Текст книги "Лунная Ведьма, Король-Паук"

– Ох язви ж богов! Я-то думала, он статуя.

– Ты их лучше благодари, что он каждое движение сначала выверяет, а уже потом делает, – склабится барышник.

– У этого колосса есть имя?

– Сад-О’го, – коротко произносит великан.

– О’го по имени Сад-O’го. Бедный великан, это из-за того что…

– Нсака.

– Что, старая?

– Зачем ему шпилька от женщины, которую он не знает?

Нсака воспринимает это как намек, что внимание лучше переключить на меня.

Кто-то потратил изрядно времени, скручивая ей волосы в ветки, чтобы голова напоминала баобаб. Неприязни не вызывает, но и нравится не настолько, чтобы это произведение похвалить. А вот дашики с глубоким вырезом заставляет призадуматься, прибыла ли она откуда-то из более изысканного места или, наоборот, туда собирается, когда мы здесь закончим.

– Женщина-молния. Мы поймали одну из них. Она выведет нас к нему.

Я собираюсь спросить, о ком идет речь, как вдруг на оставшиеся ступени лестницы выпрыгивают двое, а барышник при виде их вскакивает с подушек. На одном из тех двоих, с матово блестящей от пота кожей, набедренная повязка, на шее бусы, а за спиной два топорика; другой высокий волосатый бородач, одетый только сам в себя.

– Три глаза, светятся в темноте. Один Леопард, а второй… Как ты зовешься – полуволк? – спрашивает работорговец.

– Волчий Глаз, но я предпочитаю быть Следопытом, – отзывается тот.

Большинство из собравшихся мне не знакомы, и, судя по растерянному взгляду, Нсака их тоже не знает. О’го так и стоит столбом, а работорговец Амаду душевно рад видеть того, кого называет Леопардом.

– Иди-ка скорей в глубь комнаты, – воркует он, и Леопард ведет себя как когда-то Кеме: клонится к полу, одновременно ужимаясь и растягиваясь; коричневая кожа превращается в пятнистый мех, ноги делаются короче и мощней, превращаясь в лапы, голова крупнеет, обрастая шерстью, а из увесистых подушек лап прорастают когти. И вот уже кот рысцой вбегает во внутреннюю комнату и хватает там зубами со стола что-то мясистое и влажное.

– Эй, О’го! Смотри, как бы Рухнувшая Башня из-за тебя в самом деле не рухнула, – смеется Следопыт, хотя другие, похоже, это смешным не находят. – Я слышал, принцу Моки хватило дурости построить эту хрень четыреста лет назад. Нагнулась сразу, как только ее окропили куриной кровью.

– Четыреста лет? У вас, речных племен, годы исчисляют по львам или собакам? – спрашивает Нсака.

– Вообще-то, я родом из Джубы, а не с какой-нибудь реки, – хмурится он.

– Правда? А рядишься ты как Ку, – подкалывает она.

– Это ты так про тончайшую малакалскую ткань?

– Я про запах. Несет так, будто шагаешь через болото.

– Вот я и вижу, что ты через него прошла, – усмехается он. – Ишь, какие коряги на голове.

Нсака вслед за Леопардом идет к столу и возвращается с миской слив. Слуга предлагает барышнику чашу с ягодами. О’го по-прежнему подпирает крышу, а Леопард уминает остатки мяса окапи. Я выписываю в воздухе три нсибиди – просто так, на всякий случай.

– Мы теряем время, – говорю я.

– А оно твое, чтобы терять? – язвит Следопыт.

– О, наконец-то нашел.

– Нашел кого?

– Кого-то себе по плечу.

– Верно. Здравый смысл подсказывает мне уйти, но зачем разочаровывать моего пушистого друга после стольких трудностей, которые он прошел, чтоб меня разыскать. А ты откуда, старуха? Вон вижу, чертишь в воздухе руны. Должно быть, что-то дурное тебя преследует.

