Текст книги "Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни"

Глава десятая

Ромуальд Антонович Комберг-Кориотти недаром слыл одним из лучших среди коллег. Его сильным качеством был нестандартный подход к решению поставленных задач. Получив задание выяснить, заведено ли уголовное дело на Сергея Златогора, он в тупик не встал.

– Не факт, далеко не факт, что дело завели, слишком мелкий повод… Но! Если дело таки заведено, да еще по шпионской статье, то расследовать будет КГБ, – рассуждал адвокат вслух сам с собой, шагая взад и вперед по кабинету, – Г-м! Напрямую у них не спросишь, и не напрямую, через знакомых, тоже… Да и нет таких знакомых, к сожалению, – он остановился у письменного стола и сделал пометку в ежедневнике: «Обязательно задружиться с кем-нибудь из Конторы!».

Подчеркнув дважды, продолжил:

– А кто есть? Есть свидетели, которых следователь наверняка уже допросил. А, значит, что? Значит, обязан был имя подозреваемого упомянуть и номер дела, но это уже не важно. Найти свидетелей и поговорить с ними – вот путь к выполнению задания! Где у нас этот Златогор работал? Ага, в почтовом ящике… и номер есть… Поставим себя на место высокого начальства. Как бы мы реагировали на бегство работника оборонного предприятия за рубежи социалистического отечества? Очень предсказуемо: уволили бы нахрен начальника первого отдела и кадровика: типа, приняли меры и наказали прошляпивших побег! С ними обязательно надо поговорить. А ещё там бывшая девушка Златогора работает, тоже пригодится. Мать… следователь её бы первой отработал. Вот и мы с нее начнем!

И Ромуальд Антонович поехал к Александре Георгиевне.

– Приходили из Комитета в начале зимы, когда от Сереженьки с оказией письмо пришло, – вздохнула она, – Даже обыск сделали в квартире, думали, что мне сыночек валюту прислал. Ничего не нашли, конечно. А потом и говорят: наш визит неофициальный!

– Ну да? – поразился Ромуальд, – Неофициальный? И обыск тоже? Однако! Надо же, творят, что хотят! Значит, протокола не было?

– Нет. Имела место, как выразился товарищ капитан, профилактическая беседа.

– Ага, понятно… Беседа.

Адвокат помолчал, выстукивая пальцами по столу сложный ритм.

– А девушка эта, с которой Сергей встречался, как её найти, вы не знаете?

– Лена? Конечно знаю! – бледно улыбнулась Александра Георгиевна, – Она в нашем доме живет, в семнадцатой квартире. Фамилия её Волопасова-Гукова.

Поцеловав на прощание ручку мадам Златогор, Ромуальд Антонович пошел в семнадцатую квартиру. Дверь открыла сама Лена.

– Здравствуйте! – обаятельно улыбнулся Комберг-Кориотти, – Я – ваш агитатор! К выборам готовитесь?

– Да… – озадаченно кивнула девушка, впервые о выборах слышавшая, но не желавшая в этом признаться, чтобы не приняли за политически отсталую.

– Где ваш избирательный участок, знаете?

– Знаю, в школе…

– А кто ещё из взрослых здесь прописан?

– Ну, мама моя, Эмилия Иоанновна, и отчим, Евгений Витольдович. Мы все Волопасовы-Гуковы. Только их сейчас дома нету.

Хитрец Ромуальд изобразил на лице удивление:

– Но, позвольте! Вот, у меня здесь записано: Златогор, Сергей Сергеевич!

Лена при упоминании этого имени сморщилась, как будто уксусу хлебнула:

– Это ошибка какая-то! Он в двадцать восьмой квартире жил, только сбежал в заграницу!

– Ну да? Как же он умудрился? – как бы заинтересовался агитатор в кавычках, – А Вы его хорошо знали?

И Лена рассказала, что Сергей за ней ухаживал, и даже предлагал жениться, но она гордо отказалась, потому, что он был пьяница и бабник, а по осени вообще Родину предал и в Италию улетел на самолете со старухой иностранной, извращенец.

– Я даже в словаре энциклопедическом смотрела, как это называется: геронтофѝлия!

Ромуальд возмущенно всплеснул руками:

– Вот негодяй! Да его судить надо! Он же в почтовом ящике работал! Г-м… А может, на него уже и завели дело? К вам милиция не приходила?

