Текст книги "Лунная Ведьма, Король-Паук"

Соголон молчит, оторопело сознавая, что до тех пор, пока этот принц не будет коронован, она сидит рядом с Королевой да так близко, что их руки соприкасаются, а Королева этого, похоже, и не замечает. «Давай будем женщинами вместе», – сказала она слова, смысл которых постичь всё еще сложно.

– Все эти меченосцы, солдаты, стражники, омыватели душ, барабанщики, трубачи, челядинцы с зонтами, жрецы, вожди, короли нижних земель; никто из них не пришел даже взглянуть, как я выхожу замуж за Короля, – произносит Королева задумчиво.

Те двое старейшин по-прежнему держат Ликуда за руки и разворачивают его к сиденью спиной. Барабанщики, числом в несколько сотен, колотят всё сильнее и быстрее, дрожанием земли пробуждая богов подземного мира и духов суши, в то время как трубачи ревом рогов пытаются достичь богов неба.

– Они говорят, он неполон, пока не займет свое место, – молвит Королева Вуту, хотя только сейчас говорила, что не понимает их языка.

Снова, раздуваясь грибами, мелькают в кружении шаровары, отрывая танцоров от земли. Принц Ликуд закрывает глаза, и старейшины подводят его спиной к стульчаку. Старейшина, что сзади, снимает леопардовую шкуру и простирает ее перед собой. Теперь они отпускают принца, потому что он должен сесть сам, без помощи, с вышним спокойствием сильного и мудрого самодержца; он не должен мешкать или колебаться, и ему не к лицу шарить у себя за спиной, там ли стоит сидушка. Принц Ликуд садится одним движением. Барабаны и рога умолкают; люд шумит, поет и размахивает, снова вызывая их к жизни. Старейшина с леопардовой шкурой возлагает ее на плечи принца, лицо которого – маска отрешенного спокойствия.

– И всё равно еще не Король, – шепчет Королева Вуту.

– Да, ваше величество.

– Если хочешь следовать далее в Баганду, не буду тебе препятствовать. Ну а я возвращаюсь во дворец до тех пор, пока не перестану быть Королевой. Ты идешь?

– Нет, ваше величество.

– Я вижу, ты, как и я, навидалась достаточно.

Они еще ждут, когда принц, облаченный теперь в леопардовую шкуру, покинет в сопровождении старейшин помост. Как только уходит его семейство, Королева Вуту стучит по перильцу.

Обратно в королевскую ограду принц Ликуд возвращается уже как Король с новым именем Кваш Моки, что означает «повелевающий ветрами». Принцесса Эмини возвращается как Сестра Короля, но за это короны не предусмотрено. Соголон возвращается на свою постель из сена и ковриков. В полусне ее мысли вращаются вокруг близнецов: они теперь наследные принцы, и, может, есть надежда, что они ее давно забыли или им просто наскучило мстить девчонке из дальнего буша. Празднования в честь нового короля длятся три четверти луны, на протяжении которых конюшня то переполняется, то пустеет, то снова переполняется людьми и животными.

Иногда пиршество разрастается так, что выплескивается из дворцов на конюшню, и пьяные мужчины с шумными женщинами здесь широко гуляют, едят и пьют, разбрасываясь мясом, хлебом и вином. Довольно часто Соголон просыпается от звуков совокуплений по укромным углам; в этом усердствуют и мужчины и женщины, особенно распаляясь с этим делом по темноте. Кто здесь только не задействован: благородные особы с простолюдинками, жрецы и священники в схватке со жрицами и колдунами, друзья, мнущие врагов, вожди с девушками, упорно не желающими в себе их членов. А затем опять приезд на пиршество или отъезд кого-нибудь, оставленного новым Королем и королевством в горьких чувствах. Конюхи, уже попривыкнув к Соголон, начинают носить ей еду, а она к окончанию торжеств начинает ухаживать за лошадьми, чтобы как-то окупить свое здесь пребывание.

Ну а из дворца Сестры Короля за ней больше никто не приходит.

