Текст книги "Лунная Ведьма, Король-Паук"

– Довольно фокусов, – бросает он, взмахивая мечом, а мне пинком отсылая мои кинжалы, и с ноткой бахвальства добавляет, что уже много лет так не разминался. Я не говорю, что это, должно быть, в первый раз с его последнего рождения – натыкаться на разум, который он не может проницать или считывать. Пользуясь моей секундной задумчивостью, он замахивается мне на голову. Я блокирую удар, но он сбивает меня с ног, и я снова качусь на землю. Теперь его замах низкий, а я тоже блокирую низом, отталкиваю его назад и бью сверху, но он там же парирует удар. Я пинаю его в живот, и он отшатывается ровно настолько, чтобы удержаться на ногах и броситься встречно, кружась как вихрь. Замах и удар слева – и я блокирую слева, замах и удар справа – и я блокирую справа; всё это только защитные удары, и он это знает, поэтому замахивается сильнее и быстрее, а я даю ветру – не ветру – перебросить меня ему через голову и наношу удар по лицу. Он вскрикивает, затем сплевывает, а затем смеется.

– Значит, жульничаем? – озорно спрашивает он, и в лицо мне прилетает ком грязи. Я не успеваю вытереть глаз, как его рука оказывается на моей шее, и у меня мелькает память: вот именно так в последний раз он хватал меня за шею.

– Я знаю тебя, – говорит он. – Но не помню твоего лица. Даже настоящего, что скрыто за этим, наносным.

Это приводит меня в ярость. После всего, что он сделал со мной, именно то, что он даже не помнит, заставляет меня вопить, и мой ветер – не ветер – сдувает его с меня. Я и раньше заходила и взрывала кого надо изнутри, могу делать это даже с кем-то, находящимся на большом расстоянии. Но, может, мне нужно сработать через касание, а иначе всё, что я получаю, это головная боль. Возможно, мое тело учится от старого, даже если оно новое. Он приземляется на склон холма, бормоча что-то о моем ветре.

– Это не ветер, – говорю я.

И тут открывается дыра, и меня засасывает. Я даже не спохватываюсь о ветре – не ветре, стремительно уходя всё глубже, глубже и глубже, мимо новых корней, старых, мимо слоя камня, слоя глины, и всё равно глубже, глубже, глубже. Ветру – не ветру – приходится выбирать между атакой и защитой, и он выбирает защиту, с барьером вокруг моей головы. И всё же подземелье засасывает меня куда-то в самые недра, потрескивая, сдвигаясь и просачиваясь, в то время как я иду вниз, вниз, вниз. Я пытаюсь заставить ветер – не ветер – рвануть во всю ширь, но он не покидает оболочку моей защиты. Он не нападает. Я засажена так глубоко под землю, но по-прежнему слышу этого аспида Аеси.

О том, что надвигается война, и не та, что сейчас, что жизненно важно, чтобы Север одержал верх. Этот последний безумный Король из рода королей-безумцев Юга, возможно, самый безумный, потому что замыслил править всеми королевствами. Но, возможно, он не настолько и безумен. Может показаться безрассудным, но угроза надвигается не с Юга, не с Севера и не с Востока, а с Запада. Огонь, мор, погибель и рабство грядут с моря, и никто, даже самые великие старейшины, жрецы фетишей и йереволо, не видал такого. Но он увидел это третьим оком. Только одно объединенное королевство, только один сильный Король, не безумец и не кровожадное исчадие, способен изменить то, что узрел он. И Аеси оставляет меня с гаснущим эхом своего голоса, погребенную глубоко в земной толще.

