Текст книги "Лунная Ведьма, Король-Паук"

На ответвлении влево резиденция Королевы, это вне сомнения. Навыка мне хватает, чтобы распознать, когда место с сотней крыш является обиталищем всего одной высочайшей персоны. Внутренний двор, само собой, заполнен множеством строений и дворцов, но всё здесь возведено для правителя и для тех, кого ему угодно лицезреть. Пурпур, багрец и золото. Один караван-фургон безостановочно ходит туда и обратно; не нужно гадать, потому что понятно и так: в нем бдит целый отряд стражи. Я возвращаюсь к центру и сажусь в караван, что направляется на север. В воздухе пахнет терпковатой свежестью, которую после себя оставляет молния, хотя грозы я при этом не замечаю.

– Мкора! Ноги-близнецы! – вещает голос.

Мои ноги движутся быстрее, чем мысли, и перескакивают на другой фургон, который вот-вот отойдет.

– Мвалиганза! Центр неисчерпаемой правой реки!

Река – это как раз то, посредине чего мы приземляемся. Узел прямо в центре; оба берега одеты в кирпич, так что это скорее канал, чем река. Все крыши примерно одинаковой высоты, и как раз здесь живет простой люд. Хотя я до сих пор так и не знаю, что в Долинго означает «простой», но именно здесь наконец вижу людей, занятых свойственными горожанам хлопотами. Повозки без ослов, телеги без мулов, рослые мужчины верхом на высоких лошадях, полнотелые женщины толкают перед собой тележки, продавцы фруктов в рядах широко расставили ноги вокруг своих корзин. Мужчины похожи на мужчин в других районах, в мантиях и шапочках, со свитками и книгами. Торговцы шелком, фруктами и безделушками; мужчины и женщины, это всё покупающие, и всюду поскрипывают от натяжения веревки, трещат шестерни, шумит гигантское водяное колесо. Фургон к следующему дереву объявляет, что направляется в Мупонгоро. Я озираюсь и не вижу ничего нового, на что можно положить глаз. Я стою на берегу канала, где меня замечает стражник, причем понятно почему: я иная. Здесь же всё выглядит единообразно – не цвета или здания, а стоящее за ними мышление.

«Давай выберем, какую грудь я отрежу первой», – говорит во мне голос, чужой. Я его стряхиваю. «Нет, лучше воткнуть нож в самую сладкую часть ее шеи – туда, откуда кровища брызжет фонтаном», – говорит еще один. «Завладеем ее разумом и ногами: пускай они выведут нас в дом ее родни, чтобы мы выбрали, какую там из девиц лучше отодрать, – предлагает третий. – Это тебя возбуждает, сучка? Как тебе мужчина, на котором ничего, помимо него самого?»

«Помни, они не всегда приходят со словами», – говорю я себе и повторяю это снова и снова, пока стражник, заслышав меня, не оборачивается. Я ничего не вижу, но это «ничто» хватает меня за шею и пытается спихнуть с платформы. «Ты уже столько дней тешишь как игрушка мою жену, что забываешь: твое паскудство наказуемо». Я упираюсь, лягаюсь и луплю вслепую, силясь высвободить правую руку от кого-то, прижавшего мою левую, но безуспешно. Нсибиди, жестокие буквы. «Если не можешь пометить их на земле, напиши в воздухе», – учила меня женщина Ньимним. И я пытаюсь нарисовать хоть одну, успеть хотя бы это.

– И что? Лунная Ведьма просто кинулась в реку, будто вздумала утопиться?

Комната вокруг другая, а надо мною стоит женщина Ньимним.

– Где мы?

– В Мупонгоро. Самый запад. Если только ты не хочешь назад к белому чудеснику, который наблюдает за тобою во сне.

– Нет, не хочу. И ни в какую реку я не кидалась, это он меня туда толкнул.

– Кто «он»?

– Известно, кто. Ты знаешь.

– Он себя как-то предъявил?

– Я похожа на ту, кто не требует представления? И ткань эта твоя ни хрена не сработала.

– Сама по себе нет. Уж не ждешь ли ты, милая, одного фокуса, который бы разом всё снял? Если такое волшебство и происходит, то пора для него еще не подошла.

– Тогда какой в этой ункара нгбе, язви ее, прок?

– Они должны действовать сообща. Не всё получается одинаково у всех, многое зависит от самой женщины, от ее воли и желания.

– Ты думаешь, у меня недостаточно воли? Или что я желаю чего-то еще? Думаю о чем попало?

– О чем ты думаешь, я не знаю. Знаю только то, что мне известно.

– Ответка как у последней суки из буша.

– Тогда сыщи себе другую советчицу, если из буша тебе зазорно. Иди пройдись, умняга Соголон.

– А если из той же двери выйти назад, ну как бы задом наперед?

– Что, тот белый поганец тебе ничего не сказал? Ни в коем случае! Назад выходить нельзя. Входить через те врата можно сколько угодно, хотя большинство делает это только один раз, а вот назад нельзя, пока не пройдешь через все двери. Никто точно не знает, сколько их, так что никому и не известно, когда ты этот обход закончишь.

– Ну а если всё же назад, то что будет?

– До сих пор никто из тех, кто выжил, об этом не ведал, потому и твердого знания нет. Некоторые считают, что выйти назад – значит вывернуться наизнанку и внутренне и телесно.

– Я найду ту дверь.

– На это нужна магия сангомина.

– Или бестолковая водяная фея, пока явившая свой прок только в одном.

Но Бунши в мою комнату больше не приходит. Караульный у моей двери обронил, что она разок заходила, да тут же и исчезла – после того, как без малого всё утро взахлеб рассказывал мне о славных деяниях своей удивительной Королевы, в присутствии которой каждая голова сама собою клонится и каждое колено сгибается. К тому же она так невыразимо прекрасна; «видела ли ты ее хоть одним глазком?»

Бунши в самом деле исчезла. К трусихам я ее не отношу, но страх, похоже, является ее естественным состоянием – или она знает, что виновата передо мной, так же как и Лиссисоло, ведь у меня не было причин проходить через какую-либо заколдованную дверь.

– Уж извини, что так вышло, – говорит мне принцесса, не извиняясь за то, что стала тому причиной. Как и за то, что мне теперь приходится собираться с духом перед всеми возможными проемами и дверями.

– Присаживайся, – говорит Лиссисоло. Я оглядываюсь, но не вижу ни стула, ни подушки.

– Я не сяду ни на какой пол лишь затем, чтобы ты почувствовала себя выше кого-то.

– Да язви ж богов, Соголон! Я не говорю садиться на пол. Я говорю просто: усаживайся.

Может, она хочет, чтобы я брякнулась, или это для придания какого-то ощущения? Кто ее знает. Присяду, пожалуй, просто на корточки, как по малой нужде. Я присаживаюсь, и тут вдруг дверь отделяется от стены и выдвигается стул, услужливо подхватывая меня снизу.

– Поразительно, ты не находишь?

– Не нахожу даже слов.

– Наука или магия?

– Затрудняюсь сказать.

– Наверное, ни то ни другое. Кто сказал глупость, будто они здесь воюют? Ни на какую войну ни намека. Мне даже как-то жаль, что я не принцесса именно в этом королевстве, где правит Королева. Бывает ли вообще на свете место, столь идеальное во всех отношениях? Ну просто совершенство!

– Опять же, затрудняюсь со словами.

– Ну так беги на улицу и покачайся на дереве, если тебе так сподручней. Королева только что мне сказала, что, видно, боги благословили ее сестрой, потому как мы будем править вместе!

– Теперь ты уже мыслишь быть королевой?

– Конечно нет. Я должна быть регентшей при истинном короле. Кто еще убережет его так, как я?

– Не могу ответить на этот вопрос за тебя.

