Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– Lucifer enim magna!1616
  Люцифер великолепен! (лат.)


[Закрыть]

Пламя костра, перед которым он стоял, резко рвануло вверх, разгоревшись выше человеческого роста и вновь уменьшившись до нормальных размеров. В следующий миг остальные служители ордена одновременно повторили заклинание и их костры также на миг поднялись к черному небу, окатив Шатопера обжигающей тепловой волной. Еще через несколько мгновений монахи одновременно шагнули внутрь костров, и произнеся заветные «Lucifer enim magna!», исчезали охваченные языками пламени с истошным криком боли. Когда все костры приняли свои обычные размеры, вся толпа собравшихся на площади у склепа взорвалась восторженным ликованием. Они бросились к кострищам и, хватая руками, пепел сожженных монахов, измазывали им свои лица.

Феб застыл в немом шоке с открытым ртом, глядя на этот безумный ритуал.

– Так, теперь наш выход. – Гренгуар обернулся к полицейскому и заглянул в его глаза.

– Я готов! – Шатопер впервые видел поэта в таком взволнованном состоянии. – Что делать?

– Самое сложное тебя ждет в самом начале. Тебе придется ждать. Но самая неприятная часть в том, что ждать придется одному, а это значит, что я не смогу это проконтролировать.

– Не переживай. С этим я справлюсь, – нетерпеливо оборвал поэта Феб.

– Итак, сейчас я отправляюсь к колокольне, а ты ждешь, пока я не доберусь до нее и трижды не ударю в колокол. Как только набат разнесется над Адом, все это отродье не сможет сопротивляться его зову – они покинут площадь и направятся на Причал Смерти. Не знаю, сколько будет у тебя времени, прежде чем наш обман раскроют, но тебе нужно будет успеть пробраться в склеп через центральные ворота и отыскать там свою ненаглядную. – Певец Парижа говорил очень быстро.

– Отыскать? Это что значит? Она же там внутри. – Шатопер чувствовал, как учащается его сердцебиение и мысли путаются в его голове.

– Не все так просто, mon cher. В склепе очень много комнат и каждой душе отведены свои личные хоромы. А тревожить чужие мертвые души лучше не стоит. Поверь, они не будут тебе рады.

– Тогда как мне найти там Джульетту? Как узнать в какой она комнате? – Феб все больше запутывался в плане, придуманном поэтом.

– Следуй за своим сердцем, mon cher, – пожал плечами Гренгуар. – Итак, я пошел.

– Стой! – Певец Парижа уже бросился назад через можжевельник, когда его окликнул застывший в напряжении полицейский, и ему пришлось обернуться. – Куда нам идти, когда мы выйдем из склепа? – неуверенно спросил Шатопер, словно сам не веря в такой исход.

– Чтобы ни случилось, когда выйдете из склепа, дождитесь меня у его ворот. Все получится. Верь мне, mon cher, и не отступай от плана, – с этими словами Гренгуар, подмигнул напарнику и исчез в колючих зарослях, оставив Феба один на один со своими сомнениями.

Колокольня La Mort гордо возвышалась над просторами Земли Грешников на одиноком островке посреди Бездны Отчаянья, и лишь ветхий деревянный навесной мост соединял его с остальной частью Ада. Древние каменные стены мрачного исполина покрывали символы и иероглифы ангельского происхождения, которые периодически медленно вспыхивали, словно тлеющие угли, раздуваемые мехами, то багряным, то иссиня алым, то индиговым светом. Со стороны складывалось впечатление, что башня размеренно дышит. Гренгуар застыл на небольшой возвышенности, глядя в черно-матовое небо, туда, куда устремила свою остроконечную крышу дьявольская колокольня, словно стремясь прорвать брешь в бесконечном полотне тьмы, дабы наполнить этот полный отчаянья мир божественным светом. Поэт опустил взгляд вниз, и презрительная ухмылка коснулась его губ. У моста, ведущего к колокольне, двое головорезов в лохмотьях из льняной ткани и прогнивших доспехах, поочередно бросали маленькие топорики в днище перевернутой на бок деревянной повозки без правого колеса.

– Это должно быть несложно, – с предвкушением в голосе произнес в пустоту Певец Парижа и направился в их сторону.