Красное озеро. Когда я наконец продираюсь обратно наверх, вокруг уже утро. Земля засосала меня утренней порой, значит, прошли уже сутки. Мою лошадь Аеси брать не стал, вероятно, полагая, что из земли мне уже не выбраться. Я не знаю, куда двигаться и куда смотреть; понятно только, что впереди Красное озеро. Добравшись туда, я вижу солдат Лиссисоло, всего человек десять или двенадцать; все они находятся на мыске, опоясанном рекой – место, которое здесь называют Черепом. Один из воинов держит на руках ее сына, а отделенные изгибом озера, стоят Следопыт и Ишологу. Даже не знаю, на что я смотрю – видимо, на какую-то драму без звука. Ишологу простирает крылья, а мальчик рвется к нему из более сильных удерживающих его рук. Он хочет к Ишологу и визжит как резаный – это слышно даже мне. О чем они там говорят, непонятно. Тут солдат, держащий мальчика, снимает шлем, и я потрясенно узнаю Леопарда. О нем я раздумывала больше всего; ведь если Следопыт не винил его в том, что произошло, тогда он наверняка казнился обо всем сам. Тут мальчик вырывается, и Леопард бросается за ним. Но летят два копья, и оба вонзаются ему в грудь. Сзади выходит Аеси, по своей, похоже, всегдашней привычке. Следопыт выкрикивает имя Леопарда, бросается в воду и отчаянно плывет, стремясь его настичь, пока не подхватило течение. Аеси – всё, видимо, делается с его легкой руки – спокойно стоит, но солдаты вокруг беспричинно валятся наземь. Следопыт рыдает над своим кошаком, который, кажется, всё еще жив.

Малыш подбегает к Ишологу. Все сейчас так увлечены – Ишологу стоит в обнимку с мальцом, Аеси расхаживает, проверяя, действительно ли мертвы солдаты, что никто не замечает, как подхожу я. Следопыт всё так и нянчит Леопарда, целуя в лоб и жарко твердя, что он его самая большая любовь, единственный, и нет никого ближе. Леопард отвечает, что если бы он любил кого-то так сильно, как свой хер, то этой любви хватило бы заполнить весь мир. «Больше было б уже и не надо», – произносит он и умирает на полусмешке. Ишологу оборачивается, и тут я впервые вижу, что это змей Найка. Меня так и подмывает спросить, а где же Нсака Не Вампи, где моя праправнучка, но теперь он Ишологу, и ответ стоит в его глазах. Между тем гляньте на этого мальчонку. Он измаянно припадает Найке к груди, тыкаясь носом словно ягненок, но примеряясь к соску, чтобы в него впиться. При этом вид у него такой, будто он целый год томился в заребе[52]52
  Зареба – ограждение из кустов или кольев, защищающее африканское стойбище, деревню или место заключения.


[Закрыть]. Найка болезненно морщится, но улыбка не сходит с его губ. Он крепче обхватывает мальчика руками и с тяжелым хлопаньем крыльев взлетает. Видя, что они в воздухе, мальчик перестает посасывать и склабится черно-красными губами. Еще один взмах крыльев – и тут их обоих поражает извилистый, толстенный жгут молнии. Земля вздрагивает и сбивает меня с ног. Молния словно застывает, напряженно дрожа, и обрушивает на них всю свою грозную силу. Найка намертво сжимает брыкающееся и орущее дитя, пока оба не вспыхивают ярчайшим пламенем, взрыв которого не оставляет ничего, кроме тающего дыма. Следопыт внизу всё еще тихо хнычет.

Чья-то рука хватает меня сзади за шею.

– Это уже третий раз, когда ты вот так хватаешься, – говорю я Аеси.

– В самом деле? Что же случилось в первый раз?

– Интереснее, что было во второй.

– Ну так скажи, – говорит он.

– Второй – это когда я вспоминаю, что ты единственный, к кому мне нужно первым делом прикоснуться.

– Прикоснуться, чтобы что…

Я даже не оглядываюсь. Шутка ли, заниматься этим уже больше ста лет. Сначала громкий хлопок в его левом глазу, затем в правом. Он слишком потрясен, чтобы что-то предпринять, к тому же у него лопается правое ухо. Не успевает он и вскрикнуть, как набухает и лопается его язык. Теперь он отдергивает руку, стремясь убраться от меня подальше. Я так и не оборачиваюсь, когда лопается его затылок и он падает. Не знаю почему, но я всё равно не поворачиваюсь. «Вот и правильно», – говорит голос, звучащий как мой. Обернешься и увидишь, что это не тот пик, за которым ты сюда шла в ожидании; что его труп не даст тебе ни граном больше, чем когда ты его прикончила в прошлый раз. Что это ничего не замыкает и ничего не завершает, так как смерть – это лишь начало его убиения.

Тут он хватает меня за волосы и притягивает к себе. Аеси. Я оборачиваюсь и вижу бесформенную, в кровавой разбрызганной каше голову, пытающуюся что-то вымолвить. Я чиркаю ему по горлу.