– Ты прекратишь изъясняться таким тоном? Я всё же особа королевской крови и в королевстве, которое признаёт мой титул. Тебе не мешало бы сделать то же самое.

– Да… ваше высочество, – выдавливаю я.

Ее лицо меняется, на него вновь возвращается улыбка, как будто мы две наперсницы, поверяющие друг дружке свои каверзные секреты.

– А знаешь, что мне только что сказала Королева? Что я трачу драгоценное время попусту и подвергаю себя излишней опасности, пытаясь заполучить наследника таким отсталым, варварским способом. Я могла просто приехать в Долинго, и через несколько лун у меня бы здесь родился сын.

Так и хочется сказать этой сучке, чье время она здесь тратит попусту – уж явно не свое, но вместо этого я спрашиваю:

– На что она намекает?

– Вероятно, чтобы я породнилась с каким-нибудь скромным полубогом. Она, кстати, хочет с тобою встретиться.

– А если я этой встречи не хочу?

– Праправнучка о таких твоих чудачествах ни разу не упоминала, – дерзко улыбается Лиссисоло.

– Мне было не до шуток.

– Мне сейчас тоже. Ты будто думаешь, что Королева обращается к тебе с просьбой? Или ты взяла себе в голову, что мы вместе женщины? Так вот, ты ошибаешься и в том и в этом. Знай свое место, прежде чем кому-то здесь придется тебе об этом напомнить, – молвит она со сдержанной грозностью.

Я придерживаю язык, потому что вижу принцессу такой, какой она была всегда: норовистой строптивицей, которой не терпится сомкнуть с кем-то ряды, а меня выкинуть за ненадобностью, как нечто отслужившее свой срок.

Даже в битком набитом небесном фургоне я чувствую себя одинокой, возможно, потому, что это единственное место, где я не чувствую за собой слежку. Ни один голос, кроме похожего на мой, в небе меня не беспокоит. Я держу путь к Ветви Придворной знати, где пересаживаюсь на Млуму – самый яркий район, чьи крылья весь день копят солнечный свет, а ночью освещают им небо. Здесь я вслед за небольшой группой опускаюсь к платформе, расположенной этажом ниже. На ней все терпеливо стоят, и я схожу одна. Прохожу через зал, облицованный глиной грубо и неказисто, как ручная поделка. В углу статуя мужчины и женщины возле костра, тоже из глины. Болотная осока выглядит символом почтения к старому Долинго. От входа зал идет как бы по кругу, где на левой стене развешаны барабаны, копья, шкуры львов и гепардов, части челнов и два скелета в коронах и со скипетрами, а справа вдоль всей стены развернут свиток, свидетельство некой славной эпохи. «Не такой уж, наверное, и славной», – думаю я, пока не подхожу ближе. Это не папирус или пергамент, а льняное полотно, и на этом полотне изображен Долинго.

На полотне нет никаких указаний, что это или кто и каким образом это создал. Быть может, это труд некоего эпохального зодчего, из головы которого создался облик целой страны. На первом рисунке изображено дерево высотой выше луны, на вершине – город или цитадель. Рядом с ним дорога, вьющаяся вокруг ветвей, и река, что восходит вверх, а не спадает вниз. На дереве раскинулся дворец и еще один подальше; меж собой они сообщены веревками, по которым курсируют грузы, повозки и животные в клетках. Веревки сведены в узлы и крепятся к деревам, движение происходит за счет сцепления больших колес с маленькими, а затем снова с большими. Дома высятся над вершинами других домов, а те еще и еще над другими.

– Так высоко, что можно напугать богов, – чуть слышно срывается с моих губ.

О моей праправнучке ничего не слышно с той поры, как она увезла ребенка к Басу Фумангуру. Ходит слух, что постановление мятежного старейшины вызвало всплеск пересудов в Фасиси, Малакале, Джубе и по всему Конгору, хотя лишь немногие ознакомились с ним в подробностях.

– Ничто не минует моего взора, кроме надписи на стене, – говорю я Королеве Долинго.

О судебных предписаниях она знает – знает и об этом. Что это, вызов всей монархии или только королю Фасиси? Королева Долинго надменна, резка и непреклонна со всеми. Она не терпит глупцов, только в ее представлении глупцы вокруг решительно все. Особенно ее канцлер, который переводит мои слова, хотя ее язык не очень отличается от других на Севере, нужно только привыкнуть.

На этой чопорной как шпиль Королеве золотая павлинья корона, которую фрейлины вынуждены ловить, чтобы она при резких движениях не соскальзывала с головы, золотом припорошены также ее ресницы, губы и соски. Позади нее величественный трон, но она предпочитает стоять. Огромную тронную залу обступает золотая колоннада, столпы которой восходят к куполу столь высокому, что с таким же успехом он мог бы считаться небом. Постамент трона представляет собой усеченную пирамиду, под которой на скромном возвышении топчутся все остальные – придворные особы обоих полов, а по бокам солдаты. Название только для красного словца: все эти золотые дротики и церемониальные мечи не годятся даже для показного боя.

– В следующий раз приведи этого Басу Фумангуру сюда. Давненько я не слышала, чтобы такая мудрость исходила от мужчины. Я нахожу это забавным, – восклицает она с улыбкой, которая при отсутствии отклика со стороны двора сменяется хмуростью. – Я сказала, забавным!

Зал тут же разражается смехом, хлопками и веселыми возгласами, но один лишь взмах Королевы, и все смолкают.

– Ты мне интересна, – говорит она, удостаивая меня взглядом. – Канцлер, разве не так?

– Так, о превеликая!

– Весьма примечательно, как всего за один переворот часов ты допустила четыре оплошности, из-за которых можно лишиться головы, если не пять. Однако я понимаю: с твоей стороны это не непочтительность, а просто незнание, как себя вести. Сколько тебе лет?

– Особо как-то не считала, – отвечаю я.

– Шестая оплошность. Канцлер, переведи ей это.

– Надо говорить: «Я не вела специального счета, о превеликая!» И обращаться непосредственно к великой госпоже, что перед тобой.

– А я к кому обращаюсь? Уж точно не к тебе.

Королева смеется:

– Я слышала, тебе сто семьдесят лет. Конечно, в таком возрасте ты, должно быть, повидала столь многое, что выстаивать на церемониях тебе не к лицу. А где же твоя принцесса?

– Я ей не служанка, превеликая.

– Конечно. Она мне, кстати, не рассказывала, чем ты при ней занимаешься.

– Я убиваю всех, кто подходит к ней без ее ведома.

– Вот как? Людей, птиц, зверей?

– Да.

– Ой как страшно и как восхитительно! Эта Сестра Короля ищет моего союзничества и помощи, а я думаю: почему бы и нет? Долинго – путеводный свет мира, и кто, кроме нас, укажет путь всем этим звериным королям-варварам? Брат и Сестра бьются за трон, который никто из них по-настоящему не заслужил, что весьма забавно. А мы с ней будем Королевами вместе, пусть даже она всего лишь как регентша. Но ей этому королевству предложить нечего, кроме тебя. А ты, при всей своей низкородности, могла бы от себя кое-что да предложить.

Когда я отвечаю, что подумаю, весь двор вздрагивает так, что содрогается пол. Королева и сама откидывается как от оплеухи вместо ожидаемого поглаживания. Я слишком долго прожила в буше, чтобы переживать, уязвила ли чувства королей и королев или вельмож, вождей и их жен, язви их всех. Прежде чем им достанется моя голова, я всё равно снесу башки четыре, не меньше – плевать, если одна из них принадлежит Королеве; даже самые тупые из них понимают, что мне нечего терять. У себя в комнате я собираю пожитки: мне и так уже давно пора делать отсюда ноги. Сестра Короля в наиболее полной для себя безопасности, укрывшись от стаи волков в змеином гнезде. Ходит слух, что в рамках посольства сюда прибудет Аеси, наверное, чтобы обговорить вещи, которые здешняя Королева не может ни подтвердить, ни опровергнуть. Вопреки всем разговорам, он по-прежнему остается единственной темой, к которой я никак не могу остыть. Проходит изрядно времени, прежде чем я спохватилась, что так и держу взятый с вечера бурдюк с вином, с того момента как попала в западню мыслей об Аеси. Ярости во мне нет, хотя для ее разгона, если что, времени потребуется не так уж много. Стоя с этим бурдючком, я задаюсь вопросом, как и зачем я вообще тут оказалась. Оно понятно: деньги, но недостатка в них я не испытывала, а уж при моих мизерных потребностях их и вовсе было в избытке. Повидаться с родней? Несомненно, но этой мысли у меня бы ни за что не возникло, если б мой покой своими каверзами не нарушила праправнучка. Узнать ее саму? Но вот мы уже знаем друг друга достаточно, чтобы понимать: никакой любви или даже симпатии между нами быть не может. Чтобы полюбить ее, полюбить их всех, потребовалась бы огромная работа, в основном над собой; работа просто непомерная. То, что вы кровная родня, еще не значит, что вы семья. И этот Аеси – я до сих пор помню предостережения Бунши ничего с ним не делать, потому что он, дескать, божество. Наполовину, то есть бог, которого разделили надвое. Настолько близок к людям, что мне один раз удалось его убить, а во второй подойти к этому вплотную. Мерзкий привкус во рту указывает на приближение голоса, и я рисую в воздухе нсибиди как раз в тот момент, когда тот гость объявляет свое имя и намерение освободить мне голову от шеи. Якву, так он себя называет. Я его помню: шестьдесят семь лет назад, воин, которого король Юга даже жаловал золотом, насильник и убийца девушек из Веме-Виту. Я забралась к нему в дом, думая прикинуться жертвой, но эта затея провалилась, когда я увидела, что у всех девушек – живых и мертвых, – что висели в его темнице, не было волос нигде, кроме как на голове. Его я помню по тому, что он заставил меня упиваться жестокостью. Мне доставляло удовольствие умерщвлять его медленно, глядя на его мучения и сообразно с ними оттягивать его конец. Настолько, что некоторые из живых девушек начали недоумевать, сколько же в подземелье злодеев. Даже тело его я оставила таким образом, чтобы будущая жизнь доставляла ему как можно больше мучений. И вот он вернулся. Я хватаю мел и на двери рисую нсибиди, тем не менее он умудряется двинуть мне по голове. Я чувствую, как одна его рука хватает меня за руку, другая за шею. Толчок, ветер – вот же взбалмошная тварь, приходит на помощь, только когда ему заблагорассудится! Когда я уже чувствую, как чужие ногти впиваются мне в кожу, на стене возникают нсибиди, начертанные огнем. Вспыхнув, они в секунду сгорают, оставляя дымный след. Позади меня стоит женщина Нйимним.

– Ты не готова, – корит она.

– Готова или нет, но пора уходить.

– Ты бы не справилась даже с двумя. А что ты будешь делать с двадцатью, нападающими одновременно?

– Утащу их всех к реке и утоплю.

– Они и так уже мертвые.

– Тогда просто…

– Оставь эти шутки, девочка, не тебе сейчас их шутить.

– Нашла «девочку»! Кто из нас сейчас шутит? Я беру что могу, и с утра меня здесь нет. Если хочешь показать мне что-то еще между вечером и утром, милости прошу. Если нет, то убирайся.

Утром меня будит чей-то голос – не похожий на мой, но и точно не их. Настойчивый и слабый одновременно, как будто кто-то зовет меня от двери шепотом, но никого нет ни возле двери, ни в комнате. Да и голос, в котором нет ничего плохого, вообще ничего не произносит. Я пожимаю плечами: должно быть, это ветер проскальзывает в какую-нибудь щелку. Я направляюсь туда, где, на моей памяти, должно быть окно, и оно открывается само по себе, что до сих пор сбивает меня с толку. За окном Млума – квартал с железными крыльями, притягивающими солнечный свет. У всего района вид такой, словно он в любой момент оторвется от земли и взлетит. Прямо сейчас на боковой стене висят рабочие – человек пятьдесят, семьдесят, а может, и все сто; привязанные веревками, они раскрашивают черным лик Королевы. Мне эта Королева пообещала лошадь и колесницу для поездки домой, наивно полагая, что я затем вернусь. Вызов оказался для нее ощущением настолько чуждым, что ударился об уши и отскочил обратно; хорошо, что без вреда для нас обеих.

Женщина Нйимним принесла мне амулеты, свитки с заклинаниями, кости стервятников, куски мела и камней со дна бездонного пруда – всего целый мешок. Я укладываю его вместе с узлом вещей и готовлюсь отправляться в путь. Другая я не прочь попрощаться с Сестрой Короля, но эта властно указывает ей на место. Я лишь бормочу воздуху надежду, что боги да будут с ней милостивы, и поворачиваюсь ехать, но тут утренний голос дразнит меня над самым ухом. Секунда, и я мелом корябаю рядом с окном знак. Но непросто найти управу на голос, который не говорит вообще ни слова.

Звук неуловим, хотя я стараюсь за ним следовать и иду до двери, которая открывается, затем отступаю на несколько шагов; затем с закрытием двери иду налево и подхожу прямиком к стене. Возможно, кто-то в соседней комнате? Но здесь не постоялый двор и не гостиница. Тут до меня доходит, что звук находится не за стеной, а внутри ее. Толчок повинуется мне прежде, чем я ему велю, проскальзывает за деревянные панели и вышибает их.

Передо мной человек, на вид мужского пола.

Глаз широко открыт, но зрачка в нем нет. Руки толстые, бедра крупные, но живот несоразмерно мелкий. Нет и рта, а на его месте что-то вроде хвоста толщиной с кулак. Спиной он припал к прокладке из сухой травы. Поначалу я вижу его как бы в тенетах, но секунды через три или четыре различаю, что всё это веревки. Ими обвязаны его шея, руки, ноги, а с ними ступни, пальцы, запястья, голени; по отдельности и вместе, все они привязаны к веревкам, и каждым своим шевелением приводят в движение что-нибудь в доме. Челюсть мне никто не сжимает, поэтому она свободно свисает чуть не до пола. Я отступаю почти без всякой мысли, но как раз на приближении к окну это существо – иначе назвать сложно – тянет свой средний палец, будто подзывая, и на моих глазах окно открывается. Ко мне тут же возвращается голос Королевы и ее слова: «Долинго крепок не заклинаниями и искусством, а железом и веревками». Перед собой я вижу мужчину, но слышу женщину, которую слышала когда-то однажды, но не узнаю ее; или знаю, но не помню. Не эта Королева, но кто-то другой задает вопрос: «Если веревка тянет собой всё, то что тянет за веревку?» Снаружи ветер проскальзывает в окно и обдувает существу кожу, что повергает его в панику. Комната теряет свою прохладу и приходит в неистовство: окна бестолково открываются и закрываются, дверь распахивается и захлопывается, стол отлетает то в одну сторону, то в другую. Человек или, точнее, существо, которое я вижу, до сих пор ни разу не чувствовало ветра. Не знаю как, но моя последняя трапеза растекается лужей по полу, во рту стоит рвотная горечь, а горло дерет. Снова подкатывает рвотный позыв, но в животе уже пусто. С потолка спускается ведро и, накренясь, выбрасывает воду прямо на пол. Я едва успеваю отпрыгнуть. Доски в этой части пола расходятся, переворачиваются, чтобы слить воду, после чего выпрямляются как ни в чем не бывало.

Я хватаю свою поклажу, забрасываю на лошадь и уезжаю, надеясь, что безвозвратно.