Текст книги "Парижская трагедия. Роман-аллюзия"

Глава 12. (Склеп и Колокольня)

Гренгуар и Феб стремительным шагом двигались вперед, оставив Озеро Падших далеко позади. Времени оставалось все меньше. Путники вышли к небольшому заброшенному поселению и направились сквозь хаотично разбросанные развалины каменных домов с гнилыми крышами. Складывалось впечатление, что здесь прошел ураган, сметая все на своем пути. Вокруг не было ни единой души, и царила напряженная тишина.

– Получается Тибальта нельзя убить обычным оружием? – мысль о расправе над ненавистным маньяком не отпускала Шатопера.

– Почему же? Можно. Но обычное оружие убьет только его тело, – пояснял поэт, не сбавляя шага.

– Подожди. А клинок? Он может убить его душу? Так получается? – полицейского охватило легкое волнение от осознания той силы, которая теперь в руках Певца Парижа.

– Убить душу невозможно, mon cher. Но в силу своей особенности, этот клинок может поглощать души еще живых людей.

– Поглощать? Ты серьезно?

– Более чем. Именно поэтому, я потратил столько сил и времени, чтобы вернуть его. Это очень редкое и опасное оружие. Душа любого человека, чью плоть пронзит этот клинок, будет навечно заточена внутри него.

– Но душа Тибальта и так уже в Аду. Мы же видели ее. – Феб пытался уложить у себя в голове новую столь сложную информацию.

– Это лишь часть его души. Хоть и большая, но она заблудшая и не несет серьезной опасности, – пояснил Гренгуар. – Нам нельзя позволить ей соединиться с той ее частью пропитанной кровью невинных жертв, что осталась в его теле. Иначе он быстро устроит здесь для себя настоящий рай, как любимчик Люцифера. И тогда его уже никто не остановит. Думаю, не надо объяснять, почему нас не может устроить подобный вариант. – Поэт покосился на Шатопера.

– Ну, лично я сюда возвращаться больше не собираюсь.

– Не хочу тебя расстраивать, mon cher, но рай тебе не светит. Не-а. Так же, как и твоей ненаглядной, – усмехнулся Певец Парижа. – Не после такого путешествия с нарушением всех божественных законов. Я думал, ты уже понял это. У этой сказки не будет хорошего конца.

Но Феб только сейчас осознал, что Гренгуар прав, и ужас охватил все его существо. Полицейский почувствовал, как немеют его руки и ноги, а страх ледяной хваткой сжимает его горло.

– Но ты не волнуйся, mon cher. Думай об этом так – в Раю, конечно, хорошо, но в Аду знакомых больше. – Поэт, улыбаясь от уха до уха, наслаждался шоком, сковавшим Шатопера. – Тем более, я не забываю друзей. – Певец Парижа весело подмигнул побледневшему Фебу и ускорил свой шаг.

Шатопер, словно в трансе, брел за Гренгуаром, полностью погруженный в свои мысли, пытаясь осознать неизбежность расплаты за свой поступок. Когда он бросался с головой в омут ради спасения любимой, Ад был для него чем-то эфемерным, но сейчас, ощутив его, познав его суть, перспектива вернуться сюда после смерти навечно, казалась жуткой, и погружала его в полное отчаяние.

Феб пришел в себя, только когда они миновали разрушенное поселение и вышли к холмистой безжизненной равнине покрытой иссохшей травой и голыми кустарниками. Но не смена пейзажа вывела полицейского из ступора, а крики и грохот, от которого содрогалась земля под его ногами. Шум доносился по другую сторону холма, перед которым остановились путники.

– Ох, не нравится мне этот звук. – Певец Парижа рванул на вершину склона и Шатопер последовал за ним.

Оказавшись на самом пике возвышенности, взглядам путников открылось уже знакомое зрелище – внизу, по тропе между холмами толпа оборванцев, обливаясь потом, из последних сил толкала вперед огромный каменный шар, а двое погонщиков с голыми накаченными торсами в черных капюшонах, кнутами, погоняли несчастных грешников вперед, рассекая их плоть до костей.

– Самоубийцы. – Феб словно очнулся ото сна. – Опять придется идти в обход?

– У нас уже нет времени на новый крюк, – было видно, что поэт пытается придумать выход из сложившейся ситуации.

