминтонисток», повторенных неоднократно, тоже было продано не менее десятка!

Михаил за две недели написал пять этюдов (все – ландшафты!), продал три. Не самый лучший результат в группе!

Однажды Смахтин привез в лагерь наброски, сделанные пером на Судакском пляже.

– Так, баловался, от нечего делать! – пояснил он.

Воспитанники Строгановки, уже превзошедшие курс пластической анатомии, принялись разглядывать и критиковать. По сути, это тоже были жанровые сценки: дети, строящие песчаный замок, мужики, азартно играющие в карты, небольшая очередь к медицинским весам с важной пожилой медсестрой в белом халате… Вдруг Михаил замер: на одном из листов было изображено три девушки – худенькая блондинка, черная, как уголь, африканка с мощными формами, и… не может быть! Девушка, его девушка с Ленинского проспекта! Она была запечатлена в три четверти, стояла и ела мороженное, слегка наклоняясь, чтобы не капнуть на себя. Да, никакой ошибки: те же глаза, те же губы, те же пышные волосы, схваченные лентой и развевающиеся на ветерке…

– Вовочка! Откуда… это? – сорванным голосом прошептал Михаил, – Неужели с натуры!?

Смахтин, занятый в этот момент употреблением светлого местного вина, скосил глаза и улыбнулся:

– Ничего, чувихи, симпатичные, правда? Очень контрастировали между собой! А у этой, – тут он небрежно ткнул пальцем в Мишину девушку, – самая красивая задница на всем пляже! Я таких никогда раньше не видел!

Жаркая волна возбуждения захлестнула Михаила. Девушка, его девушка – и здесь, рядом! Завтра же он поедет в Судак и найдет её!

– Слушай, Вов, а какого цвета у неё лента была?

– Киноварь и немного сажи газовой, – не задумываясь ответил Смахтин, наливая себе новый стакан и отрезая ливерной колбасы.

Со времени скандала, едва не окончившегося водворением Сергея в узилище, прошло больше месяца и все это время Лена не находила себе места: Сереженька не шел на контакт! Не звонил, не ждал после работы, при случайной встрече смотрел бука-букой! Ой, люди добрые, что делать-то? Пыталась извиняться – он и слушать не стал… Настроение упало ниже плинтуса и так там и осталось. Да ещё здоровье… По утрам тошнило и болела голова. Мать смотрела подозрительно, пыталась вызвать на откровенность, но Лена на наводящие вопросы не отвечала, тем более, что сама не знала, беременная она, или нет. С одной стороны, самочувствие паршивое, да и на солененькое тянет… но по срокам-то не сходится! Сережа пришел из армии на майские, ну, было, конечно, у них это-самое… много раз! В конце мая месячные пришли, как обычно. Значит, тогда она ещё была порожняя? А вот в июне месячных не было… но и этого-самого, ведь, тоже не было! Ну, точно!

Загибая пальцы, Лена постаралась вспомнить, когда они последний раз делали это с Сергеем. Двадцать восьмого, да, двадцать восьмого, она к нему приходила, после целой недели перерыва, всё мешало что-то, а в тот день Александры Георгиевны дома не было, не то на семинар, не то на симпозиум ушла. Сереженька уже прямо в прихожей целовать-миловать начал! Соскучился за своей голубушкой! Слова сказать не дал, стянул трусики, нагнул… Ой, да какой же у него, все-таки, большущий-то, подсердечник, прямо!

Мысли неожиданно перескочили на самый первый раз. Тогда они долго целовались в подъезде, так как Лена не хотела идти в квартиру, робела чего-то. Сережа обнимал её так крепко, аж ребра трещали. Затем стал гладить… везде. От его прикосновений соски напряглись, стали твердыми, в низу живота сделалось горячо и мокро, голова закружилась и ноги ослабли! Во, как проняло! Сережа взял её на руки и понес к себе, не переставая целовать. Дома, опомниться не дав, раздел совсем, только трусики удалось отстоять (на этом месте воспоминаний Лена покраснела, потому что до сих пор было стыдно), и сам разделся. Лёг сверху, раздвинул коленкой сопротивляющиеся девичьи ноги… Трусики он коварно стянул одним движением, зацепив их большим пальцем ноги (Отличный приёмчик, Читатель! Когда девушка ничего не подозревает, ощущая руки парня выше талии! Автор рекомендует всем начинающим!).

Что было потом, она помнила неотчетливо, только, когда все кончилось, и снова удалось ноги вместе свести, оказалось, что они уже не девичьи, а женские! А через малое время начал Сереженька опять да сызнова, все с причудами! То положит, то поставит, то нагнет, то повернет… Сначала-то стеснялась (день белый был на дворе!), лежала, глаза руками закрыв, а как начал он по третьему разу, забыла Лена всю стеснительность, себя потеряла, криком кричала звериным, и спину-то Сереженьке всю ногтями расцарапала, аж до крови! После пошли в ванную, под душем вместе мыться, а он её вдруг на коленки поставил и велел стыдное делать. Лена пыталась отнекиваться, опасаясь, что будет невкусно или её вытошнит, да и не умеет она, но потом поняла, что без этого не будет Сереженьке полного удовольствия… пришлось, короче, сделать, как велено, хоть и не лежала у неё к этому душа. Горло после того стыдного дела два дня болело, как от ангины, зато Сереженька доволен остался…

Лена легко вздохнула и улыбнулась. Разве такое забудешь!

Да, а тридцатого мая начались краски, день в день, и закончились пятого июня. А на другой день, шестого, значит, и поссорились! То-есть, это Сережа с ней поссорился, а она с ним вовсе даже нет, ведь, как лучше хотела! И с тех пор ни разу-то они вместе не были… Тогда, почему в июне месячные не пришли? Уже десять дней просрочено!

Придя в женскую консультацию Лена постояла перед расписанием приема и ушла ни с чем: там было написано, что прием ведет «врач-гинеколог Саркисян», мужчина значит. А она не какая-нибудь, чтобы постороннему мужчине энто место показывать!