Текст книги "Деревня, хранимая Богом"

Нурия в гостях у Мирона Голованя

Оставшись одна, Нурия включила телевизор, попыталась посмотреть хотя бы одну из программ, но из-за плохой антенны на экране по всем каналам были только полосы, а из динамиков, вместо голоса, слышалось шипение. Выключив бесполезный телевизор, она прилегла на кровать. Спать ей не хотелось. В душе клокотала, поднималась волна обида. С улицы слышались громкие песни и смех. Деревня праздновала Рождество.

Нурия поднялась с кровати, подошла к зеркалу, ударила себя по щекам, вызывая появление румянца. Затем открыла шифоньер, достала и надела фланелевое платье, закрутила на голове чалмой изъеденный молью шарф и вышла на улицу. Постояв немного у порога, размышляла, куда лучше пойти, чтобы не прогадать. Решила идти к дому Голованя. Там молодежь гуляет, может, и ей в стаканчике не откажут.

Войдя во двор Голованя, она решила постучать в дверь и, не дожидаясь приглашения, войти в дом. Но тут она заметила приоткрытое окно, через щель которого на легком ветерке развивалась тюлевая занавеска. Нурия подошла к окну. Оно было значительно выше ее головы. Женщина притащила из курятника ящик, залезла на него, но и этого оказалось недостаточно, чтобы увидеть происходящее внутри. Тогда она принесла лежащий возле сеней тазик. Соорудив постамент, вскарабкалась на него и ухватилась руками за подоконник.

– С праздничком, землячки, – обратилась она к сидевшим в комнате за столом гостям.

– С праздником, тетка Нурия, – ответил ей Яшка Хмельницкий, подходя к окну. – Чего это ты, как партизанка, которую не ждут в двери, так она появляется в окне.

– А вот такая я непредсказуемая, – улыбаясь пустым ртом, ответила гостья.

– Непредсказуемость, это даже хорошо иногда. А вот напускать в дом холод – плохо.

– Какой там холод, когда на столе столько горячительных напитков. Впрочем, такому куршивому поросенку, как ты, и в Петровку холодно.

– Ах ты, старая тыква, – разозлился Яшка. – Это я куршивый поросенок? – он направился к окну.

Но его опередила мать Варьки, тетка Юлька. Она взяла бутылку с самогоном и до краев налила граненый стакан.

– С Рождеством Христовым тебя, Нурия Эльдеровна, – протянула она ей стакан.

– Ох, и хороша у вас самогоночка, – выпив залпом угощение, буквально пропела Нурия. – Плесни мне еще стаканчик.

Хозяйка налила еще полный стакан. Отрезала от моченого арбуза скибку, протянула гостье. А та, пользуясь добротой, осмелела и, усевшись на подоконник, запела:

 
Верблюд Яшка, красная рубашка,
А кто ее вышивал, курица Машка…
 

Куривший во дворе Мирон долго наблюдал за гостьей. Когда увидел, что та вытирает мокрые руки о занавеску, тихонько подошел к окну.

– А ну ты, солистка собачьего ансамбля, спускай с подоконника свою «сахарницу» и отчаливай восвояси.

– Ты чего, Мирон, возникаешь? – с глуповатой улыбкой уставилась сверху на хозяина Нурия. – Я пришла не к тебе, а к твоей жене. Она меня обласкала и угостила.

– Я так понимаю, что нормального человеческого языка ты понимать не хочешь, – приблизился вплотную Мирон. – Слезай с окна немедленно, не жди, чтобы я тебе помог.

Нурия поняла, что хозяин не шутит. Она молча спустила сначала одну ногу, потом нащупала тазик другой.

– А ты чего подсматриваешь? – Набросилась она на Мирона. – Ну-ка быстренько отвернись, нечего на чужие прелести смотреть.

– Да уж прелести, – сплюнул хозяин и отвернулся.

– Нурия молча слезла с сооруженного постамента, подошла к калитке, открыла ее и, оставив дверь нараспашку, прямиком направилась к дому Кадычихи. Сделав несколько шагов, она обернулась, подняла юбку и показала Мирону зад.

