Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– Мило. Теперь ты в меня веришь. – Гренгуар вскинул брови. – Это уже успех. Но это не отменяет того, факта, что, выиграв в этой битве, в конце концов, победа в войне останется за ним. Расплата будет неизбежной и, поверь, невероятно жестокой. Ты заплатишь двойную цену, mon cher. – Певец Парижа подошел ближе к Шатоперу и, положив руки ему на плечи, заглянул своими черными зрачками в его голубые глаза. – А теперь посмотри мне в глаза и скажи, что тебе не страшно.

На миг, что-то погасло в глазах благородного юноши и он, словно смутившись, опустил их вниз. Но в следующее мгновение он вновь посмотрел в бездонные, как сама ночь, глаза поэта со стальной решительностью.

– О, mon amie, – в глазах полицейского заиграли языки дьявольского пламени, и оно разгоралось с каждым словом все сильней. – Просто подумай, я добровольно спустился в ад, боролся с тьмой, пытавшейся заполучить мою душу, прошел через строй Адского войска, спасся от заблудшей души маньяка, и ты думаешь, что еще что-то, кроме потери любимой, может меня напугать? Тогда ты очень сильно ошибаешься.

– Превосходно! – восторг Гренгуара достиг апогея, и он отпустил плечи Феба, вскинув руки вверх, на манер дирижера. – Вот настоящий герой способный совершить величайший подвиг за всю историю человечества! Теперь нас остановит только смерть. Хотя в случае твоей одержимости и это сомнительно.

Певец Парижа на одной ноге развернулся и зашагал в сторону каменного ущелья, возникшего прям перед ними.

– Идем, идем, mon cher, скоро начнется самое веселье. Осталось совсем чуть-чуть, – радостно, не оборачиваясь, воскликнул поэт и даже принялся насвистывать веселую мелодию. Складывалось впечатление, что все задуманное им, шло как нельзя лучше.

Феб не спешил следовать за своим проводником. Он оглянулся назад, но не для того чтобы оценить пройденный путь. Нет. Его не интересовали километры, который он прошагал плечом к плечу со злосчастным стихоплетом по этому проклятому месту, а скорей тот эмоциональный путь, который прошла его душа, хотя наверно здесь, это одно и то же. Шатопер смотрел в самую даль, стараясь вспомнить того себя, который не так давно очнулся в лодке посреди Стикса, и понял, что ему уже никогда не стать прежним – того наивного мальчишки, стараниями поэта, больше нет.

Полицейский вновь посмотрел вперед и увидел, как край фиолетового плаща Певца Парижа сверкнул у самой расщелины, и поспешил за ним.

Феб аккуратно спустился на дно ущелья, где его уже поджидал поэт. Черные стены гранитной породы возвышались над ними и тянулись вперед, превращая ухабистую тропу в извивающуюся дорожку. Низкий гул, словно повис в воздухе, а сиреневый туман клубился у самых ног путников, словно призрачная дымка, расстилаясь по всему ущелью, лишь изредка огибая участки непроглядной тьмы.

– Что это за место? – воздух будто вобрал в себя слова Шатопера, обратив их в леденящий душу шепот, эхом, зазвучавшим из разных уголков низины.

– Ущелье Тишины, – шепот, в который здесь превратился высокий голос Гренгуара, звучал особенно жутко, так что волосы вставали дыбом. – Наиотвратительнейшее место, где обитают только изгои и неприкаянные, а непокорные отбывают наказание. Но к счастью, мы здесь ненадолго. И да, – поэт резко обернулся, с ухмылкой глядя на полицейского, и Феб вдруг понял, что его губы не двигаются. – Здесь пропадают голоса, а мысли обретают звуки, так что будь с ними поосторожней, mon cher, не надумай лишнего.

– Невероятно! И в самом деле! Я слышу свои мысли! – Шатопер принялся озираться по сторонам, будто пытаясь найти что-то, что объяснило бы этот феномен. – Потрясающе!

– Потрясающе? – брови Певца Парижа взмыли вверх, но губы так и остались недвижимы. – Ты уверен? Как по мне, так это наказание. Причем жестокое, но остроумное – в духе Люцифера. Люди избегают одиночества, потому что боятся остаться наедине со своими мыслями, ведь именно они причиняют самую страшную боль. Всю свою жизнь человек проводит в суете, всеми силами пытаясь убежать от внутреннего голоса, потому что как только ты остановишься и прислушаешься к нему, он вцепится в самые уязвимые нити твоей души и уничтожит ее.

– Но для кого это наказание? Здесь никого нет. – Феб пристально вгляделся вперед.

– Ты уверен? – шепот мыслей поэта пробирал насквозь. – А как ты думаешь, что это за гул?

– Мысли! – осенило полицейского. – Это мысли обитающих здесь душ, которые сливаясь воедино, превращаются в гул.

– Vrai, mon cher. Да ты делаешь успехи.

– Но где же они сами? Эти души. – Шатопер усиленно прислушивался к шуму, силясь разобрать слова, но все было тщетно.

– А ты присмотрись к стенам ущелья. – Гренгуар пальцем указал вперед, чуть выше их голов и только теперь Феб заметил, в гранитной породе с обеих сторон сотни небольших углублений, расположенных хаотичным образом на всех уровнях ущелья – от верхушки до земли, чем-то напоминая пчелиные соты.

– Это тюремные камеры?

– Я предпочитаю называть их камерами неудачников. Многие из местных душ здесь по доброй воле и могут в любой момент покинуть это место.

– Тогда почему они здесь? – Шатопер уже даже привык вести диалог лишь силой мысли.

– Извращенцы! Что с них взять? – поэт игриво развел руками. – Получают удовольствие от самопоедания. Ничего удивительного, таких и в жизни хватает.

– А для чего здесь тогда мы?

– Мне надо кое-что забрать и лучше нам не терять время. Пойдем. – Певец Парижа отвернулся от полицейского и направился вперед. Озираясь по сторонам, Феб последовал за ним.

– Кто бы мог подумать? Я слышу свои мысли. Чудеса! – мысли Шатопера невольно разносились по ущелью призрачным шепотом. – Несмотря на жуткий пейзаж, это место поистине потрясающее. Словно в сказке. В жуткой сказке…

– Так, – Гренгуар остановился и резко обернулся к полицейскому, – будь добр, избавь меня от своих причитаний.

– Но как? Я же не могу перестать думать? – Феб озадаченно смотрел на поэта.

– Просто произнеси мысленно «Тссс» и мы сможем продолжить наш путь без этих твоих нездоровых восхищений этим отвратительным местом. – Гренгуар словно был напряжен, но скрывал свои мысли неведомым для Шатопера способом.

– Чего он так нервничает? – опять пронеслось из головы полицейского.

– Издеваешься? – поэт начинал терять терпение.

– Все. Молчу, – успокоил его Феб и подумал. – Тссс…

Звук его мыслей, и вправду, гармонично слился с гулом в ущелье, и они опять продолжали свой путь вперед.

Шатопер и Певец Парижа миновали уже больше трех десятков камер, находящихся у самой земли. И Феб, все время пытался заглянуть в них, периодически забываясь и озвучивая свои мысли, но тут же ловил возмущенные взгляды поэта и опять возвращался к медитации «Тссс». Так они прошли еще десятка два камер-пещер, прежде чем Гренгуар остановился у одной из них и замер. Шатопер с любопытством смотрел на поэта, который явно не очень-то и горел желанием заходить внутрь.

– Чего мы ждем? – не выдержал полицейский

– Туда пойду один, – не оборачиваясь, подумал Певец Парижа своим до жути пугающим шепотом.

– Что? Почему? А мне что делать? – мысли закрутились в голове озадаченного Феба. – Ты оставишь меня здесь одного?

– Это личное. Побудь здесь. Вряд ли тебя кто украдет. Местным есть дело только до своих душевных терзаний, так что ты в безопасности. Я быстро – туда и обратно, – так и не обернувшись, Гренгуар шагнул в камеру и скрылся в глубине пещеры, оставив Шатопера один на один со своими мыслями.

В ожидании поэта, Феб мерил шагами порог пещеры, то и дело, поглядывая внутрь, где царила темнота.

– Уже скоро, любимая. Совсем скоро мы вновь соединимся и уже навсегда будем вместе. Я не позволю этому проклятому месту обречь тебя на бесконечные муки. Не позволю. Мы выберемся и будем счастливы. Уже скоро. – Полицейский не мог найти себе места. Он впервые за все это время в Аду остался один. – Боже, почему он так долго? У нас очень мало времени. Он же сказал, что туда и обратно. Чего ж он там застрял?

Шатопер сел на корточки и принялся копошиться в земле, загребая песок рукою и затем, медленно просыпая его сквозь пальцы. Что-то в этом процессе завораживало. В охапках песка полицейскому попадались камешки, золотые и серебряные монеты разных времен и стран, черные потрепанные перья и даже зубы. Но в очередной раз, опустив руку в сиреневую дымку, он провел пальцами по земле, неожиданно нащупав рукоять. Феб поднял из тумана покрытую ржавчиной саблю и поднес лезвие к лицу. Он внимательно осмотрел выгнутое лезвие, острие которого еще не тронуло коррозией, и было достаточно острым, чтобы пронзить плоть.

– Ты и в самом деле доверяешь ему? – неожиданно сверху раздался зловещий шепот.

– Кто здесь? – полицейский резко вскочил на ноги и, выставив вперед саблю, принялся озираться по сторонам, пытаясь отыскать незваного гостя. – Покажись!

– Серьезно? Неужто жизнь тебя так ничему не научила? – насмешливый шепот стал еще громче.

– Кто ты? О чем ты говоришь? – Феб рассекал саблей воздух, в панике стараясь не подпустить к себе неизвестного.

– О твоем слепом доверии этому дьявольскому стихоплету. О чем же еще, глупец?

– Он спас меня. Уже не раз, – мысли полицейского разлетались по ущелью испуганным шепотом. – Я не собираюсь поддаваться сомнениям. Иначе не вернуть Джульетту.

– Да он просто тебя использует. Ты его ручная собачка, которой он манипулирует. Ты же ничего о нем не знаешь, – шепот подбирался все ближе к Шатоперу и становился все глубже.

– Знаю. Он все мне рассказал.

– Да ладно? А зачем он продал свою душу? Как это вышло?

– Об этом он умолчал. – Феб на мгновенье замер и отвел взгляд в сторону.

– То есть самого главного он тебе и не рассказал. Что и не удивительно, ведь именно в этом таится его истинная цель этого путешествия и его единственная слабость, – шепот, казалось, окружал Шатопера, прижав его к стене пещеры.

– Что тебе нужно? – полицейский не опускал выставленный вперед клинок.

– Чтобы ты перестал совершать глупости, доверяя тому, кто манипулирует тобой и водит тебя за нос. Как ты думаешь, что он сейчас делает там в пещере? Почему не взял тебя с собой?

Феб невольно посмотрел вглубь пещеры.

– И в самом деле? Какие личные дела могут быть у того, кого презирает каждый, как на земле, так и здесь – в Аду? Да он и не хотел туда идти. Он что-то скрывает.

– Да неужели! Наконец-то здравый смысл восторжествовал. Так чего же ты еще стоишь здесь? – жуткий шепот уже словно проникал в голову полицейского.

– Зачем тебе это? Зачем ты мне все это внушаешь? Кто ты, в конце концов? Почему я тебя не вижу? – Шатопера раздражало чувство, что кто-то манипулирует им, играя на его опасениях, и он не спешил поддаваться чужому науськиванию.

– Потому что я, это ты!

Осознание накрыло Феба, словно ледяной волной и зловещий шепот исчез, соединившись с его сознанием.

– Это и впрямь мои мысли. Но почему? Почему я сразу этого не понял? Не оттого ли, что пытался избегать их, а тут они вырвались наружу? – мысли полицейского неслись словно ураган. – Но раз так. Нет смысла больше с ними бороться. Мне надо знать правду.

Шатопер опустил все еще выставленную вперед саблю и обернулся к входу в пещеру. Он помедлил еще лишь миг и, задумав уже привычное «Тссс», направился вглубь гранитной стены.

Феб продвигался все дальше во тьму пещеры, ступая медленно и осторожно, чтобы не выдать своего присутствия. Двигаясь почти на ощупь, он все крепче сжимал рукоять сабли правой рукой, а левой водил перед собой, чтобы случайно не наткнуться на неожиданные препятствия. Вскоре он почувствовал, что туннель начинает спускаться вниз и изгибаться в дугу. Мысленное «Тссс» все также растворялось в дрожащем от тысячи мыслей пространстве пещеры. И вот уже через несколько шагов первые блики света коснулись глаз полицейского, и до него донеслись невнятные звуки чужих мыслей. По мере приближения Шатопера к тусклому свету, шепот становился все громче и полицейский уже мог разобрать два разных оттенка – первый жуткий, он ни за чтобы не перепутал ни с чьим другим, принадлежал Гренгуару, а вот второй мягкий и неуверенный был ему совершенно не знаком. Подобравшись совсем близко и изо всех сил стараясь сохранять мысленное «Тссс», Феб выглянул из-за большого каменного валуна – единственное, что отделяло Шатопера от шепчущихся. Взгляду полицейского предстало небольшое пространство, освещенное тусклым светом факела, вставленного в узкую трещину в гранитной стене, возле которой лежал грязный матрац, и валялись кипы исписанных красными чернилами листов и куча сломанных перьев для письма. Гренгуар стоял посреди каменной комнаты и содрогался от негодования.

– Дьявол! Как ты мог ее потерять?! Объясни мне, как?! – жуткий шепот Певца Парижа здесь звучал еще более пугающе, то ли оттого что он пытался кричать, то ли из-за эха, разносившегося по всей пещере. – Единственное, о чем я когда-либо просил тебя – сохранить ее до моего возвращения! Но ты даже этого не смог сделать!

– Прости! Умоляю! Я не хотел! Это вышло случайно! Прости! Я виноват, очень виноват! – мягкий испуганный шепот доносился из-за каменного выступа у правой стены пещеры, который и скрывал его обладателя от глаз Шатопера.

– Так, – поэт со всей силы втянул носом воздух, чтобы успокоиться. – Ладно. Смирились. Расскажи, где ты ее потерял. Где-то в этом проклятом ущелье?

– Нет, – сжимаясь от страха, ответил неизвестный. – Через некоторое время, после того, как ты мне ее оставил, заклиная всегда носить с собой, я почувствовал, что теряю вдохновение и покинул Ущелье Тишины вместе с ней, чтобы вновь наполнить свою душу прекрасным…

– Прекрасным!? Серьезно!? Ты в Аду! Здесь нет ничего прекрасного! Только боль и страх! – Гренгуар прикладывал массу усилий, чтобы не сорваться. Феб никогда не видел его в таком бешенстве.

– И я так думал, пока не обнаружил озеро… – вдохновенно шептал обитатель этой пещеры. Шатопер почувствовал, что звук его мыслей успокаивает, словно ласковый морской бриз, но Певец Парижа его бесцеремонно прервал.

– Озеро!? Про какое Озеро ты говоришь? Чья гладь черная и ровная словно зеркало?

– Да! Ты тоже его видел? – в мягком шепоте мелькнули радостные нотки. – Оно прекрасно!

– Что было дальше? – лицо Гренгуара окаменело, а в глазах словно погас огонь.

– Я сел на его берегу, окунул перо в чернила из собственной крови, ведь здесь нет чернил – таково мое наказание, и принялся писать стихи. О, Гренгуар, они были поистине прекрасны. Ты обязательно должен их прочесть.

Казалось, поэт уже не слушает собеседника. Он снял свою шляпу-цилиндр и невидящим взором смотрел куда-то в сторону.

– Она упала в озеро?

На одно мгновенье в пещере повисла тишина.

– Прости, – мягкий шепот прозвучал так обреченно, что у Феба сжалось сердце. – Меня напугал всадник, что скакал в мою сторону. У него не было головы, а лошадь под ним была чернее ночи. Я схватил ее и бросился бежать, но споткнулся, и она вылетела из моих рук и канула в воду. Прости! Умоляю, Гренгуар! Ты единственный кто у меня есть! Я бы нырнул за ней, но не умею плавать! Мне так жаль!

Гренгуар надел шляпу на голову и черные, как бездна глаза поэта впились в собеседника.

– А как мне жаль, – мысли поэта прозвучали, как дыхание смерти и он угрожающе двинулся к обитателю пещеры. – Но это уже не имеет значения.

– Не тронь его! – Шатопер больше не мог бездействовать и, выскочив из-за укрытия, направил острие сабли на Певца Парижа. – Я так и знал, что здесь, что-то нечисто.

Гренгуар замер и, обернувшись к полицейскому, вскинул брови вверх.

– Превосходно! Ты как всегда в своем репертуаре, mon cher, бравый герой, спасающий страждущих. И никакого доверия мне. Ну что ж, постоянство тоже результат.

– И я не ошибся. Судя по тому, что услышал здесь – у тебя есть мотивы, о которых мне неизвестно. – Феб приблизился к поэту. – С кем ты говорил?

– Ты хотел сказать, с кем я думал. Ну что ж, mon cher, позволь представить тебе Пьера. – Певец Парижа повернулся к неизвестному и протянул ему руку, чтобы помочь встать с колен.

– Так ты больше не злишься на меня? – обитатель пещеры ухватился за ладонь Певца Парижа и, вытирая слезы, встал на ноги.

– Какой в этом толк? Что сделано, то сделано. Я все-равно верну ее, чего бы мне это не стоило, – успокаивающе заверил собеседника поэт и впервые шепот его мыслей прозвучал не так жутко.

– Спасибо, – прошептал дрожащим голосом Пьер, и тусклый свет факела озарил его лицо.

Такого Шатопер даже представить себе не мог. Ошарашенный, он даже лишился способности мыслить, глядя на почти идеальную копию Гренгуара – единственным отличием было отсутствие черных шрамов на его лице.

– Кто это? – Пьер настороженно смотрел на шокированного Феба.

– А этот храбрец-глупец, мой неблагодарный спутник, благородный сотрудник парижской полиции Феб Шатопер. – Торжественно представил полицейского Певец Парижа. – Я тебе говорил про него.

– Так это ему ты помогаешь вернуть любимую в мир живых? Я думал, ты шутишь. – Пьер удивленно осматривал Феба с ног до головы. – Но тогда почему он направил на тебя оружие?

– Понятия не имею, – Гренгуар не скрывал наслаждения, которое получал от ошеломительной реакции Шатопера от встречи с Пьером. – Как только выйдет из оцепенения, надеюсь, сам нам объяснит. Думается это какая-то досадная ошибка.

Пересилив ступор, Феб медленно опустил саблю, но не мог оторвать взгляда от копии поэта.

– Так он – это…

– Моя душа, – закончил за полицейского Певец Парижа. – Именно, в ее неизменном обличии. Когда-то мы были похожи как две капли воды, но я всегда был более обаятельным.

Полицейский впервые смог внимательно рассмотреть то, как выглядел Певец Парижа до того, как продал свою душу Дьяволу. Это был красивый молодой юноша лет двадцати на вид, худощавый с белой гладкой кожей, выразительными черными глазами, тонким носом с небольшой горбинкой и идеальными белоснежными зубами.

– Это его ты продал Дьяволу, – мысли Шатопера звучали сдавленным шепотом, будто он задыхался.

– Небольшая поправочка. – Гренгуар поднял указательный палец вверх.

– Это был я, – Пьер, стыдливо, опустил взгляд вниз. – Я сам себя продал.

– Видишь. Неожиданно, правда? А ты уже готов обвинить меня во всех грехах, – поэт получал колоссальное удовольствие от этого представления. – А я сам жертва обстоятельств.

– Но как? Зачем? Зачем ты это сделал? Я не понимаю! – мысли Феба разносились все громче и быстрее, пытаясь осознать увиденное и услышанное. Все в его голове перевернулось с ног на голову и ему казалось, что он сходит с ума или опять видит галлюцинации, но все это происходило на самом деле. Было легко представить, что подонок-поэт продал свою душу из корыстных целей, ради бессмертия и власти над людьми, но осознать, что на самом деле сделку с дьяволом заключил этот ранимый и искренне добрый юноша, казалось невозможным. Но это было так. Певец Парижа стал просто заложником чужой ошибки. Лишь вживую увидев Гренгуара рядом с его душой, Шатопер осознал это.

– Ты не знаешь, почему я это сделал? – Пьер был искренне удивлен. – Почему ты ему не рассказал, Гренгуар?

– Что? – поэт возмущенно обернулся к своей душе. – А почему я был должен это сделать? Это не его дело.

– А как же доверие? У вас очень сложное и важное дело. Чтобы обыграть Люцифера, вы должны полностью доверять друг другу.

– Мы над этим работаем и уже даже есть успехи. Правда, mon cher? – Певец Парижа настойчиво посмотрел на полицейского.

– Расскажи мне, как это произошло, – уже совершенно спокойно попросил Феб. – Я должен знать.

– Вот еще! Не бывать этому! Вот почему, я не хотел, чтоб ты шел сюда со мной. Сразу эти взгляды… – негодовал Гренгуар. От былого веселья не осталось и следа.

– А я не к тебе обращался. – Шатопер перевел взгляд на Пьера, – а к нему.

– Даже не вздумай! – поэт был в отчаянии, выпучив глаза, смотрел на свою душу.

– Прости, но это не твоя тайна, а моя. И Феб должен ее знать. Без взаимного доверия, друзей очень легко потерять. Это ради тебя…, – взгляд Пьера был полон сожаления, он перевел его с поэта на Феба и легонько кивнул. – Мы…, в смысле я родился в бедном квартале в семье кузнеца, и отец с малых лет пытался приучить меня к своему ремеслу, но я мечтал совершенно о другом. Моя мама владела грамотой и ребенком, я обожал слушать, как она читала мне на ночь стихотворения великих поэтов. Я закрывал глаза, и ее голос уносил меня в невероятный мир полный божественной красоты и душераздирающих чувств. Мысль, что мне придется связать свою жизнь со звуками ударов молота о наковальню, вместо прекрасных поэтических мелодий и рифм, повергала меня в ужас. Я не мог смириться с этим. Выучившись грамоте, я посвятил всего себя поэзии и мама, несмотря на отцовское недовольство, всячески меня поддерживала. Я не знал сомнений. Я был уверен, что сам Бог направил меня по этому пути, наделив поэтическим талантом и страстью к прекрасному, но я ошибся. Когда подростком я впервые решился прочитать на публике свои творения, меня подняли на смех и за шкирку выкинули из таверны. Мое сердце было разбито, но и здесь мама утешила меня, убедив, что великие поэты никогда не сдавались, несмотря на первые неудачи. Она велела мне всегда слушать свое сердце и следовать его голосу. И я продолжил неустанно потешать публику. Меня избивали пьянчуги, выбрасывали из заведений громилы, в меня плевали, кидали тухлые яйца, гнилые помидоры и даже камни, но я продолжал взывать к этим невежественным и грубым дикарям через свои стихи – все напрасно. Но не они меня сломали. Когда мне исполнилось восемнадцать, терпению отца настал конец. Он поставил меня перед выбором – либо я принимаюсь за семейное ремесло, либо покидаю отчий дом, чтобы не позорить имя нашей семьи. В этот раз мама не смогла меня защитить. Я собрал вещи и на следующий день, еще засветло, не попрощавшись, ушел прочь. Больше месяца, я жил на улице, питаясь из мусорных куч у кабаков, попрошайничал, писал стихи, и читал их, где только приходилось. Но, не смотря на все это, я не сдавался и не отступал. Я следовал за своим сердцем. И вот однажды в обычную парижскую ночь, я забрел в местный кабак…

Париж, 1779

Солнце давно уже село, и темнота окутала шумные улицы Бедного Квартала. Несмотря на то, что лето еще не закончилось, эта ночь была невероятно прохладной, но это никак не мешало гуляниям местного сброда. Улицы и местные заведения были полны людей. Повсюду сновали компании в усмерть пьяных дебоширов, распевающих песни и ищущих приключений на свою буйную голову. Пьер Гренгуар, прячась от гуляк, нырнул в небольшой проулок, между кабаком и мясной лавкой. Он прислонился спиной к обгоревшей стене заведения и, кутаясь в длинное фиолетовое пальто и согревая теплым дыханьем замерзшие руки, принялся собираться с мыслями. Сегодня у него точно получится. Сегодня он заставит их всех услышать и понять себя. Понять свой внутренний мир. Сегодня все изменится. Гренгуара слегка трясло, то ли от холода, то ли от волнения. Его ладони вспотели, а сердце со скоростью лошадиного галопа билось о ребра, словно пытаясь вырваться наружу. Пьер опустил руки и еще сильнее прижался к стене, будто пытаясь просочиться сквозь нее, и зажмурил глаза, как вдруг в проулок протиснулся бородатый мужик, страстно целующийся с полураздетой труженицей любви. Бородач с жарким пылом прижал свою спутницу спиной к стене мясной лавки, прямо напротив Гренгуара, и совершенно не обращая на него никакого внимания, принялся страстно целовать шею юной развратницы. Девушка заметила испуганного и смущенного Пьера, и в ее глазах вспыхнул озорной огонек. Она пристально смотрела в глаза молодого Гренгуара, и игриво закусывала нижнюю губу, пока мужик лапал своими волосатыми руками ее пышную обнаженную грудь. Пьер впал в оцепенение и не мог отвести взгляда от продажной девицы, которой явно доставляло удовольствие присутствие смущенного зрителя. Она закатила от наслаждения глаза и, хихикая, принялась расшнуровывать завязку на штанах своего клиента, и тут Гренгуар все же совладал с собой и, как ошпаренный выскочил из проулка, бросившись ко входу в кабак.

Пьер застыл на самом пороге, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и оглядывая полутемное помещение, битком набитое пьяными мужиками и звонко смеющимися девицами. Запах пота, блевотины и дешевых духов проституток жутким смрадом ударил в нос юного Гренгуара, невольно вызвав у того приступ рвоты. Пьер со всей силы зажал ладонью рот и с трудом удержал содержимое желудка внутри себя. Преодолев отвращение к местной атмосфере, Гренгуар направился к небольшой барной стойке, находившейся у противоположной от входа стены. Пьер медленно и осторожно пробирался мимо сидящих за столами посетителей, шумно отмечающих конец рабочего дня. Оказавшись перед баром, Гренгуар принялся оглядываться по сторонам в поисках того, что могло заменить ему сцену. Все столы и стулья были заняты и горе-поэт, заглянув под барную стойку, обнаружил там пустую пивную бочку. Он вытащил ее и, поставив перед собой дном вверх, сам забрался на нее, кое-как балансируя руками, чтобы не упасть. Вокруг царил беспросветный хаос и звучал жуткий гомон. Гуляки громко смеялись, орали пошлые песни, свистели и стучали кружками по столам. На Пьера, возвышающегося над всей этой вакханалией, никто не обращал внимания и его это совершенно не устраивало.

– Извините! – робко воскликнул юный Гренгуар, но его голос осекся, издав только небольшой скрип. Никто не повел и ухом. – Прошу прощения! Можно минуту внимания!

Но посетители продолжали веселиться и шуметь, не обращая внимания, на нерешительного юношу.

– Господа, минуту внимания! Тише! – не унимался Пьер, уже громче призывая толпу послушать его, но все было напрасно. Тогда Гренгуар набрал в легкие побольше воздуха и издал пронзительный свист. В кабаке мгновенно повисла тишина, и все взоры обратились к юноше. Горе-поэт и сам застыл от неожиданного внимания.

– Смотрите-ка! Это же милашка Пьер! – весело воскликнул краснолицый бугай за дальним столом. – Опять пришел нам свои стишки почитать или просто по мордобою соскучился?

Зрители разразились дружным смехом. Гренгуар почувствовал, как страх сковал все его тело, во рту пересохло, а на лбу выступил холодный пот. Он изо всех сил сжал свои потные ладони и небрежно рукавом вытер взмокший лоб, сдвинув шляпу-цилиндр на затылок.

– Ты че застыл, малец? Или ты решил, что как от статуи от тебя больше проку? Сомневаюсь! – продолжали потешаться над испуганным Пьером гуляки. – Шляпу поправь и начинай нас уже просвещать, а то так и помрем невеждами!

Гренгуар глубоко втянул носом местное зловоние и вскинул руки вверх.

 
– Душа истерзана мечтами.
Она едва способна петь.
И все же, стоя перед вами,
Я вновь кладу ее по плеть.
Один лишь шаг до края бездны,
Один лишь взмах, чтобы взлететь,
И свет в глазах готов исчезнуть,
А над душой нависла Смерть.
Но безгранична вера Бога
В простых людей и их мечты,
Коль есть любви в них хоть немного —
В любви бессмертие души!
 

Пьер замолк и застыл с вытянутыми вперед руками, глядя на притихших посетителей кабака. Тишина разрывала его уши и сжимала слабое, но большое сердце юноши. Каждое мгновенье длилось словно вечность. Гренгуар медленно опустил руки, не зная, куда себя деть.

– Ни в склад, ни в лад! Поцелуй коровий зад! – раздался крик одного из гуляк и зал вновь взорвался оглушительным издевательским смехом и больно отозвался в душе несчастного юноши.

Со всех сторон в Пьера полетели рыбьи ошметки, куриные кости и весь прочий мусор, который имелся на столах у неблагодарной публики. Пытаясь увернуться от летящих в него отходов, Гренгуар потерял равновесие и с жутким грохотом рухнул на пол под новые раскаты смеха посетителей. Хозяин кабака, загибаясь от смеха, подобрался сзади к распластавшемуся на полу горе-поэту, и вылил ему на голову ведро с помоями. Зал покатился, задыхаясь от смеха, под столы. Ошарашенный и напуганный Пьер сидел на полу, обтекая помоями, и боялся пошевелиться, пытаясь понять, откуда в этих людях столько злобы к нему. Но тут раздавленный юноша повернул голову в сторону выхода и увидел в дверях кабака своего отца. Жан Гренгуар стоял на пороге и смотрел на своего сына, которого прогнал из дома. Их глаза встретились, и в сердце Пьера зажглась надежда, что он его защитит, заступиться за него перед обидчиками, но Жан Гренгуар не двигался с места. Глаза сына молили о помощи, но во взгляде отца были только боль и разочарование. Еще через мгновение Жан, так же молча, развернулся и исчез за дверью кабака. Толпа продолжала гоготать, но Пьер больше не слышал их, он со всех ног бросился к выходу.

Прохладная ночь приняла Гренгуара с распростертыми объятиями. Спотыкаясь, он бежал по темной улице парижских трущоб и слезы катились по его бледным впавшим щекам. Он не видел ничего вокруг и просто бежал в никуда. «Отец, не бросай меня! Отец, вернись! Умоляю! Откуда столько осуждения в твоих глазах? Я просто другой! Пойми! Я другой!» – голос собственных мыслей с жуткой болью отзывался в его голове. Пьер был полностью раздавлен, сломлен и разбит. Что-то сломалось внутри него, и больше это было не починить. Он потерял себя так и не успев обрести. Его ноги подкосились, и он медленно сполз по стене на землю. Шляпа-цилиндр свалилась на холодные камни мощеной улицы, и Гренгуар запрокинул голову назад, прикоснувшись макушкой к влажной от сырости стене перекошенного дома. Пьер смотрел немигающим взглядом в небо, а слезы продолжали собираться в уголках его глаз и медленно стекать по вискам. Это был конец. Его душа больше не хотела оставаться в этом хрупком теле, а стук сердца становился тише с каждым ударом. Гренгуар выдыхал изо рта пар и, казалось, жизнь покидала его вместе с ним, как вдруг из темноты донесся приятный бархатный голос.

– Глупые. Глупые-глупые люди. Ты открываешь перед ними свою душу, но они не могут этого понять, потому что сами лишились ее уже очень давно.

Пьер оторвал голову от стены и резко повернул ее в ту сторону, откуда доносился чарующий голос, но никого не увидел. Неужели ему показалось? Возможно, это уже предсмертная агония его мозга, а этот голос, всего лишь, его собственные мысли?

– Я наблюдаю это испокон веков. Сперва они чураются таланта, потом насмехаются над ним, затем боятся его и, как следствие, уничтожают следом за этим. И лишь значительно позже понимают, что наделали и с фанатичным восторгом провозглашают его даром божьим. Печально. Не правда ли?

Гренгуар неловким движением вытер слезы рукавом своего пальто и, опираясь на стену, медленно поднялся на ноги, пристально вглядываясь в темноту.

– Д… да. Наверное, – не решительно ответил Пьер и тут он увидел, как из темноты на него смотрят два желтых глаза. – Кто вы?