Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Повернулся к жене:

– Ехай домой, Зин. Я тут ещё долго пробуду.

Вернувшиеся потные прапорщики проводили подполковничиху на волю.

Через двадцать минут в кабинет вошел лейтенант Федосеев, ответственный дежурный, с толстым уголовным делом подмышкой.

– Вот, товарищ подполковник, принес.

– Положь на стол. Зуева приведешь через полчаса.

Лейтенант козырнул и вышел строевым шагом. Федулов раскрыл дело и долго его изучал. Ровно через полчаса Федосеев ввел в кабинет сутулого и тощего, как глист, блатного, расписанного искусными татуировками.

– Выйди! – не глядя бросил подполковник лейтенанту.

Когда они остались вдвоем, Зуев развязно поздоровался:

– Здравия желаю, гражданин начальник!

– Угу. И тебе не хворать, Гнутый, – отозвался начальник, не поднимая глаз от дела.

Пауза затягивалась. Зуев замер в выжидательной позе. Наконец Федулов раздумчиво произнес:

– Дело у тебя интересное… И то, и это… Тяжелые статьи! От пяти лет до червонца, а? Сам-то, как думаешь?

– Сие от прокурора сильно зависит, гражданин начальник, ну, ещё от того, что следователь нарыл… Пятерик, конечно, с моей биографией ожидать не приходится, но, думаю, годиков на семь надеяться можно.

– Семь, говоришь… Ну, может, и семь… Все-таки не трамвайный билет подделал, а паспорта клепал. И не только, а? Вот, показания шпиона английского, что ты ему удостоверение личности полковника госбезопасности слепил. Это плохо, Зуев! Пособничество врагу… не меньше двенадцати годиков потянет! А он с тобой фунтами стерлингов расплатился, целым чемоданом! А за валюту в особо крупных размерах вообще высшая мера, верно?

– Какой шпион? Какие фунты? Чернуха это, начальничек! – взвился блатной, – Удостоверение – да, делал, так я ж его Сеньке Винту делал! Брачный аферист он, и вор на доверии, но никакой не шпион! Я его сто лет знаю! А фунты фальшивые! Я их у него на реализацию взял!

– Но в деле-то про шпионство есть, – без нажима, но веско, сказал интриган в погонах, – Винт этот сдуру пóртфель с докýментами секретными у офицера-ракетчика стырил, вот и идет по шпионской статье. А ты – сообщник! А насчет фунтóв, верно, вот оно, заключение экспертизы, что фальшивые, – он вынул из дела машинописный лист, который подложил туда ранее, поджег его зажигалкой и прикурил, – А теперь – нету! Ну, ничего, мы другую организуем, правильную. Так что, шлепнут вас обоих, ой, шлёпнут!

Незадачливый поддельщик документов посерел и начал икать от ужаса, чего, собственно, коварный Федулов и добивался.

– Помочь я тебе хочу, Зуев, – задушевно сообщил он блатному, – На, водички выпей, успокойся.

Тот выпил воду и, догадавшись, что все не так уж и плохо, хрипло спросил:

– Что делать-то, начальник?

– Ага, значит, готов сотрудничать? Совета просишь?

– Куды ж деваться! – уныло шмыгнул носом Зуев, – Так, что от меня требуется?

– Да пустяки. Фотографию переклеить в загранпаспорте. Сделаешь – пойдешь только по подделкам, а валюту и соучастие в шпионаже похерим, в смысле, свидетелем пройдешь, не сообщником. Ну, ещё этапируем тебя в любую зону, по твоему выбору. Важно ведь, не сколько сидеть, а как сидеть, верно?

– Верно! – бледно улыбнулся Зуев.

– Что тебе для работы надо?

– Да что: бритва, клей, только не канцелярский, а ПВА, ручки шариковые, фиолетовая и синяя, спички.

– Долго провозишься? Надо срочно.

– Ежели со всем старанием, то минут сорок, гражданин начальник.

На стол лег паспорт и фотография Марины, а также требуемые инструменты.

– Делай при мне!

Специалист склонился над столом и углубился в работу. Через сорок две минуты доложил:

– Готово, гражданин начальник, принимайте ксиву!

Федулов взял паспорт и принялся разглядывать его в лупу. Пересадка фотографии была выполнена безукоризненно. Фигурный оттиск-штамп и мастику на печати было не отличить от подлинных.

