Текст книги "Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901)"

Заключение I
Амбивалентность авторских самооценок и долгий негативизм исследователей в отношении «Философии арифметики»

Главные цели этого Заключения в том, чтобы решить, как сегодня, к концу 10-х годов XXI века справедливее всего определиться в отношении к двум рядам несомненных гуссерлеведческих фактов. Первый ряд связан с тем, что сам поздний Гуссерль оценивал свое раннее произведение амбивалентно – то уничижительно, предлагая как бы вычесть его из своего в целом великого, по более или менее общему мнению современников и потомков, творческого наследия, то всё же встраивая его в преемственную цепочку достижений феноменологии пусть не в качестве крупного, но необходимого и в-себе значимого начального звена. Второй ряд фактов, заслуживающих рассмотрения, – это долгое, в целом пренебрежительное отношение, если не полное замалчивание и гуссерлианцами, и историками философской (даже феноменологической), тем более математической мысли значимости I тома ФА. (Подготовительные материалы ко второму, так и не опубликованному тому гуссерлевского труда стали известны, как уже упоминалось, относительно недавно в историческом смысле.)

Правда, относительно истории такого замалчивания требуются уточнения. Как упоминалось, положение серьёзно изменилось к концу XX века и в нашем столетии, когда появились работы нового типа – также и в связи с публикацией в «Гуссерлиане» ранее неизвестных широкому кругу специалистов достаточно солидного массива рукописей, текстов Гуссерля последних десятилетий XIX столетия.

В ряде новых западных исследований произошел заметный сдвиг – с точки зрения, прежде всего, более пристального внимания специалистов-гуссерлеведов и к периоду «Философии арифметики», и к самому этому сочинению, и вообще к научной деятельности Гуссерля в годы создания, публикации этого труда, а также вскоре после его выхода в свет – во всяком случае, ещё до написания «Логических исследований».

Я не случайно подчеркнула разрядкой, что сказанное о существенных сдвигах последних десятилетий касается работ западных феноменологов. Ибо в России, где к настоящему времени имеются вообще-то добротные исследования феноменологии, прежде всего гуссерлевской, но также и её ответвлений в разных странах, включая Россию, «Философия арифметики» так и остаётся terra incognita.

В целом же и с учетом происшедших сдвигов требуют нового уточнения две очерченные в начале этого Заключения проблемы – амбивалентности авторских самооценок и долгого периода негативистского отношения к ФА, да и в целом к раннему Гуссерлю.

Вообще-то истории философии известен подобный феномен, поскольку он имеет место и применительно к другим выдающимся философам. Ведь и до «молодого Гегеля» (он, как и Гуссерль, во время своей ранней философской работы не был юным) у историков философии руки дошли очень нескоро. «Открытие» отдельными историками философии ранних гегелевских сочинений, например, Иенского периода, произошло больше чем через столетие после их написания! При этом историки философии XX века оправданно предполагали, что они и не могут быть столь же отработанными, как зрелые произведения. И все же они стали искать в первых произведениях и находили в них гегелевские прозрения, красивые идеи, которых логично ожидать и в молодости от великих философов.

В случае Гегеля, например, были большие исторические сюрпризы. Так, ныне знаменитую, достаточно глубоко разобранную «Феноменологию духа», теперь признанную одним из лучших, хотя и очень трудных для понимания сочинений Гегеля, в этом качестве открыли только в XX столетии! Кстати, Гегель в период напечатания своей «Феноменологии духа», да и после этого, вплоть до конца жизни более чем прохладно относился к своему первому крупному труду, несомненно, под влиянием равнодушия к нему со стороны тогдашнего философского сообщества – равнодушия и пренебрежения, которые, как теперь ясно, были незаслуженными и несправедливыми.

Присмотримся к тому, что происходило в XIX веке и происходит в наши дни с забвением, а потом с «открытием» ранних произведений Гуссерля. В этой работе уже обнаружилось немало трудностей, препятствий. Ведь нужно по-новому исследовать движение вчерашнего математика к философии, к рождению первой солидной книги.