– Старая шалава, совсем из ума выжила, – еще раз сплюнул тот.

Не расслышав сказанных в ее адрес слов, но точно зная, что ей что-то ответили, Нурия, прихлопывая руками по ягодицам, запела:

 
Я люблю, когда сияет,
Я люблю, когда горит,
Я люблю, когда мой милый
Про любовь мне говорит.
 

Мирон еще какое-то время постоял во дворе, затем закрыл калитку и пошел обратно в дом. «Иди, старая пьянь, – бормотал он себе под нос. – Иди к своей благодетельнице. Вместе попьете самогона, а потом вместе будете показывать мужикам задницы».

Он остановился у крыльца, закурил еще одну папиросу и стал смотреть вслед удалявшейся Нурие. «Надо же так опуститься человеку, – размышлял Мирон, – ни тебе стыда, ни тебе совести. Даже не верится, что с нею бок о бок живет такая хорошая девушка, как Марта. Кстати, очень даже хороший специалист агроном-садовод. На плечах этой девушки держится более ста гектаров «армянского» сада. Сам-то хозяин, Ашот Арустомян, в садоводстве полный нуль, а эта девушка зимой и летом не вылезает из грязи. Постоянно обутая в кирзовые сапоги Марта вместе с рабочими занимается обрезкой и лечением деревьев, сама производит прививку. Ашот делает вид, что изобилие его урожая не зависит от усердия агронома, уверяет, будто сад плодоносит только потому, что его хозяин – состоятельный и вездесущий – господин Арустомян. Но люди-то понимают, что без ежедневного ухода сад зарастет и урожайность резко снизится. Чтобы вырастить такой сад, какой вырастила для Ашота Марта, нужно родиться садоводом. Но хозяин не особенно щедро оплачивает ее труд. Можно сказать, обирает девушку. Если бы она работала на другого хозяина, то давно имела бы свой дом. А так приходится жить в однокомнатной сторожке, да еще с этой пьяницей Нурией, которая как напьется, так выгоняет дочь из дома. Если бы у меня был сын, – продолжал размышлять Мирон, – то Марта непременно стала бы его женой».

Докурив папиросу и втоптав окурок в снег, Мирон направился в конюшню, добавил в ясли сена, сверху насыпал овса, ласково похлопал по шее жеребца. Только после этого, плотно прикрыв дверь конюшни, вернулся в дом.

Гости продолжали веселиться. Так уж повелось, что в его доме на Пасху и на Рождество всегда собиралась молодежь. Этот день не стал исключением. Установив в большой комнате в два ряда столы, накрыв их простыней и полиэтиленовой пленкой, девчата расставили тарелки и миски с холодцом, всевозможные соленья, вареную картошку, присыпанную сверху засушенной зеленью. Парни доставали и открывали бутылки с домашним вином и самогоном, подкрашенным зверобоем. По деревенским меркам стол считался сытным и богатым.

Мирон присел на табуретку на кухне и через приоткрытую дверь наблюдал за молодежью. Тамадой был Яшка Хмельницкий. В темно-синем свитере, обтягивающем его стройную фигуру, он выглядел красавцем среди деревенских парней. С правой стороны от Марты сидел Антон Шандыбин, слева от нее – ее двоюродный брат Равиль, племянник Нурии. «Для Варьки могли бы в женихи оба подойти, – подумал Мирон, – и Антон, и Яшка. Правда, один на шесть лет моложе дочери, а другой на двенадцать лет старше». Он перевел взгляд на Варьку. В серебряном платье и с распущенными каштановыми волосами девушка выглядела очень эффектно. Беззаботно смеялась и не сводила глаз с Равиля, который, судя по всему, также был не против приударить за дочкой хозяйского дома. Парень подмигивал Варьке, показывая головой на дверь. Увидев это, Мирон позвал жену.

– Мать, ты контролируешь поведение своей дочери? – строго спросил он.

– Да что его контролировать, – удивилась жена. – Вся на виду, ничего плохого себе не позволяет.