Топорик с мерзким хрустом вонзился в прогнившую доску перевернутой телеги.

– Слышал, Карл? Говорят, Бонапарт продал свою душу Люциферу, – головорез с покрытой рябью лицом, прихрамывая, подошел к телеге и с пронзительным скрипом, раскачивая за рукоять, выдернул топорик из днища повозки и вновь направился к своему напарнику.

– Чушь! – отозвался Карл и сплюнул слюну в сторону через дырку в правой щеке, оголявшую гнилую челюсть и создающую впечатление вечной ухмылки. – Наполеон гений. А те, кто так говорят просто трусы и завистники. Про Робеспьера то же самое говорили. И что? Вшух! – Карл изобразил топориком паденье гильотины. – Не сносил головы… – он, как следует, прицелился и направил свой топорик точно в цель, разломав в щепки истерзанную доску телеги.

– Браво! Потрясающий бросок, mon amie! – раздался звонкий голос и аплодисменты за спиной головорезов, они резко обернулись – легким прогулочным шагом к ним направлялся Гренгуар.

Охранники озадаченно переглянулись и Карл, глядя исподлобья, сделал шаг к непрошенному гостю, осторожно преграждая ему путь к мосту.

– Ты че здесь забыл, поэт? Заблудился? – в скованных движениях головореза чувствовалось напряжение, но он изо всех сил пытался выглядеть развязным и самоуверенным.

– Я? Шутишь? – Певец Парижа с улыбкой от уха до уха развел руками в стороны. – Да я тут уже с закрытыми глазами могу пройти весь Ад и ни разу не споткнуться. Здесь же веками ничего не меняется. А вот то, что вы все еще тут – это действительно странно.

– Это еще почему?

– Как? Вы разве не слышали? – на лице Гренгуара отразилось искреннее удивление.

– О чем? – вмешался в разговор рябой, по-прежнему сжимая в руке свой топорик. Карл бросил злобный взгляд на напарника и шикнул.

– Вчера на Причал доставили десяток свежих душ. Они вот-вот должны очнуться. Ходят слухи, что среди них солдаты из Наполеоновской армии. А это значит, что ставки сегодня сильно вырастут. Разве такое можно пропускать?

– Ну, так ты-то, почему еще не там? – с подозрением в голосе и скрепя зубами спросил Карл.

– Я как раз туда направлялся, но увидел вас тут и решил узнать, почему не все приглашены на этот праздник жизни, … точнее смерти. – Поэт говорил, глядя поверх плеча Карла в глаза его напарника, разжигая в них все сильнее огонь сомнения.

– У нас дежурство, – замечая, что его напарник размышляет над словами Певца Парижа, повысил голос головорез.

– Дежурство? Серьезно? – Гренгуар с недоумением вновь посмотрел в желтые глаза изуродованного охранника. – И в чем же его смысл?

– Мы охраняем колокольню! – ярость от бессилия закипала в разлагающемся грешнике.

Поэт медленно перевел взгляд на верхушку гигантской башни и вновь посмотрел на охранника.

– Вы охраняете колокол, Карл. Колокол, Карл! Вы серьезно боитесь, что его утащат? – Певец Парижа уже откровенно издевался над горе-защитниками. – Цепеш, конечно всегда славился тем, что находил бесполезные занятия для бесполезных людей, но вы же не такие…

– Черт побери, Карл! – вдруг взвился рябой и, бросив топорик на землю, обошел напарника и встал рядом с Гренгуаром. – Он дело говорит! Здесь нечего ловить! Пошли!

Карл резким движением выхватил из-за пояса ржавый меч и направил клинок в лицо своего напарника.

– Только попробуй свалить…

– И что ты сделаешь? Убьешь меня? – усмехнулся рябой.

Поэт видел, как ярость застилает глаза Карла от понимания, что он теряет контроль над подчиненным, и сделал небольшой шаг в сторону. Сквозь дырку в щеке было видно, как челюсти охранника изо всех сил трутся друг об друга, издавая отвратительный скрип, от которого сводило мышцы.

– Цепеш скормит тебя Церберу, если ты сделаешь еще, хоть шаг отсюда.

