Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Гуссерль такое толкование категорически не приемлет. Почему? Ведь представляемый предмет и предмет подлинный (wahre) для него – это нечто взаимосвязанное, если не идентично то же самое. А когда интенциональный предмет характеризуют расплывчато (как некую тень, schattenhaft), тогда все более и более отделяют его от предмета подлинного. Если он – предмет в представлении, то он больше не идентичен с предметом вне его (Ebenda. S. 334). Но в чем же именно состоят здесь и различия, и специфика? В полной мере ответов на такие вопросы ранний Гуссерль ещё не знает. Однако характерно, что сами вопросы… уже напрашиваются.

В конце разбираемого § 11 Гуссерль пытается объяснить, насколько трудна для понимания (именно в то время) проблема интенционального предмета, почему в её истолковании накопилось много «путаницы» (Verwirrungen), неверных, с его точки зрения, «способов выражения» (Ebenda). Это опасение обосновано, потому что и сам Гуссерль, по моему мнению, не преуспел – именно в здесь разбираемых разделах ранних манускриптов – в доказательстве того, что перевод исследовательских стрелок в сторону понятия, теории интенциональности действительно поможет распутать накопившиеся проблемно-теоретические затруднения (им неплохо зарисованные).

* * *

§ 12 анализируемого манускрипта называется «Обобщение результатов».

Итак, к каким результатам, согласно обобщению самого Гуссерля, привел его тогдашний (1894 года) анализ «интенциональных предметов» – ещё раз напомню, темы, профильной для всей зрелой феноменологии Гуссерля, но, как мы теперь убедились, так или иначе введенной уже у раннего Гуссерля?

Прежде всего, сам Гуссерль вполне точно и объективно определил сравнительно узкую проблемную рамку своих предложенных в Манускрипте объяснений. «Мы отнесли различие истинных и интенциональных предметов, – писал Гуссерль, – исключительно к объективному содержанию представлений» (Ebenda. S. 333). Он также подчеркнул, что при этом не вдавался, в сущности, в те вопросы, которые как будто включил в проблематику «психологических мотивов и вообще психологических особенностей представлений» (Ebenda). В самом деле, анализ здесь – не психологический, а (уже) интенциональный, т. е. принципиально иной по своей сути.

Как было ранее установлено Гуссерлем, предшествовавшее рассмотрение в Манускрипте было, во-первых, связано с относительно узкой темой предметности (именно) представлений, а в ней – проблемно – с потребностями и трудностями дифференциации оттенков рассуждения об интенциональных предметах, во-вторых же и с разделением представления предметов на предметы в «собственном» и «несобственном» смыслах.

В заключение § 12 Гуссерль призывает задуматься над теми колебаниями (Aqivokation, экивоками), которые имели место в случаях употребления особого выражения – а оно в самом деле было весьма употребительным в литературе как раз в случаях рассуждений об интенциональности: «представление относится к предмету», или «представление представляет некоторый (einen) предмет».

Сначала нам приходит на ум субъективное представление: ему-то и приписывается отношение к предмету. Но ведь когда мы выносим суждение, уже в философских рамках некоего рассуждения – когда мы говорим: представление о льве представляет льва, то «функционирует не субъективное, а “объективное” представление как носитель отношения, и это также гармонирует с оправданным, в определенной мере, высказыванием (Rede): отношение к предмету будет в случае каждого (субъективного) представления опосредовано его «содержанием», т. е. значением» (Ebenda. S. 338).

Вскоре после этого пассажа сохранившийся текст анализируемого манускрипта 1894 года, как сообщают издатели, неожиданно обрывается…

В моей многолетней работе над феноменологией получилось так, что подробное исследование (в данной книге) темы «Ранний Гуссерль» было осуществлено десятилетием позже, чем в целом ряде своих публикаций (особенно посвященных «Логическим исследованиям» и «Идеям I») я попыталась детально, самостоятельно-критически раскрыть и проблемное содержание, значение, и отдельные стороны гуссерлевской зрелой теории интенциональности. Итак, к разработкам раннего Гуссерля я обратилась, уже изучив более поздние и зрелые результаты.

И тогда движение Гуссерля от ранних разработок проблемы интенциональности к более поздним богатым теоретическим результатам предстало передо мной и во всем внутреннем драматизме, и в целостной проблемной содержательности. Обобщенно представлю здесь некоторые особенности и составляющие этого непростого процесса, которые лучше всего высвечиваются именно через тщательное содержательное изучение исследовательского рывка, осуществленного Гуссерлем во второй половине 90-х годов XIX века.