– Не позволяет? – Мирон, словно ужаленный, вскочил с табуретки. – Ты только посмотри, как она перемигивается с этим черномазым. Нам что, мало истории с бензовозчиком? Или ты уже забыла, как твою дочку башкирец на глазах людей катал на бензовозе по деревне? Поигрался, потешился, а женился на своей землячке, которую ему родители из Уфы привезли. На таких, как твоя дочка, не женятся, – кипятился Мирон, – с ними развлекаются, а в жены берут своих. Я еще не забыл тот позор, который Варька преподнесла год назад. У меня еще не зажила рана унижения. А она, стерва откормленная, играет в любовь с этим «инопланетянином». Если только он приблизится к Варьке, я за себя не ручаюсь. Так и скажи своей дочке. Пристрелю из ружья, как гуляющую сучку.

Наблюдавший за дочерью Мирон в каждом ее движении видел что-то унижающее и порочащее женское достоинство. И когда на глазах всей молодежи она чокнулась своим бокалом с бокалом Равиля, а тот громко выкрикнул: «За знакомство, красавица», – на что Варька также громко ответила: «Рада познакомиться с таким интересным мужчиной», – терпение хозяина дома лопнуло. Оттолкнув в сторону жену, он дрожащими руками стал дергать ручку кухонной двери, пытаясь выйти. Но тетка Юлька стала у него на пути и вцепилась обеими руками в куртку.

– Мирон, Христом Богом прошу, успокойся, – запричитала она сквозь слезы. – Не позорь себя и свою дочь. Хочешь, я ее сейчас позову, и ты ей здесь одной все скажешь.

– Давай, зови сюда свою вертихвостку, – опускаясь на табурет, сказал Мирон. – Я ей сейчас скажу все, что о ней думаю.

Тетка Юлька приоткрыла дверь в гостиную, и дождавшись, когда дочь обратит на нее внимание, поманила пальцем:

– Варюша, помоги мне нарезать копченый окорочек, а то я смотрю, у вас на столе почти закусок не осталось.

– Я отлучусь на минутку, – кокетливо поправив волосы, сказала Варька Равилю.

– Да хоть на две, – нахально осматривая девушку с ног до головы, игривым голосом ответил тот.

Как только Варвара вышла на кухню, Мирон включил погромче радио, стал спиной к двери в гостиную и схватил дочку за волосы.

– Ты что же, стерва бесстыжая, позоришь мое имя, позоришь своих младших сестер. Ты забыла, как тебя бензовозчик выпроводил из своего дома за дверь на глазах у молодой жены и своих родителей, на глазах моих друзей и знакомых, которым я до сих пор от стыда в глаза не могу смотреть.

– А что я плохого сделала? – вскрикнула Варька. – Что ты мне волосы рвешь, – захныкала она.

– Ты думаешь, отец дурак? Думаешь, я не вижу, как ты перемаргиваешься с этим гулякой. Да он посмеется над тобой и бросит точно так, как бензовозчик.

– Нет, отец, ты не прав, – Варька освободилась из рук отца. – Этот парень хороший. Он приехал к нам с надеждой устроиться на работу к Ашоту механизатором.

– Запомни, паршивка, – снова схватил отец за волосы дочь, – если этот хороший парень посмеет приблизиться к тебе, я его пристрелю. – Он отпустил косы Варьки. – А за одно и тебя, сучку гулящую. А сейчас возьми тарелку с окороком ступай к гостям. Но запомни, я слов на ветер не бросаю.

Варька достала из кухонного стола старую пудреницу, припудрила лицо и, подхватив обеими руками тарелку, пошла к гостям.

– Угощайтесь, гости дорогие, окороком, – пытаясь изобразить на лице улыбку, сказала Варька. – Через полчасика подоспеет жареная домашняя колбаска.

– Под такую закусочку не грех и выпить по стопочке, – улыбнулся девушке Яшка.

– Я хотя и не ем свинину, – перебил тамаду Равиль, – но за прекрасные глаза хозяйки стаканчик опрокину с большим удовольствием.