– Только после тебя. Ты же у нас за главного. А мне пора, – и рябой развернулся и направился прочь.

– Что ж, не скучай, mon amie. Колоколу требуется надежная защита. Ты молодец. Au revoir. – Певец Парижа, похлопал Карла по плечу и, виновато улыбнувшись, направился за дезертиром.

Гренгуар нагнал своего хромого спутника и теперь только отсчитывал шаги.

Un, deux, trios, quatre…1717
  Один, два, три, четыре… (фр.)


[Закрыть] Ржавая сталь с жутким хрустом ломающихся позвонков вышла через грудную клетку рябого, и он повалился на землю судорожно, пытаясь втянуть ртом воздух. Карл рухнул сверху на бывшего напарника и с остервенением, пытаясь вытащить клинок из его тела, принялся дергать меч за рукоять, но острие застряло меж ребер дезертира и не поддавалось. Когда он все-таки извлек оружие из тела поверженного напарника, прошло лишь пару минут, как тот уже стоял на ногах, сжимая в руке здоровенный булыжник и содрогаясь всем своим телом от бешенства. Рябой, забыв о хромоте, бросился на Карла и со всего размаха всадил ему камнем в височную долю – рука напарника непроизвольно отпустила рукоять меча, и он рухнул на землю. Но это было лишь начало. Поэт вскинул в ликовании к небу руки, а тела охранников слились в едином кубаре насилия, выбивая друг из друга дух. Под звуки ударов и крики ненависти Гренгуар устремился к деревянному навесному мосту. До цели осталось рукой подать.

Поэт, ухватившись за веревочные перила, быстрыми шагами двинулся вперед. Он успел пробежать больше половины пути до каменного островка, как вдруг мост под ногами качнулся, и его бросило вправо. Перегнувшись через перила, поэт едва удержался за веревочное ограждение и посмотрел вниз – в самое сердце мрака. Тьма бездны смотрела в его бесконечно чёрные глаза и будто тянула к себе. Впервые Гренгуар ощутил всеобъемлющий ужас – ещё ни одной душе не удалось вернуться из этой бездны. Совладав со своим секундным желанием узнать, что же там внизу, Певец Парижа гигантскими усилиями вернул мост в горизонтальное положение и уже более спокойным шагом двинулся к одинокому исполину. Через пару мгновений он почувствовал под ногами твёрдую почву и, не останавливаясь, бросился ко входу в колокольню, чьи стены в этот момент ярко вспыхнули кроваво-алым светом, словно пытаясь предупредить непрошеного гостя об опасности, но поэт даже не обратил на это внимания. Он взбирался вверх по узкой винтовой лестнице из металлических прутьев, которые ходили ходуном под его шагами и создавали клокочущий звон, от которого закладывало уши. Казалось, что ступени никогда не закончатся. Во всей башне не было ни одного окна, и Гренгуар понятия не имел, как высоко он уже забрался, но по его личным ощущениям он уже был недалеко от райских ворот. Когда поэту пришло в голову, что возможно он попал в хитроумную оптическую ловушку и просто бегает по одному и тому же кругу, вдруг лестница закончилась, и он оказался на небольшой круглой площадке обнесённой каменными стенами с четырьмя высокими окнами с низкими подоконниками, расположенными во все стороны света. Возле одного из окон, устремив свой объектив в беззвездное непроницаемо-чёрное небо, стоял самый огромный телескоп, который когда-либо видел живой человек. В центре комнаты из широкого округлого отверстия в потолке свисала толстая вервь, а рядом с ней, спиной к Певцу Парижа, стоял старец с длинными седыми волосами в перламутровом мешковатом одеянии, полностью скрывающем его изможденное высохшее тело.

– Гренгуар. Значит, ты все же добрался и сюда, – спокойным, почти потухшим, голосом произнёс старик, не оборачиваясь к восторженно осматривающемуся по сторонам гостю.

– Ciao, amico1818
  Здравствуй, дружище (ит.)


[Закрыть], – поэт не торопился приближаться к хозяину колокольни и просто с улыбкой рассматривал его пестрое одеяние. – Экскурсии были все проданы. Был вынужден добираться своим ходом.