Я думаю подсказать, какую часть дохлой свиньи ему для начала нужно трахнуть, но тут рассказ начинает работорговец:

– Друзья, скажу вам всё от сердца и по уму. Вот уже три года, как похитили одного мальчика. Он тогда еще и ходить не научился, а выговаривать мог разве что «няня» да «мама». Стащили его прямо из дома, ночью. При этом не взяли больше ничего и выкупа ни разу не требовали. Может быть, его продали в Малангике – я то место знаю не понаслышке, – но сейчас он по возрасту уже не годится, чтоб быть употребленным ведьмой. Жил этот мальчик в Конгоре, у своей тети, и вот его однажды ночью украли, мужу тети перерезав при этом горло. Вся их семья, включая одиннадцать детей, перебиты, – говорит он и замолкает. Видимо, для пущей значимости. К Нсаке я поворачиваюсь, пожалуй, с единственной мыслью – «чего это он так врет?». Та кивает и пожимает плечами, после чего оборачивается поглядеть, смотрит ли за ней Волчий Глаз.

– Конгор – это только начало, но может стать и концом, – продолжает барышник Амаду. – Отправиться можно с первыми лучами солнца. Для тех, кто поедет верхом, будут лошади, но лучший путь – это по Белому озеру, затем в обход Темноземья и через Нижнюю Убангту. А как прибудете в Конгор…

– Пропавших мальчиков ты берешь в рабство, а не спасаешь. Кто он тебе? – задает вопрос Леопард, буквально срывая его у меня с языка. Хорошо бы, если б он еще спросил, почему Конгор – это конец. Нсака знает, что я пристально на нее смотрю, поэтому в мою сторону не глядит. Но на меня пытливо смотрит Следопыт.

– Мальчик? Сын друга, который почил, только и всего. И я ищу его спасения, – говорит Амаду.

– Мальчик, скорее всего, мертв, – говорит Следопыт.

– Тогда я ищу справедливости, – говорит Амаду.

– А я бы искал более внятных ответов, работорговец. Почему ребенок рос у тетки, а не у матери?

– Я как раз собирался сказать. Мать его и отец померли от речной болезни. Старейшины сказали, что отец удил рыбу не там где надо и выловил ту, что предназначалась повелителям воды. Бисимби, что плавают под водой и стоят там на страже, наслали на него хворь, а с него она передалась матери мальчика. Отец был мне старым другом и сообщником в моих делах. Его состояние принадлежит мальчику.

Леопард подходит к работорговцу и принюхивается. Нсака и слуга невольно сжимают рукояти мечей.

– Не умеешь ты врать, Амаду, а вот я знаю, как отличать плохое от хорошего. Когда человек говорит неправду, слова плюхаются комьями грязи туда, где должна быть ясность, но полностью она не замутняется. Так что кое-что из сказанного тобой может быть и правдой, но мути очень уж много. Всё, что ты сейчас сказал, ты три ночи назад рассказывал мне по-иному, – говорит Леопард.

– А потом и мне, – говорит Следопыт.

– Правда не лжет! – ерепенится работорговец.

– Только очень уж меняется. Я верю, что есть мальчик и что он пропал, а если пропал давно, то его уже нет в живых. Я даже верю, что ты взаправду хочешь, чтобы он нашелся. Но четыре дня назад он, по твоим словам, жил у домохозяйки, а сегодня ты говоришь «тетя». К той поре как мы доберемся до Конгора, она, глядишь, сделается уже обезьяной-евнухом. Ты как думаешь, Следопыт? – спрашивает Леопард.

– Да что я. Что думаешь ты, старая ведьма?

– Я думаю, лучше слушать не отвлекаясь, – отвечаю я.

– Верно сказано! Ни прибавить, ни убавить! – обрадованно кивает Амаду.

– Зачем тебе такая многочисленная подмога? От остроума О’го до мощи старухи – всех собрал. Гляди, как бы не запутаться, – остерегает Следопыт.

– Сад-О’го, ты слышал? Тебя назвали тупым, – вставляет шпильку Нсака.

Это выманивает из угла великана, и он, стараясь не топать, грозно близится к Следопыту.

– Я, наоборот, сказал, что ум у тебя острый! Вы же все это слышали! – смеется тот, осмотрительно пятясь и вытягивая из-за спины топорики. Леопард чутко припадает к полу. Нсака стоит рядом со слугой, и оба сжимают рукояти своих клинков. О’го стоит в задумчивости.

– Если это засада, я порву тебя прежде, чем он расколет твою тыкву, – говорит Леопард.

– Да кому ты нужен, – усмехаюсь я.

Собравшиеся принимают кто чью сторону. О’го стоит в одиночестве. Мне всё это начинает надоедать.

