Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– Понял? И кто же он? – мурашки побежали по спине графа, а в глаза загорелся огонь.

– Он символ всего самого уродливого, что есть на этой земле. Ошибка природы, которая не может смириться с тем, что все эти прекрасные девушки никогда не будут его. И именно из-за своей похоти и отчаяния он убивает всех этих несчастных красавиц. Из-за их неприступности перед ним, из-за своего уродства…

– О ком ты говоришь? Я не понимаю. – Капулетти хмурил брови.

– Это Квазимодо, месье! Злосчастный горбун и урод, который не смог побороть свою похоть и теперь держит вашу дочь в своей башне. Я сам слышал сегодня ночью, как она звала на помощь с самого высокого окна этого проклятого места. Она жива, месье, еще жива! Он оставил ее на самое сладкое, как самую прекрасную девушку в Париже. Но ей ничего не угрожает, пока он не доберется до всех своих намеченных жертв.

Глаза Капулетти широко распахнулись и налились кровью, и в них вспыхнул огонь ярости. Волосы на голове графа встали дыбом, и он со всей силы сжал свои огромные кулаки.

– Фролло, сукин сын! – со страшной злостью произнес Капулетти, и безумие промелькнуло в его глазах. Взбешенный, он вскочил с кресла и принялся метаться по всей комнате.

Либертье слегка насторожили изменения во внешности хозяина дома. Он был похож на дикого зверя, который вот-вот бросится на ненавистного врага. Рука графа потянулась к воротнику халата, чтобы немного освободить пылающую от ярости грудь – ему не хватало воздуха. Переполняемый бурей эмоций он, как будто в трансе, бросился к окну и, раскрыв его нараспашку, со всей болью и ненавистью издал яростный крик раненого зверя. Граф оперся руками на мокрый подоконник и, опустив голову, тяжело дышал.

– Я убью его! Убью!

Напуганный Меркуцио замер в своем кресле, боясь пошевелиться.

– Мы спасем ее, месье. У меня есть план.

– План? – Капулетти резко обернулся к испуганному гостю, который еще сильнее вжался в спинку кресла. – Я расскажу тебе свой план! Я сейчас же отправлюсь в эту чертову башню и голыми руками разорву каждого, кто встанет у меня на пути. Я вырву им сердца, все внутренности и заставлю сожрать, а потом разведу костер и сожгу их как падаль. Заберу свою дочь и больше никогда не отпущу. Вот тебе мой план!

Ноздри графа раздувались, как у бешеного быка, а глаза превратились в крохотные угольки чистой ненависти.

– Умоляю вас, месье Капулетти! Не торопитесь учинять расправу. Если сейчас допустить ошибку, все закончится очень плохо для нас. – Полицейский потерял контроль над ситуацией, разбудил спящего зверя, и теперь не знал, что говорить и делать.

– Все закончится плохо для них. Это я тебе обещаю.

– Господи, – в отчаянии Меркуцио вскочил на ноги, но не стал сильно приближаться к разъяренному графу. – Я призываю вас к холодному уму и здравому рассудку. Даже вдвоем мы не сможем прорваться в башню Квазимодо. Это самоубийство! Прошу вас, месье! Я понимаю, что вы сейчас чувствуете и обещаю, что все повинные в этом злодеянии будут страдать и поплатятся своей жизнью. Но если вы сейчас допустите ошибку из-за своих поспешных решений, которые принимаете, основываясь только на отцовских эмоциях, я боюсь, вы никогда не увидите свою дочь живой.

Граф посмотрел на юношу и тот заметил, что огонь в глазах хозяина дома чуть угас.

– И что же ты мне предлагаешь делать? Пойти в полицию? Ну, уж нет. Хватит с меня ваших законов и порядков. Вы уже три месяца ищите этого ублюдка, но не добились никаких результатов. Вы не способны защищать парижан, поэтому мы будем вершить свое правосудие.

– Я полностью с вами согласен. И говорю именно об этом. Народное правосудие, как и во времена революции. – Довольная, полная надежды, улыбка легла на губы Либертье.

– Что? О чем ты? – Капулетти нахмурил брови и удивленно посмотрел на полицейского.

