Текст книги "Деревня, хранимая Богом"

Воинственные действия Лушки

Закончился декабрь. Максим, после случая с конфузом у Нурии, все вечера проводил дома. Множество волдырей в районе промежности, полученные от стекловаты, полопались и постепенно заживали, оставляя множество синих, величиной с пшеничное зернышко пятен. Видя в доме постоянно занятого с детьми Максима, Лушка с благодарностью вспоминала тетку Кадычиху. Казалось, семейная жизнь снова налаживается. Она с удовольствием возилась у печи, готовя мужу и детям пироги, и постоянно думала о том, что сказала ей гадалка: «Я его привяжу к твоему дому намертво». И на следующий день, выстирав и выгладив носки мужа, она с полной сумкой подарков отправилась к Кадычихе.

Гадалка встретила Лушку очень приветливо и даже налила ей полстаканчика своего фирменного самогона, настоянного на зверобое, от чего цвет у спиртного был золотистый, как у коньяка.

– Спасибо, теть Кадычиха, – отодвинула она стакан в сторону. – Я от вас сразу на работу пойду. Не хочу чтобы от меня пахло самогонкой.

– А ты попробуй, Луша, – стала уговаривать хозяйка гостью. – Это даже лучше, чем армянский коньяк.

– Нет, нет, – категорически запротестовала гостья. – У меня мало времени, а я не люблю опаздывать.

– Ну, не хочешь, как хочешь. Я тебе сейчас погадаю.

Но гадание не состоялась. В это самое время соседская корова завалила плетень, вошла во двор и стала рогами разбрасывать камышовую крышу на сарае Кадычихи. Хозяйка, на ходу набрасывая на плечи шаль, с криком бросилась во двор. В сенях она прихватила лопату и стала выгонять животное со двора.

Воспользовавшись отсутствием хозяйки, Лушка стала рассматривать комнату Кадычковых. «Странно, – размышляла женщина, – нигде не работают, а живут богатенько». Она с любопытством заглянула в комнату Тоньки, дочери Кадычихи. На спинке кровати она увидела… шарф своего мужа. От неожиданности Лушка даже вскрикнула. Нет, нет, она не могла ошибиться. Именно этот шарф она связала Максиму в ноябре из шерстяных ниток, которые она взяла от распущенного поношенного детского костюма. С сильно бьющимся сердцем Лушка переступила порог комнаты своей соперницы, схватила шарф и мигом выскочила во двор, громко захлопнув за собою калитку. Она не помнила, как добралась до утиной фермы. Войдя в свой кабинет, машинально достала из шкафчика пузырек с настойкой пустырника и, не считая, накапала себе в столовую ложку жидкости. Выпила, запив водой прямо из ведра. Присела на стул. «Хорошо, что у меня всегда в запасе есть настойка пустырника, – сказала она вслух, – что бы я сейчас с собой делала без нее. Сердце рвется на части. – Она посмотрела в окно. За стеклом было пусто. – Нет на свете ничего больнее, чем измена. И чего ему, негодяю, надо? Я живу только ради него. Даже детям столько внимания не уделяю. – Слезы навернулись на глаза женщины. – Какой же он подлый человек. Ну, с ним все понятно. Тут и я виновата. Раскормила мужика, вот он и бесится с жиру. Но тетка Кадычиха? Что же она за человек? Знала, что Максим ходит к ее Тоньке и еще обирала меня. Каждую неделю приносила и деньги, и продукты. От детей отрывала, все ей несла. – Слезы обиды снова потекли по щекам Лушки. – Эта семейка, словно пиявки на теле деревенских жителей. Не боятся ни Бога, ни людей, на глазах всей деревни обирают таких простачков, как я».

Заметив через окно сани, на которых ехал ее Максим, она приникла к стеклу. Дровни остановились у крыльца. Было слышно, как муж обивает валенки от снега. Потом вошел в кабинет заведующей.

– Куда это ты с утра пораньше ходишь? – с наигранной веселостью спросил он. – Мужа перестала кормить завтраком. Приехал домой, а дети мне объясняют, что мама скоро будет, велела тебе есть тушеную картошку.

Лушка, делая над собой огромное усилие, чтобы не сорваться и не высказать в лицо мужу все, что она о нем думает, неспешно прошла к столу, пряча перед собой шарф, сунула его в ящик стола и села на стул.