Девять

Бобо, молочно-белой масти. Он тот, с кем она разговаривает, когда работники уходят, а конюшня пустеет, хотя конюшня не бывает совсем пустой никогда. Чаще всего ночь наполняется самыми мирными и покладистыми существами во всем королевстве; более приятными, чем любой мужчина, каких она когда-либо встречала. «Когда-нибудь встретишь», – произносит голос, похожий на ее собственный. Теперь уж и не вспомнить, сколько четвертей луны назад она поняла, что это место самое приятное из всех, где ей когда-либо доводилось пребывать, а лошади – самая отрадная компания. Если бы лошадь могла преображаться как дворцовые львы, то, возможно, такой человек был бы идеальным другом – или же то, что в нем кроется, разрушило бы всё, что заложено в лошади. Со всеми лошадьми Соголон разговаривает, когда кормит их и чистит, но Бобо, белый конь с черным пятном на левом глазу, он еще и слушает – а подчас и отвечает. Разговоры о людях, которые ему не по нраву, раздражают его, особенно Кеме – может, потому, что Бобо тоже мужчина и не хочет слышать ни о ком другом, особенно когда ему расчесывают гриву. Или, скажем: «Должна ли я напроситься к Сестре Короля, даже если она обо мне не спрашивает?» На это Бобо яростно встряхивает головой, категоричное «нет».

– Потому что она не желает меня видеть или меня не хочешь отпускать ты?

В ответ он, заржав, машет хвостом. Она дает ему сено, а когда конюхи уходят, то прикармливает и яблочком. Этого достаточно, чтобы вызвать ревность у Сидики, что в соседнем стойле. Он пинает заднюю стену, намекая, что может порушить и всю конюшню, если ему не перепадет хотя бы долька. Ох они взыскательные, эти лошади! Но их капризы так просты и невинны, а простота идеально подходит девочке, извечно живущей в умеренности. Когда-то ее жилищем был термитник, но теперь эта взрослеющая девушка ищет из него выход и желательно не по грязи, в которую ее втаптывали братья.

Посмотрите на эту девушку – как она просыпается среди лошадей, отмеряет время по тому, какие из них уходят, а какие возвращаются, задает им дважды в день корм, раз в четверть луны моет по своему усмотрению, никого вокруг не замечает, а если и замечает, то не слушает, а если и слышит, то ей всё равно; а потом засыпает на свежем сене, чтобы проснуться и начать всё это заново. Джунгли сна она если и навещает, то забывает их сразу с восходом солнца; те сны, которые запоминаются, она рассказывает Бобо, на что тот посвистывает ноздрями, фыркает, коротко ржет, или просто кивает и трется об нее головой, если ему грустно.

– Нет, Бобо, львица без живота мне больше не являлась. На этот раз сон был другой, – рассказывает Соголон. – Помню мало что, почти всё стерлось. Ум ленится запоминать. Снилось, что я то ли умерла, то ли еще что-то. В общем, какая-то путаница, одно непотребство.

Бобо шлепает себя по крупу хвостом.

Время как кобра, вьется и вьется кольцами. Это чувствуется даже в конюшне с ее тишиной и покоем. Проходит полторы луны после того, как Кваш Моки стал Королем. Дождавшись ночи, Соголон впервые за долгое время выходит из конюшни. С собой она прихватывает небольшую масляную плошку и идет с ней со двора. О направлении пути она знает, хотя не знает, зачем туда идет. «Да всё ты знаешь», – звучит голос, похожий на ее собственный. Снаружи в мглистом сумраке дремлет ночь, но от белых камней дорожек исходит иссиня-бледное свечение. Черным колдовским перстом торчит в отдалении высокий и тонкий силуэт замка. Мимо задней двери дома она подходит к знакомому окну.

– Воитель? Начальник Олу?