– Годится! – удовлетворенно заключил он, – Ступай!

Зуев поднялся и привычно заложил руки за спину. Но подполковник медлил вызывать конвой:

– Знаю, Гнутый, что секретность ты соблюдёшь, но напоминаю: ежели хоть полслова сболтнешь, хоть ветерок рядом с этой темой дунет, то достану я тебя из под земли и живым обратно в землю же закопаю, а предварительно морду набью!

– Да что ж я, себе враг? Могила, гражданин начальник! Век воли не видать!

Толстый палец нажал кнопку и лейтенант Федосеев увел умельца обратно в камеру

Получив паспорт и совет сидеть тихо до самого отлета, Марина выбралась на свободу. Но отнюдь не с чистой совестью! Сделка, заключенная с Федуловым, свербила страхом. Что, если она попадется в аэропорту? Все, конец беззаботной и сытой жизни! По чужому паспорту удрать за границу – это вам не шуточки! Срок впаяют большой… и не откупишься! Да и денег нет… О! Деньги есть, скопилось от визитов к Магомеду тысяч сорок или пятьдесят. Кстати, куда их девать? В Рим с собой не возьмешь… Марина с тоской осознала, что придется лететь совершенно нищей, голой и босой, ибо ни драгоценности, ни шубы тоже не вывезешь. Но кое-что попробовать можно.

Дома она провела ревизию своих пожитков, безотлагательно сложив в чемодан самое необходимое: косметику, парфюм, шампунь. В другой чемодан утолкала белье, платья и туфли. Взяла из бумажника Костанцо тридцать пять долларов – столько было разрешено к вывозу. Из драгоценностей отобрала с камушками подороже, все остальное придется оставить. Сердце обливалось кровью, так жалко было бросать свое родное золото, нажитое непосильным трудом!

Возможно ты, Читатель, скажешь, что секс – это не работа, не труд. И будешь неправ! Карл Маркс дал определение труда, как производство любых товаров и предоставление любых услуг, востребованных на рынке! Об этом же писал Фридрих Энгельс в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». А основоположники зря не скажут!

Рубиновый гарнитур и обручальное кольцо Марина решила надеть и везти открыто. Для того, чтобы не придралась таможня, аккуратно покрыла камни клеем ПВА, после чего кристаллы утратили блеск и приняли вид дешевой бижутерии. Остальные девушка намеревалась упаковать в пластмассовый пузырек из под валидола, привязать нитку и проглотить, предварительно зацепив нитку за последний зуб. Потом легко можно вытащить!

Брата решила в свои планы не посвящать, чтобы ненароком не проговориться. Письма будет вполне достаточно. А дабы избежать лишнего общения, притворилась больной, ибо Михаил очень боялся любых инфекций. Ей, кстати, из-за пережитого стресса и впрямь нездоровилось.

Михаил появился ближе к ночи. Марина соврала, что у нее грипп и спосылала его в дежурную аптеку за аспирином, и ни на следующий день, ни через два дня его не увидела. Парень теперь частенько проводил ночи со своей кубинкой в дедовской квартире. Пару раз звонил оттуда, справлялся о здоровье. Марина успокоила брата, что идет на поправку, но потом, изобразив раздражение, велела не появляться на глаза еще день-другой. Завтра она улетала в Рим навсегда, и было ужасно жалко не проститься с Мишей как положено. Но себя было еще жальче! Так что, пришлось перетерпеть.

2-го мая Марина села в такси и поехала в Шереметьево-2. Нервничала, конечно, ужасно, но, благодаря театральной закалке (актриса она, или кто?) сумела заставить руки перестать дрожать, а губы – беззаботно улыбаться. На левый глаз она нарисовала синяк, слегка припудрив его, чтобы все равно было видно. Это оправдывало большие солнцезащитные очки, надетые для пущей конспирации. Сам синяк тоже служил отвлекающим маневром.

Накануне ей позвонил Федулов. Получив подтверждение, что Марина не передумала лететь, сообщил:

– Насчет старшего группы можешь не беспокоиться. Мы с ним вчера выпили немножко за отъезд, так он очки разбил, нечаянно, конечно, и теперь корову от трактора с трёх шагов не отличит. Да и с похмелья, опять же…

Сия информация придавала оптимизма.