Гуссерль с самого начала решился поднять тяжелую теоретическую ношу и не всегда с нею справлялся. Вот и исследователям нужно быть в курсе синтеза, осуществляемого этим высоко талантливым ученым уже в ранние годы творчества. (Исследователи, кстати, нередко раздражались и раздражаются – зачем это математик, которого в его науке ожидало яркое будущее, о чем говорил его учитель, выдающийся ученый Вейерштрасс, вдруг пошел по какой-то иной дороге…)

Итак, трудностей и препятствий на пути к более объективным, взвешенным оценкам ФА было хоть отбавляй. Из-за них возникли и остаются живучими сегодня уже застарелые предрассудки, передававшиеся, как плохая эстафета, от одного автора к другому. Можно говорить о долгом отсутствии поля проверки тех или иных небрежных оценок, суждений о ФА, а правильнее сказать, осуждений, превратившихся в своего рода клише.

Некоторые из них в наше время уже откорректированы в специальной литературе, которая, впрочем, остается неосвоенной многими исследователями феноменологии.

Далее буду опираться на некоторые идеи изученных мною лучших из работ последних десятилетий,[217]217
  За редкую для российского ученого возможность систематически ознакомиться с наиболее представительными, серьезными из них во время командировок в Галле снова благодарю немецких коллег из Университета Галле-Виттенберг, упомянутых в Предисловии к этой книге. Отмечу также: использование и оценки (относительно) новой литературы имеет место как в основном тексте моей книги, так и – в особо важных случаях – в специальных Приложениях.


[Закрыть] развивая также некоторые свои идеи и гипотезы. Попытаюсь предложить (и в этом, и в последующих Заключениях) такие ответы на вопросы, в общей форме очерченные ранее, которые считаю более точными и современными.

* * *

Прежде всего будут сделаны фактически-исторические разъяснения и уточнения к пониманию того, как именно сам Гуссерль оценивал ФА. Очень важно внимательно принять в расчет, что, когда и по какому поводу сам Гуссерль писал о ФА.

Как правило, в интерпретациях, авторы которых обесценивают или попросту перечёркивают значение ФА, прежде всего содержатся ссылки на следующую авторскую самооценку, которая в отрывке из дневника Гуссерля выглядит следующим образом: «Я много читал из “Философии арифметики”. Сколь незрелым, сколь наивным и почти детским (kindlich) предстает передо мной это сочинение. Собственно я уже вышел за его пределы, когда публиковал его. Оно – в его существе – родом из 86/87 годов. Я был новичком, без настоящего знания философских проблем, без подлинного тренинга (Übung) философской способности. И в то время как я трудился над набросками к логике математического мышления и в особенности математического исчисления (Kalküls) (т. е. “анализа”. – Н. М.), меня мучили неизъяснимо чуждые миры: мир чисто логического и мир актов сознания – как я сказал бы сегодня, мир феноменологического и психологического. Я не знал, как объединить их в одно, и однако они должны были иметь отношение друг к другу и образовывать внутреннее единство. Так я ломал себе голову, с одной стороны, над [вопросом] о сущности представлений и суждений, о теории отношений (Relationstheorie) и т. п., а с другой стороны, о прояснении связей математико-логических формальных образований (Formalitäten)».[218]218
  Husserl E. Personliche Auszeichnungen / Philosophy and phenomenological Research, vol. XVI, 1956. S. 294 (курсив мой. – Н. М.).