Следопыт всё так и держит на руках своего мертвого кошака, всё плачет и нацеловывает.

– Он единственный, кто когда-либо любил меня, – выдыхает он горестно.

– Всё себе на уме, – отвечаю я. – До любви ли тут.

Ты хочешь знать о моем списке убийств. Был какой-то такой список, из которого я реально убила всего-то одного. А ты всё ждешь от меня какой-то сокровенной откровенности.

Джуба. Он переезжает мост на восток, который никто никак не называет, хотя название у него Мост-Имя-Которому-Не-Знают-Даже-Старики, и успевает войти в город до того, как часовые перед приходом на ночь запрут ворота. Солнце садится на западе, а восток уже подернулся мглой. Три дня с той поры, как он покинул Пурпурный Город, и никто там не пролил по его уходу ни слезинки. Пять лет на Севере, а знание о нем по-прежнему мало, поэтому он поступает так, как поступают люди, когда добираются до незнакомой дороги: поворачивает налево. Он надеется, что так откроет для себя Джубу, хотя дорога эта узенькая, слишком мелкая для больших зрелищ, но, быть может, та самая, что выводит на улицу для тех удовольствий, что любят прятаться по темным углам. Такому человеку, как он, не нужно то, что показывает город; ему нужно то, что он скрывает. Поэтому лошадь он оставляет в конюшне, под обещание свежей травы и хорошего укрытия на случай дождя, который может, не ровен час, пролиться.

Тем не менее он угрожает обезглавить конюха, если завтра лошадь не будет сытой, довольной и веселой. Конюх принимает его слова за шутку, пока тот не взмахивает кинжалом длиннее меча и не тычет острием ему в яйца, отчего конюх испуганно отпрыгивает. Я знаю, почему такого рода угрозы милы его уху, как и то, что он бы их, не колеблясь, исполнил. С места, где он стоит, еще различимы восточные ворота и проходящий через них акведук, поэтому он идет в другом направлении, не обращая внимания на ворчащий в небе гром и переходя с этой мелкой дороги на ту, что крупнее. Сегодня он будет пить, гулять, куролесить и искать себе приключений. И жахаться, жахаться, причиняя боль, и куражиться, а если кто подойдет с недобрыми намерениями, то получит нож в брюшину или в спину.

На нем одежда, снятая с человека, которого он убил в Пурпурном Городе. Голос, похожий на мой, спрашивает: «Что заставляет тебя просто хотеть смотреть, как умирает человек?» Этой своей сучке я отвечаю, что мир ни единого человека от такой потери не оскудеет, потому что этот человек тоже был подонком. Укради у вора, и боги рассмеются, убей убийцу, и боги возликуют – если вы верите в богов. От Следопыта я однажды услышала: он не сказать чтобы не верит в богов, а просто не верит в веру.

Вначале он прячется два года, потому что каждый божий день думает, что я приду. Я позволяю ему считать, что мертва, на что, собственно, и существует прошествие времени, и постепенно он смелеет. Такие, как он, всегда идут на поводу у своих побуждений, то есть ищут места, где не задают вопросов и не оставляют следов, где никто никого не приходит искать и где каждый ни во что не ставит тех, кто там живет. То есть Маси или Джуба, эти зловонные дыры Юга и Севера. У меня ушло два года, чтобы подобраться к нему вплотную, и совсем не потому, что он всегда в движении – следов он особо не заметал. А потому что я сама была готова, а он не первое имя в моем списке.

Правда такова: в первый раз я последовала за ним посмотреть, как он обустроился в этом мире. Он знал, что близится война, что в сознании многих она уже здесь, а тут и он, мастер военного дела с Юга; знаток боевых тактик, хотя и столетней давности. «Опыт-то опытом, а на поле что€ потом?» – поддевает его армеец, вербующий в Малакале людей. Я следую за ним прямо к окну, но не слышу, о чем разговор. Однако вижу, как Якву петушится, хлопает ладонью по их столу, вероятно, крича о своих боевых заслугах. О том, как в свое время он был тактиком великой армии, даром что на вид ему нет и двадцати.

Генерал вздыхает со скучливой гримасой – дескать, «такой молодой, а уже двинутый». Его помощник выглядит так, будто хочет сказать: «По крайней мере, наш Кваш Дара раззадорил к оружию всех, даже девок». Якву, по-прежнему в теле Венин, сколько сил ни прикладывал, мужчиной так и не сделался. Несмотря на старания: остриг себе волосы, растрепал их, терся губкой, чтобы отрастить себе бороду, да только весь покорябался; курил всякую вонь-траву, чтоб был грубее голос, но лишь стал звучать как евнух. Видела я и то, как он у себя в комнате плотно обтягивал грудь, чтобы не выдавалась, и только тогда ходил на состязания или блядки. Сколько раз он трахал шлюх пальцем и языком, чем вызывал у них смех, после чего свирепел и их избивал. Однажды, когда через город проезжала цирковая труппа из Кампары, он залез к ней в фургончик и выкрал один из деревянных клоунских херов. После этого он трахал им всех шлюх подряд, причиняя боль, но горе той, которая бы посмела над ним надсмехаться.

Итак, гляньте, как он вышагивает по этой улице, закрывая дневные дела ради ночной работы. Гуляка-охотник, идет себе и не знает, что охотник стал дичью. Правду сказать, он должен был сдохнуть еще полгода назад, и каждое оружие, которым я владею, было уже приставлено к его шее, лицу, спине, даже сердцу, но я отпускала его. Только с последней четверти луны я сознаю почему. Потому что то, чего я в самом деле желаю, это охота, а не убийство, по крайней мере пока. И потому что я уже знаю, что как только заберу его, мне останется только одно. А еще потому, что на мертвецов не охотятся. Якву идет по этой улице, потому что ищет что-то настолько секретное, что это тайна даже для него самого. Проходя по этой улице, он теряет мнимую развязность и идет так, как его вынуждает строение бедер и ног; в поисках человека, который пристанет с посулами потом заплатить, и он расплатится, только не деньгами. Я помню, как в первые дни, находясь в теле Венин, он мне говорил: «Не обольщайся, этот вопрос не про тебя, но меня занимает, как вы, женщины, можете раз за разом испытывать пики блаженства, чего не бывает у мужчин?» На что я ему отвечаю: «Для тебя это останется тайной, ну а для меня уверенностью: с тобой их не будет испытывать ни одна из женщин». Я знаю, при всей навязчивости это вызывало в нем отвращение, а также, как бы он этого ни искал и ни добивался, он возненавидит того, кто вознамерится ему это дать.

Он заходит в курильню, где не подают опиум. Чтобы привлечь внимание мужчины, женщине много не нужно, достаточно просто быть рядом. Я остаюсь за дверью и слушаю, как Якву говорит тому человеку, чтобы он подверг его любому наказанию, какое, по его мнению, можно назначить. Он издает всевозможные стоны, рыдания и вопли, словно рассчитывая, что люди за дверью его подслушивают. Вскоре после того, как мужчина со стоном спускает, он капризно кричит ему, чтобы тот убирался. Это часть, которая Якву люба больше всего: та, где он может сжечь свой стыд гневом, а также, где мужчина не преминет поставить эту наглую стерву на место. Якву никогда не наносит удара первым, потому что в этом нет необходимости. Кто-нибудь потом наведет порядок – он заплатит и за это.

А потом он хочет непременно кому-нибудь поведать, что он при всем этом испытывал, но кто из окружающих, услышав, не покрутит пальцем у виска? Разве что сочтут его девственницей или двинутым извращенцем. «Ты тот, кто украл ее тело», – хочется мне ему сказать. И ты, в свою очередь, хочешь донести, что она украла твое желание быть мужчиной. Ты не просто принял форму женщины, которую украл, но тебе это еще и начинает нравиться.

В каком-то смысле всё это чудовищно, но с чувством возмущения покончено. Потрясенность, ужас, даже отвращение – всё это миновало. Я говорю о том, что действительно чувствовала, или не чувствовала, но слышала. Голоса всех тех женщин в комнате, которые называли меня Лунной Ведьмой; которые теперь именуют Лунными Ведьмами себя. С этим пустота, которую я надеялась заполнить местью, действительно наполнилась до краев, просто мне потребовалось столько времени, чтобы это увидеть.

Это не означает, что я эту гребаную суку Якву не прикончила. В той же курильне я подхожу к нему и говорю:

– Венин, поговори со мной, когда я тоже увижу предков.

На эту встречу я, правда, вовсе не навязываюсь. Якву удивленно поворачивает голову, а мой ветер – не ветер – ее откручивает, пока не щелкает сломавшаяся шея.

Спустя несколько дней до самого Севера и даже до такого жалкого места, как Джуба, доходит новость, что кто-то убил сына Сестры Короля, а это значит, что у Лиссисоло был сын, хотя она и была монахиней. А поскольку Сестра Короля заключила союз с королем Юга, который теперь мертв, с целью сделать своего мальчика Квашем таким-то, то Следопыт, которого задержали, вполне может предстать перед судом за цареубийство. Кваш Дара, отложив поиски Аеси, во всеуслышание заявляет, что Север ни к каким убийствам не причастен, и если что, то ответственность за исчезновение его канцлера несет Юг. Я сплавляюсь вниз по реке, а через какое-то время отплываю в Нигики на пиратском судне, в обход речной блокады между Севером и Югом.

Оно щекочет мне нос и будит. Я отмахиваюсь, но оно появляется снова и опять щекочет мой нос, вынуждая чихнуть, что дико раздражает. Я откатываюсь, но оно влезает мне в ухо, становясь еще несносней.

– Да язви ж ты богов! – кричу я и отмахиваюсь. Снова щекотание.

– Не перестанешь – укушу, – сонно говорю я.

– Обещаешь? – спрашивает он лукаво.

Этот лев меня уже оседлал; могучие лапы похожи на два столпа, хвост дыбится между ними, а он приятно-шершавым языком пошаливает с моими грудями, наготове сделать своим могучим жезлом то, к чему изготовился.

– Люди предупреждали меня о вас, гривастых, и о вашем ненасытном голоде, да я не слушала, – говорю я, на что он самодовольно ухмыляется.

– Возражений не слышу, – мурчит он, и при этом трется своей головищей с массивной золотой гривой, округлыми ушами и жесткими бакенбардами о мою левую щеку, а затем о правую.

– Мой первый день в легионе Буйвола, – говорит он. – Скоро ухожу.

– Уходишь? Еще чего, – говорю я в темную пустую комнату.

Когда я напросилась в эту тюрьму, охранники не знали, что делать. Я им сказала, что если они ищут сведущих людей в деле о смерти принца, то им следует поговорить со мной. Хоть я его и не убивала, но была там, когда кто-то это сделал. А потом ты обыскиваешь меня и находишь список, в котором значится имя мальчика. Затем ты меня здесь запираешь; хотя почему бы и нет? Идти мне больше некуда по крайней мере лет восемь или двадцать, если отсчитывать, когда тот полубог снова войдет в возраст. Я пережила всех, кого можно знать, и если оставить эту историю одному ему, то единственное, что вы будете знать, это россказни Следопыта, а этот глупый распутный дурак даже и не знает, что эта история не просто больше, чем он, но и на сто семьдесят семь лет старше. Потому что, несмотря на всю его любовь и все его утраты, этот человек с носом – всего лишь мальчик. Хотите правду? Это женская работа.

Так что давайте всё сделаем по-быстрому.

От автора

Возможно, его назовут годом чумы. В 2021 году я бежал от пагубной болезни из города в сельскую тишь, словно дело было в каком-нибудь чумном 1665-м. Это значит, что данный роман я начал вдали от дома, за обеденным столом Эбби Боггс и Майло Тиссена, которые открыли только что купленный ими пансионат для гостей, что в итоге пробыли там более полугода. Благодарность, которую я к ним испытываю, не поддается описанию, но всё же вот слова, произнесенные от всего сердца: «Спасибо вам».

Как всегда, за поддержку, помощь, щедрость, бесплатное питание и безграничную веру моя сердечная благодарность: Эллен Левин, Джейку Морриси, Джеффу Беннету, Клэр Макгиннис, Джинн Диллинг Мартин, Джеффри Клоске, Саймону Проссеру, Джеки Шост; всем сотрудникам «Риверхед Букс»; факультету английского языка Макалестер-колледж; Ингрид Райли, Ано Окере, Лайзе Лукас, Стивену Барклаю; Пабло Камачо – за очередную потрясающую обложку; Нилу Гейману; «Джеймс Меррил Хаус» – за чудесное гостеприимство; Николасу Боггсу – за искреннее доверие, глубокое понимание и еще более глубокую любовь.

Моей маме разрешаю прочесть эту книгу целиком.