– Просто не знаю, как в одной каморке может помещаться столько болванов! – срывается у меня в сердцах.

– Это ведьма – да не знает? Ты в своем роду, должно быть, редкостная. А по виду так точно ведьма: одежда из телячьей кожи, сама пропахла травами, отварами и кровью – лунная-то кровь тебе явно не по возрасту.

– Зато от тебя так и несет сангомином. Они тебя взяли крохой или ты сам до всего дошел?

Следопыт смеется. Наша пикировка для него просто забава.

– Что ты знаешь о людях, которые похитили мальчика? – спрашивает Леопард.

Следопыт внезапно ловит какой-то запах и ведет след до самого окна. Запах притягивает его так сильно, что он садится на подоконник и свешивается наружу.

– Следопыт!

– Да, котяра?

«Следопыт». «Котяра». Я нахожусь в комнате, где не продохнуть от мужского пола. Все мальчики. Даже этот О’го.

– Я говорю правду: точно мы ничего не знаем, – усердствует работорговец. – Они ведь нагрянули не ночью, а средь бела дня. Их было немного – ну может, четверо, или пятеро, или пять и еще один, но эти люди были странной и ужасной наружности. Я могу прочитать…

– Читать могу и я, – перебивает его Следопыт.

Уже сложно сказать, нахожу ли я несносной всю эту комнату или только его, но не знаю, в какую игру играет этот работорговец, и непонятно, знает ли об этом Нсака. Конечно, здесь чуют ложь, потому что этот негодяй скармливает им именно ее. Я настраиваюсь на безмолвный уход, а затем гляжу на окно и представляю, что темнота не состоит из ничего, кроме ворон.

– Никто не видел, как они вошли, никто не видел, как они вышли, – гнет свое работорговец.

– Зачем мы здесь? Как это поможет нам найти мальчика, если тот, кто заберет его последним, не тот, кто попытается забрать его первым? Хватит отнимать у нас всех время, ты, глупая водяная фея, – причитаю я.

– Соголон.

– Ты тоже заткнись, Не Вампи! Бунши, вылезай из этой гребаной оконной рамы!

– С кем разговаривает эта старуха? – спрашивает Следопыт у Леопарда.

– Бунши, ты меня слышишь?

– Следопыт, пора уходить, – окликает Леопард. – Ты…

Следопыт снова у окна, и снова высматривает и вынюхивает.

Они уже направляются к выходу, когда дверной проем начинает обтекать. Бунши. Много времени прошло с тех пор, как я видела, чтобы люди при ее виде вздрагивали. Бунши стекает по притолоке медленно как мед и скапливается на полу. Черная лужа начинает пучиться, изгибаться и обретать форму, а Леопард и Следопыт снова вынимают оружие.

– Работа демонов, – говорит кошак, на что Следопыт, не оборачиваясь, бурчит, что видал таких демонов и раньше, и понятно, что на уме у него то, что у меня подчас на языке. Он мечет кинжал в черную массу, где тот застревает, а затем с громким чмоком вырывается и летит обратно, прямо ему в глаз.

Кинжал мгновенным движением ловит Леопард. Я хочу крикнуть: «А ну завязывай с этим своим лицедейством, ты, черная сука!» – но сдерживаюсь. Бунши продолжает работать на публику, скручиваясь и раскручиваясь как тесто; сворачивается, взвивается, растекается. Рычит Леопард, тревожно суетится барышник: ведь это его сбивчивый, фальшиво-вкрадчивый говорок вызвал явление такой гостьи. «Хотя кто, как не ты, дура, надоумила его нести весь этот вздор», – хочется мне сказать ей. Наконец она выпутывается из своей собственной массы и картинно встает, словно ожидая рукоплесканий. Нсака знает, что на меня сейчас лучше не смотреть, потому что известно, каким взглядом я ей отвечу.

– Перед вами я, фея…

– Омолузу. Все это видят, – пренебрежительно фыркает Следопыт.

– Бунши! Некоторым известная как Попеле.

– Кто ты, мелкий речной бес?

– Тут Леопард много говорил о твоем носе, – жеманно заявляет Бунши. – Но отчего-то ни разу о твоем паскудном рте.

– Как он неизменно тебя вынюхивает, а следом в тебя еще и вляпывается, – ехидничает Нсака Не Вампи.