Дверь у него обычно открыта, но Соголон лезет через окно. В прошлый раз она там чуть не подралась с занавесками, поэтому быстро замечает, что все они исчезли. Стены и двери выглядят странно. Соголон подносит лампу к поверхности и видит почему: надписи и все пометки исчезли, как и гобелены и ковры. Она опускается на колени проверить пол, но везде всё чисто, даже под стульями и табуретами. В комнате остался только один коврик. То же самое и в спальне – ни кровати, ни ковров; лишь несколько простыней да единственная миска, которая у него не была покрыта письменами. Нет и самого Олу. Можно посмотреть в соседней комнате, но чувствуется, что там он тоже отсутствует. Ушел – или забрали, или растворился в воздухе, или еще что-нибудь. Злость здесь, пожалуй, даже не самое яркое чувство; Соголон тоскливо и страшно, а еще одиноко – ощущение, которое минует ее в конюшне, но сейчас обволакивает сгустившимся коконом. Уйти – вот всё, что остается; уйти прямо сейчас, тем же путем, что пришла. При попытке влезть на приступку у окна она чувствует, что пара дощечек там сбоку сидят непрочно. Подцепив за край, она их вытаскивает и на нижней стороне видит надписи, торопливые, но четкие. Попытку выбраться в окно пресекают слабые голоса снаружи. Стражники. Соголон задувает лампу и ждет, пока они пройдут.

Уже у себя в конюшне, на более ярком свету, она перечитывает ту надпись, одновременно и значимую и невнятную:

«Грядет сей Король… владеть один… и Аеси… Боги знают почему… Йелеза Йелеза Йелеза»

Соголон перечитывает это пять раз, прежде чем замечает, что слова написаны кровью.

Всё нужное о событиях при дворе Соголон узнает из круговорота лошадей. Белая кобылка для вдовствующей Королевы Вуту, в сине-золотом убранстве для свадебной церемонии – малоприметной и на скорую руку, учитывая, что лошадь всего одна и тихого нрава. Три лошади из Увакадишу, которые уезжают в ту же ночь, а всадники на них шипят и ругаются. Спустя одну луну обратно возвращаются только две, а ездок и вовсе один. Затем поздно ночью конь для какого-то вояки, которого напутственным шепотом провожает старшая. Две молодые лошади, полумертвые от порезов и диких следов истязаний, уведенные до этого утром тремя наперсниками принцев-близнецов. Только что возвращается лошадь, ушедшая множество лун назад в Калиндар, а еще вороной конь, которого Соголон откармливает и готовит к двухдневной поездке для Аеси, куда он отправляется в одиночку. «Конь, чтоб взбирался на горы» – единственный наказ, поступивший от него, а возвышенность в двух днях езды отсюда не иначе как Манта. Многие лошади исчезают бесследно. Одна уходит в роскошном убранстве, а уже назавтра кто-то возвращает ее и требует снять все золото, после чего уводит снова. Горбясь под грузом соли, с конюшни уходит мул, а вскоре прибывает дугой, тоже согбенный, но под грузом золота. Туда-сюда шмыгают колесницы для принцев.

Несносность простой жизни состоит в том, что в ней неизбывна рутина; изо дня в день одно и то же. Именно эта повторяемость наводит на Соголон скуку. Не каждая скука одинакова, но что это за жизнь, когда уже сами скуки могут различаться между собой? Соголон вспоминаются дни, когда она встречала Олу на дороге в библиотеку, хотя сама еще не знала языка письменности. Теперь она пусть немного, но смыслит в чтении, а библиотека от конюшни хоть и далековато, но дойти можно. Олу прочитывал книгу за день и к следующим сумеркам ее забывал. Для такого чтения ей не хватает запаса слов, но идея насчет забывания кажется интересной – так вот всё забывать и начинать сначала. Вот так взять, войти в хранилище с неприступным лицом и, пока смотритель не опомнился, умыкнуть оттуда свиток или фолиант в кожаном переплете.

Идя крытым переходом, Соголон неожиданно слышит на потолке сухое шуршание. Жарко выдохнув, она пытается шагать быстрее. Не бежать, потому что бегство означало бы, что это преследование реально. Однако карабканье по потолку становится всё ближе и пугает так сильно, что она вздрагивает. Вперед вырывается сдавленный крик. Соголон, не скрываясь, бежит к дверям библиотеки, один раз мельком обернувшись – ну конечно же, за ней гонится дитя тьмы – и припуская во всю прыть. Только б добежать до этих дверей! Безопасность в самой библиотеке тоже под вопросом, но хотя бы добраться до входа! Тут впереди на дорожку выпрыгивает уродец цвета красной охры и растопыривает пальцы с длиннющими когтями.

