Текст книги "Лунная Ведьма, Король-Паук"

Соголон ждет еще четверть луны, прежде чем снова отправиться к Олу ранним утром, и снова с ней для защиты идет лев. Ее имени Олу не помнит, но помнит, что она чем-то себя проявила. Тогда она напоминает ему его слова, что однажды он забудет, отчего забыл. Глядя на нее, он припоминает: между ними произошло что-то тяжелое; какое-то время он был этим даже угнетен, но потом оно забылось, и теперь уже не помнится. Соголон смотрит на него и говорит:

– Я прогоняю твоих шлюх, отсюда и ощущение.

Он кивает, соглашаясь. Соголон просит его обучить ее грамоте. Он не знает, откуда у него к ней доверие, ведь он при дворе не верит никому. Она указывает на заметки по стенам, стульям, на кровати и на полу и ничего не говорит, когда он пропускает те, что написаны красным.

Голова у Соголон пухнет, слишком много всего для обыкновенной девочки. Постигать от воителя Олу грамоту, но еще и постигать самого воителя; дитя тьмы, которое с той поры к ней не наведывается, но преследует в мыслях, отчего она боится поднять глаза. Затем есть еще Аеси королевского двора и Аеси на стене воителя Олу, и тот и другой страшноватые. А еще Сестра Короля, которая когда-то была, но как бы и не была, хотя ее имя запечатлено на стене Олу. Может, всё это от учения, из-за которого у нее в уме оседают не только слова, но и привязанные к ним смысл и вес. Тем не менее от учебы она не отступается, даже когда ветер доносит в ее сторону слухи о том, что воитель-де снова точит свой боевой штырь о какую-то пигалицу, которой по виду не влезает даже фитюлька блохи, не говоря уж о могучем жезле Месаря Борну – и еще, и еще всякое. Ну и, разумеется, принцесса, которая держит ее при себе, потому что заинтригована девочкой, от которой нет никакой пользы.

– Может, в тебе есть прок съедать всё, что приносится мне? – смеется она.

А она наблюдает за принцессой в ее веселье и меланхолии и обнаруживает, что они обе, в общем-то, из одного теста. Нередко принцесса шутит, что Соголон бесполезна как рабыня, но в ней немало пользы как в королеве; «смотрите, мы обе не в том дворце». Она тянется к Соголон – по крайней мере, так это выглядит, – пока до девочки не доходит, что она здесь тоже ручная зверушка. Принцесса говорит глубокие вещи, потому что думает, что они порхают мимо нее как над ушами собачки.

Слишком много всего кружится в голове у Соголон, слишком много. За всем этим она отстраняется от Сестры Короля, жены Олу. Никто ее не помнит, кроме них двоих, а по сути – ее одной, потому что Олу не ведает, что ночами выкликает ее имя, а Соголон ее никогда даже и не видела, не знает, как она выглядит или как звучит ее голос. Отстраняется она и от Кеме. Теперь они видятся только урывками, от случая к случаю. При их последней недолгой встрече он взахлеб рассказывал о том, как ему не терпится попасть в элитную дворцовую стражу – настоящую, а не церемониальную, вроде львов-оборотней. Всё, о чем он без умолку трещал, стало ее раздражать, а он всё распинался то о тронном зале, то о том, как здесь все надежно защищено, то о том, как здесь обустроена охрана и защита; в общем, через некоторое время всё, что она стала видеть в его лице – это говорящие с ней доспехи.

– Может, пускай хоть обмахивает вас веером, ваше высочество? – предлагает единожды старшая женщина, заведующая служанками принцессы.

– Это если б она была рабыней, – отмахивается от предложения принцесса. – А я уподоблять ее рабыне не собираюсь.

– Понятно. Но ведь, ваше высочество, она подарок Королю? Значит, ей давно следовало бы отправиться во дворец Кваша Кагара.

– Ты как будто вчера родилась. Или ты не знаешь, что любой подарок Королю тут же присваивается наследным принцем? Такая вот высочайшая прихоть. Тем более что Король всё еще…

– Занят думами?

– Да, ими.

– Ваше высочество, вы этой девице ничем не обязаны. Вы особа королевской крови на троне Фасиси, а она никто.