– И что же нам делать? – Шатопера и самого не устраивал вариант оттягивания встречи с любимой.

– Составим им компанию, – весело произнес Гренгуар. Он засунул трость за пояс, снял свой фиолетовый плащ и, вывернув его наизнанку, одел черной рваной подкладкой наружу. Оглядев озадаченного полицейского с ног до головы, поэт принялся застегивать пуговицы на черном сюртуке Феба. – Так сойдет.

– Что мы собираемся делать? – Шатопер замер в полном замешательстве.

– Мы вольемся в их строй, растворившись в толпе и не создавая лишнего шума, дабы не привлечь к себе лишнего внимания, пройдем с ними до развилки – это недалеко, а там отделимся и направимся к склепу, а они поплетутся дальше искупать свои грехи, – с невозмутимым видом объяснил Певец Парижа.

– Отделимся? Серьезно? – Феб не верил своим ушам.

– Тебе нужны детали, mon cher? Тогда я имел в виду – бежать со всех ног.

– В прошлый раз ты сказал, что это может быть опасно. Смертельно опасно.

– О, мой дорогой Феб. Мы в Аду. Здесь по-другому и не бывает. И времени спорить у нас, к моему счастью, больше нет. Ты готов?

Шатопер даже не успел кивнуть.

– Замечательно! Тогда пошли! – воскликнул Гренгуар и, похлопав полицейского по плечу, устремился вниз с холма.

Феб набрал в легкие воздуха и, выдохнув, последовал за ним к толпе самоубийц.

Поэт и полицейский, пригнувшись, добрались до Тракта Самоубийц, скрываясь за высохшими кустарниками вдоль пути. Пыль, поднявшаяся от огромного каменного шара, катящегося по тропе, позволила путникам незаметно влиться в ряды самоубийц.

– Нам надо пробираться ближе к шару, – прошептал на ухо Шатоперу Певец Парижа. – Там меньше вероятность, что кнуты погонщиков дотянутся до нас. Они в основном следят за отставшими.

Феб был полностью согласен с логикой Гренгуара, и они без лишних слов принялись расталкивать локтями ослабевших и измученных грешников в стороны, расчищая себе путь в более безопасное место. Продвигаясь вперед, поэт грубо оттолкнул в бок молодую хрупкую девушку в грязном сером платье, и она рухнула на колени. Шатопер бросился ей на помощь – он аккуратно взял ее под локоть и помог встать.

– Осторожнее, мадмуазель, – полицейский замер, глядя на несчастную грешницу. Ее голубые глаза были полны слез, боли и ужаса. Она была едва ли старше Джульетты, а на ее шее тонкой красной линией отпечатался след от веревки. Феб очень хотел ей помочь, успокоить, но он понимал, что не в силах это сделать. Перед его глазами вновь появился образ любимой.

– С-спасибо, – дрожащим голосом произнесла девушка.

Убедившись, что она твердо стоит на ногах, Шатопер только кивнул и вновь принялся пробираться сквозь толпу к каменному шару.

– Ты где там потерялся, mon cher? – Певец Парижа уже изо всех сил, упираясь ногами в землю, толкал гигантский камень вперед, когда Фебу удалось прорваться к нему.

– Прибирал за тобой, – недовольным тоном ответил полицейский, принимаясь за непосильную работу.

– Давай, поднажми, как следует. Чем быстрее докатим эту махину до развилки, тем быстрее двинемся дальше. Мы уже недалеко от склепа.

Шатопер всем телом налег на каменный шар, вместе с Гренгуаром и десятком других грешников, окружающих его. Уже через несколько минут рубашка полицейского была мокрой насквозь, а взмокшие волосы, с которых капал пот, падали ему на глаза, загораживая обзор.

– К чему здесь вся эта толпа, если на деле шар толкают только дюжина человек? – задыхаясь от усталости, выдавил Феб.

– Ну,… – поэт тоже был сильно вымотан, делая очередное усилие, чтобы продвинуть каменную громадину вперед. – Во-первых, для того, чтобы периодически менять тех, кто уже не в состоянии стоять на ногах, как ты.

Шатопер набрал воздуха в легкие, и с новой силой бросился на шар, чтобы доказать Гренгуару, что он еще полон сил.