– Ты куда это сани запряг? – не отвечая на упреки мужа, поинтересовалась она. – В командировку, что ли собрался?

– Ну, ты скажешь, ей богу, в какую такую командировку я мог собраться? – присаживаясь на стул с другого края стола, усмехнулся Максим. – Еду на склад за медикаментами. Заведующий складом уже несколько раз звонил.

– Если звонил, то поезжай. А то, чего доброго, наши медикаменты отдадут другим.

Максим попросил у жены денег. Лушка достала из кошелька последние пятьсот рублей, которые приготовила для Кадычихи, и протянула мужу.

– Это наши последние деньги. Надеюсь, ты их на баб не потратишь?

– Какие бабы, – обиделся Максим. – Столько работы, что я уже стал забывать, где у меня это место.

– Ты забудешь про это место тогда, когда его у тебя совсем не станет, – глядя в глаза мужу, серьезно сказала Лушка.

Максим сунул купюру в карман и выскочил из кабинета, обиженно хлопнув дверью.

Женщина подошла к окну и, глядя вслед удаляющимся саням, подумала: «А я тебя, негодяй, все же выслежу. Застукаю, так сказать, на месте преступления и дам тебе бой. Да такой бой, что ты будешь его помнить до глубокой старости».

Целый день она ходила из угла в угол, думала свои горькие думки. Работа валилась у нее из рук. Когда день стал клониться к вечеру, Лушка вышла на дорогу и стала дожидаться, когда из-за лесопосадки появятся сани с Максимом. Но они так и не появились.

Уходя с фермы, Лукерья предупредила сторожа, чтобы тот не забыл закрыть ворота, когда вернется из района ветврач.

– С какого района? – возмутился сторож. – Сани вашего мужа стоят во дворе Кадычихи. Я видел их полчаса назад, когда шел на смену.

Лушка не поверила услышанному. Ведь она с пяти часов вечера не спускала глаз с дороги. «А что, если он вернулся раньше? – подумала она. И вдруг ее кольнула в самое сердце страшная догадка. – Я носила носки мужа Кадычихи, а она делала приворот не для нее, а для своей Тоньки».

Размышляя, она неторопливо шла домой. Словно в бреду перешагнула порог комнаты, что-то говорила детям, что-то готовила им на ужин, а перед глазами стояла спальня Тоньки и в ней ее неверный муж. Уложив детей спать, присела на стул у окна. В ожидании мужа просидела до самого рассвета. Она не хотела верить словам сторожа. До последнего надеялась, что Максим задержался где-то в дороге, что вот сейчас откроется дверь и он перешагнет порог комнаты. Муж домой не вернулся.

Поднявшись со стула, она медленно осмотрела комнату. В утренних сумерках она увидела сладко спящих на кроватях детей. Улыбка скользнула по ее губам. Она подошла и поправила одеяло у младшенького. Блуждающий взгляд остановился на шарфе мужа, который она принесла из дома Кадычихи. Лицо женщины стало решительным. Она вдруг развернулась и дала сама себе пощечину. «Дура деревенская, кретинка, чего я выжидаю? Максим у Тоньки, в этом даже сомневаться не нужно. Зачем сторожу наговаривать»? Она подошла к зеркалу, взглянула в него и испугалась своего белого, словно полотно, лица. Нижняя челюсть почему-то отвисла, губы дрожали. Она рукой закрыла отвисшую челюсть и услышала, как нервно стучат зубы. Лушка вышла в сени, зачерпнула полную кружку холодной воды и залпом выпила. Вернулась в комнату, снова подошла к зеркалу. «Лукерья, – тихим голосом обратилась она сама к себе, – чего ты дрожишь? Зачем ты держишься за такого шалавого мужа? Ведь многие женщины живут без мужей, и никто из них не умер. А я что, хуже других? Я его, пса блудного, выгоню, и пусть идет на все четыре стороны. Но прежде я его проучу. Он мне ответит за все мои муки».

Она вышла в сени, достала с полки трехлитровую банку с дегтем и положила ее в ведро. Одевшись, направилась к дому Кадычихи. По пути у дома деда Ивана подобрала кусок металлической трубы. Подойдя к калитке, Лушка в нерешительности остановилась. Ноги стали словно ватными. Она осмотрела пустой двор. Саней нигде не было. На мгновение у нее затеплилась надежда. Медленно переступая дрожащими ногами, она прошла в глубь двора и приоткрыла дверь сарая. Сторож не обманул. В углу стояла фермерская лошадь и мирно жевала сено. За сараем она увидела покрытые пологом сани. «Ну, вот, что и требовалось доказать», – тихо прошептала она.