– Даже никто не заслуживает такого принца.

Жаркая ночь с влажным, липким воздухом. Соголон отправляют в замок, где обитает принц Ликуд до тех пор, пока не будет достроен его собственный. В заднюю гостевую ее сопровождают двое слуг-мужчин, шагая совсем налегке, поскольку при девочке нет почти ничего, кроме того, что ей когда-то оставляла хозяйка. Из освещения здесь единственно два факела, настолько скудные, что в сумраке комнаты различаются лишь высокие стены и колонны, где-то наверху образующие свод. Слуги входят на цыпочках, пугливо вздрагивая от любого шороха – непонятно, по глупой взбалмошности или от испуга. Заслышав где-то в отдалении не то стон, не то крик, оба вскидываются, бросают узелок с пожитками и дают дёру. Соголон растерянно озирается, но смотреть здесь особо не на что.

И тут из недр темноты, обманчивой из-за расстояния, вылущиваются какие-то мерцающие огоньки и кружат, словно кто-то там гоняет светящихся пчел. По мере приближения становится различимо порхание крылышек – неужто и вправду пчелы или светляки? Вскоре они уже кружатся сверху. Ай да диво! Соголон о таких прежде слышала, но никогда не видела. Юмбо – размером где-то с ее голову, числом десять и еще два, а может и больше; может, все двадцать или сколько их там. Феи с синевато-зелеными крыльями, как у стрекоз, которыми они бьют столь быстро, что в темноте стоит негромкое жужжание. Некоторые замедляются и зависают над ней и вокруг, в таком же любопытстве к ней, как и она к ним, – в мужских, женских, а подчас и вовсе невнятных обличьях, а еще у них не то кувшины, не то колбочки с сонмами светлячков. «Они все умрут к утру», – доносится до нее едва слышный шепот. Создания взлетают к потолку, таинственно озаряя стены и своды, и на прерывистые мгновения там наверху становятся видны люди – множество фигур и лиц, в которых Соголон узнает фрески королей, зверей и благородных воинов в сценах обрядов и пиров, охот и сражений.

Издали близится шум, но на этот раз иного рода: бойкая крикотня, развязные возгласы и смех юных голосов. С ними движется и огонек – на этот раз голый мальчик, состоящий из одного собственного света. Он держится впереди остальных, но его замедляет натянутая на шее цепь. Цепь держит сангомин из белой глины, у которого, похоже, нет дара иного, кроме как показывать, что он здесь самый старший или самый крупный.

– Ну-ка я придержу питомца, – говорит он и дергает поводок так резко, что светящийся мальчик откидывается назад.

– Осторожней, принц Абеке: любое солнце не только светит, но и жжется, – говорит сангомин, не обращая на упавшего внимания. За этими тремя движется целая ватага; здесь и та красно-синяя, и мальчишки постарше, мальчики помладше, две-три девочки и две женщины-наставницы, которые предпочитают помалкивать. Вся эта ватага скачет, кривляется, пихается, задирает женщин и вообще ведет себя дерзко.

Первой Соголон замечает одна из девчонок.

– Мой принц! – восклицает она, и к ней разом оборачиваются двое. Близнецы, стало быть.

Принц Абеке – тот, что со светлым мальчиком, – подступает ближе. На свету он становится более лобастым и жестким, с упрямыми скулами и подбородком. Соголон опасливо поглядывает вверх: как бы оттуда за ней не протянулась знакомая смоляная рука. Первого юнца нагоняет второй, и оба оглядывают ее как какую-нибудь диковинную животину.

– Ты откуда? – спрашивает тот, второй.

– Наверное, это колдовство ведьмы, Адуке, – говорит одна из девочек. – Или самого дьявола.

– Дьявол не приходит ночами, а только днем, долбаная дура, – бросает в ответ Адуке.

У девочки при слове «долбаная» отвисает челюсть.

– Кто допустил, чтобы ты пошла с нами? – спрашивает его брат. – И кто тебе сказал, что ты смеешь называть моего брата по имени? Я такой же принц как и он. А ты кто?

Девочка униженно опускает голову и робкой овечкой пробирается за спины ватаги.

– А может, она и вправду дьяволица, – прикидывает Абеке, поигрывая поводком. – Ты кто такая? Перед тобою принц.

