Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

– У нас есть план, и пока он идёт, как нельзя лучше. Мы вернём тебе жизнь и навсегда будем вместе. Ты мне доверяешь?

Сомнения покинули юную самоубийцу.

– Скорее всего, я сошла с ума и все это лишь плод моего воображения. И даже если так, лучше я буду сумасшедшей и счастливой, чем в своём уме наедине со всеми муками Ада.

– Я предлагаю третий вариант – счастливая и в своём уме, – улыбка вновь легла на губы полицейского.

Неожиданно из коридора донёсся жуткий нечеловеческий крик, от которого закладывало уши. Шатопер, с тревожным взглядом, вскочил на ноги и помог подняться любимой.

– Нам надо уходить. Боюсь, я не все сделал так, как изначально предполагал наш план.

Феб взял Джульетту за руку, и она с такой силой стиснула его кисть, словно боялась, что если отпустит её, то он исчезнет.

– Все будет хорошо. Теперь мы вместе, и я никому больше тебя не отдам.

У девушки перехватило дыхание от переизбытка чувств, и она лишь кивнула своему прекрасному рыцарю. Она была готова идти за ним через весь Ад и даже дальше. Влюблённые бросились прочь из мрачной кельи. Они выбежали в коридор, и их взорам предстало шокирующие зрелище – толпа бледных обнаженных тел, без каких-либо половых признаков, полностью заполонила мраморный коридор склепа, преградив проход к выходу, и медленно двигалась в сторону влюблённых. Феб спиной заслонил любовь всей своей жизни, готовясь защищать её ценой собственной жизни.

Гренгуар выскочил из колокольни и бросился к мосту. Быстро, но осторожно, преодолев навесное сооружение, поэт отметил, что туповатые охранники покинули свой пост, послушно повинуясь колокольному зову и со всех ног бросился прочь. Все получилось! Его план сработал, как всегда, почти идеально. Чего у Гренгуара было не отнять, так это то, как хорошо он понимал, что движет людьми и их душами – будь то желание спасти любимую или закон колокольного повиновения. Если ты знаешь, чего больше всего на свете жаждет человек – он полностью в твоих руках, дальше дело только за тем, как ты разыграешь имеющиеся у тебя на руках карты. Не обязательно иметь возможность дать человеку, то чего он хочет – достаточно создать иллюзию возможности, ведь люди склонны доверять всему, что хоть с малой вероятностью, приблизит их к вожделенной цели. Манипулировать душами и их желаниями, Певец Парижа умел лучше всего, ведь у него был хороший учитель, лучший в этом деле.

Гренгуар быстро преодолел холмистую возвышенность, и вот перед ним уже раскинулась совершенно пустая площадь перед огромным чёрным монолитом усыпальницы грешников. Где же ты, mon cher? У нас очень мало времени! Не дай Бог, вы там устроили ужин при свечах. Поэт уже бежал по площади к входным воротам склепа, когда к его счастью, оттуда ему навстречу выбежал Феб с Джульеттой на руках.

– Аллилуйя! – Певец Парижа остановился и театрально вскинул руки к небу. – Ты все же справился, mon cher. Даже без моей помощи. Превосходно!

– А ты сомневался? – полицейский поставил любимую на землю и с гордым видом посмотрел на поэта.

– Ни на миг, mon cher, ни на миг. Мальчик вырос. Браво! – Гренгуар изобразил аплодисменты и перевёл взгляд, на испуганно смотрящую на него, девушку и исполнил реверанс. – Позвольте представиться, мадмуазель…

– Я знаю, кто ты! – резко перебила его Джульетта и тут же опустила взгляд вниз.

– Даже не знаю радоваться этому или сожалеть, – поэт с надменной ухмылкой беспородно осматривал хрупкую бледную девушку, но через миг опять посмотрел на Шатопера. – Как бы там ни было, нам пора в путь. Они в любой момент могут вернуться.

– Тогда чего же мы ждём? – глаза Феба светились решимостью.

– О, mon cher, я буду очень скучать по тебе. – Певец Парижа расплылся в широкой улыбке. – Следуйте за мной.

