Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– Аллилуйя! – довольно воскликнул Гренгуар своим звонким высоким голосом, вскинув руки вверх. – Это проклятое место сводит меня с ума. В голове ощущение, словно мозг превратился в кашу. Ты как? – с усмешкой поэт осмотрел Феба с ног до головы.

– Нормально, – голос полицейского слегка вздрогнул с непривычки после продолжительного молчания, и он откашлялся. Шатопер был полностью согласен с Певцом Парижа по поводу каши в голове. – Вроде. Пока сложно понять, где мысли, а где речь.

– Так и есть. Это скоро пройдет, – успокоил спутника Гренгуар. – Пойдем. У нас появились непредвиденные дела. Хорошо, что времени еще достаточно.

Поэт быстрой, но легкой походкой направился вперед, а Феб, все еще внимательно и настороженно прислушиваясь к собственным мыслям, последовал за ним.

Когда ущелье осталось уже далеко позади, путники вышли к просторной каменной долине усеянной карликовыми гейзерами, в которых бурлила мутная вода, откуда-то снизу подсвеченная сине-зелеными огоньками. От источников в стороны разбегался пар, который не оставлял сомнений, что вода в гейзерах беспощадный кипяток.

– Думаю, объяснять, что от гейзеров лучше держаться подальше не нужно. – Гренгуар даже не посмотрел на Шатопера, когда тот, молча, кивнул, и они вместе двинулись вперед, огибая обжигающие источники по уже протоптанным тропинкам.

Феб все никак не мог выкинуть из головы то, что Пьер рассказал про поэта, и все его мысли крутились в голове, пытаясь найти ответ на вопрос, зачем он все это делает, рискуя собственной жизнью. Может ли бессмертие быть настолько утомительным и невыносимым, чтобы пытаться с ним покончить? Или желание развлечься и разнообразить свое однотипное существование сильнее инстинкта самосохранения? Похоже, и в самом деле, жизнь без риска для человека не имеет ни малейшей ценности, она становится слишком пресной и безвкусной. А может жизнь в разлуке с душой – это то состояние, когда внутренняя пустота против воли заставляет человека вступать на путь саморазрушения? Или дело в чем-то другом? Полицейский упорно искал ответ на не дававший ему покоя вопрос, и невольно задумался и о собственных целях, собственной жизни. На первый взгляд все казалось проще некуда – он рискует своей жизнью, чтобы спасти возлюбленную, но так ли все просто или это всего лишь вершина айсберга? Феб стал пристальней рассматривать свою жизнь и с ужасом осознал, что каждый его шаг, каждый выбор, который он сделал к своим еще юным годам, бросал вызов опасностям, ставил под угрозу его жизнь. Даже мечта его жизни – служить в армии и воевать за родную страну. Это больше стремление добавить вкуса жизни, нежели благородный порыв души. Как и венчаться с дочкой Капулетти против его воли, как и разведка в бедном квартале, как и путешествие в Ад. Все это угрожало его жизни и заставляло чувствовать себя героем, гордиться собой. Мысли Шатопера увели его так далеко, что невольно он сделал вывод, что как бы это не ужасно звучало, но между ним и поэтом разница не так велика, как казалось еще в начале этого безумного путешествия.

Но вдруг, прям между путников из-под земли вырвалась вверх обжигающая струя воды и, чтобы уклониться от ее брызг, Феб и Гренгуар отпрыгнули в разные стороны.

– Ты там как? – донесся до лежащего на земле с прикрытой головой Шатопера голос поэта с другой стороны гейзера.

– Вроде не задело, – ответил полицейский, поднимаясь на ноги и осматривая себя.

– Хорошо. Нам следует поторопиться, – Певец Парижа вновь двинулся вперед, – а то бывают периоды, когда здесь и шага нельзя ступить, не ошпарившись до мяса.

Следуя за поэтом, Феб поймал себя на мысли, что Гренгуар впервые проявил к нему заботу. Настоящую. Не когда его жизнь была под угрозой, и всему их плану мог прийти конец, а обычную человеческую заботу о состоянии своего напарника, которого едва могло ранить обычным кипятком. Без издевок и насмешек. Неужели он, полицейский Свободной Французской Республики, стал испытывать теплые, почти приятельские чувства к бездушному и беспринципному самовлюбленному поэту, которого еще недавно ненавидел всеми фибрами своей души? А может и его душа уже не столь чиста, как была ранее? Или, по крайней мере, он думал, что была? Какими бы ни были причины, Шатопер осознал, что привязался к Певцу Парижа и даже испытывает к нему человеческую симпатию. Несмотря на то, что эта мысль смущала его, внутри он ощутил приятное спокойствие. Ведь с тех самых пор, как Феб оказался в Аду, он вечно был настороже, ожидая угрозу отовсюду. Он не мог расслабиться ни на миг. Даже когда он с поэтом оставался один на один, ждал от того удара в спину. И тут впервые, он почувствовал, что может доверять своему проводнику.

Вскоре, преодолев долину гейзеров, перед путниками раскинулось огромное черное, как сам мрак, озеро с идеально ровной поверхностью. Словно гигантское черное зеркало, его гладь отражала нависших над ним поэта и полицейского без каких-либо искажений. Даже легкой ряби невозможно было заметить на его водной поверхности. Это озеро было олицетворением безмятежности и ледяного спокойствия.

– Вот мы и на месте, – не очень воодушевленно объявил Гренгуар. – Озеро Падших.

– Это явно необычное озеро. А его название не вселяет оптимизма, – с легкой долей иронии заметил Шатопер.

– А ты чертовски наблюдателен, mon cher. Сразу видно, что не зря ты потратил казенные деньги в полицейской академии.

– В это озеро Пьер уронил ту самую вещь, которая так необходима тебе. И что же нас ждет там на дне?

– О, это совершенно другой мир. Не могу сказать, что тебе там понравится, но то, что ты будешь впечатлен – обещаю. – Певец Парижа, глядя на встревоженное выражение лица Феба, расплылся в злорадной улыбке. – Но, если тебе страшно, можешь дождаться меня здесь. Я и сам справлюсь.

Феб еще некоторое время смотрел на собственное отражение на зеркальной глади черного озера, словно пытаясь пробиться взглядом сквозь его поверхность, чтобы разглядеть хотя бы очертания того, что ждет их там, на дне, но все было напрасно.

– Я хочу, чтобы ты знал, Гренгуар, – Феб медленно поднял взгляд и посмотрел в самую глубь черных глаз поэта, – я не считаю тебя чудовищем. Я понимаю, что тебя сделало таким. И то, что ты делаешь, несмотря на это, говорит о твоих положительных сторонах куда больше, нежели благородные порывы обычных людей. Я доверяю тебе.

– Пресвятая Дева Мария! – брови поэта от удивления взмыли вверх. – Вы только послушайте! Сам благородный Феб Шатопер снизошел до доверия к бездушному слуге Сатаны. Невероятно! Неужто история Пьера тебя так растрогала, что ты отступил от своих принципов? Я в шоке! Не забудь сообщить мне, когда придет время обнимашек, но желательно, чтобы в тот момент мы не стояли на берегу Озера Падших и любого другого адского места. Пусть этот момент наступит где-нибудь в мире живых. Хотя там ты уже будешь занят обнимашками со своей ненаглядной самоубийцей.

Шатопер ждал примерно такой реакции на свои слова и потому, только усмехнулся.

– Как бы там ни было, – вдруг продолжил свою речь Певец Парижа, – все, что я делаю – это не попытка тебе понравиться, mon cher. Мне плевать на это…

– Я знаю. Я просто решил, что тебе стоит это знать прежде, чем… – не успел оправдаться полицейский, когда Гренгуар перебил его, чтобы все же закончить свою мысль.

– Но я не делал бы этого, если бы ты мне не нравился.

Шатопер так и остался стоять с открытым от изумления ртом.

– И странно, что ты так удивляешься этому. Видимо все же ты плохо меня слушал. Ты отличный парень Феб Шатопер. Ты не боишься рисковать и идти на самые безумные авантюры. Между нами не такая большая разница, как ты думаешь. И это не сентиментальные сопли. Нет. С тобой просто весело. Я еще никогда в жизни так не развлекался. А твои наивность и благородство, добавляют нашему приключению героической атмосферы. Это именно то, чего мне так не хватало.

Полицейский не верил своим ушам. Ему казалось, что он спит, а это все сон. Но поэт, как и его слова, были совершенно реальны.

– Надеюсь, именно это ты хотел от меня услышать, mon cher. Я бы, конечно, еще пустил слезу, но думаю, что местами и так переборщил со слащавостью, – и уже истинный Гренгуар расплылся в издевательской улыбке.

Шатопер даже выдохнул с облегчением, когда понял, что поэт просто провел его и вся эта речь была просто спектаклем. Юноша впервые, за все время в Аду, рассмеялся в голос.

– Рад, что смог тебя развеселить, mon cher. Может, теперь все же вернемся к делу? – Певец Парижа вплотную подошел к краю Озера Падших.

Отсмеявшись, Феб последовал его примеру.

– Мне просто нырять в воду?

– Именно, – кивнул сосредоточенный поэт. – А потом, доверься течению.

Мгновение спустя, Гренгуар оттолкнулся ногами от каменного берега и скрылся под зеркальной гладью черного озера. Шатопер, набрав побольше воздуха в легкие, закрыл глаза и последовал за ним в самую пучину мрачных вод.

Феб словно провалился в пустоту. Здесь не было ни звуков, ни ощущений. Перед глазами лишь темнота. Он полностью утратил ориентацию в пространстве – словно застыл в невесомости, где не было ни верха, ни низа. Словно его самого не было. Только сознание, которое также постепенно угасало. Как вдруг он почувствовал, что что-то настойчиво утягивает его на дно. Он не ощущал собственного тела и не мог сопротивляться, даже если бы захотел. Все это напоминало сон, в котором ты пытаешься бежать от опасности, но ватное тело не слушается тебя. Чувство паники, неизбежности, смирения. Шатопера закручивало с такой силой и скоростью, что он отчаялся выбраться из этой смертельной ловушки, когда неожиданно темнота вокруг него принялась светлеть, а в какой-то момент, ему даже показалось, что солнце пытается пробиться к нему через воду, преломляя свои лучи на ее поверхности. Прошло еще совсем немного времени, и Шатопер вынырнул на поверхность озера, жадно вдыхая ртом воздух и колошматя руками по воде.

Феб не мог поверить своим глазам. Над ним было бескрайнее голубое небо с легким оперением облаков и яркое солнце. Полицейский онемел от изумления и перестал двигаться, пока не понял, что вновь стал погружаться под воду. Сделав пару взмахов руками, чтобы удержаться на плаву, он принялся оглядываться по сторонам, пытаясь увидеть своего проводника.

– И долго ты собираешься плескаться в водичке? – Гренгуар уже стоял на берегу, поправляя шляпу-цилиндр на своей голове. Он был совершенно сухим.

Шатопер немедля, поплыл к поросшему зеленой травой берегу. Ошеломленный местным пейзажем, Феб выбрался из воды, ощупал себя и понял, что, как и в случае со Стиксом, вода не намочила его. Оглянувшись на озеро, перед ним распростерлась огромная водная гладь бирюзового цвета, на которой бликами играли солнечные лучи. Полицейский не мог поверить своим глазам. Неужели он умер и попал в Рай? Но что тогда здесь делает Певец Парижа? Что это за место? Мысли ураганом проносились в его голове, но он так и не смог задать ни единого вопроса.

– Когда вернемся в мир живых, настойчиво советую тебе сменить профессию. Все же созерцание тебе дается куда лучше, чем действия. – Гренгуар устремился прочь от озера, и обескураженный Феб последовал за ним.

Но только они выбрались из густых зарослей полыни, как перед ними возникло целое войско рыцарей, и путники замерли на месте. Люди в отполированных до блеска серебристых латах, в которые были закованы их тела, медленно громыхая сталью, приблизились к поэту и полицейскому, обнажив свои тяжелые мечи. Их лица скрывали металлические шлемы с тонкой прорезью для глаз, а поверх доспехов была надета девственно белая атласная ткань с золотым крестом на всю грудь.

– Не могу поверить своим глазам. Самоубийца. – Донесся гулкий голос из-под шлема, по-видимому, предводителя рыцарей.

Шатопер понял, что речь идет о нем и сильно напрягся, пожалев, что сам не вооружен.

– Да как ты посмел ступить на эту землю после всего содеянного тобой? – продолжал командующий рыцарским войском.

Феб был в полной растерянности и не знал, что ответить.

– Спокойно, mes amies. Я все могу объяснить. – Гренгуар медленно поднял руки вверх, демонстрируя, что он не вооружен.

Предводитель рыцарей снял шлем и, сделав шаг вперед, пристально осмотрел поэта с ног до головы. Это был крепкий рослый мужчина лет тридцати пяти под два метра ростом с широкими плечами и мощной жилистой шеей. Его длинные светлые волосы спадали до самых наплечников, а густая борода закрывала всю нижнюю часть лица. Его голубые глаза презрительно смотрели на Певца Парижа.

– На что ты рассчитывал, вновь вернувшись сюда? Тебе действительно настолько надоело твое жалкое существование? Еще и мальчишку сюда приволок на верную смерть.

И только теперь Шатопер понял, что все это время рыцарь обращался не к нему.

– Точно не тебе, Готфрид, рассуждать о том насколько жалким является мое существование. – Певец Парижа развел руками в стороны и, ухмыляясь, наклонил голову в бок. – Опуститься с героических подвигов до сторожевой собаки. Скажем прямо – так себе карьерный рост. Но ты можешь не переживать я позаботился о том, чтоб твоя ниша не пустовала.

Рыцарь вплотную приблизился к Гренгуару и молча, смотрел на него сверху вниз.

– Ты, конечно, прости, но у меня уже шея затекла смотреть на тебя. – Певец Парижа стоял, запрокинув голову назад, глядя в глаза двухметровому рыцарю. – Я чемпион по гляделкам, но будем откровенны, у тебя значительное преимущество на столь близкой дистанции. И вообще, тебе не кажется, что ты вторгся в мое личное пространство, mon amie? Или ты, таким образом, пытаешься произвести на меня впечатление? Прости. Но я не по этой части.

– А ты все остришь, шут. Недолго тебе осталось смеяться, – презрительно ухмыльнувшись, ответил Готфрид.

– Ты даже не представляешь, как часто я это слышу. Вот только никто не обозначает конкретных сроков. Но неужели, ты хочешь вызвать меня на бой, мой благородный рыцарь? – с надеждой в голосе воскликнул поэт.

– Нет ни чести, ни благородства в победе над столь жалким ничтожеством, как ты, словоблуд. Твою судьбу решит Суд Господень, – высокомерно отмахнулся Готфрид и отвернулся от Певца Парижа. – Ульрих, Бертран, вы отправляетесь со мной. Нужно доставить наших непрошеных гостей в Райский Сад. – Предводитель рыцарей обратился к своим однополчанам. – Остальные остаются на посту. Эдуард, ты за главного.

Райский Сад? Феб не верил собственным ушам. Неужто ему послышалось или, в самом деле, он в Раю? Но как? Два рыцаря с обнаженными мечами приблизились к полицейскому и поэту и, взяв их под руку, грубо толкнули вперед.

– Средневековая грубость здесь не обязательна, – недовольно воскликнул Гренгуар. – Мы и сами туда направлялись, но, если вы так желаете нас проводить, мы не будем против.

На мгновенье глаза поэта и полицейского встретились, и Певец Парижа едва заметно подмигнул Шатоперу, вселив в того надежду, что все идет по плану и он последовал за своим проводником.

Небольшая процессия из пяти человек двигалась строем по бесконечным зеленым лугам, усыпанным всевозможными цветами. Возглавлял ее Готфрид, сразу за ним, положив обнаженный меч на плечо, шел один из его верных рыцарей, то и дело, оглядываясь на идущего позади Гренгуара, которого, казалось, мало волновало происходящее, он просто шел, глядя перед собой, и насвистывал веселую мелодию. Феб шел следом, стараясь не отставать, озираясь по сторонам и оглядывая прекрасные райские пейзажи, то и дело подгоняемый грубыми толчками в спину замыкающим строй рыцарем. Таким составом путники вышли к небольшой низине, по которой протекал тоненький ручеек и, перешагнув его, принялись подниматься на вершину холма, на котором возвышались два вековых дуба со стволами размером с храмовые колонны. Оказавшись на самом верху, глазам полицейского открылся еще более невероятный пейзаж. По другую сторону холма простирался огромный мост из белого камня со сводами из мраморных статуй рыцарей, скрестивших мечи в бою, философов передающих друг другу Книгу Знаний, воина на вздыбленном коне закалывающего гигантского змея и Ангела, протягивающего руку падающему человеку. Мост протяженностью в пару километров простирался над темно синей гладью чарующего моря, которое едва колыхалось, образуя пенные бугорки на его поверхности. На противоположном берегу пролива в глубине густых зеленых лесов виднелись белые башни дворца с золотыми куполами. А справа вдоль береговой линии, переливаясь на солнце всеми цветами радуги, шумела целая цепь водопадов, от крошечного ручейка до огромного невероятно мощного потока, устремившегося к морской поверхности, где будоражил водную гладь, поднимая брызги и разгоняя волны в разные стороны. Феб не мог отвести взгляда от столь прекрасного зрелища, которого не видел никогда в жизни, когда вновь почувствовал сильный толчок в спину и, не удержав равновесия, рухнул на траву, уткнувшись лицом в цветы незабудок.

– Хватит глазеть по сторонам. Спускайся. – Прохрипел рыцарь, замыкающий их строй.

– Вот-вот. Я ему то же самое постоянно твержу, – поддержал стража Певец Парижа. – Он, похоже, думает, что здесь на экскурсии. Да, mon cher?

Но Шатопер уже не слышал своих спутников. Все его внимание было приковано к цветам перед самым его носом. Полицейский еще раз со всей силы втянул носом воздух, пытаясь уловить их запах, но у него не вышло. Тогда он резко сорвал цветок и поднялся на ноги. Ощупывая растение, Феб вдруг осознал, что оно не настоящее. В его руках была подделка без вкуса и запаха. Шатопер медленно поднял взгляд на ухмыляющегося поэта, когда тот устремился вниз с холма, а сам получил очередной толчок в спину от настойчивого надзирателя и против собственной воли принялся спускаться к мосту.

К тому моменту, когда их небольшая процессия ступила на белые камни моста ведущего через пролив, полицейский все больше разочаровывался в этом крайне странном месте. Внизу под мостом волновалось море, но Феб не ощущал соленого морского воздуха; ветерок, треплющий его волосы и развевающий полы его черного сюртука, не приносил свежести, а напоминал скорее воздушную струю из мехов для розжига камина – сухую и безжизненную; и даже камни, по которым они ступали, звучали так, словно они шагал по мокрому песку. Невзирая на всю красоту местных пейзажей, несоответствие физических ощущений, тревожило и сбивало с толку молодого полицейского. Он чувствовал себя жестоко обманутым, а неприятный осадок будто отравлял его изнутри. Но когда Шатопер поднял глаза к небу и посмотрел на яркое дневное светило, вдруг осознал, что глаза его не напряглись. Солнце не заставило его зажмуриться. Это был совершенно поддельный мир – прекрасный, но фальшивый. Страх от осознания истины, сжал сердце Феба, и он ускорил свой шаг, словно надеясь сбежать из этого жуткого места.

Преодолев белокаменный мост, путники и их сопровождающие продолжили свой путь через густые джунгли. Готфрид уступил первенство строя рыцарю с обнаженным мечом, который принялся со всего размаху прорубать им тропу вперед. Пробираясь между густых диких зарослей следом за молчаливыми рыцарями, Шатопер поравнялся с Гренгуаром.

– Где мы? Что это за подделка? Здесь все не настоящие, – сдавленным от напряжения шепотом заговорил Феб.

– А что же ты меня спрашиваешь? Раньше понятно, нас было двое. А теперь, глянь – наша шайка растет, mon cher. Глядишь, к твоей ненаглядной мы уже явимся с целым войском, – весело подметил поэт.

– Хватит ерничать, Гренгуар. От этого места у меня мурашки по коже.

– Серьезно? Может это от того, что мы в Аду? Но это еще самое лучшее место здесь. Раньше ты так сильно не жаловался.

– Наверное, это прозвучит странно, но на той стороне мне нравилось больше.

– Шутишь? – Певец Парижа был искренне удивлен и даже на секунду замер, глядя на встревоженного полицейского.

– О нет. Это твой конек. Там наверху все было предельно просто – все вокруг кричало об опасности, и я примерно знал, чего ждать, а здесь все иначе. Все совсем не то, чем кажется. Мы словно у ведьмы в сладком домике. Понимаешь?

– Гензель и Гретель? Ты про эту сказку?

– Именно!

– Тогда я, чур, Гензель, – весело подмигнул Гренгуар Фебу. – Не хочу быть девчонкой.

– Да ты слышишь меня? Хватит издеваться. Где мы? – повысил голос Шатопер, чем заставил Готфрида обернуться к ним.

– Хватит болтать. Лучше смотрите под ноги. Здесь еще могут оставаться ловушки. – Готфрид вновь отвернулся и, пригибаясь, последовал за прорубающим дорогу рыцарем.

– Ловушки? Для кого? Про что он? – полицейский вновь шепотом обратился к поэту.

– Ладно, mon cher. В двух словах – мы находимся в месте под названием «Эдем Дьявола», но проще говоря – это земля Изгнанников из Рая.

– Не может быть! – Феб вновь от изумления повысил голос, но тут же осекся и вернулся к шепоту. – Но как?

– Еще как может, mon cher. Бог не перестает испытывать людей и после смерти. Любой, кто нарушит его правила, поддастся искушению или сомнению попадает из рая сюда. Ты же читал Библию. Насколько я помню, именно с этого-то она и начинается.

– Адам и Ева? – вдруг осенило Шатопера.

– Точно.

– То есть это место создал Бог?

– Как и весь Ад. – Певец Парижа удивленно посмотрел на своего спутника. – Люцифер здесь просто управляющий. Бог создал точную копию рая в аду с одним небольшим отличием – здесь все искусственное. Для тех, кто видел истинный Рай, нет более жестокого наказания, как вечная жизнь в его жалкой копии, где каждый листочек, каждый лучик напоминает им о том, чего они лишились. Лишились навсегда.

Феб погрузился в раздумья. Теперь все встало на свои места. Мы привыкли воспринимать Рай и Ад, как конечный пункт нашей жизни, но на самом деле, только Ад является финалом даже для тех, кто попадает в Рай, ведь ты там просто гость. Бог и в самом деле все продумал. Он сам сотворил Ад, как вечную тюрьму для отступников его взглядов. Полный и беспрекословный тоталитаризм. Так ли он добр и милосерден, как его нам рисует церковь? Мы все привыкли думать, что Ад создал Дьявол, но это не так. Ведь и сам Люцифер создание Божье, падший Ангел, первый заключенный этого жуткого места. Но представить, что наш создатель, наш благодетель придумал и воздвиг весь этот ужас, творящийся здесь, за пределами понимания добра и зла.

Последние заросли пали под натиском рыцаря с огромным мечом, и путники вышли к просторному пшеничному полю. Фебу открылся поистине завораживающий вид – огромное пространство сплошь было усеяно ржаными колосьями доходящие ему до пояса, образуя настоящее золотое море с переливами солнца на его поверхности, а ветерок местами расталкивал злаки в стороны, создавая впечатление легких плавных волн. В центре этого невероятно красивого зрелища возвышался огромный храм из белого камня с золотыми куполами, тянувшимися увенчанными на них крестами в голубое безмятежное небо.

Не дожидаясь команды своих надзирателей, Шатопер первым направился в объятия золотистой ржи, по пояс утопая в ее колосьях. Довольно улыбающийся порывам смелости юноши, Гренгуар и рыцари двинулись за ним следом в густое золотое злаковое море. Феб шёл вперёд к храму, в каждом из трёх куполов которого отражалось солнце, как заворожённый. Он расставил руки в сторону и, касаясь ладонями кончиков колосьев, словно забыл, где находится. Перед ним было только три солнца и безмятежная тишь, лишь изредка нарушаемая клацаньем рыцарского обмундирования его спутников. Полицейского даже не смутило, что рожь на ощупь была сухой и грубой, словно иссохший тростник. Гренгуар сломил один колосок и зажал его в зубах, на манер зубочистки и продолжал наблюдать за своим очарованным спутником, следуя за ним.

Они приближались к храму и только теперь Шатопер смог оценить истинные масштабы этого царственного здания. Исполинское сооружение утопало высоко в небесной лазури. Феб ещё никогда в жизни не видел столь гигантского здания. Но вдруг, его внимание привлекли стены – местами, ближе к земле, идеально белый камень был покрыт чёрной копотью. Чем ближе озадаченный полицейский подходил к храму, тем больше ему открывался иной вид прекрасного сооружения. От чёрной травы у самых стен храма валил густой чёрный дым, все сильнее покрывая их белую поверхность золой и копотью. Феб ускорил шаг и вскоре выскочил из ржаного моря и ужаснулся. Ровным кругом от самых стен храма уже на несколько метров в сторону злакового поля разрасталась выжженная земля. Огня видно не было. Словно растения сгорали изнутри ровной линией, перебрасывая свой внутренний жар на соседние зеленые ростки.

– Что здесь происходит? – в никуда, будто сам себя, спросил озадаченный полицейский, но тут же к нему подоспел Гренгуар, играющий в зубах колоском пшеницы.

– Этот мир умирает.

– Но почему? – Феб повернулся к поэту.

– А ты глянь вон туда. – Певец Парижа кивком указал в сторону главных ворот храма.

Шатопер проследил направление и только теперь заметил в стороне от них в метрах ста толпу стоящих на коленях людей, которые синхронно молитвенно поднимали руки к небу, произносили неразборчивую фразу и вновь, так же синхронно падали лицом в землю.

– Кто это? – не отводя взгляда от молящихся, спросил полицейский.

– Местная секта, – с презрением в голосе ответил Гренгуар.

– Они молятся. Но кому? Зачем? – Полицейский в замешательстве смотрел на толпу сгорбленных людей.

– Богу, конечно, – с усмешкой ответил поэт. – Такова природа людей, если они лишаются вожака, им легче взывать к Богу, жаловаться и просить помощи свыше, нежели приложить собственные силы для сохранения своего мира. Отчаяние – крайне заразная форма разрушения.

– Они лишились вожака? Что произошло?

– Хозяйка захворала, и хозяин впал в траур, закрывшись от внешнего мира в своих хоромах.

– Разве здесь возможно заболеть? Они же все мертвы.

– Ты так и не понял, mon cher. Их тела мертвы, но здесь обитают души. Они в заточении, но вполне себе живые.

– Что замерли? – прогремел за спиной спутников низкий голос Готфрида. – Или вас надо силой волочь?

– Ну что за варварское воспитание? Вроде божий человек, – наиграно возмутился Певец Парижа, оглянувшись на рыцаря. – Все-таки военное дело плохо влияет на навыки общения с цивилизованными людьми.

– Вперед, болтун! – один из рыцарей грубо толкнул Гренгуара, и тому пришлось подчиниться. Феб не стал дожидаться подобного обращения к себе и добровольно последовал за поэтом к главным воротам храма.

Чем больше путники приближались к толпе молящихся людей, тем сильней Шатопер ощущал вибрацию земли под своими ногами. Казалось, что земля вместе с толпой содрогается от беззвучных рыданий. Певец Парижа и полицейский медленно и в полном молчании, шли мимо одетых в грязные лохмотья людей, читающих молитву, которые не обращали на пришельцев ни малейшего внимания. Несмотря на бушующее любопытство, Феб изо всех сил старался смотреть строго прямо перед собой. Он ощущал всю ту боль и горе, что исходила от несчастных оборванцев и потому чувствовал себя крайне неудобно – будто вторгается в чужие страдания, не способный осознать всю горечь их утраты.

Вскоре они, наконец, вплотную приблизились к главным воротам храма, возле которых неподвижно стояли на страже два крестоносца, словно мраморные статуи. Готфрид вышел вперед.

– Открыть ворота, – голос рыцаря прозвучал тихо, но жестко.

Не произнося ни слова, охранники обнажили свои мечи, вставили их в специальные отверстия в белокаменных стенах храма и, по принципу рычага, привели механизм открытия гигантских деревянных ворот оббитых тонкой сталью с зеркальной поверхностью в движение. С жутким скрипящим звуком, словно их не открывали веками, ворота медленно распахнулись и полицейский услышал, как за спиной затих гул молитвы. Он обернулся и увидел, что вся толпа молящихся застыла с широко открытыми глазами, глядя внутрь храма, словно надеясь на явление Христа. Их глаза были полны слез и бесконечной надежды.

– Фанатики, – презрительно бросил Гренгуар и шагнул внутрь храма вслед за Готфридом. Феб помедлил еще секунду и тоже ступил внутрь местной святыни. Когда ворота за их спинами с тем же отвратительным и тяжелым скрипом захлопнулись, до ушей Шатопера донесся снаружи жуткий пронзительный вопль отчаяния, и он аж вздрогнул от неожиданности. «И в самом деле. Фанатики.» – пронеслось у него в голове.

Полицейский и поэт в сопровождении рыцарей шли по длинному мрачному коридору. Все окна были плотно зашторены, а зеркала, картины и мебель укрыты белыми простынями. В тяжелом спертом воздухе витал запах скорби, и все вокруг создавало крайне напряженную атмосферу, что страшно было произнести хоть слово. Путники уже приближались к красивым узорчатым дверям из белой сосны, когда Феб споткнулся о неудачно стоявшую на проходе вазу, которая с оглушающим грохотом упала и покатилась вперед, опрокинув небольшой декоративный столик, и с безумным грохотом повалила стоявшие у окна доспехи рыцаря. Кромешная тишина взорвалась миллионами звенящих звуков. Шатопер оцепенел от испуга, но поймав на себе разозленный взгляд Готфрида, быстро совладал с собой.

– Прошу прощения. Это случайность. Я все исправлю. – Полицейский бросился поднимать рухнувшие доспехи, которые случайно зацепившись за тяжелые бархатные шторы, приоткрыли окно, и яркий луч света разрезал темноту мрачного коридора. С непривычки Шатопера даже ослепило на мгновение, но когда он прозрел, то увидел, как миллионы пылинок, словно снег, медленно летают по всему помещению. Окончательно привыкший к новому освещению Феб, продолжил суетливо поправлять упавшие доспехи, но вдруг его внимание привлек неожиданно открывшийся пейзаж за окном – безжизненный пустырь с полностью выжженной травой, усыпанной черными гниющими яблоками и со следами умерших от засухи растений. Но вдалеке у самого подножья внешней стены храма, полицейский увидел очертания огромного дерева с опавшими листьями, ствол которого был черней, чем смоль. Что-то жуткое и знакомое было в этом гордом, но мрачном гиганте.

Взбешенный Готфрид со всей злостью оттолкнул Феба в сторону и быстро зашторил окно, вновь погрузив все помещение во мрак.

– Ты что себе позволяешь, наглец?! – глаза рыцаря налились кровью от ярости.

– Я не специально. Прости. – Шатопер инстинктивно поднял руки на уровне груди, вновь с жутким звоном бросив на пол древние доспехи, и медленно отступал назад, пока не напоролся на Гренгуара, и замер. – Я ничего не видел.

– Больше не вздумай приближаться к окнам. И смотри под ноги, пока можешь ходить, – слегка успокоившись, Готфрид смерил полицейского испепеляющим взглядом и вновь направился к узорчатым дверям, ведущим из коридора.