– Не, меня только на работе новый начальник первого отдела спрашивал, может я чего знала про Сережу, что он в заграницу сбежать хочет, а я сказала, что знала только, что Сереженька с той старухой хороводился…

Лена не выдержала муки воспоминаний и заплакала.

– А потом ещё комсомольское собрание было, так Сережу… то-есть, Златогора, заочно из комсомола исключили и в стенгазете карикатуру нарисовали, а товарищ Пилипчук из кадров призывал пригвоздить таких, как Сережа, к позорному столбу…

– Ого! Сурово, но справедливо! – одобрил наказание Ромуальд, – А этот, Пилипчук… как бы мне с ним связаться? У вас его телефона нет?

– Есть! – сквозь слезы улыбнулась Лена, – И адрес есть! Потому что он – мой жених!

– Ой! Поздравляю от всей души! – восхитился адвокат-частный детектив, – Вы мне дадите?

– Это с какой стати я вам давать должна? – набычилась Лена, ошибочно истолковав значение сего глагола.

– Ну, адрес и телефон! Я, вообще-то, журналист, фельетон на эту тему напишу в газете «Вечерняя Москва», а то в последнее время много стало отъезжанцев, которым на Родину наплевать. А товарищ Пилипчук мне, надеюсь, поможет!

И доверчивая Лена продиктовала адрес и телефон Петропавлыча.

Подъехав к проходной завода к окончанию рабочего дня, наш частный сыщик озабоченно спросил вахтершу:

– Мне Пилипчук нужен. Не выходил ещё?

Вахтерша внимательно оглядела стоящего перед ней мужчину в дубленке и пыжиковой шапке и осталась довольна увиденным: явно положительный, вон, зубы золотые и пóртфель у него, и машина…

– Не, не выходил. Да вы подождите маленько, щас все пойдут, и он тоже.

– Покажете? А то я его не знаю. Приказали в райкоме: найди, мол, Пилипчука! А как найдешь, в личность не знаючи?

Вахтерша прониклась: из самого из райкома человек, по делу!

– А покажу, чего ж не показать-то!

Через несколько минут усталый народ потянулся через турникеты на выход.

– Вон он, Петр Павлович! – показала пальцем вахтерша.

– Который, который? – заволновался посетитель.

– Да вон тот, в пальте с начёсом и ушанке военной!

Многоопытному Ромуальду достаточно было кинуть взгляд на кадровика, чтобы проникнуть в его нехитрую суть. Армейская шапка и армейские же ботинки, новое, но дешевое пальто и сизый нос лучше всяких слов характеризовали отставного майора.

– Как вы сказали? Пётр Павлович? Да это не он! Того Виктором Семеновичем зовут… да и годами этот моложе!

– Как так, не тот? – изумилась стражница, – У нас другого нету!

– Может, я напутал что? Это предприятие номер 2345?

– Не, мы – 2346!

– Ну, надо же! – огорченно развел руками как бы посланец райкома, – Голова садовая! Не туда приперся! Извините!

И был таков.

Вечером Комберг-Кориотти, переодевшись в старенький флотский китель без погон и тельняшку, постучался в дверь квартиры Петропавлыча. Тот открыл и вопросительно воззрился на пришельца:

– Чего надо?

– Здорово, сосед! Я – боцман Рома! – жизнерадостно рявкнул Ромуальд, протягивая десницу для рукопожатия, – Пусти погреться, а? Бо я замэрз, як той Тузик, в одиночестве сидеть! Нюрка моя к мамаше в деревню уехала.

Услышав ридну мову, Пилипчук навострил уши, но бдительности не утратил:

– Что-то я тебя раньше не видел. Ты с какой квартиры?

– С угловой. Да я только три дня, как переехал, к Нюрке-то. Ты не думай, у меня с собой есть! – интриган встряхнул авоськой, мелодично звякнувшей стеклом.

Нюрой звали дворничиху, одинокую сорокалетнюю тетку со стáтью ядротолкательницы. Увидев её во дворе скалывающей лед во время проведения разведки перед тем, как идти к объекту разработки, секретный агент вдохновился её скульптурными формами и срочно затребовал дополнительную информацию от свидетелей – бабулек на лавочке у подъезда. Бабульки сообщили: вдова, домовитая, хозяйственная, чистоплотная, самогоночку гонит помаленьку, кровать с семью подушками есть. Зажиточная: веники вяжет для бани. Ну, прямо, мечта холостого отставника! Ромуальд срочно вставил Нюру в свою легенду, и это сработало: услышав ссылку на Нюру, объект не усомнился, что пришелец её сожитель, а, стало быть, полноценный сосед.

Петропавлыч от звяканья вздрогнул:

– Ладно заходи, грейся. Вообще-то я в завязке, только разговор поддержу!

Они прошли на кухню и сели за стол, аккуратно застеленный чистой газетой «Красная Звезда». Из авоськи материализовались бутылки с красивыми этикетками: «Альб де Десерт» и «Вермут розовый», тоже молдавский. Гость, подогрев зажженной спичкой пластмассовую пробку, откупорил бутылку с вермутом. Хозяин протянул ему чашку с отбитой ручкой.

– Ты чо? В натуре, не будешь? – поразился фальшивый флотский.

– Говорю же: в завязке! – отставной майор смотрел на вермут грустно-ласковым взглядом лишенной родительских прав матери на свидании со своим ребенком в детском доме.

– Торпеду подшил?

– Нет. Слово коммуниста дал, что пить не буду, – трагически заломив брови, объяснил кадровик.

Ромуальд хмыкнул и достал из авоськи сверток с салом и солеными огурцами, а также половинку буханки бородинского хлеба. Петропавлыч сглотнул слюну и отвернулся.

– Оно, конечно, – серьезно кивнул головой одессит, – Давши слово держись, а не давши – крепись… Только, можно не пить – а все равно употребить, и клятву не нарушить!

– Это как это? – с надеждой впился в него взглядом Пилипчук, тяжко страдавший от своего зарока уже несколько месяцев.

– Клизьма! – многозначительно поднял вверх указательный палец искуситель, – Мы на Черноморском флоте приноровились: враз забирает, а запаха нет! Ой, да что попусту болтать, щас принесу! А ты покакай, пока я хожу!

Он сбегал в машину, где у него в багажнике лежало резиновое чудо медицины – груша на пол литра. Обычно она служила другим, менее откровенным целям, но ради дела было решено пойти на жертвы.

Вернувшись в квартиру, Рома-Ромуальд сноровисто всосал в клизму стакан вермута и смазал наконечник салом.

– Ну, давай, ложись! На левый бок, левую ногу вытяни, правую согни!

Толчками, как загипнотизированный удавом кролик, Петропавлыч снял штаны, лег на диванчик в указанную позу и робко спросил:

– А больно не будет?

– Ты чо? Наоборот, приятно! – обнадежил его коварный клизмач, осторожно и медленно вводя в организм вермут, – Так, теперь удерживай изо всех сил! Через пару минут всосется!

Кадровик, совращенный употреблять винище в попку, затаился и даже перестал дышать. Ровно через полторы минуты (Ромуальд засек по часам!) он расслабился и расцвёл лучезарной улыбкой человека, открывшего для себя Высшую Истину:

– Какой мощный прихо-од, слушай! Сильнее, чем от водяры!

– А я что говорил? Это потому, что сразу в кровь всасывается, минуя желудок и печень! Ты, давай, закусывай!

Подтянув штаны, Пилипчук взял огурец и с недоумением пробормотал:

– И огурец… тоже в очко? Он же не влезет!

– Не, закусывай, как обычно! – улыбнулся Избавитель от Трезвости.

Похрустев огурцом и прожевав ломтик сала, отставной майор, человек отнюдь не сентиментальный, кинулся на обтянутую тельняшкой грудь адвоката и жарко зашептал, роняя счастливые слёзы:

– Рома! Друг! Да я за тебя… любого порву! В огонь кинусь! Я люблю тебя, боцман!

Переждав этот водопад признаний в любви, Ромуальд деловито предложил:

– Давай ещё по грамульке?

Приняв в прямую кишку на этот раз триста, кадровик закусывать не стал, а закурил, поправил галстук и, построжав лицом, отрывисто приказал:

– Рассказывай!

– Да чо рассказывать-то? – хмыкнул совратитель и тоже закурил, – Двадцать рокив прослужил боцманом, теперь в отставку вышел, работу подыскиваю…

– Что делать умееш-ш? – строго спросил Петропавлыч, покачиваясь.

– Кладовщиком могу працювать… Вахтером ещё.

– Во! – на секунду Пилипчук потерял равновесие, чуть не сверзившись с табуретки на пол, – А я… кто я такой, знаешь?

– Ты – Петро.

– Правильно! Я на почтовом ящике начальником отделения… отдела кадров служу! И я тебя на работу беру! Прямо щас! Кладовщики позарез нужны! Потому, что ты советский человек! А не какой нибудь…

Тут его мысль вильнула, и он, нахмурившись, ткнул друга-боцмана пальцем в пупок:

– Вот, ты латынь знаешь?

– Нет. А это шо? – растерянно захлопал веками вопрошаемый.

– Н-не важно! У нас один знал, стих даже рассказал мне… а потом ва… ваще Родину предал! Представляеш-ш, за бугор сбежал! Итальянка в чемодане с дырками вывезла! А Родина-мать… з-зовет! А он её предал… У-у, предатель! Я за ним лично гнался, ранен был и контужен тоже, да только ускользнул, гад… Нехорошо!

– Поймали? Судили? – вроде, как, безразличным тоном обронил частный детектив.

– Нет!!! Даже уго.. уголовное дело не завели, лентяи. Приходили, спрашивали… а дело не возбудили… Данилыч наш, ну, с першего отделу, сигнал ведь получил, что этот… латинист… в Израиль… а куратору не доложил, мудила! Выперли его с работы, и поделом! А Златогора этого мы к позорному столбу пригвоздили и из комсомола исключили! Пусть теперь попрыгает! – глаза Пилипчука налились кровью, – Слушай, а поставь мне ещё клизмочку!

– Не, ты теперь сам тренируйся! Я ж не каждый раз рядом буду, – посоветовал боцман в кавычках, – А клизьму я тебе дарю!

Пока новый хозяин чудесного прибора неуклюже опроцедуривался, Ромуальд тихонько покинул квартиру. Задание было выполнено: три независимых источника дали одну и ту же информацию, что уголовное дело на Сергея Златогора не заводили.

Михаил, получив от Комберга-Кориотти донесение, сильно обрадовался, что другу ничего не грозит.

Немедленно собравшись, поехал в редакцию «Вечерней Москвы». У окошка с надписью «Прием объявлений» толпилось с десяток граждан. Ну, это терпимо!

Написав на бланке условленный текст «Меняю комнату в трехкомнатной квартире в поселке городского типа Рассказово на двухкомнатную квартиру в Москве», наш конспиратор встал в очередь.

– Мущина, а вы про чего объявление даете? – негромко поинтересовалась стоящая перед ним дама в дубленке.

– Да, так… обмен.

– И чего на чего меняете? – не отставала дама.

– Комнату в области на двухкомнатную в Москве.

– Г-м, интересно! – дама взяла бланк, прочитала, шевеля губами, – А знаете, может получиться! – тут она понизила голос до шепота:

– Я такими делами занимаюсь. Ну, ищу людям подходящие варианты. Напрямую такой обмен вряд ли скоро получится, но бывают многоходовые комбинации. Доплата, опять же, необходима. Есть у меня человечек, ему деньги сильно нужны, и из Москвы уехать необходимо срочно… Вот, запишите мой телефончик. Постараюсь помочь!

– А сколько будет стоить такая помощь? – заинтересовался Михаил.

– Не дороже денег. Аванс пятьсот, ну, а потом по факту обмена, в зависимости от метража.

Михаил уже хотел отказаться, но не стал, чтобы не вызвать подозрений. Записал телефон на спичечном коробке. Дама ещё немного поболтала с ним, просвещая насчет демографической ситуации в Москве и области, а затем переключилась на новый объект – только что вошедшего дядьку, менявшего двухкомнатную на две однокомнатных в разных районах. Видимо, тот разводился, ибо вид у него был унылый-унылый.

Равнодушная приемщица сосчитала буквы и приняла деньги.

– Когда напечатаете? – спросил Михаил.

– На следующей неделе выйдет. На эту уже прием закончен.

Через десять дней, ранним утром, Сергей остановил сверкающий хромом «Харлей-Давидсон» около газетного киоска:

– Буонджорно, синьор Каррера! – приветливо поздоровался киоскер, – Вам как всегда, все русские газеты?

– Совершенно верно! – подтвердил Сергей, – У вас отличная память!

– О да, я помню всех своих постоянных клиентов! – улыбнулся продавец, отбирая газеты и складывая их в пластиковый пакет с портретом Джо Дассена.

– Каких же покупателей вы считаете постоянными?

Торговец пожал плечами, слегка удивившись непонятливости покупателя:

– Всех, кто приходил ко мне больше двух раз!

Дома Сергей внимательно просмотрел приложение к «Вечерке»: вот оно! «Меняю… Рассказово на… квартиру в Москве»! Всё! КГБ больше не отбрасывает на него тень и не тянет к нему свои длинные руки! Ф-у-у, даже жарко стало!

Сняв кожаный костюм мотоциклиста, в одних трусах прошлепал босиком к холодильнику и открыл себе бутылочку кока-колы. Пена потекла через край, и он торопливо прижал горлышко к губам. В этой позе горниста его и застала Лючия.

«Как он прекрасен! Святая Мадонна, спасибо тебе за моего мужа!»

Думая эту мысль, она скользила взглядом по мускулистому телу своего Серджио. Трусы слегка сползли, и было видно незагорелую полоску кожи пониже талии. Почему-то Лючию это ужасно возбудило, и она, неслышно подкравшись, сдернула с мужа трусы до колен и принялась нахальничать руками! Синьор Каррера от неожиданности едва не подавился вкусным, хотя и буржуазным, напитком, но потом совладал с собой и…

Короче, кока-кола так и осталась недопитой в то утро и выдохлась. Такая жалость!

A вечером вышла реклама нового чудодейственного средства от облысения! И газетах, и по телевидению сиял улыбкой Джованни, демонстрируя заросшую курчавым волосом голову. Фотография, где он был снят двумя месяцами ранее подтверждала убедительность результата.

– Джованни теперь прославится и станет звездой! – хихикала Лючия.

И точно: уже на следующий день шофер начал получать письма от поклонниц, а также приглашения сняться в рекламе мужского белья, соуса для спагетти и даже в фильме про пиратов в роли злодея. Скромняга Джованни был весьма сконфужен внезапно нахлынувшей популярностью.

В магазине «Терра Ферра» после открытия произошло форменное побоище! Лысые дрались за сеточки так рьяно, что пришлось вызывать карабинеров! В последующие дни лысые занимали очередь с ночи и раскупали сеточки за полчаса. Те, которым не хватило, иногда пытались отнять их у счастливцев! Со всей страны поступали заказы – лавиной! И это несмотря на высокую цену, равную стоимости «Фиата-Уно»!

Через три дня магазин пришлось временно закрыть, ибо товар кончился. Лысый народ выстроился в длиннющую очередь, где каждому на руке химическим карандашом написали номер. Составили списки, чтобы проводить переклички. Отмечаться было решено каждые три часа, и по ночам – тоже. Купить сеточки вне очереди было невозможно. Выборные представители строго следили, чтобы товар отпускали по одной штуке в одни руки.

Сергей срочно нанял десять работяг, плести сеточки, но этого оказалось мало, и через неделю пришлось нанять еще пятнадцать. Старая кузница была маловата для такой оравы, да и Сергей любил творить в одиночестве, поэтому для плетельщиков было оборудовано отдельное помещение в Риме.

Следующие два месяца спрос нарастал, ибо у людей отросли волосы, и молва об этом разнеслась далеко за пределы Италии. Деньги лились рекой! Неоднократно к Сергею подкатывались бизнесмены из Испании, Америки и Бразилии с предложением продать технологию за любые деньги, но он только посмеивался: зачем продавать курицу, несущую золотые яйца?

Волосы исправно росли у всех, носивших сеточки, и не было ни одного отрицательного результата. Лючия уже стала похожа на Анджелу Дэвис, и делала себе разнообразные интересные прически в салоне для африканцев. Ну, всякие мелкие косички по всей голове. А в апреле их инкогнито посетил сам… э-э… ну, в общем, государственный муж. Лысый, а как же! За чаем он застенчиво попросил сделать ему сеточку без очереди:

– Жениться собираюсь через три месяца, хочу выглядеть красиво! – пояснил он.

– Но, синьор, это же будет совершенно новый имидж! – воскликнула Лючия.

Государственный муж улыбнулся:

– Не за горами моя новая избирательная кампания. Думаю, новый имидж будет мне на руку!

Они поговорили о том, о сём, и выяснилось, что Сергей подал заявление на постоянный вид на жительство, но ждать, увы, придется очень долго.

Гость принял это к сведению, и уже через неделю указом президента итальянской республики Сергею за особые заслуги и в порядке исключения было жаловано гражданство Италии!

– Житуха наступила – помирать не надо! – глубокомысленно прокомментировал это событие синьор Каррера и немедленно уехал с женой в отпуск на первую попавшуюся Мальту.

Глава одиннадцатая

В конце апреля был опубликован долгожданный Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии в честь сорокалетия Победы над фашистской Германией.

Костанцо, узнав, что он под эту амнистию подпадает, воспрял духом и сбрил бороду. Марина тоже испытала облегчение, ибо в последнее время вонючий воздух тюрьмы сделался совсем уж невыносимым: на протяжении двух недель тошнило каждый раз, когда она переступала порог сего заведения. Даже возникли опасения, не беременная ли она, но ведь такого не могло быть! Бисекурин (противозачаточные таблетки) принимался регулярно и бесперебойно. Как уже было сказано выше, он нашу красавицу шибко угнетал своими побочными эффектами: прыщами, нездоровыми жировыми отложениями, с которыми невозможно было бороться, а также ломкостью ногтей. Обычный маникюр превратился в проблему! И, главное, альтернативы бисекурину в Советском Союзе не было…

29 апреля Марина и Костанцо в очередной раз (в последний раз!) пошли на ужин к подполковнику Федулову. Освобождение намечалось через три дня!

Усевшись за стол, налили по первой. Марина выпить не смогла: от запаха водки её замутило.

– Сейчас ещё один человек подойдет, тоже освобождается! – улыбнулся хозяин, накалывая на вилку соленый грибочек, – О-очень большой человек! Вам, как бизнесмену, будет интересно с ним познакомиться, синьор Каррера!

– Тоже по амнистии? – поинтересовался Костанцо, лихо закидывая водку прямо в желудок.

– Нет, за недоказанностью вины. Завтра выходит.

Марина ощутила укол нехорошего предчувствия. И точно! Предчувствие её не обмануло! Открылась дверь и на пороге возник Второй Секретарь Ашхабадского обкома, Магомед-Али ибн Фархад-хан собственной персоной!

Увидев Марину, он выдал улыбку во все тридцать два золотых зуба:

– Какой сюрприз! Марина-ханум! – и прежде, чем девушка смогла вернуть на место отпавшую от изумления челюсть, подошел и расцеловал куда попало.

– Э-э… Вы что, знакомы? – сдавленным голосом прохрипел Костанцо.

Его лицо налилось черной кровью ревности, глаза, вращаясь, вылезли из орбит, на лбу набухла вена.

– Это моя любимая женщина, да! – гордо ответил Магомед-Али, собственнически обнимая Марину за тазобедренное место пониже талии, – Вот, даже в тюрьме меня навещает… навещала!

Любимая женщина Второго Секретаря закрыла глаза: всё! Доигралась! Прощай, Италия…

Костанцо вскочил и двинулся на Магомеда-Али. Как выражались классики, братья Стругацкие, «смотреть на него было можно только побарывая страх»!

– Эй, ты чего, слушай? – насторожился Второй Секретарь и отпустил Марину.

Но было поздно! Растревоженная ревность сицилийца затмила здравый смысл, ярость многократно увеличила силы, и в следующую секунду он вцепился в горло соперника, одновременно нанося ему удар головой в нос. Оба упали. Мадам Федулова завизжала так, что у голубя, сидевшего на подоконнике за окном, сделался разрыв сердца. Костанцо озверело молотил противника головой об пол, брызги крови летели во все стороны. Подполковник, остолбеневший от такого неожиданного развития событий и сидевший истуканом с наколотым на вилку грибочком, от визга жены дернулся, как гальванизированный, и нажал кнопку вызова конвоя, справедливо полагая, что самому ему с ситуацией не справиться. Вбежали два прапора. Узрев происходящее безобразие, они бросились его прекращать с помощью резиновых дубинок. Костанцо, оставив неподвижно обмякшее тело партработника, ударил одного миротворца кулаком в кадык, а другого – ногой в промежность, и оба раза попал. Служивые временно выбыли из борьбы: тот, что повыше, посинел, и никак не мог вдохнуть воздуху, а тот, что покоренастее, сидел на корточках, держась обеими руками за пребольно ушибленный набор мужских органов и издавая при этом душераздирающие вопли. Подобрав дубинку, Костанцо развернулся в сторону гостеприимного хозяина. Ну, совсем съехал с катушек человек!

Подполковник трусом не был. За свою жизнь он видывал всякое: и бунт в зоне, и массовые драки, и застреленных при попытке к бегству. Но сейчас он увидел прущий на него танк! Да, да! Беднягу тоже перемкнуло! Выхватив из кобуры пистолет, с которым непосредственно перед товарищеским ужином ходил в тир, Федулов передернул затвор и сдвинул предохранитель. Танк, в смысле озверевший итальянец, был уже совсем близко, норовя намотать на гусеницы, и башня, то-есть дубинка, разворачивалась, беря на прицел переносицу начальника тюрьмы! Из далекого прошлого, в котором Федулов служил срочную в артиллерии, донеслось: «По вражескому танку… прямой наводкой… бронебойным… Огонь!» И подполковник выстрелил почти в упор, почему-то крикнув при этом: «За Родину! За Сталина!», хотя по молодости лет на войне не был.

Как писал поэт Лермонтов: «В руке не дрогнул пистолет!». Пуля пробила сердце бизнесмена из Италии, гостя столицы и жениха Марины Михайловой, почти уже свободного человека Костанцо Каррера.

Костанцо с шумом рухнул на стол, в последний момент, будучи уже мертвым, стукнув дубинкой мадам Федулову в лоб. Та жалобно охнула и неизящно упала в обморок. И тут до подполковника дошел весь ужас произошедшего! Застреленный мертвый труп в его кабинете! И не просто застеленный, а умерщвленный им, гражданином начальником, из табельного «Макарова»! Он кинул взгляд на неподвижное тело партработника на полу: жив ли? Подошел, кряхтя, нагнулся, попытался нащупать пульс… Пульса не было! Значит, два мертвяка… Ну, бля, ваще!

Филимон Иванович Федулов был человеком сообразительным.

«Если прямо щас не придумаю отмазку, мне хана!» – было первое соображение, – «Свидетели… Прапорюги не в счет, да и сами виноваты, одного безоружного штатского скрутить не справились! Сделают, что прикажу… Зинка промолчит, да её и не было здесь, как бы… А вот с этой овцой что делать? Денег дать, чтоб пасть на замок закрыла? Денег жалко, да и не возьмет, поди, сама богатая… Замочить её, что ли, для ровного счёта? Не, это уж чересчур!»

Мысли метались в поисках выхода несколько минут. Внезапно его посетило озарение! Взяв за шиворот Марину, пребывающую в полуобморочном состоянии, швырнул её в смежную с кабинетом комнату отдыха, рявкнув:

– Сиди тихо, если жизнь дорога!

Вернулся и отдал приказ уже оклемавшимся прапорщикам:

– Тащите этих жмуров в семнадцатую! Легенда такая: они сидели вдвоем, сговорились, и, угрожая заточкой, захватили заложника, который им газету нес. Тебя, значит! – подполковник ткнул толстым пальцем с обкусанным ногтем в того, что повыше, – Я случайно проходил неподалеку, и ты… как тебя… – он поглядел налитыми кровью глазами на коренастого.

– С-стря… Святослав… Славик… – трясущимися губами назвался тот.

– Ну, да, Славик… Ты, стало быть, позвал меня на помощь. Мы ворвались в камеру освобождать этого… как его…

– Васю?

– Ага, Васю! Завязалась драка, мне пришлось применить оружие. Заточка была у этого, у нерусского.

– Так, они же оба нерусские, товарищ подполковник!

– Блин! Вот же бестолочь! У татарина была заточка, понятно? А дубинка – у итальянца!

– А что они, требования какие требовали? Спросют ведь… – несмело спросил как бы заложник Вася.

– Да обычные, Ёпэрэсэтэ! Водки, наркотиков, миллион долларов и самолет до заграницы!

– А кто этого… татарина грохнул? – ненавязчиво поинтересовался прапорщик Славик.

– Ты!

– Я?! Нет… я не хочу!!!

– Дурак! Он же на тебя с заточкой кинулся, а ты его приемом боевого самбо бросил на пол. Вот голова и треснула! Чистая самооборона! Всё ясно?

– Так точно!

– Выполнять!!!

Прапорщики, пыхтя и ругаясь, утащили мертвецов. Им было тяжело, но подмогу звать не стали, дабы не расширять круг посвященных в тайну.

Подполковник повернулся к жене:

– Заграничный паспорт с собой? Билет тоже? Дай сюда!

– Но, зачем, Филя? – робко пролепетала она, роясь в сумочке, – Мне же через три дня улетать!

– Затем! Надо от этой дуры, Михайловой, избавиться! Вместо тебя в Италию полетит.

– А я?!

– А ты заявишь, что паспорт потеряла. Потом слетаешь, через годик-другой.

– Но…

– Никаких «но»! Иначе она молчать не будет. Не убивать же её, в самом деле! А ежели её не будет, я, глядишь, и выкручусь. Двух мертвяков непросто списать!

Зарыдав (уж больно было жалко Италию!), Зинаида Петровна протянула мужу загранпаспорт и билет на самолет до Рима. Тот взял и, не глядя на благоверную, пошел к изолированной в комнате отдыха Марине.

Марина со страхом уставилась на вошедшего. Она прекрасно понимала, что является нежелательным свидетелем ужасного происшествия. Ну, не должен начальник тюрьмы сначала банкеты заключенным устраивать, а потом убивать их до смерти! За это по головке не погладят, можно и под суд попасть! Но он начальник, на своей территории почти всемогущий, а значит, может сделать с ней все, что захочет: убить и закопать, или бросить в какой-нибудь каменный мешок, сочинив фальшивое дело… И все сойдет с рук! Сейчас Марине хотелось только одного: выбраться отсюда.

Федулов некоторое время молчал, затягивая паузу, стараясь нагнать на девушку погуще страху. Затем широко улыбнулся:

– Ну, что, красивая, поехали кататься?

– К-кататься? – обомлела Марина, представив, что ее сейчас увезут на Москва-реку и бросят в прорубь с камнем на шее.

– В смысле, договариваться будем? – уточнил подполковник, закуривая.

– Бу-бу-будем…

– Ты ведь за этого Карреру замуж собиралась, чтоб он тебя в Италию увез? Значит, туда тебе и дорога! Исчезнешь из страны, понятно? А то здесь проговориться можешь, а тогда… сама понимаешь! – чиркнул ребром ладони по горлу Федулов, – Я тебя где хошь найду и голову отчекрыжу!

Убедившись, что его намеки достигли цели, продолжил:

– Вот Зинкин паспорт и билет на Рим. Вылет через три дня. Кроме старшего группы ее никто не знает, но о нём я позабочусь. Ты, типа, опоздаешь и сядешь в самолет в последний момент, когда все уже на борту будут. Ну, а в Риме ты вольная птица: политического убежища попросишь и будешь жить в свое удовольствие. Сеструха его, опять же, поможет… Ну?

При всей жуткой авантюрности план имел шанс на успех. Да и выбора не было!

– Согласна! – кивнула Марина, – Но как с фотографией быть? Я же на Зинаиду Петровну совсем не похожа! Загримироваться под нее не получится…

Зинаида была всего тремя годами старше Марины, тоже стройная и длинноногая, разве, что корма побольше. Лицо же было совсем другого типа: круглое, с курносым носиком и ямочками на щеках. Именно этими ямочками она и покорила своего Филимона Федулова, женившегося на ней два года назад. Развод с первой женой едва не стоил ему карьеры, но обошлось выговором на партбюро и задержкой на неопределенный срок очередного звания.

– Фотка на загранпаспорт с собой есть?

Марина порылась в сумочке:

– Есть!

– Тогда… посиди пока.

Выйдя в кабинет, он снял трубку внутреннего телефона:

– Федосеев, ты? Пришли-ка ко мне этого… как его… Зуева из двадцать пятой. … Не, без вещей. Но сначала дело принеси. … Когда, когда! Вчера, блин! Давай, живой ногой!