Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

В это время Джульетта сидела, обняв свои колени и только мрачные стены темницы, и прутья решетки окружали ее. Прошло уже очень много времени с тех пор, как ее милый горбун перестал к ней приходить. Сначала она была уверена, что Фролло снова поручил ему новое задание и скоро эти «дни молчания» закончатся. Но время шло, а Квазимодо так и не появлялся. Тогда девушка принялась беспрерывно дергать за шнур, который заставлял звонить колокольчики в комнате горбуна, но как бы долго и часто она не делала это, как бы усердно и громко не звала своего верного друга, на этот призыв он не откликнулся. Волна страха и отчаяния вновь захлестнула прекрасную Джульетту.

Каждый раз, когда Фролло заходил в ее мрачную обитель в длинном черном плаще с капюшоном на голове, она бросалась к прутьям клетки и просила сообщить, где Квазимодо, но в ответ слышала только молчание. Потом ее просьбы превратились в крик и угрозы, она требовала объяснить ей, что случилось с горбуном, и снова не единого слова в ответ. В конечном итоге, она уже умоляла, стоя на коленях, сказать ей хоть что-нибудь, но ученый был непреклонен. Он, молча, ставил поднос с пресной кашей и водой перед ее клеткой и уходил.

Джульетта билась в истерике, кричала, рвала волосы на голове. Казалось, рассудок покинул ее. Она похудела еще больше, лишь кожа обтягивала ее кости, глаза впали и утратили блеск той яркой голубизны, что была раньше, превратившись в тусклый серый цвет. Когда силы и последняя надежда покинули ее, она забилась в угол своей клетки и, обняв колени, уткнулась в них лицом. Желание покончить со всем этим прочно засело в ее сердце и голове. Джульетта была на краю пропасти, из которой на нее смотрели хищные глаза безумия. Ей остался лишь последний шаг…

Джульетта совсем перестала видеть сны или просто перестала различать, где реальность, а где сновидения. Все стало серым и однообразным. Тишина давила на мозг, словно ее голову зажали в металлические тиски. Складывалось ощущение, что звуконепроницаемый купол накрыл всю ее комнату. Это было невыносимо и потому Джульетта привыкла разговаривать сама с собой.

– Интересно, какой сегодня день. Может вторник? Или среда? А может четверг? А может, какая разница? В любом случае это прекрасный день, чтобы умереть. – Джульетта сидела в углу клетки, обхватив колени руками и, прислонившись виском к металлическому пруту, равнодушно смотрела вперед. – Интересно, каково там? Наверно там вечно светит солнце, и поют птицы, а воздух пропитан запахом всех цветов мира. Должно быть, там царит покой и безмятежность, там нет боли и страданий и только слезы счастья скатываются по румяным щекам, а мягкая вечно зеленая трава приятно щекочет пальцы босых ног. А может там все из синего льда? Огромный замок Бога стоит на белых пушистых облаках, чьи пики теряются в высоте. Ледяной замок – это должно быть очень красиво. Вдыхая холодный горный воздух, ты ощущаешь благоговейный покой. Нет. Там не холодно. Там свежо и эта свежесть бодрит, делая сознание твое ярким, отчетливым и бесконечно счастливым. Наверное. Да и не важно, что там. Там в любом случае лучше, чем здесь…

Резкий звонкий звук совсем рядом напугал Джульетту, разрушив ее фантазии, словно взрыв гранаты, и она встрепенулась.

– Кто здесь? – девушка настороженно прислушалась, вглядываясь в полумрак комнаты.

В дальнем темном углу на секунду, как блик, ей померещился небольшой фиолетовый огонек, и она бросилась к прутьям клетки.

– Кто здесь? – испугано еще раз повторила девушка, но темнота больше не ответила ей.

Как вдруг она почувствовала резкую боль в ступне и, вскрикнув, рефлекторно отдернула ногу. Обхватив руками ступню, девушка почувствовала, как что-то вязкое и теплое сочится сквозь ее пальцы. Взглянув на руку, она увидела кровь.

Глубокий порез проходил от пятки до середины ступни, но Джульетта уже не чувствовала боли, она смотрела туда, где секунду назад стояла ее нога и увидел небольшой прозрачный осколок стекла размером с ее ладонь, переливающиеся в свете факела. Она медленно нагнулась и подняла его.

– Откуда он здесь? Может это знак? Он поможет мне выбраться отсюда.

Джульетта заворожено смотрела на осколок стекла с острыми переливающимися на месте разлома краями. В миг перед ее глазами пронеслись воспоминания. Отец. Феб, ее возлюбленный жених.

– Отец, прости меня. Я не была примерной дочерью. Но сердцу не прикажешь. Прости. Я люблю тебя, как и всегда любила. Мой милый Феб. Мне так жаль, что «завтра в полдень» так и не наступило. Я сожалею, что больше не смогу увидеть твой свет, сказать, как сильно я тебя люблю. Прости меня! Прости! Но я больше так не могу! Прошу не забывай меня! И я буду помнить тебя вечно! Когда-нибудь мы будем вместе и будем счастливы. Я верю! Ведь любовь она бессмертна, как наши души. Наше тело это всего лишь колокол, где любовь невидима и неосязаема, как его звон, но до дрожи пробирает наши души. Я чувствую твою любовь всем своим существом, но мой разум и тело угасает. Это место высасывает из меня жизнь, и я становлюсь совсем другой. Не той маленькой девочкой, которой ты меня встретил и полюбил. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой, но знай, моя любовь к тебе не угасла, но стала еще сильнее. Лишь благодаря ей я продержалась здесь так долго. Но… надо прощаться. – Слезы навернулись на глазах Джульетты, смотрящей в пустоту, но отчетливо видящей образ своего прекрасного рыцаря. – Мне пора. Любимый, я буду всегда любить тебя… и ждать. Поэтому ты не торопись. Мы соединимся с тобой в вечности…

Слезы, ручьями хлынули по щекам девушки, и ее голос дрогнул и осекся. Все так же глядя в никуда перед собой, она опустилась на колени и вытянула руку перед собой.

– Прощай! – Джульетта резко провела по запястью осколком.

Она вскрикнула, и в миг из раны забился пурпурный фонтан, обагряя равнодушное лицо девушки и все вокруг кровью. Как вдруг к ней пришло осознание, того что она сделала и что ее ждет. Она, в самом деле, поняла, что сейчас умрет, а жизнь останется в прошлом, и неизвестно что ждет ее дальше. Именно из-за неизвестности того, что тебя ждет по другую сторону жизни, люди так боятся смерти. И жуткий страх исказил прекрасные черты лица Джульетты. Она попыталась закрыть рану ладонью, со всех сил сжимая свое запястье и пытаясь остановить кровь, которая яростно, словно горный поток, стремилась покинуть измученное тело. Но когда девушка поняла, что это ее не спасет и она не в силах исправить то, что натворила, ее губы растянулись в безумной улыбке и с истерическим смехом, она повалилась на бок, отпустив запястье и утопая в собственной крови. Звуки доносились до нее словно во сне – издалека. Сознание покидало это прекрасное тело навсегда, но Джульетта точно слышала, что кто-то стучится в дверь ее «гробницы». Нет. Это был не стук. Кто-то настойчиво решил вынести дверь в темницу, чтобы спасти ее, но было уже слишком поздно…

Квазимодо сидел, прислонившись спиной к деревянной двери, через которую от него была та единственная, что смотрела ему прямо в глаза и видела его душу. Он проводил здесь почти все свое время, и скорбь пожирала его изнутри. Каждый раз, когда Фролло приносил пленнице еду, горбун умоляюще смотрел в глаза своего отца, но тот только окидывал уродца злобным взглядом и прогонял сына от двери, как бездомную собак. Квазимодо пытался, хотя бы мельком увидеть Джульетту в маленькую щель, но ученый плотно закрывал за собой дверь.

Горбун продолжал проводить свои дни возле темницы Джульетты. Он слышал ее душераздирающие крики, слышал, как она зовет его и плачет и это причиняло ему жуткую боль. Горбун раздирал ногтями свою кожу до крови. Все его лицо, шея, плечи и грудь были в глубоких царапинах – только физическая боль позволяла ему хоть, как-то утешать ту невыносимую пустоту внутри груди.

Когда девушка беспрестанно принялась звонить в колокольчики в комнате Квазимодо, несчастный горбун думал, что сойдет с ума. Он возненавидел колокольный звон и на третий день оборвал все бечевки в своей комнате, но продолжал сидеть возле ее двери.

В тот день Джульетта вела себя намного тише. Она устала, и до горбуна доносился только ее приятный тихий голос, когда она разговаривала сама с собой. Этот звук убаюкивал, и он задремал, прислонившись виском к холодной каменной стене башни. Как вдруг до него донесся высокий, но короткий крик и он встрепенулся, прогоняя тревожный сон. Горбун вскочил на ноги и прислушался, пытаясь понять, что происходит за дверью. Он слышал, как его сердце тяжело билось в груди, а кровь пульсировала в висках. Волнение от непонимания, что заставило девушку вскрикнуть, перерастало в цепенящий страх, а секунды для уродца растянулись на часы. Но когда он услышал за дверью истерический смех, то понял, что там, происходит что-то ужасное. Жуткая паника охватила все тело Квазимодо, и он заметался из стороны в сторону, не зная, что делать. Идея и, возможно, единственное подходящее решение пришло, само собой. Горбун разбежался и со всей своей нечеловеческой силой налетел плечом на дверь. Она слегка хрустнула, но осталась стоять. После еще трех таких отчаянный попыток дверь поддалась, и замок разлетелся на части. Сверху послышались шаги – ученый, встревоженный страшным грохотом, быстро спускался вниз, но Квазимодо не стал его дожидаться и вбежал в темницу.

Что-то в груди горбуна рухнуло вниз. Перед ним за прутьями клетки лежала она. Бледная, как мраморная статуя, в крови, которая разбегалась прочь от прекрасного ангела в грязном окровавленном платье. Не соображая, что он делает, Квазимодо рванул к клетке и своими огромными сильными руками разжал прутья решетки. Он пролез внутрь и, поскользнувшись в луже крови, упал, запачкав свои руки, лицо и одежду в липкой бордовой плазме. Кое-как, поднявшись на ноги, обезумевший горбун добрался до тела и вновь рухнул на колени. Он приподнял своего ангела и со всей жгучей болью прижал его к своей груди. Слезы градом хлынули по щекам Квазимодо.

– Нет, Джульетта. Нет. Только не это. Ты не умрешь. Джульетта, нет. Умоляю, Боже, не забирай ее у меня! Не забирай! – все тело уродца содрогалось, и он отказывался верить в происходящее.

Глаза Джульетты закатились, а губы так и застыли в легкой улыбке. В этот момент у входа в темницу показался Фролло. Он хмурил брови, еще не понимая, что произошло. Ученый вошел в комнату и приблизился к клетке. И тут к нему пришло четкое осознание случившегося. Его каменное и хмурое лицо ожило – глаза широко распахнулись, а зрачки расширились. Кровь прилила к вискам и начала бешено пульсировать. Волна страха и отчаяния, так слабо знакомая ему, окатила все его нутро.

– Но как? Почему? Что произошло? – ноги ученого подкосились, но он успел опереться на стену.

Фролло словно в трансе двигался вдоль каменной стены, пока все тело Джульетты не попало в его поле зрения, и тогда низкий стон вырвался из его груди, но он пресек его, зажав рот ладонью. На левом запястье девушки зияла кровавая резаная рана, а все вокруг было залито кровью. Небольшой осколок стекла угрожающе блестел в кровавой луже, рядом с телом.

– Она убила себя, – ученый не мог поверить в это, а тем более понять. – Но зачем? Все это было для того, чтобы защитить ее. Спасти. – Словно загипнотизированный, Фролло сполз по стене на пол. Глядя перед собой, он пытался разобраться, почему она это сделала, но не находил ни одного логичного объяснения.

Квазимодо продолжал качать тело девушки, прижимая его к груди, и постоянно повторял ее имя «Джульетта», будто надеясь разбудить.

Мысли Фролло метались из стороны в сторону, не находя покоя.

– Где я ошибся? Что сделал не так? Я думал она в безопасности здесь… – и вдруг его память вернулась к самому началу, и он вспомнил то, что ему сказал его пациент, Ромео. – Ангел раненый в крыло… не уследил отец… не пощадил и дух… Невероятно. Он был прав. Он знал. – Ученый схватился руками за лысеющую голову и резко вскочил на ноги.

Шок и осознание разрывали некогда холодного ученого изнутри.

– Он знал. Он знал! Я идиот! Это я виноват! Как же я сразу не понял…

Вдруг из самого темного угла комнаты послышались тихие ровные хлопки.

– Браво! – раздался звонкий мужской голос и с довольной улыбкой на лице Гренгуар вышел на свет. – У меня чуть сердце не разорвалось. Честно. Это было великолепно. Сколько эмоций и драматизма.

Ученый и горбун устремили свои взгляды на незваного гостя.

– Должен признаться, я не был уверен, что ты, Фролло, справишься со своей ролью, но теперь смело могу сказать, что ты был неподражаем. Оказывается, и тебе не чужды отчаяние и страх, а то я уже начинал подозревать, что ты вовсе не человек. Браво! – и довольный поэт, вновь принялся аплодировать.

Ученого словно окатили холодной водой. Он в мгновение взял себя в руки – его лицо вновь окаменело, а в глазах мелькнули огоньки холодной ненависти.

– Да как ты посмел сюда заявиться? Ты – шут сатаны! – ноздри Фролло широко раздувались, как у взбешенного быка.

– Как некрасиво. Это так ты собираешь овации и восторженную похвалу своего таланта.

Гренгуар услышал, как зубы ученого заскрипели от ярости.

– Тебе нравится смотреть на страдания других. Тебе это доставляет удовольствие. Для этого ты сюда и пришел. Но я лишу тебя этого приятного представления.

– О, поверь, я уже достаточно насмотрелся и даже больше чем ты можешь представить, – поэт улыбнулся от уха до уха. – «Ты должна быть моей и только моей. Я не отдам тебя никому». Боже, это было так мило. Как ты на нее смотрел…

– Ты… ты… – Фролло не хватало воздуха от злости.

– Да я! Я был здесь все время с того момента, как понял, что именно ты и твой милый сыночек посмели похитить дочь самого Капулетти. Это был поистине безумный, но очень смелый ход. Весь Париж сбился с ног, пытаясь найти прекрасную Джульетту, в то время как она приятно проводит время в компании уродца и сумасшедшего ученого. Это просто блестяще.

Поэт и ученый смотрели друг другу в глаза, словно противники перед решающим боем, но горбун совершенно не обращал на них внимания. Он нежно гладил мертвую Джульетту по волосам, которые когда-то сам расчесывал ей. Фролло закрыл глаза и, глубоко вдохнув, выдохнул горячий воздух, пытаясь успокоиться и не позволить эмоциям ослепить разум.

– Раз ты был здесь все это время, то должен знать, почему она это сделала, – будь на то воля Фролло, он давно задушил бы Гренгуара своими собственными руками, но он понимал, что не все в его власти.

– Почему? – поэт зашелся хохотом. – Ты серьезно, Фролло? Если бы я оказался на ее месте – полностью отрезанным от мира и обреченный общаться с романтичным уродом и слушать о том, как прекрасны колокола, да я бы на следующий день повесился бы на собственном ремне. Но это хрупкое создание смирилось и с этим. Она даже находила что-то приятное в этих извращенных свиданиях. Но я списал бы это на шок, – поэт игриво помотал головой из стороны в сторону. – А теперь оглянись и посмотри на те прекрасные условия, которые ты создал для юной и прекрасной Джульетты. Темная сырая комната из холодного камня, куда не проникает ни малейший лучик света. Клетка, будто для дикого зверя. Грязный матрац. Спасибо Квазимодо за пуховую перину и шерстяной плед, ты не позаботился бы и об этом. И этот зловонный запах. У тебя, что здесь кто-то сдох? Ну! Тебе не кажется, что эти апартаменты вгоняют в тоску? Но, несмотря на все это, несчастная узница готова была справляться и с этим, пока рядом с ней находился тот, кто скрашивал ее одиночество. Но тебе этого показалось мало, и ты лишаешь ее даже этих сомнительных маленьких радостей, и теперь Джульетта остается совершенно одна. Любой, даже самый сильный человек в таких условиях рано или поздно тронется. Должен заметить, что она продержалась дольше, чем я предполагал.

Вся злость и ярость отступила, и ученым овладело смятение. Он начал осознавать, что в словах поэта есть та логическая цепочка, которую он упустил, которая была ему незнакома. Он нахмурил брови, а глаза его бегали, пытаясь уловить то, к чему клонит Гренгуар.

– Ты убил ее, Фролло, ты! – довольно и торжественно объявил поэт.

Ученый посмотрел в глаза обвинителя ошарашенным взглядом.

– Нет… Я хотел спасти ее.

– От кого же ты ее спасал?

– От маньяка. Он шел за ней.

– Ты идиот, Фролло! – Гренгуар открыто насмехался над сбитым с толка ученым. – Ты действительно слеп. Самая страшная угроза для этого создания была в ней самой. Ты так усердно защищал ее от окружающего мира, что не потрудился заглянуть в ее собственный. Полный тьмы, отчаяния и боли. Она чувствовала себя пленницей этого мира, и все время рвалась покинуть его, рвалась на свободу. Вот где была главная проблема. В ее навязчивой идее покончить с собой, и ты видел это, не мог не видеть, но не обращал внимания, потому что сам никогда не мог допустить даже мысли о самоубийстве. А она твердила об этом весь последний месяц – кричала, угрожала, умоляла Бога покончить с ее страданиями. Искренне и самоотверженно.

И в этот момент затуманенный взгляд ученого просветлел, и он с вызовом посмотрел на поэта, который мог бесконечно продолжать свои монологи.

– Ты был здесь все это время. Почему ты не помешал ей?

– Я? Не помешал? – Гренгуар был искренне удивлен. – Зачем? Ты же слышал, что я сказал или все мои слова для тебя так же пусты, как и мольбы бедной Джульетты? Она страдала, mon amie. Ее крики и слезы разрывали мое сердце. Честно! Я не мог на это смотреть. Это было ужасно! – явно переигрывая с трагизмом в голосе, ответил поэт и, сжав рубашку на груди, опустил голову вниз. – О, как она кричала, как яростно умоляла Бога убить ее, а слезами, пролитыми этим юным ангелом, можно было оросить все поля во Франции.

– Ты этого и ждал. Так? – ученый испепелял поэта взглядом.

– О чем ты? – весь драматизм Гренгуара испарился в одно мгновение, и он удивленно вскинул брови.

– Ты ждал, когда она убьет себя. А до этого наслаждался ее страданиями.

– Какая наглая ложь, доктор! – возмущенно воскликнул поэт и вдруг слегка улыбнулся. – Только первые два дня. Через пять, меня уже начало клонить ко сну, а через семь, я уже вместе с ней стоял на коленях и умолял Бога дать ей то, чего она просит – смерть. Но Бог, как обычно, не торопился внять нашим мольбам и представление затянулось…

– Сукин ты сын! – Фролло бросился к Гренгуару и, схватив его за воротник плаща, со всей яростью прижал к стене.

Поэт не сопротивлялся. Он с легкой ухмылкой смотрел на взбешенное лицо ученого – на раздувающиеся ноздри, на пульсирующие вены на висках, на залитые кровью глаза.

– Это ты! Твой осколок! Ты убил ее…

– Спокойно, спокойно! – Гренгуар поморщился и слегка отвернул свое лицо вправо, пытаясь избежать брызжущих слюней ученого. – Я не убивал ее. Я просто дал ей то, о чем она так просила Бога, то, что помогло ей избавиться от всех мучений. – Поэт, вырвал воротник своего плаща из рук Фролло и слегка оттолкнул его, брезгливо вытирая свое лицо рукавом. – И, вообще, дорогой мой Фролло, если бы ты видел, как она страдала, ты поступил бы точно также. Уверяю. И потом, посмотри. Она улыбается. Похоже там ей намного лучше, чем здесь.

– Ты пришел глумиться над этой трагедией. Ты бездушная тварь. Смотри, она мертва. Доволен.? Все. Спектакль закончен. Проваливай. – Фролло вновь испепелил поэта ненавидящим взглядом и, направился к телу Джульетты, которое по-прежнему не отпускал из своих объятий Квазимодо.

– О, ты ошибаешься, mon amie, спектакль только начинается, – загадочно произнес Певец Парижа, и Фролло резко обернулся.

– Я знаю, как вернуть ей жизнь, – спокойно, словно сообщая о том, что знает, где стоит метла, произнес поэт.

– Ты издеваешься? Ты убил ее… – ученый не мог поверить такой наглости.

Горбун впервые за все это время отвлекся от своих страданий и посмотрел на Гренгуара.

– Ну, на этот счет наши версии разнятся, потому что по моей – в ее смерти виновен только ты, – уточнил поэт. – Пойми, я так же не желал девушке зла, но это был единственный способ указать на то, что твои действия неверны. Теперь же мы можем, опираясь на все произошедшее, вернуть несчастную красавицу и все сделать правильно.

– Ты слуга дьявола. Думаешь, я поверю в твои лживые речи?

– Ты можешь мне не верить, но если она действительно тебе так дорога, как никто другой в этом мире, то ты обязан попробовать.

В воздухе повисло напряженное молчание. Казалось, даже было слышно, как мечутся мысли ученого, пытаясь решить, что ответить.

– И как же ты предлагаешь это сделать? Продать душу дьяволу? – с вызовом спросил Фролло, не позволяя показать, что у него появилась надежда.

– Нет-нет-нет! Мы больше не будем наступать на старые грабли. Но должен заметить, что твое полное отрицание Бога, ненамного отличает тебя, от тех несчастных, что подписали контракт с дьяволом. Разница лишь в том, что твоя душа не принадлежит никому, она почти мертва, и в том, что ты ничего от этого не получил…

– Завязывай с пустой болтовней! Как вернуть Джульетту? – ученый терял терпение и повысил голос.

– Ты не нервничай. Мне кажется, ты и сам понимаешь, про что я говорю, просто не позволяешь себе допустить этой мысли… – Гренгуар наблюдал за реакцией ученого, и ему доставляло удовольствие выводить из себя одного из самых эмоционально устойчивых людей, из тех, кого он знал.

У Фролло от гнева дрожали губы, а на глаза вновь пала кровавая пелена, и поэт решил больше не тянуть.

– Здесь помочь может только один человек. Ты слышал о ней, как и весь Париж.

– Нет! Ты либо не в своем уме, раз предлагаешь мне такое, либо не понимаешь, с кем говоришь. – Ученый понял, что пытается предложить ему поэт.

– Видишь ли, я-то, как раз понимаю, с кем говорю. И в данный момент времени ты уже не каменный Клод Фролло, ученый, который отрицает все кроме науки. Сейчас ты обычный человек, загнанный в угол, который из последних сил пытается выбраться из ловушки, которую сам и подготовил.

– Нет! – резко и зло выпали Фролло. – Я сам со всем разберусь. Я не собираюсь прислушиваться к советам умалишенного психопата. Проваливай.

– Да? – Гренгуар прислонился плечом к стене и, скрестив на груди руки, улыбнулся от уха до уха. – Но, тем не менее, к словам Ромео ты прислушался. Это было действительно очень трогательно.

Фролло сжал кулаки, из последних сил сдерживая себя, чтобы вновь не броситься на того, кого он ненавидел так безумно, что один его вид вызывал желание разорвать его на части. Гренгуар был живым доказательством того, что есть вещи, которые наука не в силах объяснить.

– Отец, – вдруг раздался низкий и хриплый голос Квазимодо, который, прижимая тело Джульетты, пытался вникнуть в разговор поэта и ученого, но не поспевал за столь быстрым и сложным диалогом. – Так мы вернем Джульетту? Ты ведь это сможешь? Пожалуйста.

– Конечно. Я смогу. Есть и другой способ. – Фролло вновь повернулся к Гренгуару спиной и уверенным шагом направился в клетку, когда вновь раздался веселый и звонкий голос поэта, и ученый остановился.

– Ну, да! Конечно, есть другой способ. Твой любимый. Да, Фролло? Как там? Напомни рецепт. Хотя нет. Я лучше сам попробую вспомнить. Вот! Точно! Рецепт «Воскрешение». Разрежьте мертвое тело от груди до низа живота и залейте в него три с половиной литра свежей крови. Внимание! Количество крови варьируется в зависимости от возраста и веса мертвого пациента. После того как вы это проделаете, тело необходимо заштопать и как следует шарахнуть его электрическим зарядом, равным по силе заряду молнии. Так вроде? Я ничего не забыл? Ведь именно это ты проделал со своим милым до слез сыночком? – поэт ликовал.

Он говорил так быстро, что горбун не мог до конца понять, о чем идет речь, но судя по выражению лица Фролло, Гренгуар сказал что-то, что ученый, не мог оспорить, как бы неприятно ему не было то, что он услышал.

– Отец, мы должны попробовать. Она должна жить. Пусть даже так, как говорит он. Это наша вина. – Произнес горбун и перевел свой взгляд с Фролло на Певца Парижа.

Поэт очень сильно не нравился Квазимодо и даже нагонял страху. И потому он предпочел отвернуться и вернулся к своему мертвому ангелу.

Фролло молчал, не оборачиваясь, глядя куда-то внутрь себя, и Гренгуар продолжил свой сокрушительный монолог:

– Но в этом плане есть пара небольших изъянов. Видишь ли, на этом прекрасном теле останется жуткий шрам, а ты сам знаешь, как женщины относятся к подобным уродствам. Особенно молодые красавицы, как Джульетта. Это будет целая трагедия. Но не это самое плохое. Ведь ее еще может слегка перекосить, – и поэт шутливо изобразил конвульсии. – Но это, судя по всему, тебя не волнует. Главное вернуть ее к жизни. Правильно? Ладно, флаг тебе в руки, а свои я умываю.

Гренгуар собрался уходить, но вдруг остановился.

– Эй, красавчик! – окликнул он горбуна и тот, обернулся и посмотрел на поэта. – Веди себя хорошо и смотри сильно не увлекайся трупами. Посмотри на своего отца. Ни к чему хорошему это не приводит. – Гренгуар подмигнул Квазимодо и направился к выходу.

– С чего ты решил, что она станет мне помогать? – Фролло выпал из оцепенения и, со своим обычным холодным спокойствием, обернулся к уходящему поэту.

Гренгуар застыл в дверях, и никто не увидел, как его лицо озарила торжествующая улыбка.

– С того, что об этом ее попрошу я, – обернувшись, с ухмылкой ответил поэт.

Он стоял в небольшом проулке под проливным дожем и вдыхал аромат ириса. Раненая нога продолжала сильно ныть, но сама рана затянулась и достаточно быстро заживала. К счастью, пуля прошла навылет, не задев кость. Черные мокрые кудри падали на глаза, но это не мешало ему наблюдать горящим взглядом за окном в доме напротив, где в кромешной темноте, сидя на большом кресле, невидящим взглядом смотрел на улицу граф Капулетти.

Дыхание маньяка было очень тяжелым, казалось, что он дышит огнем. Ярость и нетерпение разрывали Тибальта изнутри. Уже почти два месяца он не может найти венец своей коллекции. Ту, что не давала ему покоя. Ту, чья красота так и кричала, молила о смерти от его руки. Тот художник, тот санитар этого грязного мира, что очищал этот город от красоты и похоти, стал неуправляем им. Тибальт потерял контроль и стал менее осторожным, а хромота осложняла передвижение, лишая его былой ловкости и скорости. Но это слабо волновало убийцу. Перед глазами маньяка всегда была только она – Джульетта, и он был готов любой ценой добраться до вожделенной цели. Убивая каждую новую жертву, он не получал удовлетворения и ему хотелось убивать еще больше. Иногда, ему казалось, что он уже не сможет остановиться. Он будто шел через непроходимую лесную чащу и прорубал своей бритвой путь к ней единственной, но она не становилась ближе. Он ложился спать, и она снова являлась к нему во сне, мучая и терзая. Эта навязчивая идея не давала ему покоя и сводила с ума. Но он не мог отступиться и опустить руки. Поэтому уже больше месяца, каждый вечер он приходит к этому дому, несмотря на непогоду и просто наблюдает. Тибальт был уверен, что если кому Джульетта и сообщит, о своем местоположении, то это отцу. Рано или поздно. А до тех пор он будет просто ждать… и убивать. Он утопит Париж в крови и заставит страдать весь город также, как страдает он, во что бы то ему не стало.

«Зачем? Зачем я послушал его? Надо было той же ночью идти за ней. Чертов поэт и его карнавал. Я же мог уже тогда поставить точку и двигаться дальше. Будь ты проклят, Гренгуар! Но ничего. Я еще дождусь своего часа. И этот момент будет еще более приятным. Еще более долгожданным и восхитительным.»

Тибальт даже подумать не мог, что его заветная мечта, его венец, его Эвридика уже мертва.