– Завтра, мы с вами, на площади Согласия соберем толпу парижан. И вы, воспользовавшись своим влиянием и авторитетом у горожан, призовете их свершить правосудие своими руками, – Меркуцио говорил, и у него захватывало дух, от собственных слов. – Мы расскажем им правду про маньяка-горбуна, убивающего их дочерей и похитившего вашу. И тогда в нашей власти будет целая армия жаждущих расправы над этим монстром людей, и, возглавив их, мы все вместе ринемся на башню Квазимодо и возьмем ее штурмом. Нет ничего более опасного и непобедимого, чем разгневанная толпа и вы это знаете, вы это видели тогда у стен Бастилии. Мы ворвемся внутрь и публично казним урода, освободив вашу дочь.

Лицо графа вытянулось и на него, словно снизошло озарение. Он медленно опустился в кресло, глядя невидящим взглядом перед собой.

– Ты прав. Черт побери, ты прав! Мы так и сделаем. Молодец, Меркуцио! Это отличный план.

Невероятно приятные эмоции охватили юного полицейского от похвалы, и он едва сдерживал себя, дабы не пуститься в пляс. С самодовольной улыбкой и непринужденной походкой, Либертье подошел к обеденному столу и взял с него пару хрустальных бокалов и начатую бутылку вина. Он разлил напиток по фужерам, вложив один из них в руку, ушедшего в свои мысли, графа Капулетти, и слегка коснулся его бокала своим. Дзинь!

– Ну, за удачу нашего общего дела, – с высокомерной улыбкой произнес Меркуцио и осушил свой сосуд.

Граф нахмурился, едва качнув головой, и сделал небольшой глоток вина. Впереди его ждали бессонная ночь и безумно тяжелый день, но теперь появилась надежда, которой так не хватало все это время. Правда, теперь вместе с ней вернулся и страх. Страх, что они могут не успеть.

Дождь совсем утих, и вдалеке на горизонте показалась первая золотая нить грядущего дня. Приятная дрожь пробежала по всему его телу, и безумная улыбка застыла на лице. Он стоял, вплотную прислонившись к стене дома Капулетти, прямо под открытым окном.

О, как он долго ждал этого момента. Сколько холодных и мокрых ночей он провел, всего лишь надеясь, что этот миг наступит. И вот оно – воздаяние! Не зря жизнь учила его с малых лет, что всегда надо уметь ждать. Это самое сложное, но и самое полезное из того чем наделен человек. В предвкушении он теребил в руках свою бритву, а его фантазия доставляла ему столько удовольствия, что он даже не спешил уходить, стараясь всем своим существом прочувствовать это великолепное мгновение.

Как же ты оказался прав, поэт. Удача – то без чего бы я не обошелся. Что ж, похоже, закончились наши прятки, моя милая Джульетта. От меня не спрячешься даже в аду. А следующая игра моя самая любимая – кошки-мышки. Чур, я вожу. Жди меня. Ведь я уже иду.

С блаженным лицом, Тибальт глубоко втянул в себя прохладный утренний воздух и, помедлив еще секунду, с полным удовлетворением покинул сад Капулетти.

Глава 8. (Яд)

Дождь окончательно умолк и тучи начинали постепенно разбегаться в разные стороны, местами открывая взору спешащих путников индиговые небеса – словно трехглавый Цербер, разинувший голодные пасти с дымчатыми зубами и темно-синими глотками. Казалось, он вот-вот бросится на запоздалых прохожих.

Феб и Фролло приблизились к западным воротам Парижа и остановились возле тяжелой металлической решетки, преграждающей им дорогу.

– Кто идет!? – раздался громкий командный голос сверху.

– Клод Фролло. Поднимите решетку, – тихо отозвался ученый, но команда из его уст звучала куда убедительнее.

Дозорный с небольшой площадки над воротами, настороженно вглядывался в силуэты у решетки внизу. Шатопер сильнее укутался в плащ и натянул капюшон на голову, чтобы его не узнали. Меньше всего ему хотелось, чтобы по городу пошли слухи о его дружбе с безумным ученым.

– Вам может помочь? – Фролло поднял голову и посмотрел на стража ворот. – Или вы все же сами справитесь?