В терминале встала в очередь на досмотр на Римский рейс. Регистрация уже заканчивалась, и перед ней был только один человек в поношенном костюме и демисезонном пальто, с виду интеллигент, только унылый.

– А в пóртфеле у вас чего, Аникеев? – спросила таможенница, тетка в возрасте «баба ягодка опять», – Покажьте!

– Транзистор! – ответил тот, раскрывая портфель и вынимая из него прибор размером в кирпич, – Я на конференцию лечу, буду доклад делать. Инженер я, доктор наук. А это, значит, наша новая разработка.

– Докýменты на вывоз есть?

– Есть, а как же!

На стол легла папка. Таможенница полистала бумаги, пожала плечами и пропустила унылого Аникеева. Затем повернулась к Марине:

– Так, девушка, чемодан сюда ставьте! В сумочке что? Покажьте!

В сумочке, да и в чемодане тоже, у Марины не было ничего запрещенного.

– Очки снимите! – последовал следующий приказ.

Увидев синяк, таможенница сочувственно охнула и перешла на «ты»:

– Кто ж это тебя так, а?

– Кто, кто… Супружник, кто же ещё! – горестно вздохнула Марина, – Вот, представляете, мне в Италию лететь, а он сегодня с утра опохмелился и давай приставать: дай, мол, да дай, а то тебя две недели не будет! Я ему: не могу, некогда, уже накрасилась, и такси ждет. Ну, он и выписал мне в глаз с досады! Всю дорогу замазывала… А что, сильно заметно?

– Вот скотина! – посочувствовала таможенница, знакомая с этой проблемой не понаслышке, – Заметно, ага… Ладно, Федулова, проходите.

Марина прошла через турникет. Сработало! Синяк отвлек, и обыскивать всерьёз не стали!

– Стой! – раздался голос сердобольной тетки в форме.

Сердце ёкнуло: ну, вот, сглазила! Сейчас начнется…

Обернулась.

– Вы где такой симпатичный гарнитур под рубины покупали? – обычным, не служебным голосом спросила таможенница.

– Это в «Ядране». Югославская работа! – соврала Марина.

– А, понятно… Умеют же!

На слегка подгибающихся от пережитого стресса ногах, вытирая выступивший на лбу пот, наша авантюристка прошла на паспортный контроль.

– А, Федулова явилась! – ворчливо отреагировала на её появление прапорщик женского пола лет тридцати, – Вас уже три раза по радио объявляли! Где вы там лазаете, вся группа уже давно в самолете!

– Ой, простите-извините! Домашние проблемы задержали! – сняла очки Марина, – Видите? Муж, скотина такая, в последний момент принялся домогаться, а я не дала! И вот, в глаз схлопотала…

Но вид синяка пограничницу не впечатлил.

– Значит, сама виновата! Как это, вообще, возможно – собственному мужу не дать?! А если у него организм требует? Домогается – значит любит! – сурово отрезала она, – Значит, отказывать нельзя!

Мечтательно вздохнула:

– Меня б муж домогался… Уж я бы не кочевряжилась!

«Одинокая!» – догадалась Марина.

Едва глянув на паспорт, военная дама с отвращением швырнула его владелице:

– Бежите скорей, а то ваш старшой уже кипятком пысает!

У входа в самолет маялся похмельем грустного вида дядька в плохо сидящем коричневом костюме-тройке, старший группы.

«Ну, где эта Федулова, так её растак! Опоздает – мне потом неделю отписываться!»

Голова болела и кружилась после вчерашних проводов, и противное головокружение усугублялось отсутствием очков, разбитых вдребезги по пьяне. Когда зрение нуждается в линзах минус двадцать – это вам не шутки!

Впереди замаячила расплывчатая женская фигура. Наконец-то!

– Ну, что ж вы так поздно, Зинаида Петровна! Через две минуты улетаем! Давайте паспорт!

Вручив ему паспорт, Марина проскользнула в салон и села на место, указанное в билете, оказавшееся рядом с аварийным люком.

Всё! Проскочила!

Самолет разбежался, подпрыгнул и оторвался от земли. Взмахивая могучими крыльями, набрал высоту и лег на курс. (Что вы говорите? Самолеты крыльями не машут? Пардон, Автор не инженер, таких тонкостей знать не обязан!)