Услышав эти слова, Варька тревожно оглянулась на дверь, но она была плотно прикрыта. «Слава богу, отец не слышал этих слов», – с тревогой подумала она, присаживаясь на свое место.

Гости выпили по стопке и застучали вилками, накалывая кусочки окорока. Антон Шандыбин, смачно пережевывая угощение, с улыбкой сказал Варваре:

– Помнится, как-то мы с моим братом забрались к вам в кладовку и обгрызли только что привезенный с коптильни окорок. А твой отец подумал, что это проделки соседской собаки.

Яшка поставил в магнитофон кассету, добавил звук.

– Танцуем вальс, – и уточнил: – белый танец. Дамы приглашают кавалеров.

Равиль посмотрел на Варьку в надежде, что она тут же пригласит его на танец. Но девушка поднялась, поправила платье и, улыбнувшись Яшке, пригласила того на танец. Тамада с удовольствием принял приглашение и закружил девушку в вальсе. Следом за ними Марта пригласила Антона. Сидевшая напротив Равиля Вера молча смотрела за кружащимися парами.

– Если гора не идет к Магомеду, тогда Магомед идет к горе, – сказал, тронув девушку за локоть, Равиль.

– Не поняла, – серьезно отозвалась Вера.

– Да что тут непонятного, – улыбнулся тот. – Несмотря на то, что объявлен белый танец, я приглашаю вас на вальс.

Девушка молча протянула руку партнеру, и они присоединились к танцующим.

– Ты хорошо танцуешь, – плотно прижимая к себе Веру, сказал Равиль.

– Я в школе занималась в кружке бальных танцев и пела в хоре.

– Так ты артистка, – прижимаясь еще плотнее, хмыкнул Равиль.

– Я не артистка, – отталкивая партнера, сказала Вера. – Не советую тебе меня ощупывать. Я тебе не курица.

– Ты права, щупают куриц, а девушек обнимают. Не пойму, чего ты строишь из себя недотрогу.

После этих слов Вера попыталась вырваться из объятий партнера, но тот не отпускал и попытался ее поцеловать. Уклонившись от поцелуя, она укусила его за плечо. От неожиданности парень вскрикнул и отпустил руки. На крик первой среагировала Варька.

– Ты так здорово танцуешь, – сказала она Яшке, – что я успела немного устать.

– Давай присядем, – поддерживая девушку под локоть, указал он на стул. – Пусть теперь баянист потрудится. – И обращаясь к Антону, подзадорил, – а ну-ка покажи, на что ты способен.

Парень взял с тумбочки баян и с первых аккордов стал наяривать плясовую. Подвыпившая молодежь пустилась в пляс, припевая частушки.

– Кажется, кто-то хвалился, что у него есть запись концерта Николая Сличенко, – поинтересовалась Варька, присаживаясь рядом с Яшкой.

– Намек понял, – поднялся парень. – Сейчас исправим ошибочку.

Он вышел на кухню с намерением пройти в сени, но на его пути встал Мирон. Оторопевший от неожиданности Яшка остановился перед хозяином дома.

– Ты что, уже уходишь? – спросил тот. – Скучно тебе, городскому жителю, в обществе деревенской молодежи.

– Нет, не скучно. Я пока не собираюсь уходить. Просто хочу взять в кармане своего полушубка кассету с песнями Сличенко.

– Похоже, ты любитель цыганских песен, – не унимался Мирон.

– Просто мне нравится, как поет Николай Сличенко.

– Ну да, ну конечно, – почесывая затылок, пробормотан хозяин дома. – Как же это я до сих пор не понял, что ты по национальности цыган. И имя у тебя цыганское – Яшка. И лицо смуглое.

– Что вы, Мирон Андреевич, я по национальности украинец. Мои корни глубоко под землей в Запорожье. А что лицом смуглый, так и это вполне объяснимо. Запорожские казаки воевали с татарами и турками, а во время войны всякое возможно.

– Ну, хорошо, пусть будет так, как ты сказал, – отступил в сторону Мирон. – Вот что, сынок, скажи Варваре, пусть придет за колбаской для гостей. Слышишь, как она скворчит на сковородке.