1. Драматизм этого движения состоял, с одной стороны, в таком зафиксированном ранее обстоятельстве: тема интенциональности уже была четко и определенно включена в орбиту анализа самим Гуссерлем (вслед за Брентано с хорошим артикулированием Гуссерлем и заимствований из концепций Брентано, и содержательных с ними размежеваний[212]212
  См. в моей книге об «Идеях I» подытожение линий и примыкания к Брентано, и размежеваний с ним уже во II томе «Логических исследований» – Н. В. Мотрошилова, op. cit. С. 448–451.


[Закрыть]). Однако в конце XIX века исследование на эти темы целые годы как бы пробуксовывало и сводилось скорее к продолжению работы над популярной тогда темой «предметностей» сознания и к обсуждению, пусть и вполне здравому, по-гуссерлевски детальному и дотошному, затруднений и парадоксов, возникавших на пути начального исследования.

2. Причина, по моему мнению, состояла в том, что собственно интенциональная сторона в потенции детального анализа сознания не была во всей тогдашней литературе вопроса раскрыта и осознана – из-за того, прежде всего, что отсутствовали соразмерные самой особой задаче теория и методология исследования.

3. Предполагаю, что главная общая причина такого отсутствия состояла в исходной статичности и прежней, и тогдашней философской исследовательской работы с такой специфической «сферой-объектом», как человеческое сознание. Говоря очень кратко, моделью этой работы было соотнесение как бы застывшего единичного результата, т. е. какого-либо предметного образа в сознании – с тоже статично взятыми предметами (вещами) вне сознания. И отнюдь не случайно именно к концу XIX века на новой стадии развернулись поиски в этой области, дебаты о том, соответствуют или нет «образы» предметов в сознании их предметным предметным прообразам.

Почему именно интенциональная идея, вместе с тем, могла способствовать и отчасти способствовала преобразованию этой закрепившейся статичной модели? Суть в том, что «предметные» устремления сознания – это могло бы быть элементарной исходной констатацией – никогда не начинаются и не заканчиваются каким-либо моментом, искусственно выхваченным для изучения в любой гносеологической или логической концепции. И вот именно идея интенциональности взывала к учету этих вполне реальных динамических, диалектических измерений проблемы – например, непрерывной и многосторонней динамики исследуемых процессов осознания самого сознания.

Поэтому в самом исследовательском процессе были объективно затребованы динамические (в том числе – в тенденции – историко-динамические) модели. Исключительно важным для философов, работавших на рубеже XIX и XX столетий, было уже то теоретико-методологическое соображение, что интенциональные модели – предположительно – могли бы, по крайней мере в тенденции, в наибольшей мере соответствовать реальным динамическим и многообразным процессам, сторонам жизнедеятельности человека, наделенного сознанием.

Ведь с первых сколько-нибудь самостоятельных шагов индивидов в окружающем их природном и социальном мире реально, действительно начинается, в сущности, безостановочное (конечно, прежде всего у людей с неповрежденным сознанием, но по-своему и у тех, чье «сознание» чем-то «болеет») движение к освоению как людьми в целом, так и отдельными индивидами предметного мира, а также изучение в особых сферах познания самого сознания. Значит, интенциональная метафора безостановочного «потока сознания» и именно идея постоянной динамичной и никогда не исчезающей «направленности» сознания на «предмет» (а тем самым на окружающий природно-предметный мир, как и на особое «предметное» поле самого сознания) гораздо больше отвечала реальной практике человека и человечества, чем на некоторое время закрепившаяся в гносеологии, да и вообще в философии статичная модель. Метафора же интенционального процесса – когда сознание рассмотрено как направленное на предмет, когда оно динамично, процессуально полагает (meint, мнит, имеет в виду) предметы – тоже в большей мере отвечает всегда безостановочному движению в освоении каждым индивидом предметного мира. «Теория отражения» и вовсе противоречила всей совокупной реальной познавательной практике, ибо в случае, если бы она была верна, каждому «следующему» индивиду и следующим поколениям людей не надо было бы биться, по сути, над теми же (и новыми) познавательными трудностями. Ведь и самые простые «предметы» окружающего нас мира мы «познаем», «осваиваем» поэтапно – и так, что эта наша «работа» заканчивается вместе с нашей же жизнью.

Авторы и сторонники идей, концепций интенциональности совершенно правы: интенциональный процесс как непрерывная направленность на предметы и предметное не останавливается не только при жизни каждого человека, но также и в исторической динамике человеческого рода. Ведь освоение людьми мира и самих себя (включая деятельность в социально-историческом мире с её особыми «предметностями» и интенциями сознания) для каждого человека принудительно начинается «с самого начала», но непременно предполагает освоение спрессованного опыта (обогащенного, кстати, новыми приемами и средствами, инструментами и специального обучения и т. д.) как общечеловеческого, с определенного исторического момента – цивилизационного опыта.

Пропоненты интенционального подхода были по сути правы и тогда, когда изобретали целый ряд других именно интенциональных понятий и метафор. Например, они оправданно приковывали внимание к богатейшему многообразию, но также и некоторой определенности каждого особого вида «предметов», названных «интенциональными», к их неисчислимым симбиозам, пересечениям.

Но у Гуссерля (уже с раннего периода принявшего, как мы видели, саму идею «интенциональных предметов», а также более конкретный тезис о постоянной направленности сознания на «предметы» во всем нескончаемом их многообразии) настоящий прорыв в исследовании интенциональности мог произойти не раньше, чем им были открыты и усовершенствованы специальные методы многомерного анализа сознания, а именно методы феноменологические. Возвращаясь к богатому опыту освоения интенциональной проблематики у Гуссерля, восстанавливая в памяти содержание и отличия уже именно феноменологических путей и структур анализа сознания, я отчетливо осознала, что по сути в каждом методологическом шаге, в каждой разработанной структуре они одновременно представляют собой расшифровку именно интенциональных идей. И получается – и в итоге, но и в постоянно живой тенденции – полностью взаимосвязанное исследование – как феноменологическое, так и одновременно интенциональное – структур, процедур, данностей сознания, его деятельности.

Что здесь конкретно имеется в виду? Феноменология Гуссерля в сколько-нибудь развитом виде подразумевает (если говорить кратко) массив разработок, расшифровывающих – в их взаимосвязи и взаимодействии – сущностные и вместе с тем работающие структуры, процессы, процедуры сознания, анализирующие именно динамику сознания в его работе с окружающим миром как единым миром природы и человеческого взаимодействия. Исследования зрелой феноменологии это – в конкретном виде – как раз и есть многостороннее рассмотрение ноэматических (предметных) и ноэтических (актовых) структур сознания в их единстве – с прибавлением полюса «чистого Я», а также временны́х свойств, сторон сознания (Zeitlichkeit). И вместе с тем, перед нами – богатая оттенками внутренняя реализация императивов интенциональности – с центральной идеей постоянной направленности сознания на поистине универсальное и непрестанное освоение предметного богатства мира и самого сознания.

Иными словами, оформляющееся (уже в «Логических исследованиях») и затем, уточняемое, обогащаемое феноменологическое учение и постоянно дополняемая теория интенциональности Гуссерля – это две стороны одной медали.

Рассмотренная же тематика раннего гуссерлианства с исторической стороны своеобразно подтверждает сказанное. Как именно? Сама общая идея интенциональности исторически существовала; она уже была четко подхвачена Гуссерлем в конце XIX века; но его развитая концепция интенциональности появилась не раньше, чем более или менее глубоко осмысленные феноменологические методы и концепции в целом позволили развернуть единый ноэтическо-ноэматическо-эгологический анализ сознания. (Конечно, на отдельных исторических стадиях и в феноменологию в целом, и в её теории интенциональности, в частности, включались новые и новые разработки, обогащающие и одну, и другую проблемные области.)

Б. Ранг с полным правом обращает внимание – с целью раскрыть до поры до времени, т. е. до более поздних работ Э. Гуссерля, на нераскрытые внутренние потенции его теории интенциональности. Он обобщает их через гуссерлевское понятие «Assumption» (в смысле предполагаемых «предпосылок», «гипотез» – вместо «незыблемых истин»). А уже в его более развернутых толкованиях Ранг обнаруживает «критико-онтологические следствия (die ontologiekritische Folgerungen)» более поздней, зрелой гуссерлевской теории интенциональности. Поясняется же это трудное для понимания, но в высшей степени значимое, по Гуссерлю, «инструктивное» (instruktiv) понятие через ссылки одновременно на… мифологию и математику! Обе сферы здесь как бы объединены через их способность отделить, как небо от земли, скажем, «мир математики» «от нашей повседневной жизни», а «способы бытия математических предметов (понять как) принципиальной иные, чем у вещей жизненного мира» (Ebenda. S. XL, XLI). В тенденции интенциональный способ рассуждения Гуссерля (чем позже, тем основательней) становится иным.

Гуссерль акцентирует в данном случае действительный, но трудно объяснимый факт: «миры», сферы существования (Existenzgebiete) мифов, поэзии, мир геометрии и «действительный мир» – такие «миры», которые, конечно же, не одинаково обосновываются в своем праве (gleichberechtigte) миры. Однако каждый из них есть особая проблема и для обычного сознания, и для научного, в том числе философского объяснения. И пусть мы скажем «есть-де только одна истина, которую мы считаем безусловной…» (Ebenda. S. XLI). Однако в духе более позднего Гуссерля, полагает Ранг, были бы более верными, причем из практических соображений, не слова «однозначные экзистенциальные суждения» (Existentialaussagen), но логически правильное выражение «гипотетические суждения» (Ebenda. S. XLI). Отчасти это происходит потому, что поздний Гуссерль и в теории интенциональности принимает во внимание исторические (тоже ведь практические) факторы – например, учитывает, что «истины», в науке объявляемые «вечными», «незыблемыми», в ходе развития наук подвергаются существенным корректировкам. (Кстати, было бы принципиально неверным на этом основании приписывать Гуссерлю некий антисциентизм, ибо он – что доказуемо и доказано – твердо придерживался, и в ранний, и в поздний периоды – принципов научности, в том числе применительно к философии.)

Интересна ещё одна линия рассуждений Гуссерля, которая относится именно к математике и о которой он говорит, что она принадлежала бы к заостренной форме «несобственного мышления (des uneigentlichen Denkens)»: «Здесь мы больше не говорим, будто дедуцируемые истины, существования (Existenzen), отношения… были бы абсолютно значимыми»… Тем самым предполагается возможным, что “мир математики” возможно вывести из нашего повседневного мира…и при учете, что способ бытия (Seinsweise) математических вещей иной, нежели Lebenswelt, жизненный мир» (Ebenda. S. XL, XLI).

Гуссерль в связи с такими соображениями – указывает на «ассумптивный горизонт» (assumtive Horisonte), вместе с тем одновременно акцентируя уже известные нам соображения о том, что эти «миры» не равнообоснованы в своих правах. И всё-таки основной мотив, именно в духе поздней теории интенциональности – та идея, что люди вынуждены говорить и о мифах, гипотезах, даже фикциях так, как если бы эти их суждения были «безусловными» (unbedingte) (Ebenda. S. XLI).

Снова хочу подчеркнуть: гуссерлевская теория интенциональности – это концепция, максимально близкая к жизненной, исторической реальности, к повседневной жизнедеятельности индивидов, поколений, социальных групп, народов, их объединений. И «интенциональность» целенаправленно осваивается в жизнедеятельности людей, как бы философски-мудрено это ни звучало. Например, каждую минуту и в каждую эпоху людям приходится самостоятельно усваивать, опираясь на прежний опыт, и свой, и целых поколений, что именно значит воспринимать, представлять, вспоминать,[213]213
  Например, проблемы воспоминания (памяти в целом), которые каждый из нас именно переживает, многообразны. Они также варьируются в особых профессиональных рамках. Гуссерль часто приводит конкретные примеры. «Я» вспоминаю когда-то и где-то услышанную мелодию (аналогичные примеры: я вспоминаю, где и когда довелось увидеть того или иного человека – или пытаюсь вспомнить, куда подевалась нужная вещь; или воскрешаю в памяти какое-то, для каждой профессии варьирующееся специальное содержание и т. п.). Перед феноменологом здесь простирается поистине необозримое поле – и оно жизненно важно! – изучения особой ноэзы (акты памяти), причем в отнесении к ноэтическим аспектам (разнообразие «предметов» воспоминания).


[Закрыть] воображать и т. п., причем делать это разнообразно и специально применительно к разным предметам, их типам, содержанию – в обязательной спецификации различных типов предметных конфигураций данных тех или иных процессов. Люди неизменно, повседневно делают все это и как вполне конкретные человеческие существа, и как представители определенных профессионально специализированных групп, причем всегда конкретно-вариативно (в зависимости от их жизни, места обитания, их окружения в узком и широком смысле и т. п.). Иными словами, как будто сугубо интеллектуальные феноменолого-интенциональные категории, а также выделение теоретиками особых сфер анализа, их пересечений (различение интенциональных «предметов», ноэзиза и ноэмы и т. д.), – всё это выражает, если присмотреться ближе, очень близкие каждому человеку реалии его повседневных действий и, главное, всю динамику, многообразие сторон процесса, в том числе с замечаемыми каждым человеком повседневными трудностями.

Сопоставление рассмотренных ранних разработок Гуссерля с «итогом» – с его высокосодержательной, до сих пор вряд ли имеющей прецеденты развитой теорией интенциональности – особая задача, которую, конечно же, невозможно выполнить в этом очень кратком заключении. В других условиях было бы достаточно сделать краткие отсылки как к литературе вопроса, так и к ранее уже осуществленным мною разработкам. Но поскольку я по опыту знаю, с каким трудом продвигаются в нашей стране даже к людям, считающим себя «гуссерлеведами», научные разработки, связанные со скрупулезной содержательной расшифровкой центральных и неимоверно сложных тем, понятий, проблем феноменологии – в их именно авторских, (прежде всего гуссерлевских) версиях, то снова (предельно кратко) повторю, какие именно линии и этапы разработки Гуссерлем теории интенциональности нашли отражение в моих прежних разработках (очень подобных, с обстоятельным текстологическим разбором уже зрелых, феноменологических гуссерлевских текстов и публикаций).

Суммирую основные содержательные оттенки значения и понятия «интенциональности», и «интенционального» анализа в произведениях Гуссерля уже зрелого, феноменологического периода.[214]214
  Буду опираться на свои прежние работы, преимущественно на книгу ««Идеи I» Эдмунда Гуссерля как введение в феноменологию». М., 2003 – в дальнейшем с указанием страниц по этому изданию и со ссылками на оригинальное издание «Идей I» Гуссерля в III томе Гуссерлианы.


[Закрыть]

1. Интенциональность характеризует «сознание в точном смысле»; она трактуется как «сквозная тема, относящаяся к феноменологическим структурам» (E. Husserl. Ideen I. S. 204) (см. в моей книге 2003 г. – с подробным разбором § 84 «Идей I» – с. 310 и далее).

Здесь тщательно рассмотрены такие подтемы данной широкой темы: вопрос о смысле терминов – «интенциональное переживания» (Erlebnisse), «гилетический» (гиле), т. е. «материальные» (от Stoffe, «материи») данные и переживания.

2. Значение включения и тщательной разработки «ноэтического» и «ноэматического» моментов для характеристики двух главных сторон переживаний – связанных с прояснением соответственно актовых и собственно предметных сторон сознания, а также срезов феноменологического анализа сознания.

«Феноменологические размышления и анализы, – пишет Гуссерль, – направленные специально на материальное (stoffliche) могут быть названы гилетически-феноменологическими, а направленные на ноэтические моменты – как ноэтически-феноменологические» (Ideen I. S. 212).

3. Интенциональный анализ включен – в качестве принципиально важного аспекта – в целостность характеристик теории (модели) чистого сознания Гуссерля – конкретнее, в число методологических характеристик феноменологии – см. пункт 6: методы интенционального анализа (на трех полюсах): а) анализ актовых, т. е. ноэтических аспектов интенционального сознания; б) анализ предметных, т. е. ноэматических стриктур сознания; в) анализ чистого Я как «полюса» интенциональности (в моей книге – с. 331).

4. Конкретные (тончайшие) характеристики и различения зрелой гуссерлевской теории интенциональности вводят в особый причудливый мир, по отношению к которому речь идёт о собственно гуссерлевских различениях и их объединениях в целостности (отнесенных уже не к «реальному», (real) в сознании – не к самому по себе потоку сознания, а к сфере «reel», т. е. к уже отделенному (от сферы «real, т. е. специально охарактеризованным «единичностям» теоретически выделенного «интенционального сознания» – см. в моей книге с. 377–379[215]215
  Там же, на стр. 387–388 имеются схемы, поясняющие, как Гуссерль конкретно, уже начиная с «Логических исследований», осуществляет интенциональный феноменологический анализ ноэтико-ноэматического коррелятивного отношения (показано на примере восприятия).


[Закрыть] и далее).

5. Исследованию интенционального анализа, как он уже осуществляется в «Логических исследованиях» (например, в специально посвященном этой теме V Исследовании II тома Л.и.) в моей книге посвящены специальные разделы (с. 444 и далее – также с соответствующими полезными, как я думаю, схемами и с пояснениями к частной, но важной теме использования и преобразования брентановских традиций концепции интенциональности).

6. В § «Преобразования интенционального анализа в “Идеях I”» (с. 469 и далее) я пыталась, опираясь на лучшие образцы тогдашней мировой феноменологической литературы вопроса, обобщить то новое, это Гуссерль именно в этом своем произведении 1913 года внес в разработку феноменологической теории интенциональности (например, в разделении на «актуальные» и «потенциальные» переживания (с.с. 472–473–474).

* * *

В заключение хочу отметить: в тексте (и в Библиографии) моей книги об «Идеях I» разобран или упомянут целый ряд работ феноменологов XX века, которые частично посвящены теории интенциональности Гуссерля или его учеников, последователей. К сожалению, подобные исследования очень редко осуществлялись отечественными гуссерлеведами. Но тем более надо упомянуть две прекрасные российские работы, а именно:

– П. П. Гайденко. Проблема интенциональности у Гуссерля и экзистенциалистская концепция трансцендентности // Современный экзистенциализм. М., 1966. С. 77–107 (Обратите внимание на то, как рано написана эта высококлассная работа).

– В. В. Калиниченко. К метакритике понятия интенциональности у Эд. Гуссерля // Логос. 1997. № 10. С. 65–80.

Что касается зарубежных исследований, хочу поделиться своим мнением о том, что и по прошествии почти 35 лет среди самых фундаментальных гуссерлеведческих исследований проблематики интенциональности у Гуссерля лучшей была и остается следующая книга двух американских философов: D. W. Smith и R. McIntyre. Husserl and Intentionality. A Study of Mind, Meaning and Language. Dortrecht: Holland / Boston: USA, London: England, 1982.

Успех книги отнюдь не случаен: американские авторы осуществляли свои исследования в Стенфордском университете под руководством таких знатоков и исследователей феноменологии, как Дагфинн Фёллесдал (его работы, полученные от самого автора, я разбирала в своей книге об «Идеях I») и всемирно известный логик Яаакко Хинтикка. Во время диссертационной работы авторов в Стэнфорде и после неё, во время создания книги при Стенфордском университете постоянно действовали различные семинары по феноменологии, а также «Летний институт изучения феноменологии и экзистенциализма». Имели место интенсивные коллективные обсуждения в высокоспециализированной интернациональной среде исследователей феноменологии, где наряду с авторами книги и их научными руководителями повседневно участвовали такие известные исследователи, как Hubert Dreygus, M. Sukale и др. (их работы я разбирала в своей книге 2003 года).

Но когда в этом фундаментальном специализированном исследовании проблематики интенциональности заходила речь о ранних гуссерлевских интенциональных идеях интенциональности, то говорилось лишь о «Логических исследованиях» – разве что с беглым упоминанием о полемике Гуссерля с Твардовским и с парой слов о «Философии арифметики» (да и то лишь в связи с разгромной рецензией Фреге на эту гуссерлевскую работу), а также с упоминанием о влиянии Больцано на раннего Гуссерля. О работах Гуссерля второй половины 90-х годов XIX века нет и упоминания, ибо XXI и XXII томом «Гуссерлианы», содержащим эти сочинения (в том числе манускрипт «Интенциональные предметы»), пока лишь предстояло выйти из печати.

Ценным качеством обсуждаемой работы Д. Смита и Р. Макинтайра считаю то, что их логическая ориентация и их принадлежность к логической школе Я. Хинтикки, к счастью, не привела авторов (что подчас случалось с целым рядом логиков) к тому, чтобы в противостоянии «Фреге–Гуссерль» однозначно занять антигуссерлевскую позицию. Напротив, они сделали своим жизненным делом доскональное исследование именно гуссерлевской теории интенциональности, в связи с которой нашлось место и изучению подходов Фреге (см. p.p. 61 и далее).

Я особо рекомендую книгу Смита и МакИнтайра тем читателям, которые интересуются тонким анализом соотношения теории интенциональности Гуссерля с такими мало изученными гуссерлевскими феноменологическими темами и понятиями, как «горизонт» (p.p. 227–265) или семантика «возможных миров» (possible worlds semantics – p.p. 308–353).[216]216
  Читателям, интересующимся другими зарубежными исследованиями проблем интенциональности у Гуссерля, могу порекомендовать просмотреть большой именной указатель на слово «интенциональность» в моей книге об «Идеях I» Гуссерля; в тексте книги нередко имеются и другие ссылки на литературу вопроса.


[Закрыть]