– Принц – это твой отец, – поправляет Адуке.

– Сын принца тоже принц, долбаный болван!

– Это ты долбаный болван, болван ты долбаный!

Один близнец напрыгивает на другого, и оба падают. Тот, что сверху, пыжится ударить другого кулаком. Другой хватает его за руку и пыжится сбросить. Девочка рядом вопит, чтобы они перестали, и они перестают.

– Когда я стану королем, я первым прикажу тебя прикончить, – отдуваясь, бурчит один из них, непонятно который.

– Мы родились в одно и то же время, – отвечает другой.

– Ха! Я вылез как раз перед тобой.

– Она так и не говорит, кто она, – шелестит тот глинисто-белый. Соголон впервые слышит его голос, звучащий как шепот с приглушенным стоном.

– Я из дома принцессы, – говорит она.

– Но сама ты не принцесса.

– Меня звать Соголон.

– Ее звать Соголон, – хихикая, передразнивает одна из девчонок.

– Соголон, – повторяет Абеке, поигрывая поводком как в размышлении. – Соголон, ты идешь с нами?

– А вы куда?

Почти все глумливо смеются.

– Дурачина, это вопрос к нам, а не к тебе. Ты же выполняешь только то, что тебе говорим мы, – говорит другой близнец. – Мы ибеджи[25]25
  Ориша Ибеджи – близнецы народа йоруба. (Ori буквально означает «голова, вместилище души», и имеет отношение к духовной интуиции и судьбе.)


[Закрыть], божественные близнецы, которые появляются по одному каждые десять и еще два поколения – не так ли сказывал мой отец, няня?

– Да, ваши высочества, – спешно соглашается наставница, которая сейчас прячется сзади.

– Ну-ка, скажи мне правду, – капризно требует он, оборачиваясь. – Отец у меня обожает послушать себя самого.

Вращаясь при дворе, Соголон доподлинно знает: всё, что может сорваться с уст этой несчастной, способно запросто пристроить ее голову на плаху.

– Его высочество говорит именно то, что нужно сказать, ни словом меньше и ни словом больше, – пугливо заверяет она.

– Зануда! Как нам с тобой скучно. Кто-нибудь напомните мне, чтобы ее поутру высекли.

Некоторые из детей, а все они дети, начинают твердить: «Напомним, высечь». Принцы спесиво взирают. Ростом чуть выше Соголон, а возрастом примерно полтора десятка лет. Уже скоро им предстоит стать мужчинами, но то, с каким злобным упоением они скулят слово «высечь», придает им вид мелких гаденышей.

– Скучно… Ну а ты не зануда, Согола?

– Ее вроде звать Соголон.

– Тебя не спрашивают. Ну так что, Соголи? Зануда ты или нет?

– Нет.

– Откуда тебе известно? Взялась из ниоткуда, с собой ничего нет. С тобой разговаривать и то уже скучно.

– Вот ее пожитки, – указывает на ее узелок белый глиняный.

– Как у того речного народца, – склабится Абеке. – Такая же нищенка.

Второй принц со смехом хватает узелок.

– Она, видно, и вправду из дальнего буша, – говорит белый глиняный.

– Ты умеешь драться? – спрашивает Абеке.

– Я умею побеждать, – отвечает Соголон, возможно, зря.

– Вот как? Может, ты не такая уж и зануда, – оживляется он и бросает поводок. – Ну-ка, братец, давай с ней позабавимся. Дубинки сюда!

Девчонки подают принцу Абеке две палки, одна из которых почти в половину его роста. Адуке кипит, но держится тихо. Соголон не понимает сути происходящего, даже тогда, когда вся ватага начинает их обступать.

– Драка? – брезгливо кривится Адуке. – Да это скучно.

Абеке возбужденно смеется.

– Не-ет, брат! Вот как буду ее убивать, тогда посмотришь!

Соголон так и подбрасывает.

– Да ты не бойся, дурочка. Я тебя всего лишь малость поломаю да как следует побью. А ты смотри, брат, как я обойдусь с ней, и представляй себя на ее месте. По времени это много не займет.

– А ей ты разве не предложишь оружия? – спрашивает кто-то из девочек, но ее слова натыкаются на молчание. Девочка пытается проглотить свой страх, но он чересчур велик, и она им захлебывается.

Белый глиняный, подступив бочком, шелестит Соголон над ухом:

– Помни: он член королевской семьи, и касаться его могут только боги.

Соголон всё еще не может понять, что происходит, когда ватага вокруг начинает подбадривать и науськивать, а Абеке, хищно осклабившись, надвигается на нее.

Три дня спустя принцесса Эмини всё еще смеется, глядя на нее и говоря:

– Увы, малышка нашла себе применение.

Двумя днями ранее принцесса явилась сама, чтобы вызволить ее из того, что у Аеси именуется «предварительным заточением». Наследному принцу Ликуду она сказала, что девочке место на кухне, а не в его узилище, и что сам он прекрасно знает: в случившемся виноваты его шалопаи, так что пусть он растит из них или бойцов покрепче, или сыновей поприлежнее.

– Что до прикосновения к принцу, так ведь ты же, брат мой, своими глазами видел, что не он ударил палкой, а палка ударила его. Девочка и пальцем не тронула твоего драгоценного отпрыска, который когда-нибудь да сядет на трон Божественного правителя.

Ничто из этого не придает Соголон ни счастья, ни защищенности. Две ночи в темнице, после чего ей до сих пор мерещатся женские стенания, вопли и безумный смех. Через две ночи после того, как Аеси сказал, что ее не казнят, но выпорют («и это, девочка, считай что великая милость»).

Но о том, как всё было, она предпочитает не разговаривать даже после вердикта, поэтому один из стражей принцессы вылавливает сетью одного из юмбо и притаскивает его ко двору. Малыш не больше ребячьей руки, но даже сквозь стрекот крылышек можно разобрать его щебет:

«Он налетает как бык, наш принц Абеке, бежит и близится, близится и бежит, но ни один бог или демон никогда не видели, чтобы девочка была такой верткой. Она от него увертывается, а он врезается, как носорог, прямо в стену. Ах в какую он приходит ярость! Ну просто как бодливый бычок. Он бросается на нее и размахивает одной дубинкой здесь, а другой там, и машет, машет, машет, а она шмыг, шмыг, шмыг! Он замахивается так сильно, что чуть не ударяется сам. А девочка, та лишь уклоняется от ударов, но сама их не наносит. А принц от этого беленится еще сильней, как та женщина, что пытается ночью пришибить комара. Девочка пригибается, вьется жгутом, уворачивается и прыгает, как будто сам ветер возносит ее кверху. И тут входит принц Ликуд! Да не один, а еще и со свитой придворных, в том числе и тех, кто к юмбо злы, да. Они все входят, а наследный принц велит бойцам не останавливаться, ибо ни один принц, ни один наследник трона не бежит от драки. Он даже говорит, что весь двор будет делать ставки, ну а он, конечно, на своего сына. Да, воистину так и говорит. Я это слышу своими ушами, и все мы это слышим; слышим, что раз делаются ставки, то, значит, поединщики должны биться насмерть. Слышно, как он говорит: «Сын, ты должен убить ее, но и она тоже может убить тебя». – «Отец», – обращается к нему и сын, но этого никто не слышит. А одна женщина говорит: «Превосходнейший, это не бой, это казнь, ибо ни одна душа не смеет коснуться особы королевской крови», на что Превосходнейший возглашает: «Разве я не наследный принц? Я это отменяю!» А Абеке так вот смотрит на своего отца, потому что он-то считал, что она прикасаться к нему не может, а он к ней может. «Отец, – вопрошает он, – как же так?» – «Я вижу, у нее нет оружия!» – говорит наследный принц и, да будет сила богов, бросает ей свой скипетр. Мы все видим, как он бросает ей символ своей державной власти! Когда она берет его в руку, все вокруг ахают. «Дерись!» – кричит принц Ликуд, и сам внимательно следит за поединком. Так как у его сына нет никаких навыков, а только ярость и сила, то он лишь лупит впустую как безголовый петух, да всё мимо. А эта девочка, клянусь богами, та девочка парит, как птица, скачет, как лань, жалит, как оса, вертится, как ящерка и жжет, жжет ударами, прыгает куда надо и бьет, скачет куда надо и хлещет, перекатывается по полу под дубинками, которые только «бам-бам-бам» – лупят почем зря – и вкручивает посох между его ног, а он падает на спину. Она отходит от него, а он вскакивает и мчится, опять бык быком. Тут девочка пригибается, а он об оголовье скипетра вышибает себе зуб. При резком уклоне девочка чуть не падает, но удерживается. Принц Ликуд поднимает своего сына на смех, а потом удивляется, где эта девочка научилась драться на палках и кто из мужчин дерзнул ее этому научить; прямо так и спрашивает. А затем велит отправить ее в темницу за то, что она посмела прикоснуться к юному принцу. Вот так всё и было, и я лично тому свидетель».

– Я, если честно, сначала заплакала, когда меня схватили, и ревела, когда меня бросили в какое-то место с железными дверями. Но это была не темница, а просто каменная комната. Я даже могла видеть из окна звезды. А потом он приходил со мной повидаться. Аеси, – произносит Соголон, низко опустив голову – ведь, может, она сболтнула лишнего.

– Ах вот как? – заинтригованно смотрит принцесса, напоминая сейчас одну из женщин, что пыталась удержать шелк госпожи Комвоно, когда тот норовил упорхнуть из рук на волю.

«Это как же: если я сошью из него платье, то он вот так же может с меня слететь?»

Принцесса Эмини поворачивается к Соголон, которая сейчас стоит рядом.

– Моя новая телохранительница, – называет она ее, когда девочка выходит наружу. Понятно, что название это в шутку, но всё равно, заслышав его, Соголон невольно улыбается.

– Что делал Аеси, когда пришел к тебе?

– Смотрел, – отвечает Соголон, чувствуя щипок от стоящей вблизи старшей женщины. – Просто смотрел, ваше высочество.

– И это всё? Не было ли чего-нибудь еще? Может, он что-то такое тебе говорил?

– Нет, ваше высочество, просто смотрел.

Принцесса вдумчиво ее оглядывает.

– Ты не похожа на таких, чтобы он клал глаз…

– Да какой у него глаз, ваше высочество? – старшая женщина хмыкает. – У него в этом разрезе и глаз-то нету.

Аудиенция с принцессой происходит только сейчас, потому что до этого у Соголон раскалывалась голова. Неимоверная боль в передней ее части, возникшая, как только ее оставили одну в узилище. Ломота была такая сильная, что она в темноте билась головой о стену. А по освобождении принцесса Эмини велит ей сразу лечь в постель.

– Теперь жди, он не задержится, – внезапно сообщает она.

– Кто, ваше высочество?

– Ликуд. Нынче гляди в оба. Эти близнецы скоро напомнят ему, что он обещал тебя убить, а твою голову и сердце бросить собакам – я имею в виду его отпрысков, этих двоих недорослей. Говорят, что мать их не рожала, а просто высрала двумя кусками говна.

– У вас это от кого-то из ближних людей, ваше высочество? – спрашивает старшая женщина.

– Ветер принес. А еще я слышала, ветер обещает казнить тех, кто вынесет мною сказанное из этой комнаты.

– Да постигнет смерть всех, кто разгласит ваши секреты, принцесса! – истово говорит старшая. Соголон ее имени не знает.

– Убийства оставь за Ликудом, – тонко усмехается принцесса.

За спиной принцессы Эмини принц Ликуд переговаривается с несколькими старейшинами, как сокрушить Увакадишу. Всё как есть разговоры, а разговоры – ветер, но наследный принц играет в короля ради тщеславия, любовных утех, смеха ради или даже просто из удовольствия завернуться в королевскую мантию. Всё это досаждает принцессе, которая и без того проводит преизрядно дней за внушениями старейшинам, что корона еще не потеряла свою голову.

Вот девочка, которая снова пробралась в жилье воителя Олу, имея ряд вопросов, на которые у нее нет ответа, но, возможно, их смогут дать его стены, или простыни, или занавеси. Дома она его не застает, но его не настораживает, когда он по возвращении застает у себя гостью.

– Я не могу вспомнить твое имя, но, похоже, ты знаешь мой дом, – говорит он на пороге.