– Давайте я сам отнесу сковородку, – пряча кассету в карман, предложил Яшка. – У Варвары Мироновны и так много забот.

Довольный беседой с Яшкой Мирон вышел в сени и позвал жену:

– Юлия, возьми пирог и полулитру. – Пойдем поздравим с Рождеством сестру и мать.

А в это время озябшая и прихрамывающая Нурия бродила по деревне, пытаясь напроситься в гости то в один, то в другой дом. Но везде встречала недоброжелательность со стороны земляков. Ничего не оставалось, как идти к дому Кадычихи. Она смело вошла во двор, приоткрыла дверь в сени.

– Фросинька, – позвала она ласковым голосом. – Можно к тебе?

Ей никто не ответил. Открыв дверь в комнату, Нурия поняла, что дома никого нет. Гостья вернулась во двор, но и здесь хозяйки нигде не было. Направилась к сараю. Тут-то она и приметила Кадычиху. Хозяйка стояла рядом с колодцем и, придерживаясь за сруб, выливала в ведро воду. «От колодца до дома не менее пяти минут хода, – подумала Нурия. – За это время я успею стыбрить из кладовки бутылку самогона».

Войдя в кладовку, она подняла руки вверх, где, по ее предположению, на полке должны были стоять трехлитровые банки с самогоном, ухватила пальцами рук две посудины. «Этого мне до Крещения хватит», – радостно подумала Нурия. Но ее радость была недолгой. Потеряв равновесие, она пошатнулась и выпустила из рук банки, которые упали на нижнюю полку, где в три ряда стояли бутылки с самогоном, подготовленные на распродажу. От удара бутылки посыпались на цементный пол. Раздался невообразимый звон битого стекла. Кладовка наполнилась запахом самогона, который ручейками стекал в сени, а затем во двор.

Нурия пулей выскочила за калитку двора Кадычихи, пригибаясь, побежала за угол дома Прасковьи Демьяновны. Присела на корточки и затаила дыхание. Ее взгляд скользнул по входной двери старухи. Там висел огромный замок. «Значит, мать Голованя празднует Рождество у дочки, – с радостью подумала Нурия, – и мне нечего бояться».

Дождавшись, когда Кадычиха вошла в свой двор, она выскочила из укрытия на дорогу и помчалась к себе домой. Пробежав несколько метров, остановилась. Раздираемая любопытством повернулась и снова пошла к дому Кадычихи.

Шла не спеша, по пути обдумывая, что скажет Ефросинье. Тихонько подошла к дверям, несмело постучала. Не успела Нурия спрятать руки в карманы, как на пороге появилась хозяйка в расстегнутой кроличьей шубейке и сброшенном на самый затылок пуховом платке.

– Здравствуй, подруга, – первой заговорила гостья. – С Рождеством тебя. Желаю удачи, счастья…

– Какое там к черту счастье, – перебила ее хозяйка. – Зайди в сени и посмотри, какое счастье мне прибыло.

– Да как же это ты умудрилась такое добро уничтожить? – сплеснула руками Нурия, переступая порог. – И не жалко было столько самогона ухайдакать?

– Как же не жалко, – хозяйка разразилась матерной бранью.

Нурия, наклонившись к осколкам, рассматривала каждую разбитую бутылку, смаковала остатки самогона из крупных склянок.

– Это, наверно, крысы, – высказала предположение гостья.

– Какие на хрен крысы. Эти твари и близко к самогону не подходят.

– Тогда, быть может, кошка?

– А кошка откуда тут могла появиться? – развела руками Ефросинья. – У меня отродясь кошек не было, не люблю я эту тварь.

– Ну, тогда кто же? – удивленным голосом спросила Нурия.

– Не знаю, кто это сделал, – обреченно вздохнула хозяйка. – Думаю, это мне вредит этот идиот Афонька, – высказала она предположение. – Точно, он. Сейчас пойду к Маруське и потребую, чтобы она мне убыток возместила.

– Да откуда же у Марии деньги, – взяла под руку подругу Нурия.