Прикрыв двери сарая, Лушка взяла пучок сена из саней и, открыв банку с дегтем, стала мазать стены дома обидчицы. Когда деготь закончился, она подошла к двери и с силой бросила стеклянную банку. Посудина со звоном разбилась, оставив на голубой краске огромную кляксу. Схватив кусок трубы, Лушка стала бить окна. Делала она это лихо. Через несколько секунд все пять окон дома Кадычихи зияли пустыми глазницами. Но это было еще не все. Вытащив из стога сена вилы, она направилась к дверям дома Кадычихи.

Хозяйка не заставила себя долго ждать. Не включая свет в доме, она выскочила во двор в ночной трикотажной майке, из-под которой свисали ниже колен широкие застиранные панталоны, и в галошах на босу ногу.

– Ты что же это, конопатая жаба, наделала? – размахивая кулаками, заорала она на всю улицу. – Выбила все окна. В доме холодина, как в нем жить теперь?

На улице уже достаточно рассвело. Напуганные криками жители выходили из своих домов. Проезжавший мимо на жеребце Яшка Хмельницкий, увидев выбитые окна, весело захохотал.

– Тетка Кадычиха, – закричал он, привстав на стременах, – сколько веревочке не виться, а конец найдется. – Он согнулся в седле от неудержимого смеха. – А окна заткни мешками с сеном. Света станет меньше, зато не замерзнете. Да и самогоном согреетесь. Небось, наготовила зелья на много лет вперед.

– Твоего совета, урка, никто не спрашивает. Езжай, куда ехал, – плюнула она в его сторону.

Вокруг дома Кадычихи стали собираться люди. Тихий ропот толпы стал перерастать в отчетливые высказывания.

– Молодец, Лушка, – громко выкрикнула Клавдия Шандыбина. – Их мало обливать мазутом. Это кодло давно надо поджечь.

Лушка молча стояла в двух шагах от двери с вилами наперевес и ждала, когда появится Максим. Но тот не торопился показываться.

– Смотрите, смотрите, – закричал гарцующий на жеребце Яшка, – Максим увозит свою краденную невесту на санях.

Вся во внимании и в ожидании появления мужа Лукерья не заметила, как влюбленная парочка выскочила из дома через подвал, наскоро запрягли лошадь и через огород помчались в сторону железной дороги. Глядя вслед уносящимся саням полными слез глазами, женщина отбросила в сторону вилы, опустила голову и, забыв, что ее дома ждут маленькие дети, побрела на птицеферму. Она была уверена, на работе все знают о ее погроме в доме Кадычихи. Поэтому быстро прошмыгнув в свой кабинет, закрыла двери на ключ и дала волю слезам. Боль разрывала ее сердце, ноги и руки тряслись, слезы ручьями стекали по щекам, заливая лежащие на столе бумаги. Совершенно обессиленная и опустошенная, она достала пузырек с настойкой пустырника, налила полную чайную ложку и выпила, запив водой прямо из горлышка графина. Затем прилегла на диван.

Прошло немало времени, прежде чем Лукерья успокоилась. Она открыла дверь и пригласила к себе секретаря.

– Подготовьте приказ об увольнении ветеринарного врача птицефермы Максима Пыльцина, – твердым голосом сказала заведующая. – Немного помолчала и добавила: – За прогул. И еще, – остановила она, собравшуюся было уходить секретаршу, – передайте слесарю мое задание. – поменять замки на дверях кабинета ветеринара и… – она чуть замялась, – и у меня дома. Все ключи пусть отдаст мне лично в руки.

Оставшись в кабинете одна, Лукерья некоторое время походила из угла в угол, затем решительно набрала телефонный номер Матвея Федоровича Лысогорского, бывшего ветеринарного врача, который в настоящее время был уже на пенсии. Услышав предложение поработать по специальности, тот несказанно обрадовался и во второй половине дня уже прибыл на птицеферму, чтобы написать заявление.

Остаток дня Лукерья провела словно пьяная. То пересчитывала доски на полу, то бесцельно перекладывала на столе документы с одной стопки в другую. Наконец она вспомнила, что у нее в доме не топлено и дети целый день ничего не ели. Она спешно засобиралась домой.

Домашние заботы немного отвлекли Лукерью от волнений уходящего дня. Она натопила избу, приласкала и накормила детей. Затем нагрела воды и по очереди выкупала в оцинкованной ванне своих сокровищ. После этого вымыла себе голову и просушила волосы над горячей печкой. Подошла к зеркалу, чтобы расчесаться и снова увидела свое осунувшееся лицо. «Ну что, Лукерья? – одними губами спросила она у самой себя. – Хорошо тебе живется замужем? – Помолчав, сама же и ответила: – Чем быть замужем за таким негодяем, лучше жить без мужа». Она повернулась и увидела присмиревших детей, которые испуганно наблюдали за матерью. Женщине стало стыдно за свою слабость. Она снова повернулась к зеркалу, попыталась улыбнуться. Улыбка вышла какой-то неестественной. Тогда она подмигнула себе и прошептала: «Выше нос, Лукерья. У тебя есть хорошая работа, есть два прекрасных карапуза. А то, что муж с любовницей уехал на глазах всей деревни, так пусть себе едет. А я буду жить только ради детей. Не стоит мой бывший муженек того, чтобы его холить и лелеять в ущерб детям».

Накапав в ложку еще пятнадцать капель настойки пустырника, хозяйка присела на диван между детьми и прижала их к себе.

– Простите меня, детки, – стала она целовать их поочередно в макушки голов, – мало я уделяла вам времени. Обещаю, что с сегодняшнего дня на первом плане моей жизни будете только вы, мои милые карапузы.

Банный день в деревне

До Нового года оставалась неделя. Как правило, в деревне в последнюю неделю каждого месяца устраивали банные дни. В четверг мылась мужская часть населения, в пятницу – женская. За сутки до этого мероприятия бессменный банщик Леонид Муханин начинал готовить помещение для помывки.

Деревенская баня была построена еще до войны и находилась в нескольких метрах от пруда. Время не наложило своего отпечатка на это прекрасное здание, выстроенное из красного кирпича. Фундамент бани был выложен из крупного бутового камня, высокая крыша покрыта красной черепицей. К основному зданию примыкали две пристройки. В одной, расположенной с тыльной стороны, хранилось топливо и хозяйственный инвентарь. Другая пристройка, расположенная у входа, служила предбанником. Она имела две комнаты. В одной располагались длинные скамейки для посетителей, стол, стул и тумбочка для банщика. Во второй комнате стояли шкафчики для одежды. Посредине бани стояла огромная печка, в которую были вмурованы два чугунных котла емкостью по сорок ведер каждый. Рядом с печкой на кирпичном постаменте стоял еще один котел, но уже с холодной водой.

В среду Ленечка (так все звали Муханина в деревне) вырубил прорубь, протянул к ней шланг от ручного насоса и стал наполнять котлы водой. Затем занес из хозяйственной пристройки деревянные решетки для пола, скамейки. Все это он хорошенько вымыл с мылом и протер веником. Любил банщик чистоту и порядок. И клиенты платили ему за полученное от помывки удовольствие по десять рублей в час за взрослого и три рубля за ребенка.

В четверг Муханя в чистом халате и совершенно трезвый встречал посетителей и запускал их вовнутрь партиями по десять человек. Если случалось, что кто-то просился сверх нормы, он строго отказывал в просьбе. Показывая свою решительность, становился на пороге и писклявым голосом объяснял непонятливым, что в бане раскаленная печь и два котла кипятка. Если купающихся будет больше десяти, могут нечаянно столкнуться, поскользнуться и получить ожог.

Благодаря такому заведенному порядку в бане было не тесно и удобно мыться. Люди свободно передвигались по залу, наливали ковшиком в таз кипятка и холодной воды, затем несли его на скамейку, расположенную вдоль стены. Там они мылились, терли себя мочалками, хлестали вениками. Иногда Ленечка заходил в зал, чтобы из котла с холодной водой перелить несколько ведер в котел с горячей. Затем выходил во двор, спускался к пруду и накачивал холодную воду. При этом банщик не забывал следить за временем. За пятнадцать минут до окончания сеанса он включал будильник, звонок которого предупреждал купающихся, что время заканчивается.

В четверг Муханя работал допоздна, дожидаясь последних мужчин, задержавшихся в поле. В пятницу же баня работала до семи часов вечера. После этого времени банщик не пускал мыться ни одного человека, как бы его об этом не просили.

В пятницу, начиная с восьми часов утра, к бане стали подходить женщины. Елизавета Николаевна, тепло одев Владика, сложила в большую хозяйственную сумку тазик, мочалку и мыло, пошла в баню на двенадцатичасовой сеанс. Когда она вошла в предбанник, посетителей там было немного. Но за несколько минут до начала сеанса, людей заметно прибавилось. Муханя отсчитал десять человек и пропустил в зал. Детей он в расчет не брал, но не забывал инструктировать мамочек и бабушек, чтобы те не подпускали детей к горячей печке и котлам.

Елизавета Николаевна, осторожно ступая по деревянному настилу и ведя за руку голого Владика, зашла в зал. Набрав воды, она хорошенько с мылом и мочалкой вымыла внука. Затем набрала чистой воды в другой, свободный тазик и, бросив в него пару игрушек, поставила на лавку недалеко от входа.

– Внучек, – попросила она мальчика, – ты пока покупай свои игрушки, а бабушка быстренько обмоется.

Владик в знак согласия махнул головой и стал губкой мыть игрушечную свинку. Мокрая игрушка выскользнула из рук мальчика на пол. Спустившись с лавки, он стал ее поднимать и зацепился головой за ногу рядом моющейся Варвары Головань. Подняв глаза, он с любопытством стал рассматривать голую девушку. А та, ничего не подозревая, намылила шампунем голову и промывала длинные рыжие волосы над тазиком. Когда она смыла с лица пену и открыла глаза, встретилась с взглядом ребенка.

– Ты чего, маленький извращенец, голую женщину не видел? – спросила она смущаясь.

Владик не растерялся. Он бросил игрушку обратно в тазик, залез на лавку и, глядя в глаза соседке, неожиданно схватил резиновую свинку двумя руками и сжал ее. Струя воды из дырочки ударила прямо в живот Варьке. Когда вода закончилась, мальчик поинтересовался:

– А почему у деда Мухани борода на лице, а у тебя на животе?

– Потому, маленький извращенец, – захохотала девушка, – что у Мухани борода настоящая, а у меня ненастоящая. Понял? – злобно сверкнула она глазами.

– Понял, – пробормотал Владик, опуская голову.

Казалось, что вопрос был закрыт. Но не таков был Владик, чтобы так быстро усвоить интересующую его тему. Улучив момент, когда Варька снова намылила голову и, закрыв глаза, массажировала виски и затылок, мальчик соскользнул с лавки, приблизился к девушке и, что было силы, дернул за «бороду». От неожиданности Варька громко вскрикнула, поскользнулась и упала на деревянную решетку. Падая, она ушибла спину и бок о край скамейки. Владик и сам испугался. Он закричал: «Обижают, обижают», – и бросился к Елизавете Николаевне за защитой. Услышав крик внука, женщина стала наспех окатывать себя водой из тазика, чтобы смыть с глаз пену. Только потом она увидела, что с внуком ничего не случилось, а у Варьки на спине появилась ссадина. Она стала извиняться перед пострадавшей.

– Нечего извиняться, – обиженно сказала Варька. – В следующий раз не бери с собой в баню этого маленького извращенца.

Елизавета Николаевна поспешно вышла в предбанник, одела внука и, наскоро одевшись сама, в расстроенных чувствах потащила за руку Владика по тропинке к дому. Шли молча. Мальчик с нахмуренными бровями семенил по утоптанному снегу. Елизавета Николаевна размышляла: «А ведь мальчик уже большой. Мыться с женщинами в бане ему больше нельзя. Буду дома в корыте купать».

Пятница подходила к концу. Закончился и банный день. Муханя протер тряпкой лавки, вынес их в пристройку. Обдав остатками кипятка деревянные решетки, отнес их туда же. Протерев в раздевалке пол, снял халат и присел возле стола на стул. Достав из тумбочки выручку, решил пересчитать деньги. Не успел он послюнявить пальцы, как в дверь предбанника кто-то настойчиво постучал. Бросив деньги в ящик стола и захлопнув дверцу, Муханя пошел к двери.

– Кого там еще принесло, – недовольно заорал он. – Банный день закончен. Баня закрыта. – Он раздраженно повернул в замке ключ, распахнул дверь. – Ах, это ты, Нюша, – его голос стал гораздо добрее. – А я думал, что не все помылись.

Проходи, – пригласил он гостью, распахивая двери настежь. – Я тебе всегда рад.

Нурия прошла вовнутрь, поставила на стол ведро, из которого достала большую чашку, наполовину заполненную квашеной капустой, наполовину мочеными яблоками. Потом достала чугунок с еще дымящейся картошкой. Из кармана куртки вынула крупную луковицу и стала ее очищать ногтями.

– Ты чего это лук ногтями колупаешь? – образованно спросил он. – Возьми в столе ножик.

Женщина молча взяла нож, порезала очищенный лук и положила его рядом с закуской. Наблюдавший за этими приготовлениями Ленечка, как петух, задрав козырем голову и выпятив колесом грудь, ходил вокруг. Он так напрягся, что спортивная майка выдернулась из штанов и оголила худой волосатый живот, а избитые молью галифе соскользнули с бедер и упали на уровень колен. Ленечка попытался их поддернуть, но они опять сваливались.

– Что ты смыкаешь свои галифе, – усмехнулась Нурия. – На них же нет ни одной пуговицы. Давай иголку, я сейчас мигом приведу их в порядок.

– Да где же у меня здесь иголка, – развел руками банщик. – Все это у меня дома.

– Ну, нет так нет, – снимая с себя куртку и вытаскивая из-за пазухи литровую бутылку самогонки, сказала гостья.

– За два банных дня даже на нюх не пробовал водочку, – блестя глазами и сглатывая слюну, прохрипел Муханя.

– Это не самогон, а золото, – дала оценку Нурия. – Свежайший продукт. Только сегодня утром Ефросинья выгнала. Горит синим пламенем и не коптит. – Они чокнулись по первой. – На закуску к такому самогончику полагается колбаска, но где ее взять… Будешь закусывать картошкой.

– Почему картошкой? – засуетился Муханя. – У меня есть сало с чесночком. Я давеча помогал вывозить в поле навоз бывшей жене Максима Пыльцина, так она мне за работу дала шесть кило еще теплого сала. Я его сам засолил и нашпиговал чесноком.

– А почему она деньжатами не заплатила? – поинтересовалась Нурия.

– Она сразу меня предупредила, что деньгами заплатить не сможет. Говорит, что все ее капиталы в бизнесе. А мне лучше салом, чем ничего. Даже выгоднее. Утром пожарю с луком, поем с хлебом – и целый день сыт.

– Ну, да бог с ней, с этой бизнесменшей. Ты лучше расскажи, много денег заработал за банные дни?

– Да я еще и сам не знаю, не считал. Только убрался, а тут и ты появилась.

– Ладно, давай еще по стаканчику хряпнем.

– Еще как хряпнем, Нюша, – подставляя свой стакан, весело воскликнул Муханя.

– Ты меня, Ленечка, величаешь, как свинью, – передернула плечами Нурия. – Какая я тебе Нюша? Я – Нурия Эльдаровна. А ты меня свиным именем называешь.

– Извини меня, моя хорошая, – выпив до дна стакан самогона и закусывая капустой, ласково проговорил Муханя. – Я называл тебя ласково и не думал даже, что ты обидишься.

– Я не обиделась, – опрокинула содержимое стакана в рот Нурия. Она хотела что-то еще сказать, но в дверь кто-то громко постучал.

– Тихо, – приложил палец к губам Муханя. – Это Алевтина пришла за банными деньгами.

– Открывай, пьяница паршивый, – колотила в дверь жена. – Ты думаешь, я не знаю, почему тебя нет дома до сих пор. Пьянствуешь, небось. Открывай, одноглазый циклоп, а не то я дверь вышибу.

Собутыльники притихли в ожидании развития скандала. Но Алевтина немного постояла у двери, прислушалась и, ничего так и не услышав, пошла обратно в деревню.

Утром Муханя проснулся с головной болью. Он посмотрел на лежавшую под столом бутылку, но она была пустая. От вчерашнего застолья остался одиноко стоящий пустой стакан и кусок сала без хлеба. Не успел он подняться с лавки, как на пороге появилась Алевтина.

– Ну-ка, циклоп сопливый, гони банные денежки, – строгим голосом проговорила она, выставив вперед толстый живот.

– Я сейчас, я мигом, – всовывая босые ноги в галоши, отозвался банщик.

Он подошел к столу, открыл дверцу. На пустой полке лежала банка из-под растворимого кофе, в которой болталось несколько монет.

– Ты, толстая кадушка, ты зачем забрала все банные деньги, – заорал он на жену. – Ну-ка положи все на место. Не тобою они заработаны, не тебе их и брать.

Алевтина подошла к столу, взяла пустую банку, повертела ее в руке. Мелкие монеты тихо позвякивали о металлические стенки.

– Ты куда дел банные деньги? – захныкала она, хватаясь за сердце. – Ах ты старый маймун. Я на них планировала поменять к Новому году баллоны с газом, оба уже пустые. Говори, куда ты их спрятал? Отдай мне хотя бы половину.

– Какую половину, – со слезами на глазах отозвался Ленечка. – Все деньги я складывал вот в эту баночку и ставил ее в стол. – Он подскочил к жене с кулаками. – Брешешь, толстопузая, ты вошла в предбанник, когда я спал, забрала все деньги, а теперь придумываешь. Ну-ка, выворачивай карманы. Выкладывай деньги на кон, – стукнул он ребром руки по столу.

Жена сняла куртку и бросила мужу. Потом один за другим стала выворачивать карманы.

– На, смотри, – говорила она, выворачивая очередной карман, – смотри, если мне не веришь.

Тут Ленечка вспомнил, что у него ночевала Нурия. Он молча оделся и, ничего не говоря жене, помчался в сады, где жила его ночная гостья. Расстояние до ее дома преодолел быстро.

– Нюшка, ты где, вонючая свинья? – начал он кричать с порога. – Ну-ка верни мне мои банные деньги.

Вместо Нурии на пороге появилась ее дочь Марта и сказала, что дедушка Муханя ругается напрасно, так мама еще неделю назад уехала в Башкирию к своей сестре на свадьбу племянницы.

– Чего ты мне голову морочишь? – отталкивая с порога девушку, еще пуще разозлился банщик. – Я ее вчера вечером видел.

Он вбежал в хату, осмотрел все комнаты. В доме никого больше не было. Муханя присел на табуретку.

– Когда мать вернется?

– Я не знаю, – тихо ответила девушка. – Наверно, после Нового года.

Муханя еще какое-то время посидел посреди комнаты, размышляя над происшедшим. «Это, наверно, опять белая горячка, – подумал он вздыхая. – Хорошо, что в этот раз я ночевал не с чертями». Он тихонько вышел на улицу, надел шапку и, еле волоча ноги, побрел домой.

– Умница, доченька, – похвалила Марту Нурия, вылезая из-под кровати, – не выдала мать. – Она чмокнула девушку в щеку. – А то пришлось бы мне туго, – снимая с головы паутину, усмехнулась она. – Этого дистрофика я не боюсь. Уложила бы его одним ударом. Но если бы он меня увидел, то потребовал бы вернуть банные деньги, а мне их возвращать нет никакого резона. На них мы с тобой, доченька, все рождественские праздники будем пировать.

– Верни деду все, что взяла, – глядя в глаза матери, твердо потребовала Марта. – Ворованные деньги счастья нам не принесут.

– Чего ты развылась, – огрызнулась мать. – Всего-то пятьсот рублей с хвостиком.

– Не важно, сколько их, – настаивала девушка. – Краденые деньги нам счастья не принесут. Мы и так живем в деревне как изгои. Это результат твоих подлых действий. Это из-за тебя нас считают в деревне людьми второго сорта.

Но мать уже не слушала дочь. Она думала о своем. У Мухани в столе остался ящик с салом, который она хотела забрать, но впопыхах забыла.

– Я никого жалеть не собираюсь, – сказала она так, чтобы ее слышала Марта. – Все они, живущие в деревне, богатые. Их сам черт крюком не достанет. А мы с тобой, доченька, чужие, и никому нет дела до нашей с тобой жизни. Поэтому я не виню себя за содеянное. Жалею только об одном: ящик с салом забыла прихватить. А там килограмм шесть будет. Мне Муханя сам об этом говорил.