– Ты обучаешь меня чтению.

– И ты уже научилась?

– Больше луны назад.

– Значит, я учитель?

– Нет.

– Священник?

– Ты воитель.

– Так мне говорят люди.

– Я здесь ищу кое-какие слова.

Ибо у него есть слова на всё, если только знать, где искать. Каждый раз, переступая порог его дома, она проникает в то, чем раньше был его разум. Это человек, который всё видит и подмечает. Олу знает, что все записи делает именно он, но иногда забывает почему. Когда Соголон говорит ему это, он улыбается, что вызывает в ней удивление.

– Ты начинаешь забывать, что ты забываешь, – говорит она, пугаясь мысли, что это произойдет уже скоро. – Почему между принцессой и принцем такой разлад? – спрашивает она.

– Обычные отношения брата с сестрой. У тебя братья есть?

– Нет.

– Твоя мать, должно быть, клянет свое невезение.

– Невезение – это с мальчиками, – поправляет она.

Он рассказывает о том, как принцессе приходится выполнять обязанности короля, а венценосная слава за нее достается брату, и, должно быть, поэтому она его ненавидит.

– Почему всё это возложено на принцессу? – спрашивает она, но воитель не отвечает.

Дом Олу – улучшенная вариация Олу-царедворца. В своих письменах он не прячется за дипломатией, все усвоенные от него слова четки и понятны для прочтения, и нет никакой иносказательности в описаниях принца или принцессы. Соголон вспоминает про запись под его ковриком, насчет печальной участи женщин-травниц. Найдя ее, она сличает слово на стене со словом на полу, затем со словом на подоконнике, и так слагаются кирпичики мыслей. Некоторые из них настолько отчетливы, что приходят в виде голоса Олу.

«Кое-кто уже бросает десять и еще шесть священных пальмовых орехов в чашу Ифы, дабы предугадать волю богов на будущее. Время грядет, слишком долго и в то же время слишком рано. Принцесса, когда станет Сестрой Короля, всё восстановит».

– Восстановит что? – спрашивает Соголон.

– А?

– Принцесса, когда станет Сестрой Короля, восстановит что?

– О чем ты, девочка?

– Ты тот, кто это написал. Вот и глянь на свои пометки: может, они зажгут в твоей памяти искру?

– Я слишком стар, чтобы меня использовать как огниво.

– Но ты воитель или нет?

От этих слов в нем что-то меняется. Он становится как будто выше ростом, но и не только.

– А, ты про это? На это и память не нужна. Просто таков уклад королей, тебе про это споет любой гриот. – Олу делает паузу, словно в ожидании вопроса, но Соголон лишь напряженно смотрит. – Принцу Ликуду королем не бывать, – говорит он.

– Что ты сказал?

– Он ведь сын Короля.

– Ну так тем более. Или что?

– Ты, видать, забыла, кто нами правит? Или тебе ничего не известно о своем Короле и правителе? Наш Кваш Кагар рос без сестры.

Ах вон оно что! Король Фасиси – это совсем не то, что вождь Конгора. Со смертью вождя Конгора новым вождем становится его старший сын, независимо от того, где он находится в череде детей; главное, чтобы вождь признал его мать. Король же Фасиси – это ни в коем случае не сын короля; он всегда первенец сестры короля. Так заведено от века, и эта заповедь свято соблюдается. За исключением случаев, когда в королевской семье не рождается ни одной такой сестры. Тогда на трон садится старший сын. Старейшины и жрецы возносят молитвы, чтобы он был благим и справедливым, хотя быть истинным правителем ему не суждено. Ибо даже при таком раскладе восстановление линии может произойти, как только у Сестры Короля родится наследник мужского пола.

– Без сестры? – переспрашивает Соголон почти шепотом, но так и не договаривает.

Свадебное ожерелье на стене Олу, идентичное тому, что на его шее. Это беспрестанное «Йелеза, Йелеза» во сне. Может, все в мире правы, а ошибается лишь она одна? Попытка прогнать эту мысль ни к чему не приводит. Стряхнуть ее не получается – при нем, стоящем здесь с потерянным взглядом, похожим на слепую реку, в смутном чувстве, что он что-то потерял, но не может вспомнить, чего именно лишился. «Лишился»? Да нет же, его лишили. Забрали, отняли! Это ощущение, нарастая, становится нестерпимым, начинает бередить ум. «Лишили, забрали, отняли». Имя Йелезы Соголон находит на стене. В доме оно повсюду, только нет ее самой, что заставляет задуматься, не забыл ли ее Олу еще до того, как потерял.

А Король по-прежнему погружен в свои думы. Тем временем в узилище отправлена еще одна женщина, долгое время отвечавшая за его уход, но четыре луны назад уволенная Аеси по причине того, что один из сангоминов, проходя мимо ее дома, чуть не задохнулся, по его словам, от испарений колдовства. «Как боги видят и слышат всё сущее, так и я свидетельствую о том смрадном чаде, какой бывает, когда ведьмы жарят человечью плоть», – заявляет он. И пока сестра-принцесса по мере сил правит делами королевства, принц вершит дела, связанные с вынесением приговоров. Потому он спрашивает у Аеси, который утверждает, что если запах паленой плоти исходил со двора женщины, то она не иначе как жарила для колдовства расчлененного младенца:

– Откуда этот мальчонка-сангомин, к тому же горбатый, знает, что она занималась некромантией?

Аеси отвечает:

– Когда люди жарят мясо, они сдабривают его специями, и запах от него вполне приятный. Когда же они просто жгут плоть на жертвенниках, им всё равно, горят ли при этом ногти, или дерьмо в кишках, или волосы. А ничто не пахнет так гнусно, как паленые волосы ребенка.

Женщина кричит, что она палила козлячью шкуру, а козлятина вначале всегда пахнет дурно.

Аеси заявляет, что эта женщина одна из тех, что насылали порчу на Короля. Принц приговаривает ее к казни детоубийц, только дольше и мучительней, и в течение трех ночей весь Фасиси пронизывается безумными воплями и запахом горящей человеческой плоти. Запах доходит до каждой женщины, что ухаживает за Королем; даже тех, кто самолично его купает или стирает его постельное белье. Все они разбегаются кто куда, чуя близкую опасность.

Большинству из них далеко уйти не удается. Однажды около полудня Соголон, зайдя в поварскую, застает там плачущую старшую женщину. В чем причина ее слез, та не говорит, не опускаться ж ей, пусть даже в беде, до уровня принцессиной шлюшки, но повариха тайком разглашает, что почти все ее подруги теперь либо в темнице, либо казнены за то, что насылали на монарха порчу; и только то, что женщина никогда не служила в доме Короля, спасло ее от прихода дознавателей.

– Не потому, что она не ведьма? – спрашивает ее напарница, чистящая батат.

– Разница между тем, кто ведьма, а кто нет – всего-то рот одного человека, – отвечает повариха.

Теперь принцесса начинает брать Соголон с собой при всяком своем выходе; возникает мысль, что на Соголон и вправду смотрят как на какую-нибудь телохранительницу. А еще принцесса начинает спрашивать, куда ходит Соголон и куда пропадает по утрам, а иногда и по вечерам; девочка отвечает, что посещает библиотеку. А когда принцесса спрашивает зачем, ведь она не умеет читать, Соголон говорит, что ей нравится там запах бумаги: от нее пахнет разумом. Принцесса замечает, что та бумага больше пахнет ветхостью. Вообще, принцесса за ней не следит, значит, ей докладывает либо стража, либо кто-нибудь из соглядатаев замка.

– Ветер меняется, ты этого не чувствуешь? – не поворачивая головы, спрашивает однажды Эмини, ступая по залам дворца. Соголон, чувствующая дуновение любого ветерка, не знает, что она имеет в виду.

И вот однажды к ней в комнату входит старшая женщина – без стука, среди ночи. После жаркого дня вокруг царит благостная прохлада. Старшая бросает на кровать кинжал и говорит:

– Бери и следуй за мной.

– Откуда вы знали, что я не сплю? – интересуется Соголон, но та не отвечает. Остается молча шагать за ней от замка по длинной внешней дорожке, в обход огней, мутно мерцающих в замке принца Ликуда, и вниз к развалинам замка Кваша Абили. В темноте они напоминают гигантскую треснутую челюсть. В основании там обнаруживается дверь, куда заходит старшая и нетерпеливо ждет свою юную спутницу. Внутри они движутся по коридору, длинному, холодному и такому темному, что впереди не видно даже собственных рук. На перекрестье коридоров, возле двух жарко трепещущих факелов, женщина останавливается.