Первым смеется Амаду, затем Нсака, и даже Сад-О’го отводит взгляд, скрывая улыбку. В тусклом свете факела я вижу, как ухмылка сходит с лица Следопыта. Он обжимает рукоять топорика.

– Ты забыл, как я поступила с твоим ножом? – бдительно спрашивает фея.

– Леопард, я устал от этой комнаты, – говорит Следопыт со вздохом.

– Выслушай всю историю, а там уж решай, хочешь остаться или нет, – говорит Бунши.

– Как, опять?! Кто-нибудь, пообещайте мне, что в рассказе будет про еблю!

Бунши цветисто излагает про Кваша Дару, Басу Фумангуру и о том, как этот человек, которого Король любил больше всех, вскоре с ним порывает. У Басу есть представления о том, каким должны быть Король и его страна, что ставит на его сторону народ, но отвращает всех, кто предпочитает Север таким, какой он есть, вместе с его правящим домом и старейшинами. Затем однажды ночью Басу ловит старейшину за изнасилованием невинной девушки и убивает его. Хорошо для девушки, хорошо для всех, кто любит справедливость, но плохо для Фумангуру. Он бежит в Конгор со своей семьей и через несколько лет начинает наивно полагать, что ему ничто не угрожает. В Ночь Черепов в дом вваливаются омолузу, и она, Бунши, спасает его младшего сына. Я знала, что Нсака не будет на меня смотреть, когда я повернусь к ней, но всё равно смотрю на нее; смотрю пристально, ем ее поедом глазами – пусть она видит хмурость моего лица. Водяная фея рассказывает им, что наследником трона стал ребенок Басу Фумангуру. Я же хочу встать и сказать, что хватит такого вранья, но вместо этого гляжу в темноту, и мне там вправду мерещатся вороны.

Тогда Следопыт замечает, что, быть может, тому ребенку лучше там, где он сейчас, с кем бы он ни был, и уж всяко лучше, чем с этой водяной феей, которая не смогла его уберечь изначально.

– Я серьезно: ты же и вправду выглядишь как ходячая мишень, которая на стрелу так и напрашивается, – говорит он.

Еще несколько таких слов, и не исключено, что я к нему даже проникнусь, тем более дыры в повествовании Бунши становятся такими большими, что начинают посвистывать.

– Фея, между прочим, платит тебе не за то, чтобы ты спрашивал или думал, а чтоб просто нюхал, – неожиданно говорит Нсака. – Ты у нас тот, у кого чутье на все запахи. Если эта работа тебе не по силам, то уходи.

– Это я здесь решаю, кто у меня останется, а кто уйдет, – говорит Бунши, тоже неожиданно.

Следопыт не слушает ни ту ни другую. Он опять возле окна, напряженно принюхивается. Если сейчас дверь распахнется и появится тот, о ком я думала, поднимаясь наверх, то я не ошибусь: именно его здесь и не хватало.

– Через два дня мы выезжаем в Конгор. Пойдешь ты или нет, мне всё равно, – говорит Нсака. – Вас двоих хочет только она.

Звук шагов притягивает и ее; она чутко вздрагивает, а затем переходит на шаг, стараясь скрыть свою порывистость. Нет, с этим змеем она определенно полюбливается.

– Ты задерживаешься. Все уже…

Ее фразу обрывает свист пущенного мимо ее лица тесака; мгновение, и он с упругой дрожью вонзается в дверь.

– Ты спятил? Чуть ведь не попал, друг мой, – говорит Найка, входя с глумливой улыбкой.

Честно говоря, я не прочь пройти мимо своей праправнучки и притронуться к коже мужчины, который считает, что ничего более ему на себе носить незачем. «Змеиная кожа, меховая шкура, ты просто хочешь потрогать», – звучит голос, похожий на мой, но я не понимаю, о чем он.

– Промахиваться я и не думал! – рычит Следопыт, метнув свой второй топорик Найке прямо в лицо. Человек-змея уворачивается, при этом топорик в полете чуть не задевает Нсаку. Перехватив, Найка метает его обратно в Следопыта, но оружие летит как-то криво; в сумраке трудно определить. Найка что-то бормочет о чарах, а Следопыт в этот момент кидается на него, и оба, вываливаясь за дверь, катятся вниз по лестнице, рискуя грянуться вниз.