А затем они враз застывают – то есть не просто останавливаются, а замирают, будто статуи. Тот, что из охры, застыл в рывке с правой ноги: одна нога в воздухе, другая на одном лишь носке; обе руки раскинуты, а физиономия перекошена злобным оскалом. Дитя тьмы присело на корточках, но тоже недвижимо. А где-то сзади раздаются шаги.

– Если ты еще не напугана, то пугаться смысла уже нет, – говорит мужской голос.

Аеси.

– Куда изволишь идти?

– В библиотеку.

– Зачем?

– За книгой.

– Ты умеешь читать?

– Нет.

Он проходит несколько шагов мимо нее и только затем оборачивается.

– Надеюсь, читаешь ты лучше, чем лжешь. Ну так что ж, иди за своей книгой.

Проходя мимо охристого уродца, Соголон чутко вздрагивает. Он не двигается и даже, кажется, не дышит.

– Что вы с ними сделали? – спрашивает Соголон.

– С чего ты решила, что это я? – улыбается Аеси.

– Я ничего не решила.

Аеси издает смешок. На входе Соголон приостанавливается в нерешительности.

– Синие свитки будут навевать на тебя скуку, – говорит Аеси. – Там всякая чушь о политике и деньгах.

– А в красных что? Как вприсядку ронять младенцев?

Аеси снова смеется. Они заходят внутрь. Соголон с порога еще раз оглядывается: те двое снаружи так и торчат. Она озирается дважды, прежде чем замечает, что неподвижен и смотритель библиотеки.

– Тебе известно, откуда происходит Кваш? Название, а не…

– Я знаю, что речь о названии, – говорит Соголон.

– Разумеется. Ну так что?

– Нет, не знаю.

– Оно исходит от основательницы рода королей. Не мужчины, а женщины. В те времена, еще на заре мира, у людей был обычай ставить имя матери впереди своего собственного. Кваш была прародительницей крови всех королей, поэтому мы ставим имя матери перед всеми остальными именами. Конечно, это знание живет только на пергаменте и бумаге; даже не на устах гриотов. Все великие королевства ведут род от великой матери.

– Она королева?

– Этого не знает никто.

– То-то и оно.

– Послушать тебя, так невольно подумаешь, что жизнь тебя тяготит. Так рассуждают пожилые.

– В Фасиси любят порассуждать.

– Ничего толком не говоря?

– Вы сейчас сами это произнесли.

– А ты, видно, и в самом деле со странностями.

– Я знаю одного человека, который всё время называет меня странной. Но во мне странного ничего нет. Странная это… странная это… Принцесса. Следующий Король разве не должен быть ее сыном?

– Конечно. Так заведено, таков порядок.

– Тогда почему она не регентствует, пока не родит короля? А когда у нее родится сын, этот Король оставит трон?

– Я вижу, ты знакома с синими свитками, – усмехается он. – Так что тебе известно о регентстве?

– Я слушаю.

– Кого?

– И почему ее называют Сестрой Короля, когда она Королева-Мать? Звучит так, будто она такая есть, а не та, что она делает. Хотя людей всегда называют по признакам того, что они делают, даже если их единственный образ действий – быть первыми. Но Король первым не был, даже по рождению.

Аеси подходит к ней настолько близко, что становятся видны его глаза. Она таких никогда не видела ни у мужчин, ни у женщин. Бледно-пристальные, с полупрозрачной фосфенной зеленью. Он долго в нее всматривается, но отводит взгляд первым.

– Ее разум не смещается, – бормочет он тихо, как бы сам себе. Эту фразу он повторяет дважды, прежде чем спохватывается, что она слышит.

– А зачем ему смещаться, – говорит она.

– Да-да. В самом деле.

– Те уродцы всё время меня преследуют.

– Сангомины? У них есть на то основания?

– Спросите их. Но скажите, чтоб перестали мне докучать.

Аеси собирается уходить, но приостанавливается и говорит:

– Ищи лучше что-нибудь в кожаных переплетах.

– А кто такая Йелеза?

Быстро, на мгновение ока, но Соголон подмечает: при звуке этого имени он чуть не запинается о ступеньку. Но быстро справляется.

– Йелеза? Имя одной потаскухи. В квартале Ибику оно встречается так часто, что проще крикнуть «Эй, деваха!», и откликнется чуть ли не треть.

– Вот как?

– Одна из шлюх воителя Олу, так что ты…

– А куда он, кстати, делся?

– Для тебя это имеет значение?

Соголон молчит.

– Время как кобра, вьется и вьется кольцами, – произносит Аеси.

Едва он проходит мимо охристого уродца, как тот приходит в движение. Вначале он растерян, но уже скоро снова скачет как ни в чем не бывало. Что там с дитем тьмы, отсюда не видно. Тяга к книгам у Соголон как-то сникает; она собирается уходить, но тут в голове снова вспыхивает огонь – болезненный, но не такой палящий, как прежде. Чтобы не упасть, она хватается за колонну, но мучение не держится и нескольких мгновений. Аеси. Видимо, это он. Пытался воздействовать на нее своими чарами, но разума не сместил.

Чей-то ночной приход за лошадьми застает Соголон на крыше, где она смотрит на звезды. Шум внизу какой-то суматошный, как при пожаре, но из-за запертой двери кажется, будто в конюшню забрались воры. Только кто дерзнет красть коней у Короля, и как они пройдут мимо стражи королевского подворья, к тому же удвоенного после коронации?

– Ваше высочество, вы должны твердо взять бразды! – слышен призывный голос старшей женщины.

– Скакать на этой гривастой дурище? – отвечает Эмини. – Да вы тут с ума сошли! Где моя колесница?

– Так быстрее, чем на колеснице, ваше высочество. Сестру Короля никто не остановит.

– Чтобы чертов Король вот так взял меня, как собаку? Неужто я опустилась до этого?

– Вы Сестра Короля. У вас есть друзья, связи. Кое-кому известно, что Сестра Короля правит…

– Заткни свой рот, не святотатствуй!

– Ваше высочество, нам нужно ехать.

Сестра Короля Эмини стоит в длинной черной накидке, а вокруг суетятся фрейлины.

– Ни платьев, ни сменной обуви, ни еды, ничего?

– Ваше высочество, все приготовлено. У нас есть…

– Нет. Этот ублюдок поймет, что в Фасиси есть и те, кто не трусит.

– Вам нужно бежать, и срочно! – выкрикивает внезапно старшая.

Подскакивает даже Соголон. Женщины выжидательно молчат.

– Ну пожалуйста, ваше высочество. Просим вас…

Крики, суматоха, железный шелест вынимаемых из ножен мечей, а затем посвист стрел и падающие навзничь тела. Двое телохранителей выхватить мечи даже не успевают: в их лица впивается столько стрел, что лиц за ними и не видно. Фрейлины кричат, а затем все валятся на пол. Сестра Короля напряженно застыла. Она пытается держаться прямо, но колени под ней подгибаются, и она хватается за лошадь, чтобы не упасть.

– Ты убил их!

– Каждая женщина будет отнесена в свою постель и поутру проснется, – говорит Аеси.

– Все боялись колдовства, когда страшиться нужно было тебя.

– Эти люди возвратят вас в ваши покои. Препроводить ее высочество к месту, – распоряжается он.

Сверху видно, как плечи Сестры Короля с тяжелым вздохом никнут. Солдаты встают на караул, и ни один из них не шевелится, пока не уходит она. Красный плащ Аеси так же широк, как и у Сестры Короля, и так же струится. «Почему никто не воспламеняется от его жары?» – задумывается Соголон, но тут он поднимает взгляд, и она быстро улепетывает из его поля зрения.

На второе утро это уже единственное, о чем шепчутся при дворе, когда боятся подслушивания, и подшучивают, когда не боятся. Конюхи рассказывают о том, что слышно на улицах. Один даже приносит песенку о том, как много мужчин попадается в ловушку королевской ку, но, завидев поблизости Соголон, которая чистит скребницей лошадь, осекается; вместе с ним умолкают и остальные. Но настрой постепенно берет свое.

– Что-то принц-консорт не кажет своего лица, – осторожно пробрасывает один из работников.

– Вышел лицом, да не вырос концом. Ты бы свою рожу шибко казал?

– В смысле?

– В смысле, кабы были мысли. Ты хоть головой-то думай, дурашка.

– Поясни ему, брат.

– Да что тут пояснять. Может, Сестра Короля родилась блядью, а может, блядью сделалась. Или тот принц вовсе и не принц в королевской своей постели.

– Видать, принцево копьецо даже не кинжал. Да что там кинжал – даже и не щепочка.

– А вот я другое слыхал. Кинжал-то, дескать, хорош, да только вонзается без толку.

– Вот и я про то. Кабаний удар им нанести можно, да только в том кабане вместо семени одни ссаки.

В ответ скабрезный смех.

– Или, может, Сестра Короля бесплодна?

– Дурак ты. Тогда бы он перетрахивал всю казарму, а не она. У этого принца, между прочим, тьма наложниц, но ни одного сына. Ни одного! Даже дочки нет.

– А вы слыхали, что вчера забрали генерала Асафу?

– Ух ты! И зачем? Он же сейчас вроде на Кровавом Болоте? Отсюда дотуда без малого две луны добираться.

– Но не зря же у него прозвище «генерал Третья Нога»? Так что нет дыма без огня.

– И что, та нога дотягивается до самого севера, чтоб по принцессиному задку поелозить?

– Так говорят в Баганде. Что, мол, арестован на Кровавом Болоте.

– Это куда ж катится мир? Мужика загребают единственно за длину его хера! Куда ж мы все катимся.

На третье утро приходят за ней. Ее не хватают и даже не кличут по имени, а просто подходят к подножию лестницы и ждут. Это пугает еще больше. Одеться Соголон не успевает и поэтому заворачивается в одеяло; спускаясь, она чуть не наворачивается с лестницы. Стражники в красных доспехах. Утро холодное, и у Соголон стучат зубы. Она думает о женщинах, у которых есть всякая разная одежда на разные нужды, если куда позовут; вниз на одеяло она предпочитает не смотреть. От беспокойства язык во рту коснеет, а стук зубов всё громче. «Наверное, потому, что утро холодное. Не иначе как из-за холода. Вины-то на мне никакой», – внушает она себе.

– А где же львы? – спрашивает она, но ответа не получает. Оно и к лучшему: по нынешним временам он может ей не понравиться. Стражников четверо, двое спереди и двое сзади. Соголон старается держаться с ними вровень, но ей то и дело приходится переходить с шага на рысцу. В основном ей видны только непроницаемые спины охранников впереди, но иногда она успевает заметить, что с боков за ней наблюдает кое-кто из придворных. Некоторые ей внешне знакомы. Одни смотрят равнодушно, другие сверлят глазами, некоторые их прячут. Эти взгляды вызывают в ней неловкость и чувство непонятной вины, которую от нее почему-то скрывают. Иные из женщин помнятся ей по тронному залу принцессы, Сестры Короля – или как ее там теперь именуют.

Молва разносится голосами, голубями и воронами, но не барабанами, ибо последние придают вестям официальное звучание. Также ходит слух, что процесс будет проходить в форме дознания, а не суда. Так решил Совет старейшин. Воитель Олу – первое имя, упоминаемое в привязке к Сестре Короля, но его здесь называют жертвой, а не преступником, поскольку Эмини якобы пользовалась ущербностью его памяти. «И его любовью к шлюхам», – добавляет один женский голос. Слухи рождают новости, а новости порождают слухи. «Как можно вести речь о какой-либо войне, если Король казнит каждый жезл, который в ней побывал?» Ведь это может задевать всех самых могущественных воинов королевства: начальника Зеленого воинства, трех воинов Красного, двух берсерков, которые не носят одежд, поэтому всему Фасиси ясно, отчего выбор Сестры Короля пал именно на них. Кое-кто усматривает даже прозорливость в сношениях с воином, а не принцем, но не с вождем из Пурпурного Города и не с двумя вельможами королевской палаты, из которых один знался с Королем в детстве, – не говоря уж о помощнике жреца фетишей или ученике гриота. «Тот, видно, наяривал ее под стихи и песни», – скабрезничает еще один голос, который ветер задувает в самые уши. Даже Олу здесь известен как Месарь Борну. Но никто не знает, в чем именно обвиняют Эмини, поскольку это дознание, а не суд.

Вот какие чары исходят, казалось бы, от ку. Многим женщинам и нескольким мужчинам уже мерещится топор палача за ворожбу на Предка Кагара и других особ. Многие мужья отрекаются от жен, жены от любовников, матери от дочерей, а сангомины гребут всех, кого посчитают рожденными от ведьм или связанных с ними. Страх заражает простонародье. Страх заражает двор. И никто так и не может найти воителя Олу.

Стражники подводят ее к арке перед замком Кваша Моки. Он выше любого другого строения; выше, чем даже казалось со стороны, – наверное больше, чем десять и еще пять мужчин на плечах друг у друга. Через арку дорога ведет непосредственно к замку. По бокам и до самых ступеней дорогу оцепили Красные гвардейцы. Соголон ведут через здание архива, и она впервые видит его изнутри. В солнечных лучах здесь плавает пыль ветхости, а широкое пространство от пола до потолка занято книгами, свитками и пергаментами, как в заброшенной библиотеке. Здесь не только книги, но и само рождение, смерть и маскарадные маски, а также драгоценные браслеты, копья и наконечники стрел. На высоких полках стеклянные сосуды с красными, зелеными и синими жидкостями, на дальней стене и по углам карты земель, мантии, накидки, туники и кольчуги старых королей. Они минуют полку с какими-то камнями, бюстами и чашами; всё это словно реет над столами. Путь проходит между колоннами в узорах, символах и словах; некоторые из них поддаются прочтению. По каменному полу хрустко шелестят металл и кожа воинской оснастки. Возле лестницы спит лев. Проход через арку и дверь открыт. Прорицатели, священники, дворяне, вожди и старейшины уже ждут.

Всего десять и еще двое мужчин. Одни сидят на табуретах, другие раскинулись на подушках; сесть Соголон никто не предлагает. Большинство здесь пожилые, двое по возрасту как Король, но моложе никого нет. Один, что на табурете, завешен седыми космами и бородищей; другой – лысый горбун, у которого изо рта идет дым; еще один тощий и высокий, руки похожи на ветви.

– Ты та, которая Соголон? Назови свое имя, – говорит один из вельмож.

– Вы его сами сейчас назвали, – отвечает Соголон.

К ней подходит не то прорицатель, не то жрец с железной тарелкой. На ней пепел, веточки и горящая яичная скорлупа. Он дважды обходит вокруг Соголон и пускает ей в лицо вонючий дым. Побороть кашель у нее не получается.

– Заседанию дана сила оспаривать самого Короля, поэтому проникнись должным страхом, – говорит один из этого собрания.

– Страх дает свидетельство столь же верное, что и пытка, человек из Малакала, – говорит ему седовласый при общем угрюмом молчании. – Как долго ты состоишь в услужении у Сестры Короля, Соголон?

Эти заседатели вызывают у нее боязнь, а еще злость и боязнь что-нибудь наговорить из-за этой самой злости. Она боится дрожи в своем голосе, потому что они истолкуют это как страх перед ними.

– Шесть лун.

– Как так получилось, что ты оказалась при ней?

– Меня ей подарила госпожа Комвоно.

– Госпожа Комвоно?

Заседатели, повернувшись друг к другу, бормочут что-то невнятное.

Тот из Малакала неотрывно смотрит прямо на нее:

– Говори правду, девочка. Подарком для Сестры Короля ты быть не могла. Видимо, эта госпожа подарила тебя трону, но Сестра Короля забрала тебя в свое собственное пользование.

– Она больше похожа на молочницу, чем на стража тронного зала, брат, – говорит седовласый.

– Я тебе не брат. Так почему ж она присмотрела тебя, девочка? Ты играешь на каком-то инструменте? Поешь песни? Знаешь какие-нибудь стихи? Или у тебя есть навыки акушерства? Или ты хотя бы знаешь, как чистить серебро? Может, ты умеешь обращаться с оружием для защиты высочайшей особы?

– Я…

– То-то и оно. Ответ на всё это – слово «нет». Итак, кто здесь перед нами? Просто какое-то никчемное создание. Девочка, которая при усердии со стороны принцессы могла стать кем-то, чувствующим себя ей обязанным на всю жизнь.

– Ты так словоохотлив, брат, что больше похож на свидетеля, чем она.

– Старейшину красит ум. А ты, я вижу, его так и не набрался. Потому не мешай моему полету мысли.

– Да куда б ты ни летел, лишь бы садился поскорее.

Малакалец подходит к Соголон.

– Не ты ли нанесла увечье принцу Абеке?

– Какому принцу?

– Тому, кому всего шаг до престола. Ты ранила его скипетром и предстала бы перед правосудием, если б тебя не умыкнула Сестра Короля. Ты берешься что-нибудь из этого отрицать?

– Никаких увечий я никому не наносила. Его отец…

– Не сметь! – вскрикивает он так зычно, что Соголон вздрагивает.

– Не сметь даже думать называть его величество как-то иначе, чем Королем!

Седовласый вздыхает, гадая, сколько же еще ему это терпеть.

– Говорю тебе, брат, сядь уж поскорее, – увещевает он.

– Я не брат! А ты… Ты в долгу у Сестры Короля. И идеальная шкатулка для хранения ее секретов.

– Она со мной ни о чем не секретничала.

– Придержи язык, пока я не задам вопрос. Вот тогда будешь говорить.

Опираясь на трость, встает лысый горбун. Но подходит не к ней, а к окну. Только когда он туда добирается, Соголон замечает, что просматривает его насквозь.

– Чтобы что-нибудь сказать, юная Соголон, женщине не обязательно с тобою разговаривать. Ты была женщиной будуара. Как получилось, что тебя забрали с конюшни? – спрашивает он.

– Я… я… Принцесса… Сестра Короля от меня утомилась.

– Неужто настолько?

– Да.

– Другие женщины говорят иное, но где здесь правда, а где ложь?

Соголон молчит.

– Тебя прогнали за воровство, так что не води нас за нос. Нас интересует, что было до того.

– Я ничего не знаю.

– Ты не…

– Скала. Все ценят, что ты так предан старейшинам, что даже смерть не удерживает тебя от исполнения долга. Но дела живых тебя не касаются. А тебя, девочка, мы спрашиваем о том, что ты видишь, а не о том, что знаешь, – говорит малакалец.

– Я не вижу…

– Ты не слепая. Может быть, дурочка, но от твоих глаз есть прок.

– Она, наверное, боится, – говорит седовласый. – Соголон, тебе бояться нечего. Право зваться Сестрой Короля госпожа Эмини скоро утратит. А значит, свидетельствовать против нее не является ни изменой, ни святотатством.

То же спрашивает и горбун-призрак:

– Который из них? Берсерк Канту? Генерал Диаманте? Воитель Олу? Так много невинных мужчин, обесчещенных одной нечестивицей. В свое время между собой состязались…

– Скала! Уймись!

– Этих людей я не знаю, – говорит Соголон.

– Но ты могла видеть других. Послушай еще раз, девочка: свидетельствовать против Сестры Короля не есть измена, а вот лгать и обелять – значит предавать всё хорошее, а хорошее исходит исключительно от Короля. Ты понимаешь это? Акт прелюбодеяния никого здесь не волнует; совершивших его пускай судят боги. Но нельзя допустить на королевский трон бастарда ради того лишь, чтобы сохранить власть Дома Акумов.

– Если это конец родословной, то пусть уж будет конец, – зловеще скалится выходец из Малакала.

– Вот что происходит на самом деле. Королем провозглашен наш великий Кваш Моки, который не сын сестры. Закон есть закон. Если сестры нет, а у Предка Кагара ее не было, то следующий в очереди на престол – сын Короля. Если же сын родится у его сестры, то следующим Королем станет он. Но если этот сын бастард, то она нарушает правило богов, сохраняя трон не для Дома Акумов, а для себя самой. Однако такому не бывать. Можно наставить рога мужчине, но никак не королевству. Заговор с целью захвата короны есть измена короне. А потому, девочка, если ты лжешь или мы обнаружим, что ты в сговоре, то ты сама станешь изменницей. Кроме того, женщина, уличенная в тайном сговоре, считается ведьмой. Итак, еще раз, девочка, что ты такое видела?