– Бери факел и ступай дальше, к наружной двери. Как подойдешь, дождись в нее четырех ударов; откроешь и впустишь того, кто пришел. Возвращаетесь с ним сюда, на перекрестье. Пошла! – распоряжается она.

Вопросы Соголон оставляет на потом: сердце бьется от ощущения сладостно-жутковатой сопричастности. Снаружи в дверь размеренно стучат, четырежды. Соголон открывает.

Там стоит и озирается гвардеец в доспехах, как будто не уверенный, что попал куда надо. Свет факелов высвещает только лоб и скулы; доспехи на нем почему-то зеленые, а не красные, как у дворцовой гвардии, но спрашивать Соголон не решается. Держась впереди, она возвращается туда, откуда пришла, прислушиваясь к скрипучему шороху шагов за спиной. Ее тянет обернуться и взглянуть на гвардейца еще раз, но она этого не делает. У перекрестка ждет старшая. Она забирает у Соголон факел и подает еще один, с двумя рожками.

– Оставишь это за зеленой дверью и ждешь, – говорит она. – Затем возвращаешься с ней сюда же, а дальше туда, куда сейчас иду я.

С этими словами она берет вправо и вместе с гвардейцем удаляется в глубь коридора.

Перед зеленой дверью Соголон приостанавливается: из-за нее доносятся звуки, которые, бывает, издают во сне мужчины – и не только во сне, но и наяву, в чем она убеждается входя. Всё место в комнате занимает кровать с рассыпанной горой валиков и подушек, такой большущей, что лежащие в ней почти теряются. У края кровати стоит принц-консорт, прямо между раздвинутых ног принцессы. Он-то и издает это прерывистое, с постаныванием бормотание.

Раздвинутые ноги принцессы – красивые, сильные – неподвижны и обнажены, как у рабыни. Зато уж принц пышет: напористо выгибается и толкает, потные ягодицы в свете факелов и светильников росно поблескивают. Принцесса тоже издает звуки, но приглушенно, словно пытаясь удержать свой голос вне чьей-то досягаемости. У мисс Азоры женщины обычно стенали и причитали: «О! Он разрывает меня надвое! О, пощади мою маленькую ку, не рви ее, мой могучий властелин!» В комнату ее возвращает растущая частота взаимного натруженного дыхания. При шаге в сторону Соголон невзначай пинает серебряный тазик, который звякает так, что она подскакивает, но на нее даже не оборачиваются. Консорт продолжает похрюкивать толчок за толчком, а принцесса в тусклом свете стискивает пальцами подушки. Вот принц, исступленно дернувшись, переходит на скулеж, затем сладострастно ахает и пытается отстраниться, но принцесса крепко обхватывает его ногами, и он чуть не стаскивает ее с кровати. Принцесса хохочет, а принц стягивает с себя ночную рубашку, швыряет ее прочь и забирается на ложе. Там он зарывается головой в подушки и замирает. Наступает пауза: принц навзничь у изголовья, с торчащими из подушек ногами, а принцесса ближе к краю, тоже с ногами, но уже расслабленными. Так они остаются довольно надолго, на несколько перевертышей песочных часов. Принцесса всё лежит, расставив согнутые в коленях ноги. Принц-консорт выходит из своего оцепенения и усаживается, ошалело смотрит на Соголон и снова укладывается.

Как только он начинает похрапывать, принцесса встает, запахивается в халат, который всё это время был на ней, и выходит через зеленую дверь. Она шагает так стремительно, что Соголон приходится следом чуть ли не бежать. Но на перекрестье Эмини останавливается и ждет, когда ее юная спутница пойдет впереди. По дороге Соголон высматривает какую-нибудь крысу, которые наверняка здесь шмыгают по подземельям; так они подходят к еще одной двери, тоже зеленой. Принцесса не ждет. Внутри комнаты гвардеец как раз снимает с себя нагрудник. При виде принцессы он начинает спешить.