– А мне до этого нет никакого дела, – вырвала руку Кадычиха. – Ее сын натворил, вот пусть она за своего дурачка и несет ответственность.

– Нет, Фросинька, – настаивала Нурия, – это не Афонька. Он в деревню не ходит. Хозяин конного завода дал распоряжение охране, за пределы территории Афоньку не выпускать.

Кадычиха примолкла. Было заметно, как она перебирала в памяти всех, кто мог сотворить такую беду.

– Если это сделал не Афоня, тогда кто?

– Думаю, что этот вред тебе нанес Яшка, – приблизившись к лицу подруги, тихо сказала Нурия. – Он с Варькой Голованевой крутит шуры-муры. – Какой ему резон уничтожать мой самогон?

– А ты прикинь. Деревенские покупают у тебя самогоночку, а Варька в своем магазине несет убытки, так как водку у нее не покупают. Вот эта сучка и науськала Яшку…

Кадычиха снова надолго замолчала. Затем решительно поднялась и стала застегивать свою шубейку на все пуговицы.

– Пойдем со мною, – приказным тоном сказала она Нурие. – Я этому злодею сейчас устрою Рождество.

Подруги гуськом посеменили к дому Мирона Голованя. Шли молча. У калитки остановились.

– Иди, Фрося, и ничего не бойся, – ласково проговорила Нурия. – А я постою у калитки. Если что, зови, я подсоблю.

Кадычиха расстегнула пару пуговиц на шубе, лихо сдвинула на затылок платок и решительно направилась к двери, резко распахнула ее настежь и переступила порог. Громко матерясь, вошла в комнату, где веселилась молодежь. Подойдя к столу, стала искать глазами хозяйку дома. Увидев оторопевшую от неожиданного появления непрошеной гостьи Варьку, уперла руки в боки.

– Сучка крашеная, – злобным голосом закричала Кадычиха. – Ты зачем сделала мне такую пакость? – замахала она руками, пытаясь ухватить девушку за волосы.

Яшка соскочил со стула и стал между гостьей и Варькой. Схватил Кадычиху за руки.

– Тетка Ефросинья, за такие слова нужно нести ответственность, – спокойным голосом проговорил он. – Ты вошла в чужой дом без приглашения, пьяная и еще оскорбляешь хозяйку.

Кадычиха вырвала руки, оттолкнула Яшку, выставила вперед ногу и приготовилась к схватке.

– Слушай ты, размалеванный урка, я пришла не к тебе, а к этой рыжей лахундре, чтобы спросить у нее, что я ей плохого сделала, чтобы она меня так больно обидела?

– Да тебя, тетка Кадычиха, если кто обидит, тот и дня не проживет, – снова приблизился к гостье Яшка. – Все здесь сидящие могут подтвердить, что пока что только ты всех обижаешь своими оскорбительными словами и поступками.

– Ах ты растатуированный гад, – заорала Ефросинья, – значит, я всех обижаю, а ты со своей драной кошкой святой. – Она схватила парня за свитер. – А не ты ли по ее науськиванию перебил в моем доме все бутылки с самогоном. Нашел, кого обидеть, – терзала она из стороны в сторону Яшку, – старуху обидел, пенсионерку. Плохо у Варьки продается водка, да? Народ предпочитает покупать у меня самогонку, а не дорогущую казенку.

– Скажи мне, госпожа Кадычкова, – отрывая от себя руки старухи, заговорил тихим голосом Яшка, – это когда же я был у тебя в доме и разбивал твои бутылки с самогоном?

– Когда, когда, – обиженно засопела Кадычиха, – да вот только что, полчаса назад. Выбрал момент, когда я отлучилась к колодцу за водой, и уничтожил все мои запасы. Ух ты, цыганская морда, – замахнулась она кулаком на Яшку. – Там было больше пятидесяти литров первоклассного самогона.

– Тетка Ефросинья, вот тут присутствует много людей, – сказал, успокаиваясь, Яшка. – Все они могут подтвердить, что я из помещения не выходил и вместе с Варей веселили и угощали гостей.