Охранник поменялся в лице, узнав ученого.

– Месье, доктор! – засуетился дозорный. – Простите меня! Я не ждал вас раньше рассвета, да и еще и в компании. Я сейчас, мигом!

Стражник бросился в небольшую каморку с лебедкой и торопливо стал поднимать решетку ворот, освобождая путникам дорогу.

Как только ограждение поднялось на высоту роста ученого, Феб и Фролло продолжили свой путь за пределы французской столицы, направляясь к старой башне, верхушка, которой все еще была скрыта низкими тяжелыми облаками.

Ученый быстро шел по мокрой траве и полицейский старался не отставать. Воздух здесь был совершенно другой, не такой как в Париже, более свежий и холодный. Феб вдохнул поглубже, и у него закружилась голова, а легкие обожгло колючим холодком. Они шли в полном молчании, и Шатопер все больше погружался в собственные мысли. Первый шок от услышанного прошел, и вновь накатила волна жуткого страха – сердце билось у самого горла и, казалось, вот-вот вырвется наружу. Низкие тяжелые удары отзывались эхом в висках юноши, и на миг ему показалось, что он теряет сознание – весь мир вокруг превратился в небольшую точку, но полицейский взял себя в руки и удержался.

Рой беспорядочных мыслей не давал покоя Фебу Шатоперу. Он шел и гадал, что же его ждет? Не напрасно ли он поверил ученому? Может это ловушка? Но зачем? Разве можно придумать такую историю просто для того, чтобы убить его? Нет. Это глупо. Но если это все правда, то его любимая, та, ради которой он живет, мертва, а он идет воскрешать мертвого человека. Это просто безумие! Такое просто не может происходить на самом деле. Может, он спит, и ему снится кошмар? Просто плохой сон.

Голова полицейского раскалывалась от количества и скорости тяжелых мыслей. Он больше не мог молчать, надеясь хоть немного прояснить ситуацию.

– Почему вы сделали это?

– Сделал что? – Фролло даже не взглянул на попутчика.

– Почему вы решили спасти ее?

– По той же причине, по которой вы сейчас идете рядом со мной.

– Что? Вы серьезно? Но вы же… – юноша был возмущен таким вульгарным признанием.

– Да, я не мальчик, но сердце не считает наши года, – ученый тяжелым взглядом глянул на Шатопера. – Поверьте, ему все равно.

– Вы знали ее? – полицейский начинал испытывать еще больше отвращения к этому странному человеку.

– Нет. Только видел. Я знал ее отца.

– Графа Капулетти? Откуда? – Феб был искренне удивлен. Он знал, что у графа полно сомнительных знакомств, но не думал, что в их числе есть изгой-ученый, презираемый всем населением Парижа.

– Мы знакомы уже очень давно. По его просьбе, я наблюдаю душевнобольных в больнице Святого Августа.

Феб вновь вскинул брови.

– Но почему, тогда вы не обратились к нему, чтобы спрятать его дочь? Вам бы не пришлось ее похищать, и сам граф сейчас не был бы похож на ходячего мертвеца.

– Поверьте мне, юноша, ходячие мертвецы выглядят совершенно иначе. – Фролло зловеще посмотрел на Шатопера, заставив его слегка напрячься. – Я обращался с просьбой о содействии к Жерому, но, к сожалению, получил отказ.

– Но… почему?

– Наверное, он увидел, что-то преступное в моих мотивах, а может просто захотел погулять на свадьбе.

Шатопер обдумывал, то, что услышал, вновь погрузившись в свои мысли и, пытаясь расставить все по местам, чтобы хоть немного прояснить картину происходящего и даже не заметил, как они подошли к башне. Ученый остановился.

– Мы пришли.

Слова Фролло вывели его из задумчивости, и он огляделся. Перед ними возвышалось одно из самых мрачных строений вблизи Парижа, а точнее только та часть, что осталась от него. Башня, пика которой, казалось, угрожала самому небу, которая своими уродливыми горгульями, словно смеялась и издевалась над Господом Богом. Впервые глядя на нее с такого близкого расстояния, Феб понял, что она еще более жуткая, чем издалека.

Пока полицейский оценивал мрачное произведение архитектуры, ученый приблизился к башне и открыл проход.

– Идемте, – скомандовал Фролло и, пригнувшись, скрылся в небольшом проеме. Шатопер поспешил за ним.

Внутри оказалось очень сыро и только пара настенных факелов, расположенных на стенах друг напротив друга, слабо освещали пространство. Справа вдоль стены начиналась каменная винтовая лестница, которая уходила вверх к самой вершине башни, и ученый направился к ней, а полицейский, осматривая сооружение изнутри, следом. Они поднялись по лестнице на один пролет и шагнули на небольшую деревянную платформу, расположенную внутри стены. Фролло трижды потянул за веревку, свисающую с потолка, но ничего не произошло, он вновь повторил эту процедуру и опять ничего.

– Похоже, нам придется подниматься пешком, – с этими словами ученый вновь шагнул с платформы на лестницу и стал подниматься вверх.

Озадаченный происходящим Шатопер без вопросов последовал за своим спутником. Они шли, молча, в кромешной тьме и только глухой монотонный звук их шагов наполнял пустоту. Складывалось впечатление, будто они идут в пустоту, словно проваливаются в горло дракона, который поглотил их. Они шли уже довольно долго, когда Феб вновь заговорил.

– Почему вы мне все это рассказали?

– Что именно? – голос ученого эхом разлетелся по башне, отражаясь от каменных стен.

– Все. Вы признались мне, совершенно незнакомому человеку, что любите совсем юную девушку. Но вы не похожи на человека, который привык делиться своими чувствами и откровениями. Почему же вы делитесь этим со мной? – юноша догнал ученого и теперь шел с ним нога в ногу.

– Потому что я знаю, что происходит у вас в голове. Много вопросов, а будет еще больше. Поэтому я считаю, что должен дать вам искренние ответы на все, чтобы вы не сомневались в чистоте моих мотивов и без сомнений решились на то, на что я вас сподвигаю, на то, что вы должны сделать, чтобы вернуть этому прекрасному созданию жизнь.

– Но, если вы так ее любите. Вы сами готовы погибнуть за нее? – вопрос Шатопера прозвучал как вызов.

– Поверьте, это было бы для меня значительно проще, нежели просить кого-то о помощи, – совершенно спокойным голосом ответил Фролло.

– Тогда почему вам нужен именно я? – юноша заподозрил ученого в неискренности.

– Потому что, как мы оба заметили, я уже далеко не молод, а это оказалось очень важным условием ее спасения.

Феб почувствовал на себе тяжелый взгляд собеседника и понял, что напрасно завел этот разговор, и замолчал.

Уже слегка подустав от долгого подъема, путники замедлили ход. Глаза полицейского понемногу стали привыкать к темноте, и он уже мог различать серые контуры лестницы, стен и своего спутника, когда они остановились на небольшом лестничном пролете перед тяжелой деревянной дверью, обитой металлической пластиной. Фролло с жутким скрипом отворил дверь, и яркий свет больно ударил в глаза полицейского, и он зажмурился. Они вошли внутрь, и когда Феб, наконец, привык к новому освещению, смог оглядеть комнату, в которой оказался.

Это было идеально круглое помещение с очень высоким потолком. По всей окружности комнаты в металлических подсвечниках из черного металла на длинных тонких ножках было расставлено огромное количество свечей. Складывалось впечатление, что они будто парят в воздухе. Фролло стоял в центре этого необычного интерьера, рядом с озирающимся Фэбом. Обстановка была довольно мрачной и немного пугающей, да и еще откуда-то сверху доносился высокий металлический звон. Он чувствовал в здешнем воздухе нечто потустороннее и даже магическое. Шатопер смотрел, как медленно тают свечи, и было в этом что-то трагичное. Они напоминали ему людей, ведь свечи тоже не знают, успеют ли они догореть до конца или их потушат раньше времени. Но свечу можно зажечь вновь, если она не догорела. А человека? Неужели тоже?

И в этот миг тишину разрезал веселый звонкий голос:

– Да неужели! Я уж думал, что вы заблудились. Тебя, Фролло, только за смертью посылать.

Феб узнал этот голос и резко обернулся. Перед ними стоял довольный и улыбающийся от уха до уха поэт Гренгуар. Он широко раскинул руки и воскликнул:

– Добро пожаловать на праздник жизни, mon cher!

Полицейский выхватил из-за пояса пистолет и направил его на ненавистного поэта.

– Оу! Какое недружелюбное приветствие. – Гренгуар удивленно вскинул брови и поднял руки вверх.

Юноша уже готов был спустить курок, но его остановил ученый.

– Не стоит, – Фролло коснулся ладонью вытянутой руки полицейского и медленно опустил ее, – напрасно тратить патроны. Он этого не стоит.

– Что он здесь делает? Он пытался меня убить! – Феб негодовал.

– Ой, ну не надо драматизировать. Все прошло не так уж плохо… – поэт опустил руки.

– Ты подвесил моего друга за шею, а меня поставил на раскаленный таз голыми ногами! – внутри у Шатопера кипели гнев и ненависть.

– У меня не было другого выбора. Ублюдки, в чьи руки вы попали, вас бы не отпустили просто так.

– Мы чуть не погибли…

– Но не погибли. Ведь так? Я все рассчитал, – с хитрой ухмылкой заметил Гренгуар.

– О чем ты? – юноша нахмурил брови.

– Ты еще не понял? Это я сделал так, чтобы вы выбрались оттуда живыми. Это я завязал тебе руки так, что ты смог освободиться. Это я тебе подсказал, что балка двоих не выдержит. А если бы не я, вас просто бы разорвали в клочья и дело с концом.

Феб стоял и пытался понять, правду ли говорит поэт или просто выгораживает себя. Он невольно вернулся в памяти к той ночи и неожиданно для себя нашел там все подтверждения его слов и чуть успокоился, но неприязнь к надменному поэту еще больше укрепилась в его душе.

– Зачем он здесь? – Шатопер посмотрел в холодные глаза Фролло.

– Он – мое наказание, – ученый с холодным презрением посмотрел на довольного Гренгуара. – Он знает, как вернуть Джульетту.

– Что? И вы ему верите? – полицейский с полным недоумением смотрел на Фролло. – Это же безумие!

– Как и то, что мы собираемся сделать, но у нас нет другого выбора, – ученый перевел взгляд на ошарашенного юношу и тот понял, что Фролло в отчаянии и уже готов на все что угодно.

– Должен заметить, что ваше недоверие к моей персоне, крайне оскорбительно, – на лице поэта отобразилась наигранная обида. – Между прочим, я пытаюсь помочь вам исправить ваши же ошибки.

– Именно это и вызывает опасения, – ученый оглядел комнату. – Где Джульетта?

– Наверху, на балконе. Выслушивает нудные рассказы твоего сыночка. Поначалу это было даже забавно. Он действительно думает, что она его слышит. Но вас так долго не было, что со временем это зрелище стало вгонять меня в тоску. Да еще и этот постоянный звон…

– Почему она не здесь? – Фролло был недоволен. – Мы договорились, что к нашему приходу уже все будет готово.

– Ты видел того, кого создал? Это же огромный монстр! Нужно быть совершенно безумным самоубийцей, чтобы рискнуть отнять то, что для него так ценно. Это все равно, что у волчицы, пытаться отобрать ее новорожденных волчат. Загрызет. Так что ты уж лучше как-нибудь сам, а я посмотрю на это с безопасного расстояния, – создавалось впечатление, что все происходящие для Гренгуара, не больше чем просто игра.

– Зачем я вообще тебя спросил? – ученый смерил поэта презрительным взглядом. – Все сделаю сам. Месье Шатопер, – обратился Фролло к полицейскому. – Подождите меня здесь.

Феб кивнул, не сводя испепеляющего взгляда с ненавистного Певца Парижа. Ученый направился через комнату к небольшой деревянной лестнице, ведущей наверх к балкону.

– С дороги. – Приказал Фролло Гренгуару и тот, с улыбкой изобразив реверанс, освободил проход меж свечей.

– Я, пожалуй, пойду с тобой. Такое зрелище нельзя пропустить, – и поэт, чуть ли не вприпрыжку последовал за ученым, но уже на самом верху лестницы он обернулся к Шатоперу. – Ты только не скучай, mon cher. Мы мигом. – Гренгуар подмигнул юноше и скрылся под аркой балкона.

Фролло и поэт вышли на просторный балкон, с которого открывался потрясающий вид на предрассветный Париж. Отсюда уже было видно, как из-за горизонта робко поднимается дневное светило. Впервые за последние месяцы мрачные тучи, наконец, отступили и открыли взору людей начало нового дня. Париж был, как на ладони – его улицы и проспекты напоминали игрушечный лабиринт, а соборы и церкви – вырезанные из камня фигурки.

На каменном ограждении балкона, которое было едва выше колена взрослого человека, располагались причудливые горгульи – крылатый шут с высунутым дразнящим языком, ревущая химера, демон верхом на человеке, сатир, играющий на трубе и змея с яблоком на кончике носа. Они словно охраняли посетителей этого места.

В центре балкона на полу спиной ко входу сидел скрюченный горбун Квазимодо, а у него на руках лежало тело юной Джульетты. Монстр то и дело позвякивал небольшим колокольчиком и со всей возможной ему нежностью гладил мертвого ангела по ее длинным светлым волосам.

– Древние верили, что звон колокола отгоняет злых духов и очищает душу от тьмы. Ты не переживай. Я не позволю тьме завладеть твоей душой. Я буду рядом пока ты вновь, не откроешь свои глаза и не посмотришь на меня. Так же, как тогда. Я помню. Я никогда не забуду, как ты смотрела… – одинокая слеза выкатилась из огромного глаза Квазимодо и побежала по его изуродованному лицу.

– Лишь один вопрос не дает мне покоя, – шепотом на ухо ученому из-за спины произнес Гренгуар. – Как твои бездушные руки создали столь великодушное существо?

– У него нет души, – даже Фролло не сразу решился нарушить уединение собственного создания.

– А здесь ты заблуждаешься. Каждая клеточка его тела наполнена душой. Я чувствую это, как ни от кого другого. Это просто феноменально! Жаль только, что умом ты его обделил. Чей мозг пошел на его создание? Конюха или дровосека? Конечно же, труп образованного интеллигента на дороге не валяется…

– Закрой свой рот, – сквозь зубы прошипел ученый и направился к горбуну.

– Квазимодо, нам пора, – негромко произнес Фролло.

Монстр обернулся и, вытерев рукавом слезу, с надеждой посмотрел на своего создателя.

– Куда? Возвращать Джульетту?

– Да. Все уже готово и нам нужна она, – взгляд ученого упал на бледное лицо девушки, и он сжал кулаки и поджал губы. – Надо отнести ее тело вниз.

Квазимодо, торопясь, неуклюже поднялся на ноги, держа на руках труп Джульетты и, криво улыбнувшись, направился к выходу с балкона, но его остановил Фролло.

– Я сам, – ученый чувствовал, что именно он, как главный виновник произошедшего, должен принести тело девушки полицейскому.

Покорная печаль отразилась в глазах монстра, и он передал труп своего ангела Фролло.

Осторожно взяв ее на руки, как будто боясь причинить ей боль, ученый направился к арке. Со смешанным чувством тревоги и надежды горбун последовал за отцом мимо вальяжно облокотившегося на стену поэта.

– Это было очаровательно! Отец, сын и их мертвая подружка. Такого специально не придумать, – и довольный Гренгуар также покинул балкон, оставив горгулий любоваться осенним рассветом.

Шатопер стоял один в центре круглой комнаты и оглядывал древнее сооружение. Потолок уходил высоко вверх, а небеса в высоких и узких окнах, располагавшихся на всех четырех сторонах света на высоте трех метров, начинали светлеть. Полицейского не покидало неприятное чувство, что за ним кто-то пристально наблюдает, он чувствовал на себе пронзительный взгляд и это вызывало у него беспокойство. Юноша крутился по всей комнате, стараясь понять, откуда и кто за ним следит. Все происходящее напоминало Фебу лихорадочный бред. События и информация сменяли друг друга с такой скоростью, что он не успевал сконцентрироваться на чем-то одном. Наверное, именно поэтому он до сих пор не впал в отчаяние. Для осознания нужно время, которого у него не было.

И в этот момент он услышал у себя за спиной, как кто-то спускается по лестнице. Феб застыл, боясь обернуться. Он точно знал, что там увидит.

– Нам еще долго ждать пока ты там соберешься со своими мыслями, mon amie? – поэт не любил, когда представление затягивается, но всегда отдавал должное мощным театральным паузам.

Во рту у юноши все пересохло. Он знал и готовил себя к тому, что увидит. Он не должен потерять самообладание ни перед Фролло, ни перед Гренгуаром. Собрав все свое мужество, он обернулся.

Но к такому невозможно быть готовым. Удар пришелся в самое сердце, и оно рухнуло куда-то вниз. Его смысл жизни, его прекрасный ангел бездыханно лежал на полу в белом залитом кровью платье. Ученый, поэт и Квазимодо стояли рядом, но если раньше полицейский не смог бы остаться равнодушным к появлению монстра, то сейчас он уже просто не обращал на них внимания. Задержав дыхание, Феб медленно двигался к телу любимой. Он не чувствовал свое тело, будто плыл по воздуху и только тяжелые удары сердца, эхом отзывались в его голове. Юноша осторожно сел на колени перед своей возлюбленной и аккуратно приподнял ее голову.

– Любимая. Джульетта, – тихо и нежно произнес несчастный Феб, будто пытаясь разбудить ее.

Он смотрел на нее и не мог поверить, что она мертва. Все так же красива, все так же бела. Она словно спит. Вот даже уголки губ поддернуты вверх, словно ей снится что-то хорошее. Вот сейчас! Еще миг и она откроет свои глаза и улыбнется ему. Ну же… вот сейчас! Давай!

Словно небеса рухнули на голову Шатопера. Весь мир вокруг исчез, растворился в бесконечной и жгучей боли. Грудь больно обожгло, и крик полный скорби вырвался наружу. Феб со всей силой прижал холодное и равнодушное тело Джульетты к своей груди и слезы, так долго сдерживаемые полицейским, хлынули из глаз. Он чувствовал, как все его тело дрожит. Он больше не хочет жить. Нет. Он больше никогда ее не отпустит. Пусть их так и похоронят. Вместе и навсегда.

– За что, Господи, за что? Ответь мне, – сквозь слезы шептал полицейский. – Почему она? Почему не я? Это я виноват. Я и только я.

Воспоминания нахлынули на убитого горем юношу. Он вспоминал собор, как она прижалась к его груди в первый раз, их первый поцелуй на балконе, их прогулку по крыше и чудесный рассвет. Они были счастливы и уверены, что впереди их ждет самое сказочное будущее полное любви и блаженства. И все это могло быть, но им помешали. Кто? Все! А может сам Бог? А стоит ли искать виноватых теперь, когда уже ничего не исправить или все же…

Квазимодо больше не мог смотреть на эту душераздирающую сцену. Злость и ярость, так же, как и тогда с Фролло, закипала в его груди, и он, отвернувшись, направился к деревянной лестнице. Горбун сел прямо под ней и забился в угол, уткнувшись лицом в стену, борясь с собой, чтобы не сорваться. Фролло, как никто другой понимал, что испытывает юноша, но не мог себе позволить подобного выражения чувств, и поэтому ему оставалось только сжимать кулаки и хмурить брови, сдерживая боль внутри и не давая ей вырваться наружу. Ученый отвел взгляд и посмотрел на Гренгуара. Поэт с деланным умилением наблюдал за несчастным Фебом, сцепив руки в замок и прижав их к груди.

– Боже, это так трогательно, – с наслаждением произнес Певец Парижа и вдруг дважды хлопнул в ладоши. – Ну, все! Довольно с нас этого трагичного представления. В любом несчастье главное вовремя остановиться. Пора приниматься за дело.

– Для тебя нет ничего святого, – с презрением произнес ученый.

– Очень странно слышать подобный упрек от того, кто к святости не имеет никакого отношения, – весело заметил поэт. – Однако, я верю в святость нашей цели и не хочу останавливать свое внимание на столь бесполезных и ничтожных моментах как этот. Толка от страданий все равно нет. Они только все разрушают и тратят наше и без того малое количество времени.

Гренгуар игриво подмигнул Фролло и направился к полицейскому. Феб ничего не слышал и не замечал вокруг себя. Он просто со всей силой прижимал к себе мертвую Джульетту, словно силясь слиться с ней в единое целое. Поэт возвышался над юношей, закатив глаза.

– Эй, может, ты уже успокоишься? Она мертва и не слышит твоих слез и не чувствует твоих объятий. Отпусти ее уже. Ты тратишь наше время. Ты слышишь меня? – Гренгуар терял терпение, но Шатоперу было все равно, скорбь поглотила его без остатка.

Поэт еще раз беззвучно воззвал к небесам и опустился на корточки напротив полицейского.

– Послушай меня, mon cher. Я расскажу тебе, что будет дальше. Сейчас клетки ее мозга начинают разрушаться, а примерно через полчаса ее охватит трупное окоченение. Затем на ее прекрасной чистой коже выступят темные, красные и фиолетовые пятна. Вместо приятного девственно-чистого аромата ее тела появится омерзительно-приторный запах и начнется процесс разложения. И тогда все тело твоей любимой окрасится в болотно-зеленый цвет, ее прекрасные светлые волосы станут выпадать клоками, а кожа превратится в обезвоженный лист пергамента. Не самая лучшая перспектива. Верно? И вот когда все это произойдет, будет уже поздно…

– Поздно? – Феб поднял свое измученное лицо и посмотрел в черные, как бездна, глаза Гренгуара. – Для чего?

– Чтобы вернуть ее! – это был один из редких моментов, когда поэт не улыбался и с твердой уверенностью и серьезностью смотрел на собеседника.

– Ты серьезно? Веришь, что ее можно воскресить? – полицейский был уверен, что Гренгуар издевается и смеется над ним где-то внутри себя.

– Я не верю, а знаю. Я знаю, что можно. И даже знаю как. – Казалось, что поэт пытается загипнотизировать Шатопера.

– И как же? – сердцу Феба хотелось верить в эти слова, но разум, который преобладал в данный момент времени, так как сердце было наполнено болью, упорно сопротивлялся. – Это невозможно!

– О, mon cher, ты не знаешь даже десятой части того, что возможно в этом мире, но дело твое. – Гренгуар вновь высокомерно ухмыльнулся и выпрямился в полный рост, глядя на юношу сверху вниз. – Я предлагаю возможность, а использовать ее или нет, решать тебе. Как по мне, так можешь хоть сейчас отправляться ее закапывать. Можешь даже вместе с ней рядом в могилу лечь. А я, пожалуй, найду, чем еще себе заняться. Похороны – это так утомительно.

И демонстративно широко зевнув, поэт повернулся к Фебу спиной и направился к выходу из комнаты, но успел сделать всего лишь один шаг.

– Стой! – крикнул Шатопер и Гренгуар замер с хитрой улыбкой на губах. – Что я должен сделать?

Поэт обернулся и, презрительно посмотрел на полицейского.

– Уже ничего. В тебе слишком много сомнений, – он перевел взгляд на хмурого ученого. – Мы ошиблись, Фролло. Он нам не подходит. Пусть идет домой упиваться своим горем. Мы закончили.

Гренгуар уже вновь собрался уходить, когда Феб, наконец, отпустил тело возлюбленной и вскочил на ноги.

– Никуда я не пойду, пока не верну Джульетту! Слышишь, поэт? Вы не ошиблись! Я готов! Готов на все! – ни одной слезы больше не было в глазах юноши, а только твердая решимость и жесткая уверенность в своих словах.

Поэт вновь посмотрел на ожившего Феба и улыбнулся от уха до уха.

– Я знаю, mon cher, знаю. Я никогда не ошибаюсь.

И тут юноша понял, что все это Гренгуар сказал и сделал специально, чтобы привести его в состояние полной готовности, и как бы его это не злило, в какой-то степени он был даже благодарен ему.

– Итак, что дальше? – теперь Шатоперу натерпелось приступить к делу и вернуть любовь всей своей жизни.