– Я удивлён, что мне пришлось так долго ждать тебя. Но все же ты здесь. – Певец Парижа уловил легкую ухмылку, с которой говорил старец.

– Польщен, что вы меня ждали. Я пришёл бы раньше, но ваши приглашения до меня не доходили, mon amie. – Гренгуар с прищуром смотрел на собеседника, пытаясь разгадать, что за игру тот затеял.

– Не думал, что тебе нужно приглашение. Обычно ты сам приходишь туда, где можно посеять хаос. Ведь в этом цель твоего существования, mon amie?

– Хаос? То, что я делаю, ты называешь хаосом? – на лице поэта отобразилось наигранное разочарование. – Серьёзно? Я понимаю, почему так считает глупое стадо людишек, но ты… великий учёный, мудрец. Неужели ад добрался и до твоего рассудка? Те, кто видят вокруг хаос – просто не в силах разглядеть тот порядок, который задумал его автор. Это как с огромной картиной – стоя вплотную к ней, тебе кажется, что на полотно бессмысленно нанесены линии краской, но стоит сделать несколько шагов назад и тебе открывается настоящий шедевр. И очень скоро ты увидишь мой.

– Я бы лучше ещё хоть раз взглянул на звёзды, но, увы, мрак здешних небес непроницаем, каким бы мощным не был телескоп, – поэт уловил невыносимую тоску в голосе старика и злорадно ухмыльнулся.

– Так вот, что придумал для тебя наш великий гений истязания душ – огромный телескоп и беззвездное небо. Но самое ироничной в этой истории то, что под давлением слуг Божьих ты предпочёл отречься от собственной веры вместо того, чтобы принять мученическую смерть, как это сделал сын Божий, и за это угодил в ад. Абсурд! Невероятно! Восхитительно! Не находишь, Галилей? – Певец Парижа аж светился от восторга.

– У меня было много времени об этом подумать. А будет ещё больше. Но меня, куда сильнее, беспокоит другое, – старик обернулся к поэту и посмотрел на него своими бледно-голубыми глазами, которые напоминали потухшие звёзды. – Раз, таким как я, здесь уготовлены подобные муки, что же ждёт тебя, Гренгуар, в этом месте после смерти?

О, mon amie, за меня точно можешь не волноваться, – Певец Парижа подмигнул ученому. – Я не планирую сюда возвращаться.

Сиплый смех вырвался из груди Галилея, и он сразу зашёлся кашлем.

– Ты и впрямь безумец, как о тебе и говорили.

– Тех, кто бесстрашно следует за своей верой, не раз в истории называли безумцами, но тебе этого никогда не понять, mon amie, – несмотря на то, что ни одна морщина на осунувшемся лице старика не дрогнула, поэт знал, что его слова попали точно в цель.

– История – очень коварная наука. Сегодня ты герой, а завтра – изгой, – с едва заметной ухмылкой заметил Галилей.

– Едва ли, если она написана тобой, – парировал Певец Парижа. – А именно этим я сейчас и занимаюсь.

– Так чего же ты тогда ждёшь? Делай то, зачем пришёл, – старик сделал несколько шагов в сторону от каната, свисающего через отверстие в потолке, жестом приглашая Гренгуара подходить ближе.

Глаза поэта бегали между Галилеем и целью своего визита сюда – колокольной веревкой, за которую оставалось только потянуть. Но Певец Парижа не торопился отвечать на приглашение грешного ученого, пытаясь разглядеть подвох и мотив в его словах и действиях.

– Так просто? И ты даже не попытаешься мне помешать? – Гренгуар понимал, что прикинуться дурачком – так себе стратегия и это не проведёт старика, тем не менее, тот тоже понимал, что поэт заподозрит неладное в его гостеприимном приглашении и все же выбрал именно эту тактику, похоже, пытаясь сбить с толку.

– Даже не подумаю. Мог бы, но не стану портить себе представление, – Галилей смотрел на поэта своим потухшим и безучастным взглядом. – Один великий мыслитель как-то сказал: «Скука – хуже смерти!» И вот я мертв и вынужден с ним не согласиться, ведь, как оказалось, нет ничего скучнее смерти. Понимаешь, о чем я, Гренгуар?

– Ещё бы. Ты же цитируешь меня, mon amie. Но смерть тоже бывает разная. – Певец Парижа просиял. – И у тебя будет шанс убедиться в этом на моем примере.

Поэт с молниеносной скоростью в два прыжка преодолел расстояние до центра площадки, оттолкнулся ногами от каменного пола и, придав своему телу ускорения, ухватился обеими руками за колокольную веревку и эффектно закружил по комнате, словно воздушный гимнаст на арене цирка. Учёный едва успел отскочить в сторону, когда, переполненный детским восторгом, поэт пронёсся мимо. Колокольный купол принялся раскачиваться из стороны в сторону, с каждым разом увеличивая свою амплитуду, и вскоре металлический язык коснулся колокольной бронзы и по всему Аду прокатился низкий будоражащий звон. Вибрации от звона волнами расходились по всей грешной земле, и колокольную площадку озарило оранжевым заревом. Гренгуар спустился по веревке обратно на пол и застыл, прислушиваясь к удаляющемуся рокоту. Блики угасли. Певец Парижа посмотрел на свои руки, крепко сжимающие колокольную вервь, и ощутил невероятный прилив сил и энергии – власть. Поэт вновь изо всех сил потянул на себя веревку и через мгновенье раздался второй удар, мощнее прежнего. Звуковая волна всколыхнула одеяния Галилея, а пальто Гренгуара взвилось на манер плаща. Новая яркая вспышка озарила все пространство и поэт, оглянувшись, посмотрел в высокое окно – пламя тысячи костров по всему Аду взмыло к бесконечно чёрным небесам. Зрачки поэта расширились и вспыхнули фиолетовым огнём, а на губах застыла безумная улыбка. Огненно-красные языки пламени неровным вздрагивающим светом играли на его восхищенном лице. Казалось, что для Певца Парижа исчезло все, кроме медного звона и ослепляющего пламени. Учёный осторожно по окружности направился к застывшему поэту, когда тот вдруг вновь ударил в колокол, и сила звука отбросила Галилея к стене. Старик спиной врезался в каменную преграду и рухнул на пол. Откинув с испуганного лица редкие седые волосы, он посмотрел на звонаря – Гренгуар был похож на демона преисподней, охваченный фиолетовым пламенем. Ужас сковал беспомощного ученого – неужели со стороны он выглядит также жутко, когда заставляет колокол петь? Поэт, не отрываясь, смотрел вниз через окно туда, где уже ни одна мертвая душа не могла сопротивляться дьявольскому зову. Ад стал похож на разрушенный муравейник – из разных уголков земли грешников стали вылезать жители этого проклятого места и в жутком молчании двигаться в сторону Причала Смерти. Они понемногу сбивались в кучки и продолжали своё шествие к Стиксу, но Гренгуар, вглядываясь в горизонт, ждал других. И вот, уже через несколько мгновений, огромная толпа грешников под предводительством Цепеша, присоединилась к шествию, соединив небольшие группы в одну сплошную массу проклятых душ. Костры не угасали ни на мгновение, и дрожащий свет, падая на бесформенную толпу, направляющуюся к Причалу, создавал впечатление, что земли Ада скрылись под волнами огненного моря.

Холодная костлявая рука легла на плече поэта, и он обернулся.

– Набат никогда не звонит просто так, – тихим предостерегающим голосом произнёс Галилей. – Надеюсь, это ты понимаешь, Певец?

– Серьёзно? После всего этого ты решил сказать мне лишь зловещее «Набат никогда не звонит просто так»? Я в ужасе. – Гренгуар отпустил колокольную вервь, и с наигранным разочарованием посмотрел на учёного. – Мог бы придумать что-то более эффектное после такого-то зрелища. Это же было потрясающе! Ты видел это? Я много раз прокручивал этот момент в своей голове, но даже представить себе не мог, что это будет настолько… эпично! Я в восторге! Все идёт, как нельзя лучше!

– Тогда я думаю, больше тебе здесь нечего делать, – старик с потухшим взглядом повернулся к поэту спиной, словно потерял к нему всякий интерес, и направился к окну, возле которого стоял огромный телескоп. – Меня ждут звезды.

– Как это грубо вот так бесцеремонно выпроваживать гостя, – презрительным взглядом Гренгуар упёрся в спину ученого. – Но ты прав. Здесь я закончил и мне пора. У меня свидание. Так что позвольте откланяться. Прощай, mon amie.

Певец Парижа изобразил реверанс и быстрой легкой походкой исчез в лестничном пролёте, громко насвистывая веселую мелодию.

– До скорой встречи, amico mio1919
  Мой друг (фр.)


[Закрыть]! – сухим бесцветным голосом себе под нос пробормотал Галилей и прильнул глазом к окуляру.

Время тянулось, словно перед началом боя, когда в ушах уже звенело от выстрела первой пушки, которого ещё не было. Казалось, что все замерло, а в воздухе застыл запах крови и страха. Только сейчас Феб заметил, с какой силой он сжимал кулаки. Он весь превратился в один бесконечный комок напряжения. Он, словно пытаясь силой мысли открыть врата склепа, не сводил пристального взгляда с массивных дверей усыпальницы. Воображение зло играло с полицейским, раз, за разом рисуя душераздирающие картины, где любовь всей его в жизни, шаркая белоснежными ступнями по грубым чёрным камням, выходит из склепа под восторженные крики оголтелой толпы мертвецов. Он будто наяву видел её прекрасные голубые глаза, в которых поселился бесконечный ужас, её длинные светлые волосы, беспорядочно прилипшие к прекрасному бледному лицу, и грязное окровавленное платье. Левая рука Джульетты с жуткой рваной раной на запястье безжизненно болталась, а правая продолжала сжимать тот проклятый осколок стекла. Шатопер видел, как она смотрит ему в глаза, а её голубые губы шептали: «Слишком поздно». У Феба свело живот, но он не посмел отвести взгляда от своего падшего ангела. Он видел, как мерзкая похотливая толпа воров и убийц схватили хрупкую душу его возлюбленной и унесли прочь в бесконечную тьму Ада, а он ничего не смог сделать.

Картинка испарилась. Шатопер больше не мог ждать. Быть может план Гренгуара уже пошёл прахом, а он просто ещё об этом не знает. Но если сейчас он бросится напролом сквозь толпу вооруженных до зубов грешников к дверям склепа, шансов выжить будет значительно больше, нежели он встретит её здесь в безопасности. Этого он просто не переживет. И в тот момент, когда полицейский уже принял решение, над всем Адом разнесся колокольный звон.

Феб так сильно был погружён в собственные раздумья, что не сразу понял, что произошло. Только когда вторая волна медного звона пронеслась над площадью, а пламя костров взмыли до самых небес, осветив даже самые укромные закутки непроглядной тьмы, полицейский обратил свой взгляд к мрачному исполину светящемуся огненно-алым светом. Успели!

Шатопер не мог поверить своим глазам – будто по команде вся толпа грешных душ во главе с Цепешом, в полном молчании покидала площадь перед склепом. Вновь раздался низкий колокольный звон и уже через миг путь был совершенно свободен. Полицейский со всех ног бросился к усыпальнице душ и всем телом навалился на тяжелые входные ворота. С глухим скрежетом, они едва поддались, и Феб проскочил в небольшую образовавшуюся щель меж ними.

Длинный коридор склепа был выложен плитами из гладкого чёрного мрамора, в котором, будь здесь чуть больше света, можно было бы разглядеть своё отражение. По обе стороны коридора тянулось бесчисленное множество деревянных дверей с металлической обивкой и широких проходов, а между ними на стенах в подставках горели небольшие факелы на металлических остовах. На первый взгляд здесь царил покой, но когда Шатопер прислушался, пытаясь понять, что делать дальше, то до него донеслись глухие едва уловимые звуки, от которых кровь стыла в жилах – сдавленный стон, жуткий шёпот, глухой смех, тихий плачь. В каждом из них Фебу мерещился голос Джульетты, но как бы ни старался, он не мог понять, откуда именно доносится тот или иной звук. Они будто блуждали по всему гигантскому склепу в поисках покоя. «Следуй за голосом сердца». Шатопер то и дело повторял слова поэта в своей голове, двигаясь по коридору и прислушиваясь к каждому звуку. Он останавливался у каждой двери, но его сердце не произносило ни слова, лишь отстукивая бешеный барабанный ритм, который эхом отдавался в затылке. Быть может его сердце больше не в силах указывать ему путь или истерзанная Адом душа потеряла свой слух? Как бы там ни было, все его скитания по пустынным коридорам склепа, не давали никакого результата. Паника понемногу охватывала полицейского. Он как никогда ощущал, каждое мгновение и все нутро кричало ему о том, что времени почти не осталось. Феб метался от одной двери к другой, стуча в них изо всех сил и крича:

– Джульетта! Любимая! Это я – твой Феб! Отзовись! Умоляю!

Но ответом была лишь тишина! От безысходности Шатопера охватила злость. Он был уже так близок к цели всей своей жизни, но она все ускользала от него. Крик отчаяния вырвался из груди полицейского – он не знал, что ему делать. Боже, как глупо! Пройти через все испытания Ада и просто не найти нужную дверь. Феба начало трясти от бешенства и беспомощности, как вдруг откуда-то из глубины коридора до него донёсся тихий звук, в котором он ясно различил только одно слово – «Феб». Сомнения и страх оставили Шатопера, и он бросился вновь по коридору. Без всяких размышлений, он принялся открывать одну дверь за другой. Незнакомые ему люди в мрачных усыпальницах в ужасе смотрели на пришельца, не понимая, что происходит. Но полицейский не сдавался и уже скоро все пространство мраморного коридора заполонили перепуганные души, чьи кельи были открыты раньше времени.

Молитва гулким эхом отдавалась под низким темным потолком небольшой кельи с чёрным мраморным полом.

– О, пресвятая дева Мария, умоляю, защити мою душу и дай сил противостоять злу. Именем твоего сына, Иисуса, прости мне мои грехи, мою слабость и исцели мои раны, – тихим голоском лепетала Джульетта.

Она стояла на коленях посреди гнетущей кельи, молитвенно сложив испачканные в собственной крови ладони на груди и крепко зажмурив глаза. Её бледные губы почти не шевелились, когда она повторяла строки из псалмов. Девушка не знала, сколько времени она провела в этом жутком месте, но знала, что скоро её ждёт самый настоящий Ад. Только молитва помогала отвлечься от всего того ужаса, что предстоит ей пройти, но даже она не могла успокоить разбитое сердце юной Капулетти. Что же она наделала? Зачем? Она больше никогда не увидит своего светлого Феба! Как она могла? Ей предстоит вечность без того единственного, кто придавал её существованию смысл. Джульетта бросилась на пол, в истерике колошматя окровавленными ладонями по гладкому мраморному полу. Она задыхалась от слёз. Она была не согласна на все это. Нет! Она просто ошиблась! Так нельзя! Нельзя одним взмахом забирать у неё все! Как вдруг снаружи донёсся колокольный звон. Набат. Джульетту словно окатило ледяной водой. Слезы вмиг сошли на нет, и она вновь выпрямилась, не вставая с колен. Её глаза были полны первобытного ужаса. Набат звонит по ней! Её пребывание здесь подходит к концу и скоро Ад поглотит её душу без остатка.

– Пресвятая Дева Мария, молю об одном – в последний раз увидеть его, моего светлого Феба! Большего мне не надо. Увидеть и пусть будет все так, как должно быть. Я готова пройти через все испытания, уготованные мне в этом проклятом месте, готова искупить все свои грехи, и как должную расплату за содеянное, принять муки, выпавшие на мою долю. Я готова! Правда! – зажмурившись изо всех сил, быстро-быстро лепетала самоубийца под тяжёлый звон колокола. – Только дай мне ещё один раз, на мгновение, увидеть его улыбающиеся голубые глаза, его непослушные волосы, его нежные губы и это выражение его прекрасного лица, когда он так старается выглядеть серьезным взрослым мужчиной, в душе всё еще будучи мальчишкой…

Смешок невольно вырвался у юной грешницы, и слезы, будто сами собой потекли по её бледным щекам. На что она рассчитывает? Никто наверху не способен услышать слова, произнесённые в этом забытом Богом месте. И в этот момент дверь позади неё распахнулась. За ней пришли! Джульетта медленно, не смея обернуться и открыть глаза, поднялась с колен, изо всех сил прижимая к животу свои окровавленные кисти рук.

– Я готова, – дрожащим от напряжения голосом тихо произнесла самоубийца.

Она слышала частое прерывистое дыхание за своей спиной и медленные шаги.

– Любимая? – раздался тихий неуверенный мужской голос. – Это ты?

Джульетта от неожиданности распахнула изумленные глаза, но не посмела обернуться. Все её тело сковало напряжение.

– Я нашёл тебя! Я все-таки нашёл тебя! – голос пришельца дрогнул от переизбытка чувств.

Этого не может быть. Это чья-то злая шутка! Это невозможно! Или именно так Ад пытает своих грешников – заставляет их поверить в своё счастье, чтоб через мгновение лишить тебя всего? Джульетта резко обернулась к незваному гостю, и тут её сердце рухнуло в самый низ живота, ноги подкосились, и она бы упала без чувств, если бы крепкие мужские руки не успели её подхватить. Глаза девушки закатились, и она запрокинула голову назад, теряя сознание, но через несколько мгновений вновь пришла в себя и снова увидела его голубые глаза, из которых по щекам текли слезы. Она протянула свои запачканные запекшейся кровью руки к его счастливому лицу и бесцеремонно принялась ощупывать его своими тонкими пальцами, пытаясь убедиться, что он настоящий. Он настоящий!

– Нет. Я не верю. Этого не может быть. Кто ты? Отвечай! – самоубийца все интенсивней щупала точную копию лица своего возлюбленного и случайно ткнула пальцем ему в глаз.

– Ай! – вырвалось у юноши, и он рассмеялся. – Любимая, это я. Твой Феб.

– Ложь! Либо я схожу с ума, либо это все дьявольская пытка. Ты не можешь быть здесь, – взгляд девушки остекленел, будто рассудок покидал её тело, и она лишь безостановочно отрицательно мотала головой из стороны в сторону.

– Могу! Я и в самом деле здесь! Знаю, что сильно задержался и прошу у тебя прощения за это. Но теперь я здесь. – Шатопер с широкой счастливой улыбкой смотрел на лежащую у него на руках любовь всей своей жизни, не в силах отвести от неё влюблённого взгляда.

– Но как? Я не понимаю, – взгляд Джульетты прояснился и в нём отразился бесконечный страх. – Ты умер?

Неужели кто-то услышал её мольбы, и они убили его? Феб ещё громче рассмеялся и его смех наполнил келью невероятно тёплой и светлой энергией, разрушая гнетущую и мрачную атмосферу этой гигантской усыпальницы. Даже напуганная Джульетта не смогла удержаться от легкой неуверенной улыбки.

– Нет, милая, я жив. Мне помогли спуститься в это жуткое место, чтобы отыскать тебя и вернуть.

– Вернуть? Меня? Куда? – девушка окончательно впала в ступор, не понимая происходящего.

– Назад – в мир живых! – Шатопер светился от счастья, с каждым словом осознавая, что скоро все это закончится, и они навсегда будут вместе, будут живы.

– Как это возможно? Это шутка? – девушке так хотелось верить во все это, но она уже провела здесь слишком много времени, чтобы смириться с собственной смертью. – Я убила себя. Я дура!

Феб больше не мог ждать. Он так долго ждал этого. Он прижал к себе любовь всей своей жизни и с невероятной силой поцеловал её все такие же нежные губы. Джульетта вздрогнула от неожиданности, но уже через миг полностью погрузилась в тепло милых губ, ощущая потрясающий прилив счастья, которого ей ещё не доводилось испытывать ни в жизни, ни в смерти. Каждой клеточкой своего тела она ощущала его прикосновения и, казалось, что внутри них происходит настоящий взрыв наслаждения. Все вокруг потеряло любое значение – растворилось в безумном всплеске чувств. Поцелуй длился всего лишь пару мгновений, но для каждого из них это была целая жизнь. Когда их губы разъединились, Феб посмотрел на возлюбленную с бесконечной нежностью.