Сзади, понося их обоих, бежит Нсака, будто не знает, что последнее, где стоит находиться – это между двумя дерущимися мужиками. Срываюсь с места и я – не за ними, а за ней, и от дверного проема вижу, как те двое всё еще валятся в темноту, пуская искры оружием, что сечет и царапает раствор сильнее, чем кожу.

– Найка! – голосит Не Вампи.

Свет тусклый, но всё равно видно, как они падают на лестничную площадку и Найка напрыгивает на Следопыта, а тот его отбрасывает, и снова блестит клинок. Ловким движением Найка выбивает его из руки Следопыта и лупит в живот, отчего тот сгибается, лицом прямо Найке к колену. Следопыт орет и пошатывается, но дело не окончено. Прижав Найке правую руку, он снизу бьет его в подбородок и припечатывает лбом по лицу. Воздух для меня неуловимо меняется; веет чем-то столь сладостно знакомым, что млеет душа. «Эх, сейчас бы сюда палку», – мелькает мысль, которую лучше не озвучивать. Не Вампи орет, чтобы я их остановила, мне же думается лишь о том, как я всё же истосковалась по запаху хорошей драки. Мимо меня проскакивает Леопард, но что он там сделает как кошка? Найка боец более опытный, однако Следопыту всё равно, проиграет он или нет. Нсака, поняв бесполезность своего вопля, сбегает вниз по лестнице. В это время Следопыт бросается Найке на спину и обхватывает сзади за шею. Но вскоре его рука отрывается от шеи, и человек-змея, выскользнув из хватки, падает наземь. Следопыт, гибко качнувшись, обратным отскоком запрыгивает на ступеньку.

– Тварь! – вскрикивает он в следующую секунду; причиной тому Нсака с ее прихватками. Прыгнув спиной назад, он попадает как раз под нож, который она прижимает ему к горлу.

– Не думай, что я не зарежу кутенка, – говорит она.

– А вот я сейчас вырвусь и схвачу тебя за ку, – ощеренно сипит Следопыт.

– Попробуй. Я с тобой быстро поквитаюсь: чик, и мой нож уже у твоих яичек, так что замолкни.

– В следующий раз после соития с ним хотя бы помойся, – дерзит ей он.

– Мужелюбу вроде тебя нюхать женскую ку, наверное, за сладость? – издевается Нсака, а на его лице изумление сменяется яростью.

В это мгновение перед ее лбом вжикает стрела. Несколькими ступенями ниже там стоит какой-то молодец, уже опять с натянутым луком. Ну всё, с меня довольно. Ветер – не ветер – обрушивается на лестничную площадку словно взрывная волна и сметает всех, прижав над полом к стенке. Я прохожу мимо рычащего Леопарда, взбешенного Следопыта, нахмуренного стрелка, хохочущего Найки и Не Вампи, которая вопит, чтобы я прекратила. В эту секунду меня касается что-то настолько глыбисто-тяжелое, что прогибается плечо. Впечатление такое, будто на меня упал столб, но это оказывается О’го. Я отвлекаюсь, и мой ветер – не ветер – дружно всех роняет. Следопыт рычит от злости.

– О, так вы меж собой знакомы? – спрашивает Бунши, а я вспоминаю, сколько раз мне хотелось дать ей затрещину.

– Они, по-твоему, найдут того мальчика? – спрашиваю я.

– Вы двое знаете друг друга? – повторяет Бунши, меня будто не слыша.

– Черная госпожа, ты разве не слышала? – отвечает ей Найка. – Мы старые друзья. Ближе чем любовники, после того как я шесть лун делил с ним ложе. А оно всё побоку, да, Следопыт? Я когда-нибудь говорил тебе, что разочарован?

– Кто этот человек? – спрашивает Леопард.

– Леопард, он тебе про меня не рассказывал? А вот мне про тебя весьма многое.

– Этот паскудный шакалий выблядок – срамное ничтожество, хоть некоторые и кличут его Найкой, – горько говорит Следопыт, свои слова подтверждая рассказом, как сучий потрох просто так, потехи ради, продал его бултунджи.

– Они лишили меня глаза! – восклицает он.

– Зато теперь у тебя есть кое-что получше, – склабится Найка. Его ухмылки начинают меня утомлять.

– Ты оставил меня им на убийство!

– А ты, глянь-ка, по-прежнему жив. Я тогда поступил порядочней, чем обошелся ты с их сестрами. Мой брат предпочитает умалчивать, как он однажды убил пятерых из выводка, причем двое были совсем еще несмышленыши. И всё это ради забавы!

– Ты сам еще то дерьмо.

– Не такое, чтобы убивать детенышей

– Я поклялся всеми гребаными богами, каких только знаю, что, когда увижу тебя вновь, непременно убью.

– Этот день точно не сегодня, – встревает Нсака.

– Что-то воссоединение у нас проходит не совсем гладко, – вздыхаю я.

– Ты это делал даже не за золото или серебро, – корит Следопыт.

– Ты так же глуп, как был. Думаешь, я этим занимаюсь ради денег? – говорит Найка.

– Убирайся прочь, или, клянусь, мне будет всё равно, кого убить, чтоб дотянуться до тебя!

– Вместо него уйдешь ты, а Леопард пускай остается, – говорю я, но, судя по виду, кошак меня ослушается. Так и есть.

– Если он уйдет, уйду и я, – говорит он.

– Так уходите оба! – кричит на них Бунши, но крик срывается в визг. Ах как мне сейчас хочется влепить ей пощечину! Следопыт, Леопард и лучник уходят.

Я просыпаюсь, а Малакал весь черно-золотой. Золота столько, что вначале кажется, будто солнце взошло чуть ниже или светит в два раза ярче. Но когда я смотрю в окно, то вот оно – украшает каждую крышу, каждую арку, каждый дверной проем, столб и флагшток – нити черно-золотых полос; цвета, говорящие о богатстве Северной империи и могуществе ее правителя Кваша Дары. Окна с узорами из сусального золота, растения с гроздьями золотых колец, и, что примечательно, никто их не крадет. Малакал никогда не был царством, где просыпаются рано, но день здесь начат без меня. Слегка озадачивает то, как проведена вся эта подготовка, ведь еще вчера или накануне ничего подобного вокруг не было. А тут знамена на стенах, короны на головах, пояса на женщинах, мантии на мужчинах, даже дорожка для королевской процессии, отороченная золотыми копьями, – всё это кто-то осуществил за одну ночь.

В памяти воскресает образ женщины Ньимним, которая восстанавливала фрагменты моего прошлого, пусть и не все, утверждая, что ни наука, ни исчисления, ни чары не обладают такою силой. Но есть одно воспоминание, настолько свежее, реальное и явственное, что я его буквально обоняю. К Малакалу приближается Кваш Дара. Кваш Дара, король-паук, со своими дополнительными четырьмя конечностями впереди себя. Некоторые язвы заживают, другие гноятся. Заточенная кромка ножа становится все острей, а впереди еще два дня, прежде чем мы покинем это место. Я выхожу из своей комнаты, но мне кажется, будто она сама выталкивает меня вон. Гляньте, как я иду по сложным перепутьям Малакала, через крутой подъем к крутому спуску, чтобы свернуть за угол и прошмыгнуть через тупик. Один черно-золотой флаг направляет меня к следующему, одна золотая лента ведет меня к другой такой же, одна женщина с черно-золотой грудью сменяется второй, вторая третьей, и так дальше и дальше, пока я не достигаю дворца главного вождя Малакала.

– Он остановится здесь? – спрашиваю я женщину, чье лицо разделено пополам, на черное и золотое.

– А ты бы определила Короля в какое-то другое место? – спрашивает она и выпархивает прочь.

– Они прибудут через два дня, – говорит на мой вопрос другая женщина.

Насколько я знаю Бунши, она всю ночь провела, убеждая Волчий Глаз присоединиться к поискам. Женщина, которая не чувствует себя в безопасности, если у руля не стоит мужчина, – постулат, который я перестаю оспаривать, когда кто-то однажды спрашивает, а кто же тот Лунный Колдун, что направляет Ведьму. Вечно зашоренная, эта особа, до одержимости. Видит только то, чего хочет, и в упор не замечает того, чего не желает, даже если оно у нее перед глазами.