– Ну, а во-вторых,… сейчас поймешь. Ох! Горочка!

Полицейский почувствовал, как почва под его ногами стала подниматься вверх, а каменный шар всем своим весом покатился на них. И в этот момент Феб ощутил, как сзади несколько пар рук уперлись ему в спину – вся толпа самоубийц навалилась на каменную глыбу, не давая ей двинуться назад. Шатопер, Певец Парижа и все остальные грешники с огромным трудом, но уверенно продвигали шар в небольшую горку. И вот, когда Феб уже был готов упасть без сил, подъем закончился и начался плавный спуск, благодаря которому каменный шар прокатился несколько метров вперед по инерции, что очень сильно порадовало и полицейского и поэта.

– Это твой самый дурацкий план, Гренгуар, – переводя дух, произнес Шатопер. – В обход было бы быстрее.

– Ты чего разнылся, mon cher? Горочка-то крохотная была. Иногда, этим неудачникам, вообще, приходится тащить эту громадину в настоящую гору, – со сбитым дыханием заметил Певец Парижа. – Пошли. Чуть-чуть осталось.

Звук удара кнутом по человеческой плоти, и душераздирающий крик, который донесся сзади, напомнил о приближении погонщиков и путники, отдышавшись, вновь направились к каменному шару, а толпа последовала за ними.

Поэт и полицейский с новыми силами принялись толкать громадный камень вперед, когда вдруг неожиданно сзади раздался низкий хриплый голос:

– Пьер?

Феб посмотрел на Гренгуара, но тот лишь закрыл глаза и опустил вниз голову, будто надеясь, что так его не заметят.

– Пьер? Это ты? – уже ближе и громче прозвучал грубый мужской голос.

Шатопер остановился и обернулся назад. К ним приближался высокий бородатый мужчина с широкими плечами и сильными руками. На нем был одет грязный защитный фартук из грубой потрескавшейся кожи поверх серой свободной рубахи из домотканой ткани. Полицейский застыл в напряжении, изучая незнакомца и не зная, чего ждать на этот раз.

– Здравствуй, Жан. – Певец Парижа тоже обернулся к мужчине, судя по всему, не очень обрадовавшись этой встрече.

Незнакомец бросился к поэту и со всей силы сжал его в своих объятиях. Гренгуар аж оторопел, а Феб так и остался стоять с открытым ртом, глядя на эту очень странную картину, пока остальная толпа самоубийц продолжала двигаться вперед, огибая замерших в самом центре путников.

– Пьер! Неужели Бог услышал меня! – мужчина уткнулся своим бородатым лицом в плечо шокированного Гренгуара. – Как долго я ждал этого момента! Я молился и ждал! Боже правый, я не верю…

– Мне трудно дышать, – наконец прохрипел Певец Парижа.

– Прости, – мужчина разжал объятия и глазами полными слез счастья посмотрел на поэта. – Почему так долго, сынок? Почему ты ни разу за все это время не пришел повидать своего старика? Про тебя здесь столько говорят.

– Я был слегка занят. Сам понимаешь, тут надо людям жизнь испортить, там революцию провести, ну и так далее. Дел было масса.

Бородач хмуро посмотрел на Певца Парижа, но через пару мгновений разразился громким смехом.

– Сразу видно – чувство юмора у нас семейное. Да, сынок? – мужчина вновь попытался приобнять Гренгуара, но тот отстранился.

– Довольно, Жан, – поэт принял высокомерный вид и с ухмылкой посмотрел на озадаченного отца. – Я не твой сын. К чему весь этот спектакль?

– О чем ты, Пьер? – мужчина слегка растерялся от неожиданных слов поэта.

– Я не Пьер. Я – Певец Парижа, поэт Гренгуар! – звонко отчеканил поэт. – Я не тот жалкий неудачник, которым был твой сынок. Он продал себя в рабство Люциферу, и потому у меня нет души. Я талантлив, успешен, силен и бессмертен. Но самое главное, я не нуждаюсь в любви и ласке. Так что, да. Я не твой сын, Жан. Я приспешник Дьявола, его последователь и верный подданный.

Жан Гренгуар застыл, глядя на Певца Парижа взглядом полным жалости и сочувствия. Он изо всех сил искал в черных холодных глазах поэта своего чуткого и ранимого мальчика, но его там не было.

– Это неправда. Ты обижен и зол. А это все лишь показная бравада. За всем этим высокомерием, презрением и насмешками, я чувствую, как бьется сердце моего сына. Самого доброго, нежного, но безумно одинокого. Ты совсем не изменился, Пьер.

Гренгуар взорвался диким смехом и аплодисментами.

– Боже, как это мило! Браво! Я чуть не прослезился. Честно! Кто бы мог подумать, что Ад сделает тебя таким сентиментальным. Жаль Пьер этого ни разу не услышал за всю свою жизнь. А ему это было так необходимо, но уже слишком поздно.

– Я понимаю, что виноват перед тобой. Я раскаиваюсь. Больше всего на свете я хотел бы все исправить. Прости меня. Прости меня, Пьер. – Жан положил руки на плечи Певцу Парижа и пристально посмотрел в его мертвые глаза.

– Я не Пьер! – зрачки поэта вспыхнули фиолетовыми огоньками, а губы искривились в презрительной ухмылке. – Как ты не поймешь? Твой сын мертв, а я не он! Ты же слышал обо мне. И я сомневаюсь, что хоть кто-нибудь мог сказать что-то хорошее про поэта Гренгуара.

– Ты прав. – Жан отпустил плечи Певца Парижа, но не отвел взгляда. – Хорошего о тебе я не слышал.

– Вот видишь. О том и речь. Я зло во плоти. Первый после Дьявола, – глаза Гренгуара погасли.

– Но ты не понял главного, Пьер, – вдруг продолжил отец поэта. – Именно поэтому я и знаю, что мой сын все еще жив. Мой Пьер.

Певец Парижа застыл в раздраженном замешательстве, не понимая, о чем говорит Жан.

– Я в Аду. Если бы местные ублюдки хорошо отзывались о поэте Гренгуаре, вот тогда бы я и усомнился в том, что ты остался хорошим человеком. Это означало бы, что ты стал таким же, как они.

Поэт нахмурился, обдумывая слова своего отца.

– Железная логика. И не поспоришь, – усмехнулся Певец Парижа. Он был впечатлен. – Возможно, у нас и есть еще что-то общее. Но это не меняет того факта, что я продал свою душу Люциферу.

– Ты ошибся. Я тоже ошибся. Мы люди. Нам свойственно ошибаться.

– Ничего себе ошибочки. Ты мертв, а я уже не человек.

– Для меня ты все равно остаешься моим сыном.

– Да что здесь, черт побери, происходит?! – Феб вышел из ступора. Все это время, наблюдая за семейной разборкой, он не мог выдавить из себя ни слова, лишь переводя взгляд с одного на другого.

Отец и сын одновременно посмотрели на растерянного и возмущенного полицейского.

– Прошу прощения. Забыл вас представить. Где же мои манеры, – спохватился поэт. – Жан, это мой напарник благородный Феб Шатопер. Феб, это Жан Гренгуар, отец Пьера.

– Это я уже понял. Но почему он здесь – среди самоубийц? Ты же сам убил его.

Жан застыл, словно его окатили ледяной водой. Он медленно перевел изумленный взгляд на поэта.

– Что? – отец Гренгуара пытался осознать услышанное, но шок сковал его тело и мысли. – О чем он говорит?

– Боже правый. Как грубо говорить такое в присутствии его души. Где же твое чувство такта, mon cher? – поэт с наигранным осуждением посмотрел на полицейского.

– Мне очень жаль, что я мог задеть его чувства, но, похоже, для него это тоже новость. – Феб возмущенно смотрел на Певца Парижа. – Так это была очередная ложь? Ты не убивал своего отца? А мать?

– Нет! – резким хрипучим голосом полным возмущения взорвался ошеломленный Жан Гренгуар. – Нет! Что за чудовищную чушь несет этот мальчишка, Пьер!?

– Не обращай внимания, mon pere1515
  Мой отец (фр.)


[Закрыть]. Он слегка не в себе. – Поэт изо всех сил пытался уйти от ответа.

– Чушь?! Это та чушь, которую мне поведал ваш ненаглядный сынок несколько часов назад в пещере своей души. – Феб был взбешен тем, как Гренгуар выставлял его полным дураком. – Как он самолично расправился с обоими своими родителями.

– Но это вранье! Пьер и пальцем нас не тронул! – Жан никак не мог уложить это все в своей голове. – Он здесь, вообще, не при чем!

– О, ну вот это точно вранье, mon pere, – поэт возмущенно посмотрел на отца. – Да! Может я вас и не убивал своими руками, но мы оба прекрасно знаем, что мама умерла, потому что ее сердце не выдержало, что ее любимый изнеженный сынок покинул отчий дом и влачил жалкое существование на улице среди отбросов. А ты просто последовал за ней. – Певец Парижа перевел свой высокомерный взгляд на полицейского. – Так что, mon cher, я не соврал тебе. Я причина смерти своих родителей.

– О, пресвятая Дева Мария, – сдавленным шепотом произнес Жан, и на его глазах навернулись слезы. – Какой же я дурак! Сынок, прости меня, глупца! Я идиот, никчемный слабак! Прости меня! – он упал на колени перед ошарашенным Гренгуаром, и, схватив за полы его пальто, притянул к себе и уткнулся лицом в живот сына. – Я пытался все тебе рассказать тогда в кабаке, но мне не хватило духа!

– Что рассказать? – Певец Парижа был в полном недоумении от происходящего и брезгливо пытался вырвать пальто из сильных рук Жана.

Отец поднял голову и снизу вверх посмотрел в черные глаза сына.

– Твоя мать была больна. Уже, как год. Врач сказал, что ей уже ничего не поможет и остается только ждать, когда все кончится. Это было ее решение никому не говорить об этом. Даже тебе. И я уважал ее выбор. Понимаешь, сынок? Ты не убивал ее! Это все проклятая болезнь.

Феб видел, как оцепенело все тело Гренгуара, а в его глазах перевернулся весь мир. Слезы градом текли по волосатым щекам отца, который немигающим взглядом смотрел на ошеломленного сына.

– Я всегда знал, что не смогу жить без нее. Не мог и не хотел. Я сдался. Я слабак. Я покончил с собой, не подумав о тебе. И мне нет прощенья. – Жан отпустил пальто поэта и, закрыв лицо руками, упал к его ногам.

Певец Парижа шарахнулся назад, с омерзением глядя на содрогающегося всем телом отца. Он медленно поднял взгляд и посмотрел на онемевшего Шатопера, будто спрашивая, что ему делать дальше. Впервые Феб увидел совершенно потерянного Гренгуара, который нуждался в помощи, и в этот единственный раз, он не мог ему ничем помочь, как бы ни хотел.

– Довольно! Вставай! – собравшись с мыслями, произнес командным голосом Певец Парижа. – Ты уже расплатился за свои грехи и еще долго будешь расплачиваться. А сейчас ни к чему разыгрывать всю эту трагедию. Как ты сам сказал – людям свойственно ошибаться и с этим остается только смириться.

Жан поднял голову и вновь посмотрел на сына испуганным взглядом полным слез.

– Ты простишь меня?

– Давно простил. Вставай уже! – поэту не терпелось уже закончить этот разговор.

Странное подобие улыбки легло на губы отца, и он медленно поднялся на ноги, словно боясь, что ослышался, как вдруг раздался звонкий щелчок, и все его тело выгнулось дугой, из груди вырвался звериный рык полный боли, и его бросило вперед на Гренгуара. Певец Парижа поймал Жана под руки, едва устояв на ногах.

– В строй, мрази! За работу! – крикнул один из погонщиков, вновь замахиваясь кнутом.

Только теперь Феб заметил, что вся толпа самоубийц ушла вперед, оставив их троих позади. И Шатопер был уже готов подчиниться приказу, когда неожиданно глаза поэта вспыхнули фиолетовым огнем. Он оттолкнул отца в сторону, раздался легкий щелчок и в тот же миг в руках Гренгуара блеснул клинок. С невероятной скоростью Певец Парижа преодолел расстояние до надзирателя в черном капюшоне и проткнул его мускулистую грудь насквозь тонкой острой сталью. Погонщик даже не успел вскрикнуть и рухнул на одно колено. Гренгуар вытащил из его тела окровавленный клинок и резким взмахом перерезал ему горло. Надзиратель повалился на землю, пытаясь руками закрыть рваную рану на своей шее и издавая противные булькающие звуки. Фебу потребовалось еще пара секунд, чтобы сориентироваться в происходящем, и он со всех ног бросился ко второму погонщику, который уже замахнулся кнутом в сторону поэта. Полицейский успел подставить руку под удар хлыста и он, не дотянувшись до цели, обкрутился вокруг его предплечья. Шатопер дернул руку на себя и вырвал из мускулистых рук надзирателя его оружие. Под одобрительный свист Певца Парижа, Феб перехватил рукоять кнута и, взмахнув им, рассек по диагонали спрятанное под капюшоном лицо погонщика. Надзиратель с жутким поросячьим визгом отшатнулся назад, закрывая лицо руками. Шатопер вновь взмахнул кнутом и сбил погонщика с ног. Гренгуар свистел и аплодировал, а толпа самоубийц замерла и обернулась на странные звуки. Полицейский продолжал обхаживать экзекутора кнутом, каждым ударом все сильнее рассекая кожу на его теле. Несчастные грешники с каждым ударом все увереннее приближались к месту публичной порки и уже даже выкриками, глядя на ликующего поэта, поддерживали разошедшегося полицейского. Феб почувствовал, как кровь ударила ему в голову, а крики, свист и улюлюканье еще больше разжигали в нем жажду крови. Он наслаждался каждым мгновением этого жестокого действа. Только сейчас он осознал, что именно этого ему так не хватало, чтобы вновь почувствовать себя настоящим, почувствовать себя живым. И вот, когда погонщик уже перестал подавать малейшие признаки жизни, полицейский понял, что пора остановиться. Он отдышался и обернулся к ликующей толпе самоубийц.

– Теперь он ваш! – крикнул Шатопер, бросив кнут несчастным грешникам, и те вдруг затихли.

– И этот тоже! Делайте с ними что хотите! – Певец Парижа бросил тело своей жертвы поверх исполосованного кнутом надзирателя. – Ну же! Не стесняйтесь! Я думаю, у вас есть минут пятнадцать до того, как сюда отправят отряд для наведения порядка. Так что не стоит тратить время.

Толпа самоубийц помедлила еще пару секунд и с боевым кличем бросилась на бездыханные тела своих ненавистных надзирателей, раздирая их на части.

– Так ты собирался не привлекать к себе внимания? – с ухмылкой уточнил Феб, направляясь с поэтом к Жану, стоявшему на обочине Тракта Самоубийц. – Великолепный план.

– План был отличный. Обстоятельства подкачали, – весело ответил Гренгуар. – Не говори, что тебе не понравилось.

– Всегда приятно воздать по заслугам этим ублюдкам.

– Если быть до конца честным, то именно эти ублюдки и воздают по заслугам самоубийцам, а мы как раз помешали правосудию.

– Мне плевать! Они мне не нравились.

– В кого же ты превратился, Феб Шатопер?

Полицейский и Певец Парижа приблизились к Жану Гренгуара с чувством выполненного долга.

– Ты вступился за меня, – отец с восхищением смотрел на поэта.

– Я просто не люблю, когда мою беседу так беспардонно прерывают, – пренебрежительно ответил Гренгуар, вытирая об полы пальто окровавленное лезвие клинка и убирая его обратно в деревянные ножны.

– Не может быть! Это она? – взгляд Жана впился в трость, что с таким трудом вернул себе Певец Парижа. – Сынок, это она?

– Ну, другой такой, ты вряд ли найдешь во всем мире, – с гордостью ответил Гренгуар и протянул трость отцу.

– О, Господь милосердный! Я не верю своим глазам! – Жан дрожащими от волнения руками взял из рук сына свое творение и нежно, словно по женскому стану, провел пальцами по деревянному стволу трости. – Я думал, что больше никогда ее не увижу. Де Мертье мне так и не заплатил за нее. Откуда она у тебя?

– Ну, ты же не думал, что я позволю этой мрази пачкать своими грязными руками этот шедевр. – Поэт сиял от самодовольства.

Жан осторожно повернул серебряную рукоять в виде головы ворона и медленно вытащил клинок из шафта. Он с неимоверным благоговением разглядывал сталь нетронутую временем.

– Он идеален. Будто только вчера выкован. – Жан Гренгуар не мог оторвать взгляда от своего последнего творения.

– Да, я умею заботиться о таких вещах. – Певец Парижа упивался реакцией отца, впитывая его эмоции.

– Ты молодец, сынок! – Жан поднял взгляд на поэта и, спрятав клинок обратно в ножны, протянул ему трость. – Она по праву твоя. Береги ее.

– Не переживай. Я сохраню ее в целости и сохранности. – Гренгуар принял трость и засунул ее за пояс. – А теперь нам пора.

Феб оглянулся назад – туда, где толпа самоубийц продолжала терзать тела своих надзирателей.

– И лучше нам поторопиться. – Шатопер настороженно переглянулся с поэтом. – Чувствую, скоро здесь будут гости.

– Конечно-конечно! Я был так рад тебя видеть, Пьер! – Жан Гренгуар вновь сжал в своих объятьях худощавое тело сына. – Я горжусь тобой сынок. И мама тоже гордиться.

– Ну, вот и славно. – Певец Парижа неловко похлопал рукой по спине отца и высвободился из его объятий.

– Удачи! Вам обоим! Чтобы вы не задумали! – на глазах Жана вновь навернулись слезы.

– О, тебе обязательно здесь все потом расскажут. Тебе понравится. – Поэт игриво подмигнул отцу и похлопал его по плечу. – Au revoir!

Гренгуар и Феб быстрым шагом устремились прочь, огибая огромный каменный шар, одиноко замерший посреди дороги и оставляя за спиной толпу самоубийц, истязающих тела своих жертв и несчастного отца, с гордостью и легкой печалью глядящего вслед сыну.

Шатопер словно во сне бежал следом за устремленным Певцом Парижа. Он больше не обращал внимания на мрачные пейзажи Ада, а его взгляд был полностью обращен внутрь себя. Полицейский пытался понять, кто он теперь такой, в кого превратился. Нет, он больше не переживал, что теряет себя. Он чувствовал себя более сильным, более уверенным в себе. Его чувства притупились, стали более глухими – он больше не испытывал жгучего интереса, безумной радости, взрывного гнева и леденящего страха, и он был невероятно доволен этим. Феб осознал, что хлещущие через край эмоции только мешали ему в достижении заветной цели – спасения Джульетты. Единственное чувство, которое не померкло в его душе – любовь. Образ его любимой, словно божественная икона, хранившаяся под самым сердцем, согревала его душу и вела вперед сквозь тьму и мрак Земли Грешников, словно маяк.

– Стой! – голос поэта вырвал полицейского из недр собственных мыслей.

Путники замерли около развалившегося деревянного сарая метров в ста от массивного здания из серого камня с плоской крышей, обнесенного высоким забором из черного металла с верхушками в виде заостренных наконечников.

– Это тот самый склеп? – с надеждой в голосе произнес Шатопер.

– Во всей красе. – Подтвердил Гренгуар.

– Так чего мы ждем? Она внутри! – близость цели захватывала дух юного полицейского.

– Не суетись. Сейчас главное все не испортить. – Певец Парижа чего-то выжидал.

И в тот миг, когда Феб уже готов был рвануть к склепу, из-за угла забора вышли двое солдат в рваных кольчугах. Поддерживая друг друга и шатаясь из стороны в сторону, они шли вдоль ограды, горланя песни и размахивая бутылкой с хмельным напитком. Поэт и полицейский дождались, когда пьяный патруль скроется за поворотом и по команде Гренгуара, пригнувшись, покинули свое укрытие и беззвучным, но быстрым шагом направились к усыпальнице. Добравшись до металлического ограждения, Шатопер проследовал вдоль него за Певцом Парижа. Они быстро добрались до места, где между прутьями был зазор побольше, и едва смогли в него протиснуться. Пробираясь сквозь колючий можжевельник в полном молчании, поэт и полицейский вскоре оказались прямо перед просторной площадью у входа в склеп заполненной огромным количеством грешников. У Феба складывалось полное впечатление, что здесь все готовятся к какому-то грандиозному торжеству – кто-то катил огромные дубовые бочки ко входу, другие собирали по центру что-то вроде деревянной сцены, третьи кромсали друг друга мечами, но как-то без особого энтузиазма, словно репетируя, остальные укладывали ветви в огромное множество кострищ и разводили огонь, распевая хоровые бравадные песни. И лишь одна компания из дюжины человек, вальяжно развалилась, прямо на высокой каменной лестнице, ведущей к воротам в склеп. Во главе бездельников сидел Влад Цепеш и, сильно жестикулируя руками, рассказывал своим слушателям какую-то забавную историю, вызывающую одобрительный хохот.

– Что здесь происходит? – шепотом поинтересовался Шатопер.

– Готовятся встречать твою ненаглядную Джульетту и, судя по количеству собравшихся, еще полсотни других новичков. Война в мире живых – это всегда большой наплыв новых душ в Аду, – пояснил Гренгуар.

Полицейский еще раз обвел взглядом площадь, когда его внимание полностью захватило основное сооружение – огромный каменный склеп. Это было гигантское здание без окон с вырезанными на его стенах иероглифами, символами и жуткими фигурными изображениями грешных душ, демонов, языков пламени и сцен насилия. Эти выпуклые картины покрывали все серое здание склепа, включая огромные ворота, на которых был изображен сам Люцифер в образе Демона-Быка с четырьмя руками, в каждой из которых он сжимал огненную плеть, ледяной меч, каменное копье и голову младенца. И только одна стена этого грандиозного обители мертвых была совершенно ровной, но от пола до потолка исписанной кровавыми надписями, а у ее основания в землю было воткнуто огромное количество всевозможного оружия – мечи, сабли, копья, топоры, стрелы и прочие колюще-режущие предметы. Феб пригляделся к надписям и прочитал: «Когда умрет Наполеон?», «Когда Франция вернется к монархии?», «Когда Российская империя захватит Европу?», «Когда Европа захватит Российскую империю?». Но прочитав «Когда умрет поэт Гренгуар?» Шатопер оторопел.

– Что это за надписи? – полицейский посмотрел на внимательно изучающего обстановку Певца Парижа.

– А, это еще одно из любимых развлечений местной элиты. «Ставки» называется. Чушь, конечно, но для обреченных на вечную жизнь в Аду это занятие позволяет ощутить чувство азарта, – не отрывая взгляда от площади, ответил поэт.

– И как это работает?

– Очень просто. Самые популярные темы споров среди местных обитателей Цепеш записывает на стене Пророчеств – так ее называют в народе. Каждая тема образует свою строку, а на самом верху указываются самые популярные варианты ответов, и они образуют столбцы. Чтобы проголосовать, желающему принять участие в этой популярной забаве, достаточно взять любое оружие и, прикрепив к нему ленточку с надписью выбранной темы и того, что он ставит на кон, воткнуть его под тем столбцом, ответ которого считает верным. Когда пророчество сбывается, побеждают те, кто проголосовал за ответ, более приближенный к реальному. По самым популярным вопросам ставки поднимаются порой до очень солидного по местным меркам выигрыша. Любой, даже самый мелкий грешник, может выиграть великолепное оружие или даже место в свите Цепеша. На кон ставят все – от оружия, социального статуса, до собственного рабства.

– Смотрю, твоя смерть среди популярных тем, – с усмешкой заметил Шатопер.

– Еще бы. Все ждут этого момента со жгучим нетерпением. И большинство ставят на ближайший месяц, но это до тех пор, пока они не увидят меня в моем нынешнем обличии – без единого шрама, – на губах Гренгуара появилась злорадная ухмылка.

Феб вновь посмотрел на ворота склепа, и вдруг у него перехватило дыхание, а сердце рухнуло вниз. Двери склепа отворились, и Шатопер с ужасом был готов увидеть, как его возлюбленная босая в окровавленном платье выходит наружу к застывшей в напряженном молчании толпе.

– Чего мы ждем? – с нотками паники в голосе спросил полицейский, испуганно глядя на поэта.

– Тихо! – оборвал его Певец Парижа.

Феб вновь поднял взгляд на вход в склеп и увидел, как из ворот строем выходят люди в черных монашеских балахонах с массивными черными капюшонами, прячущими их лица. Служители Ордена Смерти медленно спускались друг за другом по длинной лестнице. Цепеш со своей свитой учтиво поднялись и пропустили монахов. Служители Ордена разбрелись по всей территории площади, и каждый занял свое место возле разведенных грешниками костров. Еще какое-то время они, молча стояли, глядя вглубь огненного пламени, как вдруг один из них вскинул руки вверх и произнес: