Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– Именно. Вы же не думали, что Бог наделяет своих детей талантами так гениально планировать и реализовывать массовые убийства? Это даже звучит глупо.

– Но, если ты Собиратель, а этот мальчишка твой товар, почему ты сразу это не сказал? – князь изучающе осмотрел Феба.

– Потому что хозяин просил не распространяться об этом. Поэтому он будет очень недоволен, если узнает, что мне пришлось раскрыться тебе, ведь иначе бы ты помешал делу, mon amie. – Гренгуар поднялся на ноги, отряхивая плащ.

– Тогда я думаю ни мне, ни тебе не стоит его расстраивать. – Цепеш изо всех сил старался скрыть свою тревогу, но бегающий взгляд выдавал его. – Забудем об этой встрече, будто ее и не было.

– Согласен, – поэт довольно улыбался от уха до уха. – Пожалуй, так лучше будет для всех.

Дракула раздраженно плюнул в сторону.

– На этом и разойдемся. Проваливай. – Князь вновь принял грозный вид, проклиная себя за беспомощность.

– Тогда позвольте откланяться. – Гренгуар снял шляпу и изобразил низкий поклон. – Au revoir, messieurs99
  До свиданья, господа (фр.)


[Закрыть].

Певец Парижа выпрямился и легкой, почти танцующей походкой направился к армии грешников. Но вдруг он остановился и обернулся к застывшему Шатоперу.

– Mon cher, ты идешь? Наша сделка еще не завершена. Надо спешить. Скоро ты получишь все, о чем только мог мечтать.

Феб выпал из оцепенения и чуть ли не бегом бросился вслед за поэтом, а Гренгуар, ухмыляясь, направился сквозь расступившуюся толпу грешников, высокомерно вскинув голову и насвистывая веселую мелодию. Они шли через строй жаждущих расправы над Певцом Парижа обитателей ада, которые словно взбешенные псы на привязи пожирали их своими налитыми кровью глазами, но Гренгуара это не волновало, он уходил победителем.

– Не печальтесь, mes amies, возможно мы еще встретимся.

Глава 10 (Грешные души)

Бескрайняя пустыня, неожиданно для встревоженного Шатопера, сменилась холмистой местностью покрытой выжженной травой и рвущимися из-под черной земли карликовыми кустарниками с голыми извивающимися ветвями, напоминающими силуэты истязаемых людей. Голова полицейского разрывалась от мыслей и вопросов, захвативших его сознание после встречи с войском Ада, но слова никак не могли слететь с губ – его словно охватил немой паралич. Он молча следовал за поэтом, пытаясь не отставать и даже боясь представить, что еще их ждет в этом безумном и до дрожи жутком месте.

Гренгуар замер на вершине холма возле небольшого валуна, покрытого странными иероглифами, закрыл глаза и втянул носом воздух, принюхиваясь. Феб остановился рядом с поэтом и тоже стал прислушиваться к запахам, но кроме гари и жженой травы уловить ничего не смог. Феб осмотрелся по сторонам. С холма открывался вид на небольшую долину, огороженную слева мрачным серым горным массивом, а справа дремучим лесом из голых черных деревьев. По диагонали, от леса к горам, долину пересекала огромная идеально прямая тропа, словно вытоптанная многотысячным войском, следовавшим за своим командиром туда-сюда сотни раз, и только ближе к горам она разбивалась на десятки троп поменьше, уводящих в горную глушь. Певец Парижа снял шляпу и, опустившись на одно колено, прислонил ухо к земле. Полицейский стоял, молча, в смятении глядя на своего провожатого и силясь понять, что тот пытается услышать.

– Идут, – произнес поэт, и Феб почувствовал, как под его ногами дрожит земля.

Гренгуар резко схватил Шатопера за рукав и силой заставил лечь на землю. Они распластались на холме, прячась за валуном, когда до них донеслись крики и шум.

– Шевелись! Давай вставай, мразь! Никому не останавливаться! Вперед! Держать строй!

Командные крики сопровождались звуками рассекающих ударов, стонами и всхлипами. Земля под лежащими в укрытии путниками дрожала все сильней, будто к ним приближался великан. В один момент любопытство Феба взяло над ним верх, и он аккуратно выглянул из-за валуна, и его глазам открылась пугающая и до ужаса странная картина – огромная толпа людей в лохмотьях изо всех сил толкала вперед здоровенный каменный шар по тропе, а люди в черных плащах с капюшонами на голове погоняли их плетьми. Феб видел, как один из погонщиков взмахнул кнутом и в следующий миг скрюченный старик повалился на землю с рассеченной до хребта спиной, даже не вскрикнув. Он упал, зарывшись лицом в пропитанную гарью черную землю, но никто даже не обратил внимания на него, молча, повинуясь командам надсмотрщиков, продолжали толкать каменный шар вперед, задыхаясь от усталости и обливаясь потом.

– Хватит отдыхать! Поднимай свою тушу и продолжай толкать! – погонщик еще раз рассек кнутом спину обессиленного деда и тот выгнулся дугой, оголив свои редкие гнилые зубы. – Вставай, дедуля, а то опять будешь толкать свой персональный валун.

Не понятно откуда, но старик нашел в себе силы подняться и бросился догонять, спотыкаясь о коряги у себя под ногами, толпу оборванцев, толкающих каменную глыбу.

– Кто это? – Феб замер и с ужасом смотрел на эту душераздирающую картину.

– Самоубийцы, – ответил Гренгуар. Он тоже приподнялся с земли и осторожно выглядывал из-за их укрытия.

– Неужели они обречены, катать этот шар по этому проклятому месту всю свою жизнь?

– Скорее, всю свою смерть. И эти еще легко отделались – у них камень хотя бы в виде шара. Люди лишают себя жизни в момент отчаянья, когда бремя, легшее на их плечи тяжелее их силы воли. Но чем сложнее испытания, от которых они пытаются сбежать, на том свете, тем тяжелее их ноша здесь. Ты не видел, как страдают те, кому приходится тащить каменные кубы или египетского сфинкса – захватывающие зрелище.

– Это ужасно! – Шатопер перевел взгляд на ухмыляющегося поэта.

– Не согласен. Ужасно то, как они поступили с величайшим даром Бога – своей жизнью. – Певец Парижа выпрямился во весь рост, надел шляпу-цилиндр и провел пальцами по полям, разглаживая их. – Испокон веков человечество искало ключ к бессмертию. Сколько жизней было положено ради достижения этой цели, а эти ничтожества разбрасываются своей, словно сами создали, что-то более великое. Самоубийство – величайшее из человеческих глупостей.

– Очень странно слышать подобные слова от того, кто продал свою душу дьяволу. – Феб поднялся с земли вслед за поэтом. Он почувствовал, в словах Певца Парижа личную неприязнь к тем, кто свел счеты с жизнью.

– Что ж, – Гренгуар пожал плечами и посмотрел на Шатопера, – у каждого свои пути к бессмертию – кто-то заключает сделки с Дьяволом, кто-то вторгается в его владения, чтобы вернуть утраченное. Не так ли, mon cher?

Феб невольно отвел взгляд в сторону.

– Зато, ты теперь точно знаешь, что ждет твою ненаглядную в случае нашего фиаско. Надеюсь, это будет тебе дополнительным стимулом, чтоб не струсить в последний момент. – Певец Парижа устремился вниз по склону. – Идем! Нам надо пересечь Путь Самоубийц до того, как появится следующий караван.

Полицейского словно холодной водой окатило, когда он осознал, что и в самом деле Джульетта сама лишила себя жизни. Его воображение принялось рисовать в голове ужасающие картины, где его возлюбленная в грязном порванном платье, ломая ногти и стирая руки в кровь, толкает огромный каменный шар по просторам Ада, а кнут надсмотрщика хлещет по ее нежным белым плечам, рассекая плоть до костей. Холодный пот выступил на лбу Шатопера, и тошнота подступила к его горлу.

– Ты еще долго будешь наслаждаться местными пейзажами или все же отправимся в путь? – крикнул поэт с подножия холма и полицейский, очнувшись от мрачных мыслей, устремился вниз за ним.

Они не успели даже приблизиться к тропе, когда землю под их ногами тряхнуло сильнее прежнего. Феб упал на колени и увидел, как из леса показались люди, обвязанные канатами и тащившими за собой что-то невероятно больших размеров. И в тот самый момент, когда из чащи, с оглушающим хрустом ломающихся деревьев, показался скелет, а с ним вместе и нос корабля, Гренгуар резко подхватил Шатопера подмышки и отволок в сторону, укрывшись внутри полого ствола дерева.

– Да что ж людям так жизнь не мила? Развелось суицидников, к туннелям не пробраться. – Гренгуар осторожно выглянул из дерева. Феб тоже вскочил на ноги и устремил свой взгляд на новый караван.

По Пути Самоубийц растянулась целая процессия грешников толпой тащивших огромный английский бриг через долину. Погонщики в тельняшках и пиратских треуголках погоняли самоубийц кнутами прямо с корабля.

– Господь милосердный, это просто безумие! – полицейский с открытым ртом смотрел на гигантскую толпу, которая из последних сил делала рывки вперед, по миллиметру продвигая морского гиганта в сторону гор.

– Такими темпами они только к следующему веку преодолеют долину. Придется идти в обход. Путь более длинный, но выбирать не приходится. – Певец Парижа осмотрелся по сторонам, пытаясь решить, как лучше вернуться к холму, чтобы отправиться в путь другой дорогой.

– Какое дело до нас самоубийцам и их погонщикам, если сам командир Адского войска не стал нам мешать? Если я все правильно понял, то и они в его власти, – Шатопер не хотел терять ни минуты лишнего времени.

– Mon amie,… – поэт на мгновение замешкался, – видишь ли, какое дело, во-первых, я не готов положиться на лидерские качества Цепеша, во-вторых, он никогда не блистал умом, и если мне удалось его провести этой бредовой байкой, не значит что те, кто нам встретятся здесь, окажутся такими же тупыми, но самое главное – это, в-третьих, mon cher, ты наверно уже и забыл, что и сам ты без пяти минут самоубийца, а у надзирателей на это нюх. Так что? Ты еще хочешь испытать на прочность авторитет кровожадного князя или лучше поспешим другой дорогой?

Феб уже и сам пожалел, что выставил себя дураком, поставив под сомнения решение своего провожатого, и, молча, кивнул.

– Замечательно! Тогда следуй за мной и не отставай. – Гренгуар, пригнувшись, с кошачьей гибкостью бросился обратно к холму, с которого они спустились. Феб следовал за ним по пятам. Когда они оказались на его вершине, поэт остановился и обернулся к Шатоперу.

– Путь Самоубийц тянется на сотни километров через весь Ад. Что бы миновать его, нам придется идти через Кострище Душ, которое усыпано ямами-ловушками. Обычно мой вопрос звучит – «Ты знаешь, что надо делать?», но в твоем случае будет более точно спросить: – Ты знаешь, чего делать не надо?

Гренгуар так и не дал Фебу ответить, а только похлопал его по плечу и ответил сам.

– Правильно! Падать в эти ямы, бежать вперед меня и отвлекаться по сторонам. Cerveau! – поэт развернулся и быстро устремился с холма в обход Долины Самоубийц и полицейский, сдержав недовольство подобным отношением к себе, последовал за ним.

И вот, как только они обогнули окраину черного леса, их глазам открылось усеянное пеплом поле – Кострище душ. Местами пепел проседал, образовывая воронки – там, где были вырыты ловушки.

– Для кого эти ямы? – Феб мог только догадываться о том, кто притаился на дне этих нор.

– Для заблудших душ, – спокойно ответил Гренгуар и сделал первый шаг вперед. Пепел легко взмыл вверх, окутав поэта с ног до головы. – Следуй за мной, mon cher, и постарайся оставаться на поверхности.

Певец Парижа легкой, но осторожной походкой шел, петляя из стороны в сторону, огибая воронки. Полицейский старался ступать туда же, где была нога поэта, но пепел быстро стирал все следы. Он кружил вокруг них словно снежинки, оседая и вновь взмывая вверх при каждом движении. Местами под ноги путников попадали тлеющие кострища, вмиг разлетающимися в стороны тысячами искр, которые будто светлячки кружили в танце вместе с пеплом. Гренгуар ускорил свой ход, и Шатопер не отставал, но глаза юноши все больше застилало пеплом, который уже больше походил на снежную метель.

Они шли уже довольно долго и в какой-то момент пепел, встревоженный спешащими путниками, словно застыл в воздухе и Феб замер. Гренгуар тоже остановился и обернулся к полицейскому.

– Ох, да ладно? Ты шутишь?

– Ты тоже это слышал? – мурашки пробежали по спине Феба, и он принялся оглядываться по сторонам.

– Нет-нет-нет! Только не сейчас! – поэт словно говорил сам с собой.

– Помогите! – вновь донесся до полицейского голос ребенка. – Умоляю! Прошу вас!

Шатопер кружился на месте и изо всех сил вглядывался сквозь застывший пепел, но никак не мог понять, откуда доносится голос, как вдруг из воронки в метрах двадцати от него, что-то выбралось на поверхность. Маленькое искореженное существо ростом с пятилетнего ребенка было завернуто в грязную черную накидку, а из-под нее на Феба смотрели, огромные черные немигающие глаза. Его перекошенный рот издавал звук похожий на предсмертный хрип, а кожа напоминал иссохший лист бумаги с разводами от пролитых чернил. Существо медленно направилось в сторону полицейского и тот, несмотря на все старания удержаться на месте, сделал к нему шаг на встречу.

В следующее мгновение, на глазах у Феба, Ад растворился, и он оказался на небольшой парижской улочке в бедном квартале. Шатопер застыл от неожиданности. Он стоял на вымощенной мелкими камнями дорожке между ветхими и прогнившими домами в кромешной темноте, и только полная луна, низко склонившись над городом, едва освещала проулок. Очнувшись от шока, полицейский принялся озираться по сторонам, когда ему в нос ударил едкий и до тошноты мерзкий запах тухлятины и отходов. На миг Шатоперу показалось, что он вот-вот задохнется – все его нутро свело от боли, и он согнулся пополам, держась за живот и опустив голову на грудь, но все же совладал с приступом рвоты, когда вдруг совсем рядом услышал голос:

– Месье, умоляю, помогите! Она там!

Феб резко поднял голову и в двадцати шагах, в конце проулка, он увидел маленького худенького мальчика лет десяти. Он стоял в лохмотьях босиком на холодных и склизких от животного жира камнях мостовой и смотрел на полицейского полными слез глазами, на которые падали черные как смоль кудри волос.

– Прошу вас! Помогите! Она умирает! – слезы текли по бледному лицу ребенка, и он сжал кулаки.

– Кто ты? Где я? – Феб был растерян, он не мог понять, как он здесь оказался. – Кто умирает?

– Идемте, прошу вас! – мальчик был в отчаянии и сильно напуган. – Она там!

Шатопер выпрямился во весь рост и направился к ребенку, но тот не стал его дожидаться и бросился прочь. Полицейский перешел на бег и устремился за мальчиком. Мальчишка ловко петлял между домами и торговыми лавками, и Феб едва поспевал за ним, спотыкаясь о пустые бочонки и прочую рухлядь, стараясь не потерять его из виду. Шатопер пробежал не меньше трех улиц, прежде чем протиснулся между двумя шаткими строениями, которые к концу переулка практически сливались воедино, и оказался на более просторной площадке, где у каменной стены находился крохотный деревянный домик с соломенной крышей и одним единственным окном. У входной двери, распахнутой настежь, висел небольшой масляный фонарь, чей тусклый свет едва освещал порог дома, но тьма внутри жилища оставалась беспросветной и таила в себе что-то жуткое и пугающее. Тишина, царившая в этом месте, заставляла сердце Феба биться сильнее и гулкими ударами подниматься все выше к горлу, когда вдруг из хижины донесся тихий стон и полицейский бросился к двери. Лишь на миг Шатопер помешкал на пороге и шагнул внутрь – в кромешный мрак. Дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, полицейский увидел на полу дома бездыханное тело девушки, а перед ним на коленях спиной ко входу сидел тот самый маленький мальчик, загораживая ее лицо.

– Что случилось? – настороженность в голосе полицейского выдавало его напряжение, но ребенок не реагировал на его вопрос. Феб медленно приблизился к сидящему к нему спиной мальчишке и протянул руку к его плечу, когда тот вдруг резко обернулся и Шатопер, отшатнувшись назад, чуть не рухнул на пол от увиденного. Все лицо и руки ребенка были перемазаны кровью прекрасной девушки, лежащей на полу с перерезанным горлом. Черные кудри падали на глаза мальчишки, но даже сквозь них полицейский увидел два горящих огонька, смотрящих на него. Окровавленные губы ребенка искривились в дьявольской ухмылке, а в его руках блеснуло лезвие и, с ловкостью хищной кошки и жутким воплем, мальчишка бросился на Феба. Только чудо позволило полицейскому уклониться от смертельного броска, и маленький монстр проломил хрупкую деревянную стену жилища и вылетел на улицу. Адреналин позволил Шатоперу выйти из ступора и броситься прочь из жуткого дома.

Феб бежал со всех ног, но мальчишка с бритвой в руках продолжал преследовать его, наступая ему на пятки. Шатопер повидал множество жутких отморозков и головорезов, и не раз вступал с ними в бой без кого-либо страха, но это существо в детском обличии внушало ему самый настоящий жуткий ужас. Феба покидали последние силы, а надежда спастись от жуткого создания таяла с каждым ударом сердца. Он уже чувствовал его горячее дыхание своим затылком и, оглянувшись, увидел, как тот скачет по стенам и крышам домов, с каждым прыжком подбираясь все ближе. И в этот момент ноги Шатопера запутались в рыбацкой сети, и он со всей силы рухнул на холодные камни мостовой. Полицейский перевернулся на спину и с жутким ужасом, предчувствуя приближение смерти, он уже смотрел в эти горящие жаждой крови глаза. Он видел, как лунный свет проскользил по лезвию бритвы, занесенной над его горлом, как вдруг ощутил жар в своей груди, который поднимался вверх к его голове, обжигая щеки и глаза. И в этот момент монстр исчез, а антураж парижских трущоб растворился словно дым.

Феб лежал на земле, а над ним парил пепел. И вдруг он осознал, что все его тело охвачено огнем. С жутким криком боли, закрывая лицо, Шатопер принялся кататься из стороны в сторону, пытаясь одолеть языки пламени, которые уже перебрались на его волосы, когда что-то мягкое накрыло его с головой. Сквозь темноту полицейский почувствовал, как кто-то легкими ударами сбивает на нем огонь и скоро пламя погасло совсем. Едва переведя дух, Феб сел и скинул с себя покрывало и увидел перед собой изрезанное шрамами лицо поэта.

– Было жарко! Не правда ли? – Гренгуар самодовольно ухмыляясь, осматривал Шатопера.

– Что это было, черт побери? – полицейский резко вскочил на ноги и увидел, что от огня его спасло фиолетовое пальто поэта, которым тот, его укрыл. – Ты спас меня? Опять?

Феб метался из стороны в сторону, пытаясь прийти в себя. Все его тело до сих пор пылало от ожогов.

– Полегче, полегче, mon cher. Не стоит благодарностей. Это уже у меня входит в привычку. Такое бывает, когда затягиваешь живую душу в ад. – Певец Парижа ловким движением накинул на себя пальто и отряхнул руки. – Так сказать – издержки авантюры.

– Кто? Кто это был? Что это за монстр? – Шатопер тяжело дышал и заходился от кашля.

– Всего лишь заблудшая душа. Их здесь много, но обычно они сторонятся других, – лицо Гренгуара было слегка озадачено. – Но этого ты, похоже, чем-то сильно зацепил. Возможно, потому что на том свете без устали преследовал его по всему Парижу, и даже добрался до Бедного Квартала в поисках него.

– Тибальт!? Это был Тибальт!? – Феб замер на месте, глядя на поэта ошарашенным взглядом. – Он тоже продал свою душу Дьяволу?

– О, нет-нет! Он просто потерял ее еще при жизни.

– Потерял? Это возможно? – изумлению Феба не было предела. – Как?

– Совершив непростительное деяние, и не раскаявшись в нем, человек теряет свою душу, и она отправляется сразу в Ад в виде такого вот сморщенного уродца, который в совершенстве передает ее суть.

– Значит Заблудшие души – это тени еще живых людей, которые не раскаялись в своих грехах? И я видел его первое убийство, то из-за чего он потерял свою душу – убийство матери. – Феб погрузился в воспоминание только, что пережитого им кошмара.

– Потрясающе, правда?! – глаза поэта горели от восторга. – И при этом он не успел тебе навредить. Благодаря мне, конечно, но все же.

– Навредить? Но как он мог мне навредить? Это были галлюцинации.

– Видишь ли, Заблудшие Души очень пугливы. Они не полноценны и крайне нелюдимы, именно поэтому, чтобы перемещаться по Аду незамеченными, они прорыли под ним, целую сеть туннелей, входы в которые ты можешь легко разглядеть на этом Кострище. – Гренгуар указал на воронки, которые образовались под слоем пепла. – Они очень редко выбираются на поверхность, но, если вдруг одна из них все же коснется другой, обычной, души, то та навсегда потеряет покой и будет вечно скитаться вместе с ними. И это мы говорим про души уже мертвых людей, страшно представить, что было бы, если бы она дотронулся до тебя. Вряд ли бы ты смог вернуться обратно в мир живых. Но на твое счастье, у тебя есть я.

– Огонь! Я горел! – осознание, как лавина, накрыло Феба с головой и все встало на свои места. – Ты меня поджог!

– Эм… – поэт наиграно сконфузился, – из твоих уст это звучит как-то бесчеловечно, mon cher.

– Бесчеловечно!? – полицейский задыхался от возмущения и негодования. – Так оно и есть, Гренгуар! Я горел! Живьем горел! Ты в своем уме?

– Хочу акцентировать внимание на том факте, что живьем. А еще лучше на том, что и орешь ты на меня сейчас, будучи цел… – Гренгуар запнулся и поправился, оценивая ожоги на теле взбешенного полицейского. – Ну, пусть и не цел, зато жив. И да, я целиком и полностью в своем уме. Отчаянные времена, требуют отчаянных мер. Понимаешь?

Шатопер в ярости приблизился к поэту вплотную, с вызовом глядя ему в глаза.

– Вот только давай без этих ваших гляделок. Если ты пытаешься меня удивить уровнем своего тестостерона, то только зря стараешься. У меня не было другого варианта отпугнуть эту душонку от тебя. Огонь – единственное, что останавливает Заблудшие Души перед их малочисленными жертвами. И если ты мне не веришь, оглянись вокруг и подумай, почему все это поле с их норами больше напоминает кострище. – Певец Парижа смотрел в глаза полицейского и все же сумел проломить его оборону – Феб отвел глаза в сторону и оглядел поле.

– Да! – поэт вскинул руки вверх. – Я чемпион по гляделкам!

Шатопер застыл, глядя туда, откуда появилась душа Тибальта. Он не мог перестать думать о том, что за монстр способен на такие чудовищные деяния. Теперь все встало на свои места. Его мать была красавицей, которых не видывал Бедный Квартал, и именно из-за этого, по мнению десятилетнего, мальчишки, горячо любимый им отец бросил их – из-за красоты его жены – матери Тибальта. Поэтому теперь этот маньяк вырезает самых прекрасных девушек Парижа, свято веря, что красота – это зло.

– Итак, если этот конфликт исчерпан, я предлагаю продолжить наш путь. Тик-так. – Окликнул полицейского Певец Парижа и тот, обернувшись, посмотрел на Гренгуара.

– Ты солгал мне, – холодная злость читалась в глазах Шатопера.

– Насчет чего именно? – поэт легко и непринужденно развел руки в сторону.

– Ты сказал мне, что тебе не знакомо его имя.

– Ах, это? Припоминаю такое, но может быть, обсудим специфику наших с тобой отношений после того, как дело будет сделано? Как думаешь? – Гренгуар уже повернулся спиной к Фебу, чтобы продолжать путь.

– Это все твоя вина, поэт. Если бы ты тогда не стал покрывать это чудовище, ничего бы этого не случилось! – со всей ненавистью Шатопер смотрел в затылок своего провожатого и не двигался с места.

– Вот именно, mon cher, вот именно! – Певец Парижа резко обернулся к полицейскому. – Но меня устраивает именно нынешнее положение дел. Именно к этому я шел всю свою жизнь и все случилось так, как я того и желал. Я тебе здесь не нянька, и я тебе нужен больше, чем ты мне. А если вдруг ты решил, что можешь меряться со мной силой, то Бог тебе в помощь, но здесь он бессилен, – в глазах поэта блеснул фиолетовый огонек, а улыбка исчезла с его губ. – А если ты все еще, хочешь продолжить искать виноватых, то лучше подумай вот о чем – кто успокаивал несчастных парижан и обещал найти Тибальта, не позволив тому убить кого-либо еще? Кто не выполнил свою работу и не сдержал свое обещание? Я?

Феб стоял, словно его окатили ледяной водой. Он впервые видел поэта в гневе. Гренгуар точно знал, куда его бить – где его самые слабые места. Шатопер сжал кулаки и из последних сил старался сдержать натиск поэта.

– Но самое главное, это твоя наивность, – Певец Парижа вплотную приблизился к полицейскому и понизил голос до полушепота. – Ты можешь верить или нет, но та моя ложь спасла тебе жизнь. Ты представления не имеешь, что из себя представляет Тибальт. Ты даже с тенью его справиться не в силах без посторонней помощи, а там наверху он в десятки раз опасней. Он просто убил бы тебя, а ты даже не заметил бы этого. Вот так, mon cher.

Феб впал в ступор и не мог шевельнуться. Казалось, поэт обладал каким-то магическим контролем над его телом. Шатопер даже забыл, как дышать. Но, вдруг, поэт отвернулся и громко выдохнул.

– Вот вечно, вы люди все усложняете. – Певец Парижа вновь стал прежним. – Я рассчитывал, что после всего того, что произошло, мы забудем старые разногласия и сплотимся ради достижения общей цели. И даже возможно научимся доверять друг другу, но смотрю твоя ущемленная гордость и старые обиды тебе важнее спасения любимой…

– Неправда. – Феб словно очнулся ото сна. – Ты прав. Как всегда, прав. Эмоции взяли верх над моим рассудком, но больше этого не повторится. Я готов идти дальше и до конца. Я верну Джульетту.

– Вернешь? – Гренгуар, ухмыляясь, обернулся к Шатоперу и удивленно посмотрел на него. – Сам? Один?

– Нет. – Феб опустил взгляд вниз. Слова довались ему крайне сложно, словно он ножом вырезал их на собственном теле. – С твоей помощью, если, конечно, ты еще согласен мне помочь.

– О, mon cher, – поэт аж светился от счастья – он победил, – Как же я могу отказать тому, кто с такой искренностью просит меня о помощи. Конечно все мои таланты к твоим услугам. – Певец Парижа исполнил реверанс.

– Тогда в путь, – полицейского уже выворачивало от этого спектакля, и он устремился вперед.

– Вот это другое дело, – и безмерно довольный поэт последовал за Шатопером.

Миновав Кострище Душ, путники вновь оказались на пустыре, слева от которого начинался лес, через который самоубийцы тащили свои непосильные ноши. У самых первых деревьев полицейский и поэт беспрепятственно пересекли Тракт Самоубийц и двинулись дальше через пустыню, не проронив ни слова с тех пор, как покинули пепельную долину.

Стремительным шагом Гренгуар двигался вперед, но Феб больше не бежал за ним, а шел на равных. И вот, когда тишина этого места окутала путников и все пространство вокруг них, поэт нарушил ее.

– Знаешь, единственный вопрос, который не дает мне покоя – что творится в голове человека, который готов пожертвовать собой ради другого? И не просто пожертвовать, а спуститься в преисподнюю, пытаясь обокрасть самого Люцифера. – Певец Парижа слегка покосился в сторону Шатопера.

– Оно не удивительно. Тебе не понять, – сухо ответил Феб, глядя прямо перед собой

– Это еще почему?

– Тебе не знакомо это чувство.

– Какое чувство? Чувство любви? – усмехнулся поэт.

– Именно. Любви. Настоящей, чистой и бескорыстной любви, – перед глазами полицейского вновь возник образ Джульетты, тот который навсегда отпечатался в его сердце – золотые волосы, голубые, полные грусти глаза, белая, как мрамор кожа и нежно розовые губы, слаще любого вина. – Ты не можешь даже представить себе, каково это, когда весь мир для тебя теряет какое-либо значение, а другой человек становится для тебя всем миром; когда твои глаза все время ищут только ее и, самое странное, что даже в пустыне умудряются тебя обмануть; когда ты уже близок к безумию и только надежда на скорую встречу с ней удерживает твой разум в здравом рассудке; когда ты вспоминаешь ее запах, голос, глаза и улыбку, твое сердце разрывается на части от счастья, а за спиной вырастают крылья, и тебе кажется, что никакая сила не может тягаться с тобой. Видит Бог, даже Дьявол бессилен перед этим чувством.

– О, Пресвятая Дева Мария, да случай то плачевный. – Певец Парижа не скрывал насмешки. – Судя по этому красноречивому монологу, я бы поспорил с тем пунктом, где ты говорил о здравом рассудке.

– Как я и говорил, тебе не понять, что такое любовь. – Шатопер осознал, что слишком увлекся и поддался чувствам в присутствии глумливого поэта, отчего почувствовал себя крайне неловко.

– Любовь – это просто красивое слово, которое подразумевает лишь влечение и желание владеть другим человеком безраздельно. Не больше.

– Я и не ожидал услышать ничего другого от того, кто продал свою душу дьяволу. – Феб презрительно покосился на Гренгуара.

– А самое забавное, что ты снова ошибся, mon cher. Мне знакомо это переоцененное чувство и довольно хорошо, – с ехидной ухмылкой заметил поэт. – В противном случае, мое сердце уже давно бы переваривалось в бездонном желудке Мари-Луизы.

– Ты говоришь о том, что она обожглась об твое сердце, когда пыталась его вырвать?

– Именно. Живое сердце, в жилах которого еще течет любовь, в этом месте излучает свет, который обжигает тела мертвых душ, причиняя им жуткие невыносимые страдания. Чем сильнее и больше любви в твоем сердце, тем ярче и мощнее свет оно излучает.

– И кого же ты еще любишь, поэт? – недоверчиво произнес Шатопер, нахмурив брови.

– Себя, конечно, mon cher, себя. Но это самая что ни на есть настоящая и бескорыстная любовь. И я не уверен, что ты можешь похвастаться подобным чувством.

– Можешь не переживать, Гренгуар, – с презрением ответил юноша. – Но я и не собираюсь хвастаться своими чувствами. Это крайне глупо.

– Думаешь, я тебя подначиваю? – ухмылка Певца Парижа стала шире. – Ошибаешься. Все мы храбрецы на словах, пока не доходит до дела.

– Ты намекаешь, на то, что я трус? – Феб от возмущения замер на месте. – После всего, через что мы прошли? Я спустился в Ад…

– Ох, я не об этом, – поэт тоже остановился и обернулся к Шатоперу. – То, что ты отчаянный смельчак, готовый броситься в пекло с головой ради любимой, это я уже понял. Но это все эмоции. Сейчас та, кому принадлежит твое сердце, мертва и ты готов на все, лишь бы вернуть ее. Однако истинная храбрость тебе понадобится, когда твоя цель будет достигнута и наступит час расплаты.

– Это как понимать? – на лице полицейского отразилось смятение. – Расплата? С тобой? Я думал…

– О, нет-нет! Я не о себе. – Гренгуар с прищуром смотрел на Феба. – Ты серьезно не понимаешь?

– Да, о чем ты говоришь? – Шатопер терял терпение.

– О, mon cher, – Певец Парижа игриво положил руки на грудь. – Просто подумай, ты еще живым спустился в Ад, чтобы украсть у Люцифера то, что уже принадлежит ему по праву. Ты же не думаешь, что он тебя за это по головке погладит? Я уже говорил тебе, что еще никому не удавалось провести его.

– Но у нас… – Феб замешкался, – у тебя получится. Ты сам меня в этом убеждал.