Вот уже две ночи я сижу у себя в комнате и извожусь. Будь проклят этот огненно-рыжий за то, что делает мои раны столь свежими! Прошлым вечером навестить меня приходит Нсака Не Вампи и стоит под дверью долго, но уходит, когда я не открываю на стук. А я тем временем оттачиваю свою ярость в грезах, представляя, что тыльная сторона моей ладони – это лезвие, отрубающее Аеси шею, а мое дыхание – огонь, испепеляющий его. Я хочу, чтобы он не просто умер, а изошел в мучениях. На третье утро я покрываю свое лицо черно-золотым и растворяюсь в толпе. Меня по-прежнему раздражает, что никто в Малакале не знает своей собственной истории, благодаря Короля, который сам должен их всех благодарить. Хочется думать, что это тоже злой умысел Аеси, хотя чтобы писать историю такой, какой ее хотят видеть, никакие чары не нужны. Скоро Король прибудет в город, а поскольку многие дороги в Малакале круты, процессия будет двигаться пешком. Точнее, пешком будут передвигаться солдаты, а Король будет ехать в паланкине. Одна из женщин рассказала, что даже бедняки здесь получают свою долю золота, чтобы носить, но если они попытаются продать из него хоть кроху, то будут казнены. Я не переспрашиваю, а только помню, что Aеси не может считывать моих мыслей, но может указать, где в толпе есть место, которое для него не читается. Барабанщики разгоняют темп, и мое сердце колотится вместе с этим гулом. Голос пробует внушить, что это всё золотая пыль, что возносится в голове, вызывая лихорадку, но я-то знаю, что моя рука дрожит, а по шее струится пот, потому что голова горит от мысли об убийстве человека. Бог. Полубог. Я даю течению толпы унести меня далеко по улице. Как подобраться к нему поближе? Может, использовать напор этой же толпы как таран, чтобы врезаться в него с ножом наготове, ударить в бок и убить прежде, чем он заметит? Или ударить ножом в то место на шее, где ноги даже не ощутят, что он уже мертв? «Или прикоснись к нему и заставь снова взорваться, на этот раз только головой», – произносит голос, удивляя меня своей нежданной помощью. Внутри себя я не слышу, как барабанный бой меняется, и толпа меняется вместе с ним под это «бум бака бака бум». Вся улица вздымается волной, хотя пока нет никаких признаков процессии. Но она уже должна быть где-то рядом.

Мимо маршируют солдаты. Этот Король показывает свою мощь, хотя Малакал спасли не солдаты, а наемники. Казалось бы, могучее войско Фасиси с его грозными копьями, ножами, дубинами и луками должно меня остужать, но нет. Может, я все еще та женщина, которая думает, что ей больше незачем жить и нечего терять, но это вносит нелепую смешинку, как если вдруг обнаружить у правильного фрукта неправильный вкус. Солдаты усердно топают, барабанщики грохочут, толпа шумно ликует. Я отхожу на обочину улицы, думая двинуться против хода процессии, чтобы так подобраться к нему. Но слишком много плеч врезается в мои, отбрасывая назад и чуть не сбивая с ног. Слишком густа эта толпа, а всё, что есть у меня – один жалкий кинжал. Люд теснится нестерпимо плотно, приподнимает с ног и утаскивает вместе с собой в проулок. Я бьюсь, кричу, брыкаюсь, тщетно стремясь пробить себе дорогу обратно на улицу, но Король уже прошествовал мимо. Меня охватывает такой гнев, что я могла бы схватить и пришить прямо здесь любого встречного. «Вы все тут в сговоре, – исступленно шепчу я. – Все с ним заодно».

Крыши домов – вот единственный путь, которым я могу последовать, и я бегу по ним, даже еще не успевая опомниться. Ветер – не ветер – подвигает меня на безумные прыжки; я перепрыгиваю целые переулки и в кои-то веки сама кричу ему, чтобы он угомонился. Как будто кто-то посмотрит наверх и увидит, как я там несусь по небу! На этот раз действительно получится. Я отыщу его в этой толпе, потому что знаю, что он там, и убью полубога. Не важно, что через восемь лет он возродится: я и тогда его найду и уничтожу. «Если ты его найдешь», – молвит голос. Но я убиваю не для того, чтобы помешать ему родиться. Я не ищу покоя и не стремлюсь заткнуть пустоту. Я убиваю, чтобы убить.

В роскошном паланкине, который несут четверо дюжих высоких рабов, величаво плывет Кваш Дара. Он почти затерян средь золоченых завесей, что дуют ему в лицо, и похож сейчас на дитятю или на дорогую куклу в люльке. Слева от него маршируют копейщики, справа лучники, белые гвардейцы выстроены с тыла, но Аеси там нет. Понятно, он не из тех, кто будет шагать посредине, в этих черно-золотых рядах. Такие, как он, действуют из тени или того, что ее образует. Может, он ушел далеко вперед или, наоборот, держится сзади или же присутствует в толпе, и может, уже узрел меня. Не исключено, что он наблюдает за мной всё это время, высматривая, откуда может произойти нападение на венценосца, в том числе и сверху.

Рыжие волосы. Примерно на другой стороне дороги. Это он, это должен быть он. Хотя нет, это красные перья на голове у женщины. Вон там тоже красное. Нет. А вон там не рыжие волосы? Тоже нет. Может, он видит меня. Может статься, я не охотник, а добыча. Он охотится за мной. Голос Бунши в моей голове; шепот, чтобы я к нему не приближалась. Я знаю, что он здесь, должен быть. По крыше мелькают тени, облака застят солнце, но, глянув наверх, я вижу не облака, а стаю воронья.

Я бегу, но они снижаются надо мной. Не успеваю я добраться до края крыши, как одна когтями чиркает мне по волосам, другая хлопает крыльями перед лицом, сразу две клюют грудь и спину. Мой ветер – не ветер – помалкивает, и я беспомощно кричу проклятия, которые теряются в их карканье. Мне холодом пробирает ступни, затем икры, затем колени. Отмахиваясь от воронья, я успеваю увидеть, как вокруг моих ног скапливается черная жидкость, поднимается по ногам и туловищу, покрывает меня, пока не доходит до самых глаз, и я вижу лишь слепую непроглядную темень.

Следующее, что я вижу, это моя комната. У окна стоит Бунши и, судя по всему, собирается уходить.

– Он в процессии не участвовал, – говорит она.

– Я ни за что не…

– Если бы он был в Конгоре, я бы его почувствовала.

– С чего я должна тебе верить?

– С того, что если бы он был здесь, я бы не пришла тебя спасать.

– Никакого спасения мне не нужно!

– Ну конечно, ты бы вызвала свой ветер, который сдул бы всё прочь.

– Что, набралась ума? Похвально. Но если его здесь нет, то почему были вороны?

– По-твоему, он не послал заклинание, чтобы защитить Короля? Все движутся на север, а ты одна на юг, все на улице – ты носишься по крышам. А в башне через дорогу я остановила двоих лучников, которые целились тебе в сердце, – говорит она и уходит, прежде чем я успеваю что-либо сказать.

Спустя шесть дней, у подножия горы Малакал и сразу на входе в долину Увомовомово, кого же я вижу в составе нашего отряда верховых? Конечно же, Леопарда, Лучника и Следопыта, который еще спрашивает, а где О’го. Видимо, они передумали, и их не отлучили.

– Тебе понадобится его нюх, – замечает барышник Амаду, когда я напускаюсь на него в его хижине.

– Нам нужна гончая, а не волк, – говорю я.

– Ты бы знала, какой у этого волка нюх! Несравненный! Кроме того, как ты думаешь найти ребенка, который не оставил следов? Ни у кого на руках ни пеленки, ни тряпочки, ни волоска, вообще ничего. Он же отыщет в Конгоре то, чего не найти многим.

– А если нет?

– Не нет, а да.

– Это слова твои или Бунши?

– Богиня воды, она…

– Не богиня, а фея. Всего-то, – обрываю я его.

– Она сказала, что он едет с тобой.

– Ты ожидаешь, что я ему доверюсь?

– У меня ожиданий ни на кого из вас нет. Это всё к Бунши, – отмахивается он.

Амаду дает нам серебро на возможные и непредвиденные расходы, после чего прощается со слугой, который усаживается на лошадь, и говорит, что присоединится к нам в дороге.

От реки возвращается О’го с выражением на лице, свидетельствующим: чему быть, того не миновать. У Найки и Нсаки лица не выражают вообще ничего.

– Нам всё едино, – говорит Нсака и срывает покров с клетки, где сидит безумная женщина-молния, вся враз вспыхивающая переливчатым серебристым светом. Я хватаю Нсаку за предплечье: