Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– Здесь ничего нет! Совсем ничего! – разочарованно воскликнул полицейский.

– Тсс! – резко обернувшись, зашипел поэт, прислонив палец к губам. – Заткнись и следуй за мной.

Гренгуар вновь направился вперед, быстро, но осторожно ступая по песку. Феб бросился следом, тревожно озираясь по сторонам, надеясь увидеть хоть какие-нибудь следы цивилизации, но обнаружил лишь бесконечное множество мечей, стрел, копий и прочих орудий у себя под ногами. Они словно шли через поле вековых сражений. Полицейского охватило тревожное чувство, что поэт его одурачил. Здесь не было ничего о том, что он рассказывал – ни огромного количества грешных душ, ни телег с мертвецами, ни костров, ни колокольни, ни склепа, ни одного постороннего звука в дали. Пространство просматривалось на много километров вперед, и было совершенно пустым, словно обитатели ада вымерли, а их сооружения стерли в пыль.

Что-то здесь было не так, и Шатопер больше не мог слепо следовать за проходимцем и лжецом. Он медленно и тихо поднял из песка одноручный меч длиною с руку и быстро догнал Гренгуара.

Певец Парижа почувствовал, как что-то острое уперлось ему между лопаток, и он остановился.

– Либо ты сейчас же объясняешь мне, что здесь происходит… – с вызовом начал юноша.

– Либо? – с удивленной ухмылкой перебил его поэт, медленно поднимая руки.

– Либо я выбью это из тебя силой, – угрожающе закончил Феб.

– Мило. А я думал, что полицейские должны проще и без лишних вопросов следовать указаниям старших, – совершенно спокойно ответил Гренгуар.

– Ты слуга дьявола. И, по-твоему, я должен поверить, что ты вот просто так, без какой-либо выгоды поможешь мне спасти Джульетту?

– Ты очень вовремя задался этим вопросом, mon cher. Но да, именно так я и думаю.

– Ни за что. Ты сию же минуту расскажешь мне, как планируешь спасать Джульетту и то, что с этого получишь. Однажды, ты уже пытался убить меня и теперь я не готов полагаться на волю случая и хочу знать твою истинную цель. Мне не нужно, чтобы в один момент ты воткнул мне нож в спину.

– Справедливо. Но хочу заметить, что в данный момент это ты тычешь мне в спину ножом, – иронично подметил Гренгуар.

– Отвечай на вопрос, поэт. – Феб плотней прижал острие меча к спине Гренгуара.

– Ладно. Я надеялся оттянуть этот момент, а в лучшем случае, вообще его избежать. Но уже поздно. Они близко. – Покачал головой поэт и в этот миг, нащупав носком в песке копье, он подбросил его в воздух, схватил и молниеносно обернулся к растерявшемуся сопернику, скрестив оружие. – Я выбираю второй вариант. Тебе придется выбить ответ силой. Готов?

Франция, за Парижем, 1799

Солнце медленно взбиралось на бледно-голубой небосвод, и словно окрашивало дома и улицы пустынного города в холодные цвета. Это был первый, за долгое время, день, когда тучи разбежались прочь от столицы Свободной Французской Республики, освободив путь величественному дневному светилу. Несмотря на то, что на небе не было ни облачка, лучи солнца слабо касались земли и едва доносили его тепло до слегка пожелтевшей зелени и серых камней парижских зданий.

Фролло, стоя на балконе своей башни, глубоко втянул носом сырой свежий воздух и молча, продолжал смотреть на ненавистный город, похожий на безвкусно слепленный макет слепого скульптора – город контрастов. Здесь в сердце столицы величественные и мрачные храмы прошлых столетий окружали современные особняки и коттеджи, словно будущее плотными рядами угрожающе готовилось к наступлению на прошлое. С каждым метром дальше от центра жилые дома множились, изредка огибая, какой-нибудь памятник дореволюционной эпохи, и все плотней и плотней прижимались к соседним жилищам. Складывалось впечатление, что они пытаются вытеснить друг друга, столкнуть с берега в мутно-зеленую воду Сены. Но нет. Они уже перебрались на другой берег и продолжали битву за клочок земли с еще большим энтузиазмом, пока на юге не превращались в жуткие трущобы с перекореженными стенами и гнилыми крышами, залазившими друг на друга. Когда-то, до свержения монархии люди воздвигали нерушимые памятники времени, а теперь, обретя свободу, строят собственные гробы, пытаясь спрятаться и защититься, хватаются за любой кусок земли, чтобы сделать своей собственностью, словно это навсегда, и даже не подозревают, что это они принадлежат ей и она заберет их рано или поздно.

Холодный осенний ветер сорвал капюшон с головы ученого, вырвав его из небытия и безумия свершившегося, того к чему он приложил руку. С наступлением нового дня, ночь показалась ему страшным сном. Только теперь он стал понемногу осознавать то, что произошло – то, что он сделал. Он обрек любовь всей своей жизни на страдания и смерть. Он убедил наивного мальчишку убить себя. Он поверил в то, чему нет никакого логического обоснования. Ужас прошедшей ночи исчез, адреналин в крови растворился и теперь он один на один с результатом своих решений и действий. Фролло казалось, что все это было не с ним, не наяву, но три бездыханных тела, лежащих внизу в круглой комнате, доказывали реальность произошедшего и его непосредственную причастность. Он не смотрел на них. Он не мог решиться, даже одним глазом взглянуть на дело своих рук, но он чувствовал их. Он чувствовал их, словно они в упор смотрели ему в затылок укоряющими взглядами. Как же он мог так ошибиться? Глупец! Зачем? Зачем он согласился?! Дьявольский поэт! Обвел его вокруг пальца! Заморочил ему голову! Сыграл на его слабости! Будь он проклят! Нет! Он сам во всем виноват! Он и только он! Последние двадцать лет он посвятил себя войне с богом и избавлению от всех своих слабостей. И у него почти получилось, но… Джульетта. Он не мог, да и не хотел. Она единственное, что связывало его с прежней жизнью, когда он был человеком среди людей. Единственная ради кого он жил… Нет! Он все сделал правильно. И будь у него шанс еще раз принять решение о ее безумном спасении, он поступил бы точно так же, не раздумывая. Эти муки вызваны сомнениями и это его наказание. И он примет его. А исход покажет время.

– Все будет хорошо. Они вернутся. – Рассветную тишину нарушил женский голос.

Фролло не обернулся и не ответил. Он резким движением накинул капюшон себе на голову, давая понять, что не желает заводить разговор с ведьмой.

– Гренгуар знает, что делает. Ты должен верить. Нужно только немного подождать. – Продолжила Эсмеральда, больше успокаивая себя, нежели ученого и медленно приблизилась к перилам балкона, и почти нежно положила руку на каменного демона, скачущего верхом на человеке.

Фролло презрительным взглядом следил за колдуньей, не произнося ни слова.

– Ясное небо. Это хороший знак, – мечтательно произнесла Эсмеральда, глядя вдаль.

– Что тебе нужно? – резко спросил ученый. Спектакль ведьмы его стал раздражать. Он знал, что она не просто так решила составить ему компанию на холоде. Фролло и сам замерз, но не решался вернуться в комнату, где лежали тела его жертв, но и полностью покинуть их он не мог. В любой момент они могли очнуться.

– Расскажи мне, – Эсмеральда резко обернулась к собеседнику и впилась в него своими черными холодными глазами. – Как это случилось?

– Что случилось? – Фролло не отводил своего взгляда. Это было похоже на сражение.

– Как он убил своих родителей? Я должна знать.

– Не твое дело. Оставь меня. – Внешне ученый сохранял ледяное спокойствие, но внутри стал нарастать гнев.

– Я сама решу, что мое дело, а что нет. И если я спрашиваю, будь добр, отвечай. Если ты не забыл, я оказала тебе большую услугу – дала надежду…

– Не забыл. Я помню, что ты сказала на мою просьбу о помощи – нет. Ты здесь только из-за поэта. И не надо строить из себя святую…

Эсмеральда в мгновение преодолела расстояние между ними и вцепилась ученому ногтями в горло, прижав к стене.