Каких-нибудь несколько часов – и Рим! Марина расслабилась и закрыла глаза.

Примерно через два часа тот самый унылый интеллигент, проходивший таможню перед Мариной, поинтересовался у стюардессы:

– А что, милая, где летим-то? Небось, уже над заграницей?

– Ага, – вежливо ответила та.

– Тогда передай пилоту записочку, ладно?

Стюардесса взяла записку и, не удержавшись, прочитала. Побледнев, опрометью ринулась в пилотскую кабину.

– Василий Палыч! У нас террорист на борту!!! – выпалила она в переговорное устройство, – Записку велел передать!

Дверь открылась и пилот взял записку. Вот что там было накарябано:

«У меня в портфеле бомба. Поворачивай на Ливию, а не то взорву самолет. Радиосвязь я буду глушить, чтобы не рассусоливали со всякими переговорами. Глушилку отключу только на подлете к Триполи.»

Экипаж попытался связаться сначала с Москвой, потом с Будапештом, потом хоть с кем-нибудь. На всех доступных частотах. Бесполезно! Связи не было.

Второй пилот вышел в салон и попытался вступить с террористом в переговоры. Дескать, необходимо приземлиться для дозаправки, а то горючего до Ливии не хватит.

– Попрошу мне не врать! – рявкнул унылый интеллигент Аникеев, – Я знаю, что долетим! Я смотрел в справочнике! И знайте, что бомба организована по принципу «мертвой руки»! Если я умру, то нажатая кнопка отожмется и будет взрыв!

Посовещавшись, экипаж принял решение выполнить требования и повернул на юг. Вскоре под крылом заголубело в просветах облаков Средиземное Море.

Пилоты, отключив внутреннюю связь, матерились. Они всерьёз боялись, что керосина не хватит. Бортинженер, посчитав на клочке бумаги, заявил:

– Хватит, но тютелька в тютельку! Если ветер не переменится…

– Тютелька в тютельку – это лилипут с лилипуткой сношаются! – нервно огрызнулся первый пилот, – Ой, ребята, чувствую, на воду садиться придется…

Пассажиры волновались в салоне, всяк на свой лад. Кто, несмотря на партбилет в кармане, молился, кто рыдал, а один дядька достал из ручной клади бутылку «Посольской», свинтил пробку, и хлебал прямо из горлышка, закусывая селедкой, справедливо полагая, что ежели суждено помереть, то лучше в хорошем настроении.

Допивши водку и бросив селедочный скелет прямо на пол, он вытер жирные руки несвежим носовым платком и продекламировал, икая:

– Эх, сладка водочка, да чашуйчата селедочка! Вот и жизнь хороша, вот и смерть не страшна!

Соседи косились на храбреца с завистью.

Марина сидела в своём кресле, объятая ужасом. Если они приземлятся в Триполи, то всех, конечно же, вернут на Родину, а там сразу выяснится, что она никакая не Федулова! И – ага! Что же делать-то, люди?

Глава двенадцатая

Придя домой вечером 2-го мая, Михаил обнаружил на столе адресованное ему письмо от сестры. Содержание немало удивило, да что там! Повергло в изумление!

«Мишончик! Костанцо убит, я вынуждена скрыться, а то меня тоже убьют. Не ищи меня, я сама дам знать, когда устроюсь. Срочно продай мои шмотки за сколько получится, купи золота на все деньги и закопай там, где мы в прошлом году Серегин дембель отмечали. Так надо. Письмо сожги.

Целую,

Марина»

– Ни фига себе! – ошарашенно пробормотал Михаил, вертя в руках письмо и силясь проникнуть умом в загадку роковой тайны, – Костанцо убили? Это в тюряге, что ли? А Маришка, значит, скрылась… Куда? Может, к родителям?

Выпив прямо из чайника воды, чтобы успокоиться, пошел в комнату сестры и произвел инвентаризацию её пожитков. Результат впечатлил: наличных денег в ящике письменного стола набралось восемьдесят тысяч с копейками! В дипломате под кроватью обнаружилось золото в ювелирных изделиях, весом килограммов пять! В шкафу висели ненадеванные шубы, кожаный плащ, платья… А парфюмерии, в большинстве не открытой, хватило бы, чтобы наполнить тазик для варки варенья!