[Закрыть]

Попытаемся тщательнее разобраться, о чем, собственно, пишет Гуссерль в этой дневниковой заметке. Она выражает авторское недовольство ранней книгой, а можно сказать и чувство отторжения от нее уже зрелого философского «мастера» (Meister – так ученики Гуссерля называли своего учителя). Такие чувства и оценки – от раздражения до полного отчуждения – более чем характерны для многих выдающихся, тем более великих (великим стал и Э. Гуссерль) философов, когда и если они перечитывали книги своей философской молодости. Гуссерль, быть может, в ещё большей мере, чем другие философские умы, был подвержен подобным взрывам авторского раздражения. Он был особенно склонен хотя бы на время испытывать отчуждение от написанного, опубликованного и сказанного ранее. И в дальнейшем своем развитии не раз чуть ли не отвергал свои сочинения – причем даже и те, которые высококомпетентные современники достаточно быстро причисляли к выдающимся книгам своего времени. Как отмечалось, поначалу примерно таким было отношение автора к «Логическим исследованиям», которые выдающийся мыслитель Бертран Рассел считал «одной из лучших книг XX века».

Тут было две главные причины: первая – самокритичность, требовательность к себе, ответственность, честность, которые всю жизнь отличали Гуссерля как мыслителя, вторая – исключительно быстрое развитие, продвижение вперёд его исследовательского ума. Недаром в вышеприведенной заметке есть признание: книга ещё только печаталась, а он, автор, уже вышел за пределы ФА…

Но ведь наряду с этой самокритичной самооценкой ФА в вышеприведенных словах Гуссерля содержится важнейшая для нас авторская констатация: когда он создавал свой первый труд, его уже «мучили неизъяснимо чуждые миры», включая никому еще не ведомый «феноменологический мир»! Это признание дорого́го стоит. Оно говорит о многом, в частности, о кардинальном факте, здесь зафиксированном самим автором – о том, что в период создания ФА Гуссерля в его творческом сознании уже присутствовал также мир «феноменологического»! Это совершенно упускали из виду многие ранние интерпретаторы, признававшие более поздние феноменологические заслуги Гуссерля, но причислявшие его ранние сочинения лишь к «психологистическим» заблуждениям. Моя главная цель при анализе ФА, во-первых, состояла в том, чтобы документально показать, что творческие муки Гуссерля по поводу именно «феноменологического нового мира» все же привели к определенным ценным результатам и в ФА. Во-вторых, вполне можно обнаружить ростки того, тоже нового мыслительного синтеза, который складывался на линии объединения математического, психологического, философского измерений. Ведь нельзя не отметить, что и молодой Гуссерль – по воспоминаниям уже зрелого Гуссерля – в период написания ФА ещё не знал, как объединить в одно целое все эти измерения, но был движим, по-видимому, главной идеей: они должны иметь отношение друг к другу и образовывать внутреннее единство, причем это уже уловленное единство надо сохранить, объяснить, развить.

Хочу подчеркнуть, притом с глубокой внутренней уверенностью: для начинающего автора, для первой большой книги, притом для работы на исследовательском поле, новом для Гуссерля (если иметь в виду его профильное математическое образование) – и во многом новом для тогдашней науки – всего этого совсем немало!

Вместе с тем невозможно относиться с недоверием к честным признаниям Гуссерля относительно отсутствия «подлинного тренинга философской способности» у него, новичка в философии… Все это в ФА тоже не могло не получить своего выражения. И в ходе текстологического анализа ФА приходилось указывать не только на сильные, новаторские стороны этого чрезвычайно сложного произведения, но и на его слабые места – например, на нечеткость формулировок, неотработанность даже основополагающих понятий, рыхлость композиции, недостаточно глубокое освоение истории философии и т. д.

Более существенно то, что объективные, не раздраженные оценки у позднего Гуссерля превалируют – когда философ делал попытки все же прочертить в своем творчестве (несмотря на все изменения позиций и прорывы) единую преемственную линию. Так, в самом позднем сочинении «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» он указывает на единую линию, связующую – по теме исчислений (Kalküls), или «анализа», – ФА с некоторыми идеями своей последней крупной работы, «Кризиса…». Это позднее произведение, как отмечал и доказывал Лотар Элай (Lothar Eley), видный немецкий феноменолог второй половины XX века, в своем предисловии эдитора («Einleitung des Heraugebers») к XII тому «Гуссерлианы» (в нем сама ФА и замечательно собранные материалы к ней были вновь, причем на академическом уровне, опубликованы) «специфическим образом восходит к ранней работе…». Содержательные позитивные ссылки автора на ФА имеются (это раскрыто в упомянутом Введении эдитора к XII тому «Гуссерлианы»[219]219
  Husserliana. B. XII. Den Haag, 1970. S. XVI–XVII.


[Закрыть]) также в более ранних произведениях Гуссерля: в «Идеях I», в «Формальной и трансцендентальной логике».

Есть в разбираемой группе проблем ещё одна историко-философская тема, которая относится не к одному лишь Гуссерлю, но и к нему тоже. Спросим себя: а надо ли историкам философии, исследующим философскую систему, идею, книгу того или иного автора, считать последней истиной то, что о них говорил или писал сам их создатель? В нашем случае – можно ли полностью полагаться на то, как о своих сочинениях, в частности о ФА, в разное время высказывался Гуссерль?

В этом пункте (как и в целом ряде других) я солидарна с позицией видного голландского исследователя феноменологии Теодора де Бура, который в своей прекрасной, сегодня уже классической книге «Развитие мысли Гуссерля» («The Development of Husserl's Thought». The Hague, 1978)* высказал такую идею: нередко «мы не обязаны принимать более поздние ремарки Гуссерля (о ценности более ранних произведений. – Н. М.), ибо Гуссерль …не является последним авторитетом в исторической интерпретации его собственной мысли. Текстологический анализ ФА может в большей степени продвинуться вперед благодаря размежеванию со “схоластическими” образцами, господствовавшими в его время. Это может также обеспечить возможность реконструировать сомнения и колебания, которые имели место уже в его “самых ранних начинаниях”».[220]220
  Th. de Boer. The Development of Husserl's Thought. The Hague. 1978. P. 27–28. *О работах этого замечательного философа см. специальный экскурс в приложениях.


[Закрыть] (Подобные мысли я поддерживаю; они, в частности, были одним из импульсов, подтолкнувших меня к подробному текстологическому анализу ФА, тем более что это раннее произведение до сих пор не переведено на русский язык.)

* * *

Теперь обсудим причины второго ряда фактов и попытаемся понять, как сложилась и почему надолго – вплоть до конца XX века – закрепилась отнюдь не славная традиция в интерпретативной литературе или совсем не обращаться к ФА, или писать о ней, искажая (по моему мнению) и содержание, и историческое значение этого сочинения Гуссерля?

Сформулирую в сжатом виде ряд соображений о причинах историко-философского явления, к настоящему времени, к счастью, уже не отражающего основные интерпретативные тенденции западной гуссерлеведческой литературы.

1. Как уже упоминалось, опорой для авторов, по существу перечеркивающих позитивное значение ФА для движения Гуссерля по феноменологической дороге и для истории мысли, были разобранные ранее критические суждения основателя феноменологии о своей первой (большой) книге. Как и почему они (соответствующими авторами) не были разобраны, осмыслены и не были поставлены в связь с иными, более взвешенными гуссерлевскими самооценками, что вообще-то было бы необходимо для непредвзятого, объективного, именно научного анализа, не ведаю…

2. В результате действительные слабости ФА, нечеткость, а то и неточность ряда гуссерлевских формулировок, терминов были преувеличены и выдвинуты на первый план. Был затушеван, по сути не исследован исторический факт, состоящий в том, что Гуссерль разделял многие, если не все подобные непроясненности с основными концепциями своей эпохи, например, с особым пониманием психологии, психологического (обобщение этого опыта – в последующих Заключениях).

3. Гуссерль вместе с ФА, главное, с рядом тогда и несколько позже написанных текстов, мог бы в принципе войти в историю прогрессирующего в конце XIX века формально-логического знания, в частности, на глазах порождающего математическую логику и другие виды специальных разработок, например, логическую семантику.

Но так случилось, что на весьма долгое время в поле зрения современников и потомков попали спор Гуссерля с Фреге в ФА, а потом разгромная, в сущности, рецензия Фреге на ФА. Дело для многих авторов и на долгое время выглядело так: значение ранней работы Гуссерля как бы перечеркнуто критикой великого Фреге; что бы основатель феноменологии ни писал впоследствии, ФА недостойна прочтения. Её и не читали…

Во второй половине XX века положение стало меняться. Авторитетные исследователи, правда, зафиксировали такое долгое время господствовавшее мнение: «Большинство логиков, – писал в 1981 году исследователь ранней феноменологии Р. Шмит, – защищает тот взгляд, что Гуссерль, в отличие от Фреге, не оказал никакого решающего влияния на логику (ср. Evert W. Beth, The Foundation of Mathematik, Amsterdam. S. 353) и что оно ограничивается подчеркиванием заслуг Гуссерля в логической семантике или в выдвижении идеи логической грамматики. Понятие семантической категории, впервые введенное в логику Лесневским, восходит к Гуссерлю… Историки логики воздают должное Гуссерлю – как и Больцано, и Фреге – за его борьбу против психологизма и преодоление его» (R. Schmit, 1981. S. 14 – курсив мой. – Н. М.).[221]221
  Р. Шмит цитирует целый ряд сочинений логиков, разных лет (от 1959 до 70-х годов) в которых признаны эти заслуги Гуссерля в логике (H. Scholz, 1959; T. Kotarbinski, 1964; R. Blanché, 1970).


[Закрыть]

Значит, частные заслуги Гуссерля как логика в XX веке постепенно признавались специалистами, хотя незыблемым был и остается тот факт, что в формальной, в математической логике они несопоставимы с вкладом Фреге. Кстати, тот факт, что Гуссерль написал (опубликованные много позже в «Гуссерлиане») тексты по логической семантике, мало известен – а он первостепенно важен. Ведь получается, что необходимость появления логической семантики Гуссерль тоже почувствовал… задолго до её рождения!

Но мы разбираем здесь вопрос о том, сколь несправедливым было долгое замалчивание ФА, и здесь отмечаем, что отчасти оно произошло из-за влияния Фреге и формальных логиков и вопреки тому решающему обстоятельству, что в ФА ни в коей мере не ставилась цель развивать формальную логику! И вызвавшее негодование со стороны Фреге стремление использовать тот материал, который Гуссерль и его современники (как мы показали и ещё покажем, часто неточно) назвал психологическим, не имело никакого отношения к спорам об обосновании формальной логики…

Считаю, что из-за ряда обстоятельств (относящихся и к нечеткости, непроясненности формул, выводов ФА, но также и к несомненной глухоте Фреге к проблемам иных наук, к измерениям анализа, проектов) случились серьёзные исторические недоразумения и в научных взаимоотношениях двух ученых, и в их оценках, особенно в логике (одного, Фреге, уже тогда будто бы признанного выдающимся, и другого, Гуссерля, только двигавшегося к великим научным открытиям). Это недоразумение не оказало, впрочем никакого влияния на славу великого Фреге (наоборот, прибавило к его биографии ещё одну маленькую победу – над ранним Гуссерлем!). А вот репутации работы раннего Гуссерля оно существенно повредило.

Заключение II
К вопросу о соотношении логического, философского и психологического подходов в «Философии арифметики»

Логические споры – до «психологизма»

С проблематикой, очерченной заголовком, мы то и дело встречались при конкретном текстологическом анализе ФА – соответственно тому, что она находилась в орбите постоянного внимания начинающего автора и в этом произведении, и в ряде других ранних работ Гуссерля. Эта тема привлекала определенное внимание философского, шире – гуманитарного сообщества в последние десятилетия XIX века. А к тому времени, которое мы исследуем, ею – что мы видим на примере Гуссерля – увлеклись и представители «точных», а именно математических наук.

Главное осложняющее историческое обстоятельство состояло в том, что на протяжении целых десятилетий развития гуссерлианства вопрос об отношении философских исследований, сопряженных с математикой, и составных элементов того сложного комплекса научных изысканий, который (по ряду исторических причин – в неточных, как будет показано, формулировках современников Гуссерля и его самого) проходил как бы по ведомству психологии, оставался коренным для истории гуссерлианской феноменологии и в то же время оказался, после публикации ЛИ – в виде проблематики «психологизма» – одним из самых спорных в наследии Гуссерля.

Тема психологизма объективно очень сложна. Но она приобрела просто-таки неприлично запутанный и ретроградный вид в российской литературе вопроса, тогда как в западных гуссерлеведческих (и более широкого плана) исследованиях последних десятилетий вопросы об опоре на психологию, а затем и о более позднем споре психологистов и антипсихологистов уже подвергнуты тщательному корректирующему научному анализу (у нас по большей части неизвестному).

Уже с самого начала этой моей книги я включилась в полемику с неприемлемыми для меня подходами к обсуждаемым темам, которые имели и до сих пор имеют хождение в зарубежной и особенно в отечественной философии.

В целом ряде книг и статей, что уже отмечалось, запечатлена эта ходячая точка зрения: считается, что в ФА Гуссерль по вопросу о природе логики, логических (и математических) понятий защищал «психологистическую» позицию, которую он отбросил и даже осудил в ЛИ. Целостно и подробно обсуждать проблематику психологизма и в её рождении, и в её содержании, и с точки зрения участия в её постановке и решении Эдмунда Гуссерля я наметила во второй книге этой моей работы. И сделала так прежде всего по веской исторической причине, которую и здесь следует (но очень кратко) охарактеризовать в первую очередь – соответственно такому непреложному историческому факту: тема психологизма и острые споры вокруг соответствующих проблем относятся к несколько более позднему историческому периоду, чем написанные и первые, впрочем, немногочисленные обсуждения опубликованной в 1891 году «Философии арифметики».

В период создания и публикации ФА проблематика «психологизма» в собственном смысле этого термина ещё не существовала, не разбиралась в соответствующем дискурсе – ни в психологии, ни в логике, ни в философии. Её “время”, как сказано, – более позднее, приблизительно вторая, а не первая половина 90-х годов XIX века. Хотя сказанное отражает ряд подтвержденных к настоящему времени исторических фактов из истории мысли XIX века, освещение споров о психологизме в XX веке долгое время строилось на недостоверной, искаженной исторической основе, где многое было перепутано, не точно исследовано, а потому выступило в виде штампов, кочевавших из работы в работу. Подробное доказательство этого, как отмечалось, станет одним из основных тем и проблем в готовящейся к печати второй книге этого моего сочинения. Впоследствии осуществленное искажение исторической оптики, состояло в том, что плохо осведомленным людям показалось – и они стали утверждать, что спор «психологизма» и «антипсихологизма» возник уже в первой половине 90-х годов. И в частности, ранний спор Гуссерля с Фреге и ответную полемику выдающегося логика с автором ФА – из-за этой исторической аберрации – post festum подверстали к борьбе вокруг темы психологизма.

Вот почему было необходимо, уже здесь, в первой книге, в частности, документально разобраться и в том, о чем, собственно, Гуссерль с самого начала спорил с Фреге, ибо, как отмечалось, это он первым задел именитого логика в ФА. Фреге же ответил своей рецензией на книгу Гуссерля, но опубликовал её позже, когда, шумный спор вокруг «психологизма» уже начинался. Поэтому первые шаги к размежеванию двух ученых были сделаны именно Гуссерлем, и пока что преимущественно на его поле – а оно было ограничено исследовательским масштабом и координатами ФА и подготовительных, более ранних гуссерлевских работ.

Нам было необходимо самым тщательным и конкретным образом разобраться также в том, что в точности служило предметом размежевания двух ученых в исторически начальном споре. Я лично, как видно из всего предшествующего анализа истории научно-философского развития Гуссерля, не разделяю того подхода критиков (сегодня уже не доминирующего, но все же встречающегося в литературе и тем более выразившегося в ходячих штампах), согласно которому период ФА и сама эта работа – сплошная неудача Гуссерля. Ранее осуществленный постраничный текстологический анализ ФА – попытка документально опровергнуть чисто негативистские оценки критиков.

Проблема противостояния «Гуссерль – Фреге» вписана в эту сложную, противоречивую историю, которая первой половиной XIX века не ограничивается. Полемика Гуссерля и Фреге – после начального нападения начинающего автора на видного логика в ФА – как мы знаем, возобновлялась, а потому заслуживает дополнительного освещения, которому у нас будет соответствовать презентация первого и второго актов своего рода интеллектуальной драмы «Фреге – Гуссерль». Здесь же подведем предварительный теоретический итог уже состоявшейся полемики, где главным фоном и данностью пока что является гуссерлевская ФА и духовный мир, интеллектуальный багаж нападающего, т. е. начинающего автора Э. Гуссерля.

Суммируем основные проблемно-теоретические пункты, четко обозначившиеся именно на данном, раннем этапе полемики.

1. Центральный вопрос, вокруг которого (как было показано при анализе VII главы ФА) разгорелся спор Гуссерля с Фреге, касался такой проблемы: можно ли и нужно ли сопрягать, увязывать логику и психологию, философию математики и психологию (соответственно, разработки этих наук)? Ответы и Фреге, и Гуссерля мы уже знаем. Гуссерль утверждает: да, можно, а уже в первой половине и тем более к концу XIX века очень нужно; смысл ФА отчасти заключается в этом увязывании. Фреге – в его известных Гуссерлю произведениях – говорит: ни в коем случае; более того, это должно быть категорически запрещено.

Общий вопрос, правда, требует уточнения – соответственно тому конкретному предмету, коему посвящена ФА.

В случае ФА, ранней книги Гуссерля, проблема получает дополнительный оттенок: ведь о взаимодействии философии математики, логики и психологии (или, наоборот, о запрете – со стороны Фреге – на такое взаимодействие, тем более на агрессию со стороны психологии и «психологической логики») речь идет применительно к специальному исследованию психологического генезиса фундаментальных математических понятий числа (и других многочисленных понятий числового характера).

Вот здесь Фреге, как яснее выявилось впоследствии, был особенно резок и непримирим по отношению ко всему, что было предпринято в ФА (правда, развернет он свою антигуссерлевскую полемику годами позже). Фреге покажет: такое исследование, с его точки зрения, полностью искажает смысл, природу подобных понятий и, более того, наносит удар по царству чистой логики.

В отдельных работах авторы защищают мнение, согласно которому выдающийся логик Фреге был полностью прав, а неопытный Гуссерль в ФА лишь заблуждался, обсуждая эту группу вопросов, а потом – благодаря именно критике Фреге – полностью-де осознал свои ошибки. Характерно, что такую оценку чаще всего дают логики. Приведу достаточно давно высказанные слова голландского (математического) логика Э. Бета (Beth): «Вполне возможно отвести Фреге хорошо определенное место в пантеоне спекулятивных философов: с одной стороны, он был учеником Г. Лотце, с другой, его критика психологизма привела к обращению (conversion) Гуссерля: в ЛИ тот осуществил отход от психологистической доктрины, чтобы придерживаться платонизма Больцано и Лотце; любопытно, однако, что Гуссерль так и не преуспел в ассимиляции теорий Фреге, хотя он существенно повлиял на выдающихся (eminent) польских логиков Лукасевича и Лесневского».[222]222
  Beth E. W. Les fondements logiques des Mathematics. Paris, Lonvain, 1955. P. 119.


[Закрыть] В этом высказывании (достаточно типичном, как доказал крупнейший исследователь феноменологии нашего времени Д. Фёллесдал в одной из своих работ[223]223
  Føllesdal D. Husserl and Frege: A contribution to Elucidating the Origins of Phenomenological Philosophy / Mind, Meaning and Mathematics. Dortrecht, Boston, London, 1994. S. 7, 8.


[Закрыть] и что подтверждено в новейшей литературе) содержатся, с моей точки зрения, некоторые досадные и тем не менее распространенные ошибки. Влияние Фреге на Гуссерля после ФА и особенно как автора ЛИ, несомненно, существовавшее, сильно преувеличено за счет преуменьшения самостоятельности, оригинальности, которые – при всех испытанных влияниях – все же несомненно имелись в гуссерлевской мысли, воплощенной даже в этих ранних работах.

В подтверждение того, что подобное суждение было распространено и позже, можно было бы привести немало высказываний. Процитирую одно из них – из книги Х. Пойкера: «Критика Фреге затрагивает в перенесенном Гуссерлем из габилитационной работы в ФА изложении (темы) происхождения чисел его самое слабое место, ибо остается утверждать, что вместе с ним предлагается односторонне психологическая интерпретация понятия числа» (H. Peucker, 2002. S. 23, курсив мой. – Н. М.).

С такими определениями не могу целиком и даже в основном согласиться. Начну с конкретных историко-философских квалификаций. Определение позиции Гуссерля в ЛИ как простого следования платонизму Больцано и Лотце (тоже встречающееся в литературе) я, вместе с целым рядом других исследователей, считаю неверным. Главное, тут надо прислушаться к критике со стороны самого автора ЛИ в адрес «платонистского гипостазирования всеобщего» (вопрос о мнимом «платонизме» Гуссерля я разобрала в книге об «Идеях I»[224]224
  Мотрошилова Н. В. «Идеи I» Эдмунда Гуссерля как введение в феноменологию. М., 2003. С. 551–553; 632


[Закрыть]).

Что считаю верным в суждении логика Бета, так это утверждение, что Гуссерль «не преуспел» в ассимиляции идей Фреге. Бет говорит об этом с удивлением и, видимо, с сожалением, даже осуждением. Но о чем тут сожалеть? Ведь в случае такой полной и прямой ассимиляции мы получили бы очередного ученика и последователя Фреге, а не создателя феноменологии, справедливо признанного в качестве новатора, проложившего в философии и культуре XX века совершенно новые и перспективные пути.

Есть один важный момент фактического характера, присутствующий в обсуждаемой схеме. Казалось бы, невозможно не принять в расчет то, как сам Гуссерль в ЛИ расценил свою критику, в ФА направленную против Фреге. Присмотримся к этой частной, но немаловажной проблеме (но здесь тоже в виде обобщенных замечаний, ибо в наших последующих обсуждениях данной проблематики во второй книге она будет разобрана специально и подробно).

В литературе, действительно, можно встретить категорическое и общее утверждение, будто Гуссерль в ЛИ полностью дезавуировал свою критику в адрес Фреге, высказанную в ФА. Я согласна с теми авторами, которые отметили, что это совсем не так, если не довольствоваться одной извинительной фразой Гуссерля, притом написанной в примечании, где он упоминает работу Наторпа, а потом пишет: «См. также стимулирующую работу Г. Фреге “Основы арифметики” (1884, p. vi f.). Едва ли надо говорить, что я уже не разделяю свой критицизм в отношении принципов антипсихологической позиции Фреге, как он выражен в моей ФА. S. 129–132 (LU I. S. 179)». Отметим: это написано в ЛИ уже после того, как разгорелся спор «психологистов» и «антипсихологистов», в котором Гуссерль, как известно, принял активное участие на стороне последних. (И не только принял участие, но нанес – как правильно считалось – решительный удар по психологизму, как бы похоронив его!)