– Как скажешь. Не хочешь по-хорошему? У меня всегда с собой есть пара флаконов эликсира правды. Этого более чем достаточно чтобы вытянуть из тебя все секреты. Поэтому если у тебя есть таковые, лучше избежать дегустации этого зелья. Так что ты выберешь, Фролло? – ведьма слегка ослабила хватку.

– Да будь ты проклята, – с ненавистью сквозь зубы произнес ученый. – Я расскажу.

Эсмеральда с довольной ухмылкой отпустила Фролло.

– Слушаю. Внимательно.

– Я знал семью Гренгуара еще до рождения Пьера, – начал ученый, потирая окровавленную шею.

– Пьер? – удивилась колдунья.

– Да, было время, когда его звали Пьер Гренгуар, но это был другой человек и больше он не пользуется этим именем. Оно и к лучшему. Я был хорошим другом этой семьи. Это были замечательные люди. Его отец, Жан Гренгуар, был честным и добрым человеком. Он работал кузнецом в бедном квартале на улице оружейников и из-под его молота выходили настоящие шедевры искусства. Мать Гренгуара, Анетт, держала на себе все хозяйство. Каждый раз, когда я приходил к ним в гости, она усаживала меня за стол и кормила своей чудесной стряпней, даже в те дни, когда самим едва хватало еды.

– Но как же так? Если Жан был таким великолепным кузнецом, он должен был хорошо зарабатывать, – перебила ученого ведьма.

Фролло недовольно посмотрел на Эсмеральду.

– В бедном квартале на местном сброде много не заработаешь, а богатые клиенты были большой редкостью и пользовались добротой и наивностью талантливого Жана. Они обманывали его – покупали в долг и не отдавали, а он ничего не мог с этим сделать, или платили сущие гроши, и он был рад и этому. Проще говоря, он был хорошим кузнецом, но плохим торговцем. Как бы там ни было, жила семья Гренгуар довольно счастливо. Жан любил свою Анетт больше жизни, и она была хорошей женой – покорной, заботливой и нежной.

– Очень непривычно слышать от тебя столь теплые отзывы о людях, – усмехнулась колдунья, но ученый смерил ее испепеляющим взглядом, и она решила не провоцировать его дальше.

– Когда у них родился ребенок, Пьер, счастью их не было предела. Жан всегда хотел себе сына. Он мечтал, что научит его всему, что знает, и они будут вместе работать в кузнице плечом к плечу. Но жизнь распорядилась иначе. Пьер повзрослел, и его не тянуло к физическому труду. Он мечтал стать поэтом. Жан был против, и даже пытался запретить сыну заниматься такой ерундой, но Анетт так сильно любила Пьера, что вопреки желаниям мужа поддерживала затею мальчишки. А Жан не мог ей возразить.

Время шло, Пьеру исполнилось семнадцать, но его карьера поэта так и не сложилась – не было у него этого таланта. Он читал свои стихи на улицах, в кабаках, в борделях, но над ним только смеялись и унижали его. Он был очень хрупким юношей, весь в мать. Сердце отца обливалось кровью, когда он видел, как сын возвращался домой грязный, избитый и раздавленный. И вот, когда ему исполнилось восемнадцать, отец поставил перед ним выбор, либо он бросает поэзию и обучается мужскому ремеслу, либо он ему больше не сын и может ступать на все четыре стороны. Конечно, он сказал это все сгоряча и не всерьез, будучи уверенный, что Пьер одумается и примет правильное решение, но ошибся. На следующий же день, мальчишка собрал в узелок все свои немногочисленные вещи и покинул отчий дом. Для семьи Гренгуар это была настоящая трагедия. Я утешал их как мог. Я разговаривал с Пьером и умолял его вернуться, но он был непреклонен.

И вот прошло полгода. Пьер жил на улице и питался отходами из кабаков, в которых день изо дня читал свои стихи, и день изо дня получал в ответ только смех и унижения, в лучшем случае. Однажды, на одном из таких выступлений он увидел своего отца, но тот не подал виду, что они знакомы, даже когда Пьера подняли и выкинули на улицу под смех и аплодисменты толпы. Это и было последней каплей.

В тот вечер я решил навестить семью Гренгуар, а когда пришел, то удивился тишине, царящей в кузнице. Жан обычно до ужина не покидал рабочего места, а тут не было ни звука. Дверь была не заперта, и я вошел внутрь. Там я и увидел его. Поэт Гренгуар стоял на коленях рядом с мертвыми телами своих родителей и громко смеялся, выкрикивая: «Я убил их! Я убил их!»

Эти слова эхом звенели у меня в голове еще долгое время. Я был в шоке и бежал из этого проклятого дома. Но, даже несмотря на все это, я предпринял попытку разобраться в случившемся. Я нашел Гренгуара день спустя. Он стоял на столе в одном из борделей и с улыбкой от уха до уха читал свои стихи. Люди ему рукоплескали. Я не знал, что мне делать. Я стянул его со стола и под недовольные возгласы вытащил на улицу и прижал к стене. Я спросил его «Зачем? Зачем ты это сделал?» и получил ответ, который запомнил на всю свою жизнь:

 
«Я был в плену семейных чар.
Они мешали мне взлететь.
Певец Парижа Гренгуар
Вынес приговор им – СМЕРТЬ!»
 

Он улыбнулся своей мерзкой насмешливой улыбкой. Я заглянул ему в глаза и понял, что это уже другой человек. Пьер был мертв. Остался только Поэт Гренгуар.

Фролло закончил свой рассказ и опять устремил свой взгляд вдаль.

– Довольна?

Эсмеральда смотрела ошарашенным взглядом на ученого, где-то в глубине души надеясь, что Фролло специально соврал ей, чтобы сделать больно, несмотря на то, что умом она понимала, что услышала правду. И все же та маленькая надежда оставляла клочок света в ее сердце.

– Пьер Гренгуар, – задумчиво произнесла ведьма. – Как же так?

Ад

Слегка поддернутая коррозией сталь меча рассекла мрачный воздух ада в сантиметре от груди Гренгуара – он едва успел отскочить назад.

– План по спасению твоей ненаглядной исключительно прост и беспроигрышен, mon amie, – ухватившись обеими руками за древко копья, поэт сделал резкий выпад в сторону противника, но Феб уклонился вправо и продолжал обходить соперника по кругу быстрыми и резкими шагами.

Певец Парижа с угрожающей ухмылкой хищно следил за каждым движением полицейского.

– Когда мы доберемся до склепа, в котором несчастная девочка в слезах и молитвах проводит свои последние часы перед слиянием с адом, ты займешь свою позицию, а я отправлюсь на колокольню La Mort66
  Смерть (фр.)


[Закрыть], – копье Гренгуара, словно ядовитая кобра, молниеносно метнулось в лицо внимательно слушающего юноши, который едва успел отразить смертельный выпад своим мечом.

Феб осознал свою ошибку и больше не позволял себе отвлекаться от боя. Он зигзагом бросился к поэту, не давая тому возможности прицелиться, и нанес серию ударов, но Гренгуар с большим трудом отбил их, еле удержавшись на ногах.

Певец Парижа перехватил копье и вновь направил наконечник в лицо Шатопера.

– Как только колокольный звон разнесется над адом, все грешные души отправятся на причал Смерти, освободив тебе дорогу, mon cher. Ты зайдешь в склеп и освободишь свою прекрасную самоубийцу, – поэт мелкими тычками копья теснил полицейского назад к скалам, пока тому некуда было больше отступать.

Как только Феб прижался спиной к белому и гладкому камню, Гренгуар разбежался, оттолкнулся ногами от земли и прыгнул, чтобы нанести удар сверху и пронзить своего спутника. Шатопер отпрыгнул в сторону и упал на песок. Не позволяя противнику подняться, Певец Парижа пытался воткнуть копье в лежащего на земле полицейского, но тот удачно уворачивался перекатываясь из стороны в сторону – копье то и дело вонзалось в песок. Но в один момент наконечник слишком глубоко вошел в землю, и поэт не успел его быстро вытащить, что дало Фебу время подняться на ноги и приготовиться к нападению.

– Но ты сказал, что ни одна душа, кроме служителей ордена смерти, не может войти в склеп раньше срока. Как же я попаду внутрь? – полицейский ринулся в бой и его меч рассекал воздух с такой скоростью, что поэт был вынужден только отступать, не имея возможности воспользоваться своим трехметровым оружием, потому что Шатопер слишком сильно приблизился к нему.

Но вдруг Гренгуар сделал резкий рывок влево и увлеченный наступательными ударами Феб пролетел вперед, потеряв равновесие и упав на одно колено. Поэт оказался у него за спиной.

– Я сказал, ни одна мертвая душа не может туда войти, и если ты перестанешь поворачиваться ко мне спиной, то глядишь и на тот момент все еще будешь живой, mon cher. – Гренгуар получал искреннее удовольствие от этого представления. – Когда же вы выберетесь из склепа, я буду вас ждать на выходе и тогда мы делаем ноги.

– Мы вернемся и раскопаем лодку. Так? – полицейский медленно поднимался на ноги. – Ведь все кончается в начале.

– Все верно, mon amie. Все верно. Ты схватываешь на лету! – довольно воскликнул поэт, вскинув копье вверх.

И в этот миг, Феб резко развернулся к Гренгуару и бросился на соперника. Он увернулся от опустившегося на него копья, крутанулся вокруг своей оси и резким взмахом разрубил древко трехметровой пики пополам, оставив соперника без оружия. Шатопер приставил острие своего клинка к груди, улыбающегося от уха до уха, поэта.

– Впечатляет. Все же у тебя есть шанс выбраться из этого места живым. – Певец Парижа бросил обломок копья на песок и поднял руки в знак поражения. – Ну, я ответил на все твои вопросы, mon cher? Можно опустить меч.

– Не так быстро, поэт. Ты так и не сказал, что получишь со всего этого. – Феб был серьезен, но внутри него все плясало – впервые он чувствовал себя хозяином положения и не торопился расставаться с этим чувством.

– Удовольствие, mon amie, – вдохновенно ответил Гренгуар.

– Что за чушь? Думаешь, я тебе поверю? Это смешно.

– Вот именно, mon cher. Но ты, похоже, невнимательно слушал меня все это время. – Поэт резко схватился руками за клинок полицейского. – Я же говорил тебе, что у бессмертия очень много недостатков и один из них – это отсутствие страха смерти.

Гренгуар с безумными глазами, в которых промелькнул фиолетовый огонек, вонзил лезвие меча себе в грудь. Полицейский аж вздрогнул от неожиданности.

– Без этого жизнь потеряла свой вкус. Стала сухой и однообразной, унылой и серой, как весь этот ад. – Поэт продолжал вонзать сталь в свою кровоточащую грудь все глубже и глубже, все ближе и ближе приближаясь к изумленному и напуганному Фебу, не отпускающему рукоять меча.

– Я не мог упустить шанс бросить вызов самому опасному созданию в мире, единственному кто может лишить меня жизни. Это чертовски возбуждает, mon cher. Больше чем женщины, деньги и кровь вместе взятые. Это заставляет тебя чувствовать себя живым. Как иронично, не правда ли? Чувствовать себя живым, только в тот момент, когда жизнь висит на волоске. – Сквозь жуткую боль и судороги, отражающиеся на лице Гренгуара, он продолжал насаживать себя на клинок.

– А когда у нас все получится, мое имя навсегда останется в вечности, как единственного человека в мире, сумевшего обвести самого хитрого и лживого демона вокруг пальца. Пусть даже после, мне все это вернется с лихвой. Ну что? Как ты думаешь, mon cher, все это стоит того? – рукоять меча вплотную прижалась к груди поэта, но он только смотрел в ошарашенные глаза Шатопера, который не мог произнести ни слова, и ответил сам. – Еще как стоит.

Гренгуар рухнул на колени, из его рта тонкой струйкой потекла кровь, но губы продолжали улыбаться, а глаза смотреть куда-то в пустоту. Через мгновение шокированный Феб отпустил меч, и поэт мешком повалился на бок в песок. Юноша стоял и смотрел на пронизанное сталью тело самоубийцы и не знал, что ему делать. Еще минуту назад ему казалось, что у него все под контролем, и вот теперь он уже, как беспомощный котенок смотрит на того, кто, как оказалось, был его единственной надеждой на спасение. Феб опустился к телу поэта и вытащил окровавленный клинок из его груди. Полицейский перевернул Певца Парижа на спину, пытаясь придумать, как вернуть его к жизни, но вместо этого, только продолжал бесшумно двигать губами и вертеть головой, растерянным взглядом ища подсказку.