И Гренгуар почти бегом устремился прочь от склепа, а влюблённые поспешили за ним. Поэт светился от счастья и предвкушения. Неужто его мечта вот-вот притворится жизнь? Осталось совсем чуть-чуть и этот мир уже никогда не забудет его – самого гениального грабителя, который умудрился совершить самое хитроумное и дерзкое ограбление, утащив из-под носа Дьявола, его собственность. Певец Парижа буквально летел вперёд, оставляя за собой фиолетовый шлейф от плаща и периодически забывая о спутниках, что следовали за ним, не отставая. Они довольно быстро преодолели большую часть пути, не встретив по дороге не единой грешной души. В какой-то момент, Гренгуар даже поймал себя на мысли, что ему довольно приятно чувствовать себя героем, спасителем истинной любви. Это было странное и ранее незнакомое ему чувство. И пусть он все это делает совершенно с другой целью, это не отменяет того факта, что для тех, кто следует за ним и для тех, кто ждёт их по другую сторону, он будет настоящим героем. Поэт начал лучше понимать Феба, которого питала вечная необходимость рисковать и жертвовать собой ради других, взамен получая это приятное чувство восхищения самим собой. Похоже, не только Шатопера изменило это путешествие, но и сам Певец Парижа открыл для себя нечто новое в собственном существе. Превосходно!

И вот троица уже добралась до скалистого берега. Поэт, словно танцуя, взобрался на гладкий белый камень и, выставив вперёд носок правой ноги и раскинув в стороны руки, скользя, скатился по наклонной скале вниз на серый сухой песок речного берега. Феб осторожно помог Джульетте забраться на белоснежный скалистый клык, придерживая её за талию, и они вместе аккуратно спустились к реке. Гренгуар замер с закрытыми глазами, вдыхая торжественный аромат победы, и наслаждался моментом. Вот и финал! Открыв глаза, поэт бросился к тому месту, где не так давно зарыл свою лодку и, с усердием полным предвосхищения, принялся раскапывать свой транспорт. Прошло совсем немного времени, когда Певец Парижа уже добрался до нужной глубины, но не увидел ни намека на деревянную ладью. Он не мог ошибиться! Выпрямившись в полный рост, он в смятении оглядел весь песчаный берег, пытаясь понять, не мог ли он и в самом деле перепутать место.

– Эй! А мне никто не хочет помочь? – крикнул Гренгуар, выбираясь из раскопанной им ямы и ища взглядом влюблённую парочку.

– Я нашёл! – вдруг донёсся до поэта голос Феба со стороны реки, и он оглянулся.

Певец Парижа не мог поверить своим глазам – у самого края берега он увидел, как Джульетта хлопает в окровавленные ладоши, чуть ли не подпрыгивая, а Шатопер стоит по пояс в воде, рядом с их лодкой. Гренгуар, совершенно сбитый с толку, бросился к реке.

– И где ты её нашёл, mon cher? – поэт не торопился радоваться, более того, на смену предвкушению и бесконечному торжеству пришло дурное предчувствие и разочарование.

– Ну как же? Там, где мы её и оставили. – Полицейский был искренне удивлён вопросом спутника. – Под водой, утопленная камнями.

Певец Парижа медленно перевёл взгляд своих чёрных глаз на девушку, которая, казалось, даже не замечает его, безотрывно глядя влюблённым взглядом на Феба, и снова посмотрел в светло-голубые глаза юноши.

– Дьявол! – сквозь сомкнутые от злости зубы произнёс Гренгуар и, выхватив из внутреннего кармана свой револьвер, почти не целясь, выстрелил Шатоперу в лицо.

Поэт уже не видел, как свинцовая пуля раздробила гладкую лобную часть черепа полицейского, как она вышла чуть ниже его затылка, и разрезала речную гладь, растворившись в чёрной пучине вод; он не видел, как безжизненное тело его напарника, с искренним удивленным взглядом, раскинув руки в стороны, рухнуло в холодные объятия Стикса и скрылось под водной гладью, оставив после себя лишь мелкую рябь на ней; он не видел, как переполненная болью и ужасом несчастная девушка бросилась следом за любимым, колошматя руками по воде и в отчаянии, пытаясь вытащить его тело на поверхность; он не видел этого, но точно слышал её жуткий душераздирающий крик.

Гренгуар был уже очень далеко от берега. Словно фиолетовая молния, сверкая на фоне адских пейзажей, он со всех ног бежал. Кровь стучала в его висках, а сердце колотилось словно сумасшедшее. Что это? Ярость? Страх? Или все вместе? Подобное чувство было незнакомо бездушному поэту, и оно ему очень не нравилось. Как он мог так ошибиться? Успех и близость вожделенной цели ослепили его. Как он мог быть так глуп? Ведь все вокруг изначально кричало о том, что здесь что-то не так.

И вот вновь перед ним возник мрачный исполин, мерцающий багряным светом. Напрочь забыв обо всех мерах предосторожности, поэт в несколько шагов преодолел навесной мост и пулей взлетел по лестнице на вершину колокольни La Mort.

– Галилей! Я вернулся, mon amie! – на губах поэта застыла широкая улыбка, от которой бросало в дрожь, а в голосе звучала смертельная угроза. – Ты, верно, уже соскучился!

Ученый резко развернулся, оторвавшись от телескопа, и, онемев от неожиданности, замер с приоткрытым ртом. Певец Парижа стремительной походкой, с видом, внушающим угрозу, приблизился к старику и тот, невольно, отступил назад, вжавшись в стену.

– Зачем ты вернулся, Гренгуар? Ты же уже был на пути в мир живых? – сбивчивым голосом спросил Галилей.

Поэт разразился демоническим смехом.

– Ну, хотя бы Ад не лишил тебя чувства юмора, – чёрные глаза Певца Парижа словно впились в учёного. – Но ты прав. Я бы уже был на пути к миру живых, если бы ни одна лишь маленькая заминка – я так и не покинул эту ЧЁРТОВУ КОЛОКОЛЬНЮ! – голос Гренгуара поднялся до яростного крика, а глаза вспыхнули фиолетовым огнём, заставив Галилея вздрогнуть и ещё сильнее вжаться в стену. Поэт закрыл глаза и выдохнул, успокаиваясь.

– Я н-не понимаю, – слегка заикаясь, произнёс, перепуганный старик. – О чем ты говоришь, amico mio?

– Та-ак! – манерно протянул Певец Парижа, изо всех сил стараясь держать себя в руках. – Ты все ещё хочешь поиграть со мной в эту крайне скучную игру? Хорошо! Я объясню. Я не покидал эту колокольню с того самого момента, как ударил в Набат. Все что сейчас я вижу вокруг – это иллюзия, созданная тобою в моей голове, а моё тело, скорее всего, так и лежит здесь без сознания, распластавшись на полу, после того, как ты дотронулся рукой до моего плеча. – Гренгуар сделал многозначительную паузу, пристально изучая озадаченное морщинистое лицо Галилея. – Хочешь знать, как я это понял? Мои спутники с первой встречи показались мне странными, будто неживыми – обычными оболочками, пустыми внутри, но я списал это на любовные флюиды, которые одурманили их умы после воссоединения. Так бывает, когда люди влюблены. Но это был первый звоночек. А вот пейзажи Ада ты создал потрясающие. Отдаю должное. Однако, оно и неудивительно – столько лет созерцая их с высоты колокольни, ты должен знать каждый холмик, каждый гнилой кустик этого проклятого места. Но даже здесь не все вышло идеально. Мы слишком быстро добрались до Стикса. При всей своей гениальности, ты оказался не в силах воссоздать точную всеобъемлющую копию этого огромного пространства, от склепа до реки. Я в этом ещё раз убедился на обратном пути. Изначально я решил, что был настолько увлечён предвкушением победы, что просто-напросто не заметил, как мы преодолели столь длинный путь. Но это был уже второй сигнал, который мой опьяненный успехом мозг продолжал игнорировать. Но даже при всех этих огрехах, твоя уловка имела бы шанс на успех, если бы не третья фатальная ошибка! Ты же знаешь, как я добираюсь до этих земель? Как и все грешные души – на лодке по Стиксу. И ты знаешь, как никто другой, что я причаливаю к берегу со стороны белых скал, только по одной причине, чтобы ты не мог оповестить кого-либо здесь о моем прибытии, ведь это единственная часть берега, скрытая от твоего взора. Именно поэтому ты и не знал, куда я спрятал лодку по прибытию. Мысль о том, что я мог её утопить, нагрузив камнями, была неплохой, но тебе не повезло, я так поступил в прошлый раз и не люблю повторяться. Представляешь мое удивление, когда я не нашёл свою лодку там, где её закопал? Но ещё больше меня удивило то, что мой странноватый напарник отыскал её. Где? Как думаешь? Правильно! На дне Стикса, полную речных валунов. И тут вся картинка сложилась. Третий звоночек пробудил мой мозг и открыл мне глаза. И вот я здесь, чтобы решить эту крохотную проблемку. Я довольно подробно ответил на твой вопрос? Надеюсь, что да, потому что теперь я хочу получить такой же исчерпывающий ответ на свой. Итак, как мне выйти из этого летаргического сна, mon amie?

Галилей смотрел на поэта, как на сумасшедшего, не моргая и не отводя своего замутнённого взгляда.

– Ты совсем обезумел, Гренгуар! Я слышу твой голос и понимаю все твои слова, но их смысл уже давно перешагнул все грани здравомыслия, – старик тяжело вздохнул. – Ты так часто мечешься между миром живых и Адом, что это не могло не отразиться на твоём восприимчивом сознании. Случилось неизбежное. Ты утратил ощущение реальности.

– Вот оно значит, как? Ты как последний подлец, которого поймали на лжи, но он продолжает настаивать на своём, уповая лишь на силу убеждения и человеческую суть вечных сомнений и поиска истины. Отличная стратегия. Я поступил бы точно так же. – Певец Парижа, угрожающе приблизился к ученому практически вплотную. – Есть только один крохотный просчёт – я не человек и у меня слишком мало времени.

Пальцы Гренгуара сомкнулись на тощей шее старика, лишив его возможности вздохнуть, и, без особых усилий, поэт оторвал ученого от пола. Руки Галилея инстинктивно вцепились в кисть, лишающую его дыхания, а ноги принялись энергично дергаться в разные стороны, пытаясь отыскать опору.

– Быть может так наш разговор пойдёт быстрее? – Певец Парижа осмотрел задыхающегося старика, словно диковинную побрякушку. – Я всем своим существом чувствую, что тебе нужно выговориться. Полегчает. Поверь мне.

– Мне… нечего… тебе… сказать… – изо всех сил, пытаясь глотнуть воздуха, прохрипел Галилей.

– Ты прав. – Поэт разжал свои пальцы, и учёный рухнул на каменный пол, судорожно вдыхая в легкие воздух. – Разве стоит открывать свою душу перед малознакомым, пусть даже чертовски обаятельным, поэтом, когда смерть тебе уже не грозит? Нет. Этого слишком мало.

Учёный едва перевёл дух, как Гренгуар схватил его за щиколотки и поволок к ближайшему широкому окну с низким подоконником. Осознание всего ужаса, происходящего пришло в мутную от нехватки воздуха голову Галилея, только, когда он повис вниз головой над Бездной Отчаяния.

– Как насчёт неизвестности, mon amie? Что может быть страшнее для бессмертной души, чем вечная жизнь в пустоте? Посмотри, как до жути прекрасна эта гигантская пропасть. – Певец Парижа одной рукой держал старика за ступню, и, казалось, любовался мрачным пейзажем бесконечного Ада. – Ещё никому не довелось вернуться оттуда. Ты только представь – ты один, совершенно один. Вокруг только тьма и больше ничего. Ты и твои мысли, страхи, сожаления, боль и бесконечная тоска застынут для тебя в вечности. Вряд ли можно представить что-то более жуткое и жестокое даже для этого места. Но возможно, там все иначе. Никому кроме Люцифера неизвестно, что там – на самом дне преисподней. Но тебе, mon amie, выпал счастливый билетик узнать эту последнюю тайну, если, конечно, ты не хочешь поделиться другой – как мне вернуться в реальность.

Галилей посмотрел в самое сердце бездны, и его сердце поднялось к горлу и невыносимым пульсирующим гулом принялось разрывать его голову адской болью в висках. Преодолевая боль во всем старческом теле, учёный вновь взглянул на поэта и его глаза были полны слёз и безнадежного ужаса.

– Безумец! – хриплый крик, словно всхлип раненой собаки, вырвался из груди висящего вверх ногами старика. – Я не могу тебе помочь! Хочу! Я готов на все, что в моих силах! – голос учёного сорвался от отчаянья. – Но как мне вернуть тебя туда, где ты и так находишься? Мы в реальности, Гренгуар! В реальности! Умоляю! Если ты отпустишь меня, для тебя ничего не изменится, а я уже точно никогда не увижу звезды! – слезы ручьями текли по морщинистому лицу старика. – Сынок, все вокруг настоящее! Мы в Аду!

Поэт пристально смотрел в глаза перепуганного старика, и вдруг все понял. Это все не имеет никакого смысла. На его лице отразилось замешательство, а в чёрных бездонных глазах, будто что-то погасло. Он медленно втащил Галилея внутрь колокольни и медленно сел на пол, прислонившись спиной к каменной стене. Певец Парижа снял шляпу-цилиндр и одной рукой схватился за голову, взлохматив свои длинные чёрные волосы.

– Что же я наделал? – взгляд поэта смотрел прямо перед собой в никуда.

Учёный, оказавшись на твёрдом каменном полу своей колокольни, не спешил расслабляться. Он до сих пор ещё не осознал, что ему удалось переубедить бездушного Певца Парижа. Он осторожно поднялся на все ещё дрожащие ноги и с опаской посмотрел на потерянного поэта. Набравшись мужества, старик неуверенными шагами приблизился к сидящему у стены Гренгуару и аккуратно положил ему свою жилистую руку на плечо. От неожиданности поэт резко вскинул голову и посмотрел в полные сожаления бледные глаза учёного.

– Мне очень жаль, что я не в силах помочь тебе, amico mio. Мне очень жаль, – со всей искренностью в хрипучем голосе произнёс Галилей. – Но я же предупреждал тебя. Набат никогда не звонит просто так. Ты не был готов к подобному. Этот звон с такого малого расстояния неизбежно наносит любой душе непоправимый ущерб. Поверь мне. Уж я-то точно знаю, о чем говорю. – Старик тяжело вздохнул. – Нам остаётся только двигаться дальше.

Не произнося ни слова, Гренгуар лишь кивнул, надел свою шляпу и поднялся на ноги.

– И снова ты прав, mon amie. Надо двигаться дальше, ведь у каждого своя дорога. Осталось только понять куда дальше. – Поэт сделал многозначительную паузу, его лицо застыло, словно гипсовая маска. – Вверх или вниз?

Галилей не понял, о чем именно говорил Певец Парижа, но не стал переспрашивать, и поэт спокойным шагом направился к лестнице. Учёный в хмуром молчании повернулся к окну, у которого стоял его телескоп и, глубоко вздохнув, почесал раскрасневшуюся шею – дряблая кожа до сих пор зудела от удушающей хватки.

Гренгуар уже был у первых ступенек, ведущих вниз колокольни, когда вдруг остановился и замер.

– Интересно, а можно ли создать то, о чем не имеешь ни малейшего представления? – голос поэта прозвучал тихо, но уверенно.

Галилей в замешательстве обернулся к Певцу Парижа, не понимая к чему был этот вопрос и, не зная, что ответить. Он не мог видеть, но почувствовал, как дьявольская усмешка отразилась на губах поэта, а глаза вспыхнули фиолетовым пламенем. В следующий миг, Гренгуар резко развернулся и бросился через всю площадку к окну. Старика парализовал дикий ужас. Он просто не мог поверить своим глазам – поэт оттолкнулся ногой от каменного подоконника и, раскинув руки в стороны, словно феникс, объятый фиолетовым пламенем, устремился вниз, в непроглядную тьму Бездны Отчаяния.

Париж, 1799

Над Парижем нависла безлунная холодная ночь. Низкое чёрное небо, казалось, вот-вот рухнет на землю и скроет столицу Свободной Французской Республики в серых клубах густых облаков. Мелкий моросящий дождь отбивал сбивчивый ритм по мостовым и крышам города, словно глухой барабанщик, заблудившийся на узких улицах Парижа. Но, несмотря на непогоду и поздний час, площадь Согласия была полностью заполнена встревоженными людьми. Одни тихим шёпотом переговаривались, другие в терпеливом молчании смотрели поверх толпы в сторону большой деревянной сцены в центре площади, а третьи, до сих пор зевая и назойливо протирая заспанные глаза ото сна, ещё даже не понимали, зачем их сюда привели. Дождь усиливался. Кто-то из толпы предложил разойтись по домам, как раз в тот самый момент, как у сцены раздалась, разрывающая все пространство вокруг, звонкая барабанная дробь. Толпа разом утихла и устремила свои взоры к деревянной возвышенности в центре площади. Барабанная дробь повторялась несколько раз через равные короткие промежутки все то время, пока высокий грузный мужчина медленно поднимался по небольшой лестнице на сцену. Люди застыли, горя от нетерпения услышать, ради чего их собрали здесь в столь поздний час. Казалось, что вышедший к народу человек нарочно тянет время, чтобы сильнее распалить собравшихся здесь людей. И вот, когда барабанная дробь довела до пика народное нетерпение, мужчина поднял руку и инструмент замолк. По обе стороны от сцены вспыхнули высокие факелы, озарившие подмостки и первые ряды заворожено глядящих перед собой зрителей. Пламя неровным светом выхватывало из человеческой толпы отдельные лица, переполненные благоговейным трепетом перед возвышающимся над ними человеком. Граф Капулетти откашлялся.

– Граждане Свободной Французской Республики! Люди! Братья! – Жером сделал длинную паузу, медленно обводя взглядом собравшуюся толпу и стараясь заглянуть в глаза каждому, кого мог разглядеть во мраке Парижской ночи. – Наш город, как и каждый из нас, переживает мрачные времена. Вы все знаете, через что мне пришлось пройти – я лишился своей драгоценной дочери, своего ангела, единственной радости в своей жизни. И я не один, кто пережил подобную трагедию. А скольким ещё придётся её пережить?

Граф Капулетти замолчал, глядя на ропщущую толпу. Выждав ещё несколько мгновений, он вновь взял слово.

– Придётся, если маньяк, который с нечеловеческой жестокостью лишает нас самого дорогого, останется на свободе. Граждане! Парижане! Несмотря на столь страшные обстоятельства у меня для вас есть и хорошие новости.

Народ застыл. Казалось, что все в один миг перестали дышать. Повисла оглушающая тишина. Но граф продолжал выжидать, доводя народное внимание до апогея.

– Не вся полиция сидела, сложа руки! Позвольте представить вашему вниманию моего хорошего друга и гениального сыщика, единственного во всем Париже, кто по-настоящему умеет делать свою работу – месье Меркуцио Либертье!

Молодой человек в полицейской форме буквально взлетел по лестнице на сцену и резко замер, глядя на взволнованную толпу, заполнившую всю площадь Согласия. Он почувствовал, как быстро забилось его сердце, а по всему телу разлилось приятное тепло. Они готовы внимать каждому его слову. Его час настал! Восторг разрывал изнутри все существо полицейского.

– Достопочтенные граждане Парижа! Я знаю, что полицейское управление не раз вас сильно подводило, и я, так же, как и вы, был недоволен теми решениями и той работой, которую проводило мое руководство. Поэтому я взял на себя смелость провести собственное расследование и сегодня я пришёл объявить вам, что я выяснил кто убийца!

Невероятный гул поднялся в толпе людей. Они принялись переглядываться, словно, не веря собственным ушам и уточняя у соседей, не послышалось ли им. Меркуцио наслаждался каждым мгновением, впитывая всю ту безумную энергию, которую выбрасывала разгоряченная толпа.

– Да! Вы не ослышались! Я знаю, кто все это время терроризировал наш прекрасный город, кто пролил реки безвинной крови самых прекрасных девушек Франции на наши улицы, кто лишил нас покоя и вынудил жить в бесконечном страхе за себя и своё потомство.

– Кто он?! Имя! Имя! – раздались многочисленные крики из толпы. Люди больше не могли ждать. – Имя!

– Его имя… – лишь произнёс Либертье, как вся толпа замолкла. Он подождал ещё несколько мгновений, наслаждаясь властью над народным сознанием, над людьми, которые смотрели на него, Меркуцио, словно на Спасителя. – Квазимодо!

Вся площадь содрогнулась от криков толпы, в которых смешалось все: ярость, страх, ненависть, боль, одобрение. Люди принялись громко топать ногами и стучать по каменной кладке площади кто чем: палками, лопатами и прочим строительным инвентарем. В воздухе поднялся такой гомон, что, казалось, земля вот-вот провалится в самый Ад под натиском взбешённой толпы. Вряд ли кто-нибудь в Париже ещё спал.

– Граждане! Народ! Послушайте меня! – властным громоподобным голосом, перекрикивая толпу, произнёс Капулетти, и шум резко уменьшился, но полностью умолкнуть люди уже не могли. – Я понимаю, что вы чувствуете, как никто другой. Я и сам еле совладал со своими эмоциями, чтобы сообщить вам все это. Я взял себя в руки, несмотря на то, что у него моя дочь и она ещё жива. Джульетта ещё жива!

Толпа застыла в молчании и лишь едва слышный шёпот пробежал по толпе: «Не может быть!»

– Именно благодаря этому, месье Либертье и отыскал маньяка. Собрав все улики воедино, он смог выяснить, где моя дочь, и что она ещё жива! И пока я стою сейчас здесь перед вами, мой ангел, моя маленькая принцесса заперта в той чёрной башне один на один с этим чудовищем. И одному Богу известно, что он там с ней делает… – голос Жерома дрогнул, и он замолчал, силясь удержать свои эмоции. Меркуцио, конечно, предупреждал его, что ему будет необходимо показать свою боль народу, чтобы полностью завладеть им, но рыдать при толпе он не мог себе позволить, не потеряв при этом авторитета.

– А что же полиция? – раздался неуверенный выкрик из толпы.

– Сегодня я здесь полиция! – вновь взял слово Меркуцио, воспользовавшись минутной слабостью Капулетти. – Остальным нет веры! Слишком много ошибок они уже допустили, и больше этому не бывать! Именно поэтому, мы вышли к вам, к гражданам этого города, к тем, кого непосредственно коснулся весь тот ужас, который учинил на наших улицах этот безумный урод! Пришло время взять правосудие в свои руки!

Толпа зашлась одобрительными криками.

– На костёр ублюдка!

– Повесить!

– Расстрелять!

– Гильотиной он не отделается!

Градус ненависти и желания пролить кровь того, кто держал в страхе весь город, вырос до предела. Либертье торжественным взглядом обвёл взбунтовавшуюся толпу и посмотрел на графа Капулетти. Жером одобрительно кивнул и сделал сигнал Меркуцио продолжать. В отличие от своего юного помощника, он не получал ни малейшего удовольствия от происходящего и все его мысли были лишь о том, жива ли все ещё его дочь или монстру уже наскучило истязать её хрупкое тело, и он перерезал её тонкую бледную шею своей дьявольской бритвой.

– Но для того, чтобы совершить возмездие, мы должны схватить это чудовище! – Либертье вошёл во вкус и продолжал своё представление уже значительно увереннее. – Он надежно спрятался в своей высоченной башне, где удовлетворяет свои потребности в насилии, крови, а, возможно, и похоти, измываясь над беззащитным ребёнком!

Сердце Жерома сжалось, и ему подурнело от тех образов, что рисовал для шумящей от нетерпения, толпы полицейский, напрочь забыв о его отцовских чувствах.

– И эта башня считается неприступной! – резким движением руки, Меркуцио указал пальцем в сторону западных ворот Парижа, где даже в кромешной тьме виднелась высокая мрачная башня, чей силуэт был чернее ночи. Толпа настолько внимала каждому слову и движению юноши, что все, как один, синхронно повернули голову в указанном направлении. – То же самое говорили про Бастилию! Но это не спасло её от народного гнева и божьей справедливости!

Единый громогласный боевой крик толпы разнесся над всем городом и отозвался вибрирующим эхом. Толпа достигла своей точки кипения. Либертье и сам почувствовал, как кровь ударила ему в голову, а адреналин пульсировал в каждой клеточке его тела – он был готов броситься в смертельный бой по одному щелчку, словно голодный хищник почувствовавший вкус крови своей жертвы.

– Мы возьмём эту башню все вместе, как тогда, и спасём несчастное дитя! Мы доберёмся до этого монстра, и он не уйдёт от возмездия! Он получит то, что заслужил, но не потому что так сказал суд, а потому что так решили вы – свободные граждане Французской Республики! Сегодня справедливость восторжествует!

– Да! Да! Да! Смерть уроду! Смерть уроду! На костёр! На костёр! – в один голос скандировала толпа, вскидывая кулаки к небу.

Меркуцио торжествовал. Все прошло даже лучше, чем он это тысячи раз представлял в своих мечтах. Не зря он столько времени внимательно наблюдал за тем, как Феб Шатопер своими речами заставлял людей верить себе и идти за собой.

– Зажигайте факелы! Берите все, что можно использовать, как оружие! Топоры, вилы, лопаты! Все! И следуйте за мной!

Либертье направился по сцене к графу Капулетти и положил свою руку на его плечо.

– Сегодня мы вернём её, месье, – с полной уверенностью в голосе произнёс полицейский. – Обещаю!

– Осторожнее разбрасывайтесь обещаниями, месье Либертье, – хмуро ответил встревоженный Жером и молча, направился прочь со сцены.

Меркуцио лишь нервно усмехнулся. Он ещё раз обвёл гордым взглядом воинственно настроенную толпу и направился следом за графом.

Ад

Шатопер чувствовал учащённое дыхание любимой за своей спиной. Нет. Её они не получат. Глядя, как толпа бледных тел медленно движется в их сторону, Феб изо всех сил пытался придумать, как им выбраться отсюда живыми. Но это Гренгуар был специалистом по части планов и законов Ада. Чтобы он сделал сейчас? Сказал бы, что я идиот и надо было слушать его и не открывать чужие кельи. А потом? А потом обязательно достал бы из рукава очередной козырь. Да уж. Сейчас поэта не хватало, как никогда. Но даже если он сейчас ждёт их снаружи, не стоит надеяться, что он войдёт внутрь склепа, чтобы прийти к ним на помощь. Надо выбираться самим.

Между шатающимися из стороны в сторону бледными душами и влюблёнными оставался лишь один пролёт. Недолго думая, Шатопер сорвал со стены небольшой горящий факел и метнул в сторону приближающейся толпы. Неожиданно, тела в ужасе шарахнулись назад, толкаясь, и роняя друг друга. Они боятся открытого огня. Они не должны нас коснуться.

– Бежим! – Феб схватил перепуганную Джульетту за руку, и они нырнули в проход между кельями.

Оказавшись в точно таком же коридоре выложенным чёрным мрамором, влюблённые просто бежали вперёд, пока не уперлись в стену и, повернув направо, попали в другой коридор. Теперь Шатопер понял, что склеп представляет собой гигантский лабиринт с множеством совершенно одинаковых проходов и, в придачу ко всему, ещё и наполненный смертельно опасными для них существами.

– Кто они? Что это за монстры? – Джульетта послушно бежала за любимым, почти не ощущая страха, ведь он был рядом. – Откуда они здесь?

– Это заблудшие души. Те, кто навсегда лишились покоя. Те, кого я лишил этого, – чувство вины разъедало все существо полицейского, но сейчас его главной целью было спасти свою любовь. Об остальном ещё будет время пожалеть и раскаяться.

– О чем ты говоришь, Феб? – девушка с тревогой посмотрела на напряженное лицо любимого, взгляд которого был устремлён вперёд. – Почему мы от них убегаем? Они могут нам навредить?

– Хуже! Если они коснуться нас, мы станем одними из них. Лишившись покоя и своего облика, мы навсегда останемся узниками этого проклятого места. Меня предупреждали, но я не послушал. Прости меня, любимая! – не останавливаясь, Шатопер посмотрел в нежно голубые глаза Джульетты взглядом пропитанным сожалением. – Это моя вина! Когда я искал твою келью, в момент отчаянья, принялся открывать все двери подряд. Я потревожил их раньше срока. Они ещё не были готовы стать полноценной частью Ада. Прости!