– Странно! Деньги-то она почему не взяла? – заскреб в затылке Михаил, чувствуя, что тайна усугубляется, – Нешто можно без денег-то скрываться?

На всякий случай решил перевезти все на дедовскую квартиру. Конечно, он сделает все, как просит Маришка. Только не сразу, а постепенно, ибо продать срочно такую прорву всего невозможно. Да и не торговец он… Где их, покупателей, искать?

На следующий день поехал в Строгановку на разведку перед госэкзаменами, грядущими через три недели. В деканате, где висело расписание консультаций, его окликнул замдекан:

– Михайлов! Я тебе звоню, звоню все праздники, а ты к телефону не подходишь! Впору было повестку посылать!

– Да я…

– Ладно-ладно! Иди в восьмую аудиторию, там тебя собеседованию в три часа подвергнут. На предмет распределения! – значительно поднял вверх указательный палец замдекан.

– Так, это… Вроде всё с моим распределением ясно… Я ж в театр Ермоловой художником… – удивился Михаил, уже прошедший предварительное собеседование месяц назад.

– Всё, да не всё, – с загадочной улыбкой развел руками замдекан, – Возможны варианты!

Озадаченный Михаил вышел из деканата и натолкнулся на Люсю Воробьёву.

– Привет, Воробушек! Пойдем, поедим? А то одному скучно!

Люся затрепетала от радости: вот, в кафетерий приглашает! А там под столом можно будет ему на ногу наступить, ласково, как бы!

– Пойдем! – согласилась она, – Я тоже голодная, как акула! Кстати, ты не забыл, как обещал меня в «Шоколадницу» сводить?

– Помню, а как же! Только всё недосуг…

Они поднялись на второй этаж и, отстояв небольшую очередь, взяли по стакану кофе с молоком, по паре беляшей и по пирожному «Картошка».

– Интересно, какое животное они в беляши кладут? – задумчиво проворчал Михаил, обнюхивая сие чудо кулинарного искусства.

– Корову, наверное, – предположила Люся, – Или свинью… Какая разница, горячие – и ладно!

Михаил подумав, кивнул:

– Горячность беляшей, несомненно, является их главным достоинством!

Люся расхохоталась, едва не подавившись тестом: какой он остроумный!

Во время поедания пирожного вспомнила, что хотела наступить на ногу. Не получилось, увы! Не смогла дотянуться: столик был слишком широкий.

– Ты чего ёрзаешь, Воробьёва? – поднял брови Михаил, наблюдая её усилия.

– А что? – смутилась Люся.

– Да тужишься, наполовину под стол сползла… Газы мучают, да?

Люся не знала, смеяться или плакать!

– Не… туфля с ноги свалилась, и никак её не найду! Посмотри, пожалуйста, а то мне неудобно.

Михаил наклонился и надел туфельку на маленькую Люсину ножку, погладив при этом щиколотку. Вот тут девушке и впрямь захотелось в туалет, ибо едва не описалась от восторга!

«Какой он ласковый! Туфельку надел, ногу погладил! Как принц Золушке!»

Но Михаил тут же все испортил:

– У тебя там, на ноге, краска присохла. Охра.

Люся приуныла, но не надолго.

– Ты сейчас куда?

– Да вот, на собеседование насчет распределения.

– Ой, я с тобой пойду! Буду кулаки держать, на удачу! И ругать тебя, противного и гадкого!

– Ну, пошли…

По дороге в аудиторию Люся вспомнила слова бабушки, сказанные накануне:

«Смотри, Люсьен, не растеряйся в нужный момент!»

Что бы это значило? Какой-такой «нужный момент»?

Ровно в три часа Михаила пригласили войти. Одернув пиджак, он вошел в аудиторию. Люся осталась сидеть на стуле у двери, зажмурившись и стиснув кулачки.

– А, Михайлов! Ну, проходь, проходь! Садись! – улыбчиво приветствовал парня вальяжный полный дядечка в официальном черном костюме и галстуке.

Лицо у него было особое, «номенклатурное». Про такие лица в народе говорят: в три дня не обгадишь!

Михаил осторожно сел напротив.

– Здравствуйте…

– Валентин Леонидович! – ещё шире улыбнулся чиновник, – Так и зови меня, попросту: Валентин Леонидович!

Михаил кивнул, показывая, что понял.

Валентин Леонидович помолчал, роясь в лежащих перед ним бумагах, затем, найдя нужную, просиял совсем уж лучезарно:

– Вот, Михайлов, запрос на тебя пришел с Министерства Культуры! Хочут тебя на три годика в Париж французкий по распределению послать. Ты как насчет Парижу смотришь?

Париж! Сейчас-то просто: поставил визу, купил билет – и полетел. А в те года далекие это, для простого советского человека, был не просто город! Это была легенда! Это было… это было… как для верующего в рай слетать! Даже поговорка была: «Увидеть Париж – и умереть!». Чаруюшие слух слова, понятные без перевода: Монмартр! Канкан! Комиссар Мэгрэ! Лувр! Мопассан! Мулен Руж! Пер-Лашез! Д'Артаньян! Версаль! Кардинал Ришелье! Фантомас! Женщины при слове «Париж» грезили о духах «Шанель номер пять», шампанском вине с пузыриками, кокетливом белье с кружавчиками, вечерних платьях от Кардена и других кутюрье, мужчины – о… г-м, замнем.

А самое главное – в этот город однажды приехал долгожданный Ленин и от этого там сделалась Парижская Коммуна!

Скромный выпускник Строгановки был совершенно расплющен грандиозностью предложения.

– Я… да я… Положительно смотрю… – смешался Михаил, у которого голова пошла кругом, переходящим в эллипс, – А… это… куда и кем?

– В Общество Советско-Французской Дружбы, в Парижское отделение, референтом тамошнего… ну, этого… представителя. Образование у тебя как раз по культуре, языком ихним владаешь, комсомолец, национальность правильная, семья хорошая, под судом не был, на оккупированной территории не проживал. Кого ж ещё послать, как не тебя?

Михаил впал в изумление. Он прекрасно знал, что подобного рода места резервируются только для очень блатных. И что такое «Строгановка»? Туда, в загранку, берут после МГИМО (Московский Государственный Институт Международных Отношений, если кто не знает!) … Но, вот, бывает же! И ему повезло!

– Ну, что? Рад? – Валентин Леонидович лучился улыбкой так, что щеки съехали на спину.

– Рад… – сдавленно квакнул Михаил.

– Ну, тогда пишу, что ты согласен! Все, Михайлов, беги домой, обрадуй жинку! Пусть собирается, отъезд через… вот-вот, короче! А госэкзамены досрочно сдашь, декан в курсе.

– А я не женат… – обескураженно выдавил Михаил.

– Как?! Неженат?! Да ты что… неужели я просмотрел… – зашелестел бумагами Валентин Леонидович, – О! И впрямь, холостой! Что ж ты так, Михайлов? Всех подвел! И, главное, жена-то не любая годится, а проверенная, выездная… ну, ты понимаешь!

От улыбки не осталось и следа.

– Да, жалко… Ну, тогда другой вариант, – поскучневшим голосом, растягивая слова, сообщил чиновник, – Ты же у нас кто? Театральный художник! Вот и поедешь в этот… как его… Оймяконский театр драматического балету.

– А это где? – робко поинтересовался обломавшийся референт Общества Советско-Французской Дружбы.

– В Якутии. Места красивейшие! Охота, рыбалка… Ну, и театр, а как же!

У Михаила потемнело в глазах:

– Но меня ведь в Театр Ермоловой приговорили… уговорили! Я же москвич!

– А! Ту вакансию уже другому отдали. Ничего, поработаешь три годика – и вернешься. Жилплощадь бронируется, – успокоил его коварный Валентин Леонидович.

Он вдруг засмеялся с издевательским оттенком:

– Вот, до Дня Победы, подожду тебя распределять! Вдруг ты женишься? Если что, декану скажешь. Он в курсе.

Итак, предстояло выбирать из двух вариантов: или в Париж, умудрившись жениться в чрезвычайно сжатые сроки, да не абы на ком, а на женщине проверенной и выездной, или в Оймякон. Оба варианта исключали Марию. Иностранка, хотя и правильная, на роль жены для Парижа не годится. В Якутию ей тоже ехать не с руки: учиться надо, академку на три года не возьмешь. Значит, без неё? А как же любовь?

Был, Читатель, и третий вариант, который советскому человеку в ту пору и в голову не мог прийти: не сдавать госэкзамены, не получать диплом, тем самым избежать распределения и остаться в Москве. Но, на что жить? В театр без диплома не возьмут… Заборы красить или продавать собственные картины? Маловероятно и не прибыльно… В галереях все схвачено, они только для членов союза художников, с улицы туда не попадешь. Но, повторяем, Михаилу этот вариант на ум не вспал.

Короче, из аудитории вышел очень задумчивый человек.

– Ну, что, Миш? Куда? – вскочила со стула Люся.

– В Париж…

– В Париж?! Вот здорово!

– Здорово-то здорово, да только туда надо женатым ехать… через… вот-вот, короче. А так – в Оймякон.

– А это где? – захлопала ресницами Люся.

– Говорят, в Якутии…

И тут Люся поняла, на что намекала бабка, советуя не растеряться в нужный момент!

– Миш, а Миш! – тонким голосом начала она и осеклась, уж больно важное слово надо было произнести без запинки.

– Ну, что тебе, комсомолка Воробьёва? – скучливо отозвался Михаил, ломая голову над поставленной перед ним дилеммой.

– А ты возьми в жены… меня! – тихо, почти шепотом закончила свою фразу Люся и покраснела.

– Тебя?! – как громом пораженный, Михаил уставился на девушку, не веря своим ушам.

– Ага, меня! Я проверенная, выездная, у меня папа дипломат!

Мысли заскакали дикими мустангами, полетели пургой, закружились вьюгой. Подленькие мысли!

«А ведь это выход! Жениться на Воробьихе, уехать в Париж, через три года развестись… Мария и знать ничего не будет! Нет, нехорошо, так-то… Надо будет ей объяснить, что так и так на три года разлучаться… Нет, не поймет… Не простит… Или не говорить?» Вспомнился шепот любимой: «Miguel! Eres mi amor para siempre, hasta la muerte!», её клятва… На душе стало муторно. «Но, что ж делать? В Москве остаться не получается в любом случае. А Люська человек надежный, давний проверенный товарищ…»

Решил Марии ничего не говорить.

– Ты всерьёз мне предложение делаешь, Воробейка? Смотри, вдруг я соглашусь!

– Соглашайся, Миша! – тихо и серьёзно сказала Люся, и посмотрела любимому человеку прямо в глаза, – Не пожалеешь!

– А как же ЗАГС? Надо до Дня Победы успеть, – выразил сомнение Михаил, – Не получится… Но тебе все равно, спасибо, товарищ! Не бросила в трудной ситуёвине!

– Получится! – упрямо поджала губы Люся, борясь за своё счастье до конца, – Бабушкин муж в ЦК работает, позвонит в ЗАГС – и всё! Хоть завтра распишут!

Париж! Вот он, Париж! На целых три года! Последние сомнения рухнули.

– Ну… тогда… давай жениться!

Но Люся выдержала характер и дожала жениха:

– А поцеловать?

И Михаил обнял и поцеловал товарища в губы. А Люся ответила, как смогла. Сей «товарищеский» поцелуй получился для Михаила приятным, а уж для девушки… Чудо чудное, диво дивное, вот как!

Ты, Читатель, конечно, недоумеваешь и не можешь постигнуть суть произошедшего. Где Париж, и где Оймякон, и почему не Москва? С чего вдруг такие качели судьбы? Автору тоже было невдомек. Перечитав описанную выше сцену собеседования он крепко задумался. Ну, не могло такого произойти в Советском Союзе, стране, где дети генералов становились генералами, дети партработников – партработниками, дети дипломатов – дипломатами! Конечно, молодым везде была дорога: хочешь в институт – поступай! Хоть в любой! Автор даже лично знает человека, поступившего в МГИМО. Он в армии в особом отделе служил, и в рекомендации было написано: Родине и Партии предан беззаветно! Это сработало посильнее любого блата. Но – только один раз! Поступить-то он поступил, и даже закончил, но распределение получил на стодвадцатирублевую невыездную работу в ВЦСПС, курировать Союзгосцирк. Сидел и перекладывал бумажки, потихоньку спиваясь от скуки и жесточайшего разочарования в жизни. Но мы отвлеклись…

Автор, чтобы разгадать таинственную загадку Мишиного распределения, погрузился в транс и долго медитировал. В результате ему явилось Знание!

Итак: вскоре после Люсиного возвращения из Франции Маргарита Викторовна подняла свои связи в Министерстве Культуры и вышла на чиновника, обладавшего властью распределять студентов. На чиновника было, что греха таить, оказано давление, в смысле, был мощный звонок из ЦК, а также из КГБ, хотя и уровнем послабее. Валентин Леонидович (а это был он!) ссориться ни с одной из вышеупомянутых организаций не захотел и согласился на пустяковую, в общем-то, просьбу народной артистки показать выпускнику Строгановки М. М. Михайлову сначала пряник в виде Парижа, а потом кнут в виде Оймякона.

– Не дурак же он, конечно, Париж выберет! – хмыкнул культурист, то-есть работник Министерства Культуры.

Маргарита Викторовна затянулась сигаретой так, что щеки запали:

– Тут есть нюанс. В Париж холостяка не пустят, сами знаете. Надо поставить его перед выбором: жениться по быстрому и поехать в Париж, или остаться неженатым и поехать в Якутию. А то он тянет с предложением руки и сердца.

– Я по-онял! – закатил глаза Валентин Леонидович, восхищенный до глубины души изощренной простотой интриги.

– Но все должно пройти так, чтобы сей юноша ничего не заподозрил! Сыграть роль искусителя надо будет крайне убедительно! Сможете?

– Мне, дорогая Маргарита Викторовна, тоже не чужды котурны! Я в Щепкинском три семестра проучился!

– Тогда… покажите мне… ну, хотя бы, бюрократа! – засмеялась интриганка.

– Да ну, какие из нас бюрократы… А дельце, о котором вы хлопочете, мне надо будет согласовать в инстанциях. Я на себя такую ответственность с бухты-барахты взять не могу. Так что, зайдите деньков через десять… или через две недельки, – приторно улыбнулся чиновник и развел пухлыми ручками, при этом как бы случайно задержав левую ладонью вверх.

На долю секунды, но очень выразительно намекнув, что в неё надо бы что-нибудь положить!

– Но, вам же звонили… – растерялась Маргарита Викторовна.

Валентин Леонидович подмигнул:

– Ага?

– Ой! Вы меня провели! Верю, верю!

Оба посмеялись: они нашли общий язык и понравились друг-другу.

Обговорив мелкие детали сценария, Маргарита Викторовна ушла, поцелованная в ручку со всем возможным изяществом и галантностью. Ну, а дальше произошло вышеописанное представление «Театра Одного Актера».

И завертелась карусель, с которой соскочить было уже невозможно! Ну, разве что, рискуя сломать шею. Свадьбу назначили на 5-е мая! Маргарита Викторовна, используя знакомство с директором ресторана «Прага», договорилась насчет зала и угощения, заставив отменить уже оплаченный другой свадьбой заказ. Люся примеряла платье, заказанное ещё в ноябре, после второго визита Михаила в мастерскую и рисовала варианты прически. С Севера срочно прилетели вызванные заверенной телеграммой Надежда Родионовна и Михаил Михайлович. Телеграмма была немногословной: «Свадьба пятого срочно приезжайте Михаил», поэтому подполковник и подполковница испытали неслабый шок, узнав, что невеста отнюдь не Мария.

– Как же так, сына? – растерянно лепетала Надежда Родионовна, – Вы же… У вас же… А Люся, она же просто товарищ, ты сам говорил!

– Так надо, мам! – коротко, но доступно объяснил Михаил, – Нам в Париж на работу ехать срочно.

«Беременная, значит!» – догадалась Надежда Родионовна, – «По залёту свадьба! Ну, что ж, может, оно и к лучшему… Буду внука няньчить!»

«Во, даёт Мишка!» – удовлетворенно подумал подполковник Михайлов, – «Дочку дипломата обрюхатил! В Париж теперь едет, на номенклатурную работу! А кубинка – она что… просто красивая – и всё! Не повезло, значит, кубинке!»

Второй шок родители испытали, когда узнали о смерти Костанцо и исчезновении Марины. Михаил не сказал им о письме, оставленном сестрой. Решил: что зря волновать.

– Уехала Маришка, а куда – сообщить не удосужилась, и надолго ли – тоже не известно!