– Вы только гляньте! – разорвал смертельную тишину мерзкий скрипучий голос. – Кто тут у нас?

Шатопер резко вскинул голову и посмотрел вперед. Никого. Вдруг, совсем рядом послышался смех и шепот. Феб оглянулся по сторонам. Никого. Затем раздались шаги и звяканье металла. Полицейский, держа меч наготове, вскочил на ноги и принялся вертеться вокруг себя. Никого. Как бы пристально он не приглядывался, в пустыне, которая просматривалась на тысячи километров вперед, не было ни одной живой души, только песок.

И в этот миг, вдруг прям перед Фебом, как будто в воздухе стали вырисовываться неясные контуры, напоминающие человеческие фигуры и обретать плоть. И лишь через мгновение Шатопер увидел, что его окружила целая толпа разношерстных душ. Здесь были и рыцари в пробитых доспехах, и женщины с уродливыми гангренами на теле, и легионеры с рваными ранами, и даже римский император с пустыми глазницами, пехотинцы с мушкетами, гвардейцы и конница на полуразложившихся лошадях с черными, как ночь глазами.

– И кто же ты такой, мальчик? – из толпы вышел зловещий и мощный мужчина в старых потрепанных доспехах воина века пятнадцатого, под два метра высотой. Его длинные темные грязные волосы спадали на тяжелые стальные наплечники, маленькие, близко посаженные глаза исподлобья хищно смотрели на полицейского, а тонкие губы искривились в презрительной ухмылке, оголив желтые кривые зубы. – Почему я тебя не знаю?

Шатопер был напуган, но взял себя в руки и, наставив меч на приближающегося воина, попытался придать уверенности своему виду.

– Я вас… тебя тоже не знаю, солдат. Кто ты?

– Я? – удивленно проскрипел незнакомец, вдруг замер и, обернувшись к своей армии, расхохотался. Толпа ответил ему взрывным смехом. Он вновь повернулся к юноше. – Я…

– Влад третий, Басараб! Румынский князь! – раздался звонкий голос из-за спины Шатопера, и он обернулся.

Перед полицейским поднимался, держась рукой за грудь, Гренгуар.

– Также известный, как Влад Цепеш или Граф Дракула. Один из самых кровожадных правителей за всю историю человечества. Он пересажал на кол более десяти тысяч преступников и врагов, и при этом неважно какого рода преступление они совершили – убили человека или украли кусок хлеба. Он жесток и беспощаден ровно настолько, насколько и безумен. Преданный слуга Люцифера и предводитель грешных душ по эту сторону Ада. В общем, очень милый и искренний хранитель здешнего хаоса, – закончил представление незнакомца, довольно улыбающийся Певец Парижа и шагнул вперед.

– Посмотрите-ка, кого к нам сюда принесло. Поэт Гренгуар собственной персоной. Вернулся домой? – в глазах Цепеша мелькнул дьявольский огонь, и он улыбнулся еще шире, оголив острые клыки. Толпа за спиной предводителя резко приблизилась к нему, обнажив свое оружие и с ненавистью глядя на довольного поэта, вот-вот готовясь броситься на него. Но Дракула поднял руку, и все замерли, опустив свои клинки.

– Не стоит торопить события, mon amie. Я предпочитаю оставаться здесь на правах гостя. А гостей принято встречать куда более радушно. Не так ли, господин Вольф? – Певец Парижа обращался к пухлому мужичку невысокого роста с жидкой бородой и жирными губами, и упорно игнорировал тот факт, что всякий из присутствующих всем своим существом желал только одного – броситься на него и разорвать на части. – Уж вы, как никто другой умели встречать гостей при жизни. Даже собственную гостиницу открыли. Правда, далеко не каждый гость смог оттуда съехать. Большинство из них до сих пор замурованы в стенах этого гостеприимного дома.

– Закрой свой рот, поэтишка, пока тебя самого не похоронили в стенах замка Крови! – оскалился Вольф, пожирая Гренгуара своими возбужденно бегающими глазами.

– Вы серьезно, mon amie? Тогда не будете ли вы, так любезны, почистить мои сапоги? Здешний песок их жутко обезобразил.

С возмущенным и полным ненависти взглядом, словно, не контролируя свое тело, Вольф направился к поэту, упал на колени и принялся чистить его обувь.

– Надо отдать должное изобретательности и чувству юмора нашего господина. Его наказания всегда невероятно впечатляющие, а обречь владельца гостиницы, который недобросовестно выполнял то, за что ему платили, на безотказное исполнение любой просьбы или приказа, вообще заслуживает восхищения. – Певец Парижа упивался своим представлением и все больше нервировал толпу грешников.

– Смотрю, ты все также веселишься, поэт, – Цепеш презрительно смотрел на Гренгуара. – Так веселись. Судя по твоему изуродованному лицу, тебе недолго осталось наслаждаться свободной жизнью. Ты ходишь по грани, и скоро все закончится. А когда ты выйдешь из склепа, я лично буду встречать тебя. Вот тогда мы и посмотрим, будешь ли ты продолжать так весело улыбаться.

– Довольно. Благодарю. – Обратился поэт к своему чистильщику обуви и как собаку прогнал от своих ног. – Видишь ли, mon amie, не хочу тебя расстраивать, но в тот день, когда я стану полноценной частью ада, я не просто буду улыбаться. Я буду ликовать. – Певец Парижа, обращаясь к Цепешу, наслаждался звуком своего голоса и словно подпитывался той ненавистью, что исходила от Дракулы и его армии. – Я займу твое место, а эта толпа будет нести меня на руках, как своего кумира. Жаль только, что ты этого не увидишь…

– Ах ты мерзкое отродье! Я вырву твой язык и сожру его! – пронзительный женский визг разнесся над толпой, и на поэта бросилась бледная и костлявая девушка с растрепанными и запутанными кучерявыми волосами, а глаза ее горели безумием.

Она схватилась руками за ворот плаща Гренгуара, пытаясь дотянуться зубами до его лица, но поэт не позволил ей этого сделать, удерживая ее голову на небольшом расстоянии от себя.

– Мари-Луиза! Я рад видеть, что у тебя не пропал аппетит. – Певец Парижа, улыбаясь, разглядывал бледное лицо девушки. – А ты все такая же ненасытная, mon chéri. Как же тебе идут выпученные глаза и эта бордовая помада. Ах, это же не помада. Я забыл. Это кровь твоего ребенка, которого ты съела, спасаясь от голода. Но это все неважно. Вечный голод стал достойной наградой за этот досадный проступок.

Мари-Луиза изо всех сил пыталась дотянуться зубами до горла поэта, но тот только сильней сжимал ее череп, от чего ее безумные глаза еще больше выкатывались вперед, и казалось, вот-вот выпрыгнут из глазниц.

– Я сожру твое сердце, ублюдок! – людоедка резким стремительным движением вонзила свою ладонь с длинными острыми ногтями желтого цвета в самый центр грудной клетки поэта и сжала в кулак его сердце. Визг нечеловеческой боли вырвался из ее окровавленного рта, и она как угорелая отскочила назад, глядя на обожженную до мяса ладонь, которой еще секунду назад держала сердце поэта.

– Боюсь, в моем сердце все еще жива любовь, и потому вряд ли тебе понравится его вкус, mon cher fou77
  Моя дорогая сумасшедшая (фр.)


[Закрыть]. – Гренгуар со злорадной улыбкой смотрел на кряхтящую от боли детоубийцу. Мари-Луиза резко подняла взгляд на поэта. В ее безумных глазах блеснул огонек слепой ненависти, и она вновь сделала шаг в его сторону.

– Оставь его! – резко приказал девчонке Цепеш, и она нехотя повиновалась.

Мари-Луиза, сверкая голодными и полными ненависти глазами, вернулась в адский строй. Феб стоял, как парализованный, глядя на все это представление и не решаясь опустить меч, при этом понимая, что спасти его от них клинок не сможет.

– Довольно паясничать, поэт. Я хочу услышать твои объяснения, – граф Дракула перестал ухмыляться и впился своим тяжелым взглядом в Гренгуара.

– Объяснения? Почему я здесь? Боюсь, ты путаешь меня со своими верными слугами. Я же служу другому и отчитываюсь только перед ним. Так что уж прости, mon amie…

– Ты никогда не появляешься здесь просто так, поэт, и каждый раз жди от тебя неприятностей, но сейчас меня куда больше интересует твой юный спутник. Как он сюда попал и почему мы его не встретили?

– Ах! Ты о моем друге? – Гренгуар расплылся в широкой улыбке. – Прошу прощения. Где мои манеры? Mes amies88
  Друзья мои (фр.)


[Закрыть], хочу представить вам моего хорошего друга и преданного товарища – Феба Шатопера. При жизни он был полицейским, который преследовал контрреволюционеров в Париже. Он издевался над добропорядочными жителями этого славного города до тех пор, пока они не сознавались в том, чего не делали – в поддержке революционной оппозиции. А затем публично казнил их.

Феб опомнился и с жутким возмущением посмотрел на поэта, но тот ему лишь подмигнул.

– Почему он не прибыл на Причал вместе со всеми? – Влад подозрительно смотрел на Гренгуара, всем своим видом давая понять, что чует здесь что-то нечистое.

– Все просто, мой кровожадный друг, я решил устроить ему персональную экскурсию и самостоятельно доставил его сюда. Кстати, я уже познакомил его с одним из ваших здешних развлечений. Он хорош! – ложь лилась изо рта поэта рекой и была настолько гладкой и правдоподобной, что даже полицейский оценил, как хорошо тот все продумал с их сражением.

– Ты нарушил правила! – грозно возмутился Цепеш. – Он должен был очнуться в склепе.

– Кстати, говоря, о склепе. Мы туда и направляемся. Не переживай. Я все исправлю, и все будет по правилам. Мы лишь чуть-чуть отклонились от сценария.

– Довольно! – Дракула угрожающе приблизился к Гренгуару. – Ты достаточно уже сделал. Мы сами его доставим в склеп. Ваша экскурсия окончена.

Цепеш оттолкнул поэта в сторону и направился к Фебу. Шатопер весь напрягся, не зная, что ему делать.

– Не самая лучшая идея, mon amie. Ну, как знаешь. Дело твое. – Совершенно спокойно повиновался Гренгуар. – Надо было сразу сказать правду.

– Ты это о чем? – резко обернувшись к поэту, раздраженно спросил Влад.

– Видишь ли, он еще жив, – как ни в чем не бывало, ответил Гренгуар.

Феб от неожиданности чуть не выронил меч и изумленно посмотрел на поэта.

– ЖИВ!? – взревел своим скрипучим голосом Дракула.

– Жив… – эхом пронеслось по толпе грешных душ возмущение.

– Именно это я и сказал. И довольно громко, – с насмешкой сообщил Певец Парижа.

– Ты знаешь, что тебя ждет за это, клоун! – гнев Цепеша перерастал в ярость, и он вцепился Гренгуару в горло, подняв его над землей.

– Конечно. Награда. Уберу пару шрамов. – Сдавленным голосом ответил, не сопротивляющийся поэт. – А вот тебя лишь разочарование.

– Награда? Ты шутишь? – презрительно воскликнул румынский князь. – И кто же тебя должен наградить за осквернение проклятой земли? Кто? Люцифер?

– А ты не так уж глуп, как кажется на первый взгляд, – болтая ногами в воздухе, заметил Гренгуар.

Дракула расхохотался поэту в лицо, и толпа поддержала его дружным смехом.

– Думаю, хозяин сделает тебя своим придворным шутом. Тебе пойдет.

– Зачем, если он уже сделал меня Собирателем?

Улыбка исчезла с лица Влада Цепеша.

– Ты врешь! Он не доверил бы тебе… Ни за что!

– Ты уверен? Тогда каким образом я привел сюда живую душу? Но если хочешь, можем спросить у него. Похоже, хозяин оценил мое природное обаяние и умение убеждать даже таких принципиальных людей, как Наполеон.

– Бонапарт? – Дракула разжал пальцы, и Певец Парижа рухнул на песок, растирая шею и откашливаясь.