– Врешь, все вы врете, – снова закричала Кадычиха.

Яшка схватил гостью за плечи, развернул ее лицом к двери и с силой повел к выходу из комнаты. Вытолкав в сени, повернул лицом к себе.

– Иди отсюда, бестолковая пьянь, и не зли меня. А то задеру твою драную поддергайку и посажу в снег тем местом, что ниже спины.

После этих слов Кадычиха успокоилась и смирно пошла со двора. У калитки ее поджидала Нурия.

– Гости в один голос утверждают, что Яшка из дома никуда не уходил, – сказала Ефросинья подруге. – А если он не выходил, тогда кто же бил мои бутылки? – задала она вопрос, пристально вглядываясь в лицо Нурии.

– Если это сделал не Яшка, тогда это сотворил сам Мирон, – смело глядя в глаза подруги, выпалила Нурия. – Чует мое сердце, все это зло идет от Варьки, – добавила она.

– Ты права, Нюша. Самого Голованя с Юлькой дома нет. Скорее всего, они пошли к матери. Вот по пути и завернули ко мне в кладовку. Пошли к бабке Голованьке. Я им сейчас устрою Рождество.

Нурия знала, что Прасковьи Демьяновны дома нет, она своими глазами видела висящий на двери замок, но, чтобы не выдать себя, согласилась с мнением Кадычихи. И подруги захрустели валенками по утоптанной тропинке. Подойдя к двери и поняв, что хозяйки нет дома, Ефросинья на минуту призадумалась.

– Празднует Рождество у дочки, – уверенно сказала она после недолгого раздумья. – Пойдем к Катьке. Я этой бездетной бруньке устрою сейчас сею-вею.

Кадычиха сделала пару шагов от двери и тут увидела сидящую на пороге кошку, которая явно ждала хозяйку. Она остановилась, взяла на руки животное.

– На сделанное зло надо отвечать злом, – скорее прошипела, чем проговорила Ефросинья. – Держи кошку крепче, – сунула она животное в руки Нурие, – я сейчас вернусь.

Вприпрыжку она помчалась к себе в сарай, схватила лестницу и приставила ее к тыльной стороне дома бабки Голованьки.

– Я сейчас залезу на лестницу, а ты подашь мне кошку, – повелительным тоном сказала Кадычиха Нурие. Добравшись до трубы, скомандовала: – Поднимись на несколько ступенек и давай сюда эту тварь.

Нурия четко выполнила все указания подруги. Поднявшись до середины лестницы, передала ей дрожащую от страха и холода кошку. Кадычиха с размаха бросила животное в дымящуюся трубу. Внутри дымохода что-то булькнуло и дым перестал идти из трубы.

Подруги отнесли обратно в сарай лестницу, отряхнули от снега одежду.

– А теперь, Нюша, пойдем праздновать Рождество, – сказала Кадычиха своей подельнице. – У меня бутылки с самогоном стоят и в другом месте. Не такая я простачка, как думает Головань со своею распутной дочкой.

От таких слов у Нурии сразу поднялось настроение. От мысли, что ее сейчас угостят самогоном и наконец-то пройдет мучавшая ее головная боль, радостно заблестели глаза.

– Подай мне скатерть, – попросила хозяйка подругу, когда они вошли в дом. – Занавешу окно, чтобы с улицы не было видно света. Пусть думают, что у меня дома никого нет. – Она приоткрыла в дверь и уловила запах едкого дыма, идущего со стороны дома соседки.

Запах паленой шерсти учуяли и дети, катавшиеся на санках по улице. Первой заметила дым, идущий из щелей дома бабки Голованьки, Нюрка Чижикова и не раздумывая побежала к дому тетки Катьки.

– Тетя Катя, – стала она стучать в дверь, – в доме вашей матери пожар.

Первым на крик выскочил Мирон. Набрасывая на ходу полушубок, побежал к дому матери. Он сразу обратил внимание, что из трубы дым не идет, а вот из щелей валит черный, пахнущий паленой шерстью смрад. «Наверно, дети хулиганят, – подумал он. – Такое часто случается в деревне. Но кому могла помешать старая женщина?» Приставив к стене лестницу и схватив метлу, Мирон быстро добрался до трубы, сунул вовнутрь инструмент. Другой конец уперся во что-то твердое. «Трубу никто не затыкал, – проговорил он вслух. – Наверно, кирпич из боровка выпал». Он с силой стал шуровать метлой в дымоходе и вскоре почувствовал и одновременно услышал, как что-то твердое упало в печь. Из трубы сразу пошел дым.

Когда Мирон спустился с крыши и вошел во двор, его жена уже открыла настежь все окна, двери. Через какое-то время дым из комнат выветрился, и он вошел вовнутрь, открыл дверцу печки и увидел обугленную дымящуюся кошку. Кочергой вытащил тушку на подставленную лопату и, выйдя за порог, с силой швырнул ее за ворота в снег.

– Жалко кошечку, – сквозь слезы запричитала бабка Прасковья, кутаясь в одеяло. – Кому же она помешала? К соседям не ходила, ни цыплят, ни гусят не трогала. Такая ласковая была…

– Не плачь, матушка, – прижал к плечу голову матери Мирон. – Я принесу тебе котенка. А злодея, который это сделал, я обещаю тебе найти. А сейчас пойдем к нам. Когда твоя хата выветрится, вернешься к себе.

– Нет, сынок, – отказалась мать. – Вы идите, а я останусь. Дыма в комнатах почти не осталось. А то, что холодно, так это не беда. Сейчас подброшу в печку кизяков, и вмиг станет тепло.

– Ну, если тебя не беспокоит запах паленой шерсти, тогда оставайся. А мы пойдем домой. Посмотрим, не натворила ли чего в доме гуляющая молодежь.

Когда Мирон с женой вошли в дом, гости наперебой стали рассказывать, как их поздравила с Рождеством разбушевавшаяся Кадычиха. Варька со слезами на глазах стала рассказывать отцу, что Ефросинья обвинила ее в сговоре с Яшкой по уничтожению приготовленного к продаже самогона. Дескать, таким образом она решила избавиться от конкурента.

– Какая конкуренция? Какая самогонка? Ничего не понимаю, – развел руками Мирон.

– Что же тут непонятного, – сказал, улыбаясь, Равиль. – Женщина считает, что в вашем магазине никто не покупает водку, а вот ее самогон пользуется спросом у местного населения. Чтобы избавиться от конкуренции, вы решили уничтожить ее запасы. – Он поднялся из-за стола и, глядя в глаза растревоженной Варьки, добавил: – А я верю Кадычихе. Идет борьба за рынок сбыта алкогольной продукции, и в этой борьбе все методы хороши.

– Если, действительно, кто-то навредил Кадычихе, то это не деревенские жители, – подходя вплотную к парню, сказал Мирон. – Это мог сделать только приезжий. – Он зло посмотрел на Равиля и вышел в сени.

Яшка поспешил за хозяином дома. Нагнал его на пороге.

– Мирон Андреевич, а ведь не зря приходила разгневанная Кадычиха.

– Не зря, Яша, – отозвался Мирон, закуривая папиросу. – Чувствую, что не зря. Только ни я, ни моя семья к этому делу никакого отношения не имеет. – Он криво усмехнулся. – Нам самим устроили праздник. Несколько минут назад какой-то негодяй бросил в трубу материного дома ее кошку. Все комнаты провонялись запахом паленой шерсти.

– Кто же так жестоко мог похулиганить, как вы думаете, Мирон Андреевич?

– Не знаю, Яшка, не знаю, – бросил в снег докуренную папиросу хозяин дома.

– Я знаю, кто это мог сделать, – раздался сзади голос Марты. – Но я вам этого не скажу. – Девушка спрыгнула со ступенек и скрылась за плетнем.

Кадычиха веником смела на лопату разбросанные по сеням и кладовке склянки и, наполнив ими ведро и тазик, вышла за порог.

– Поздно или рано, я все-таки найду того, кто мне причинил такое зло, и высыплю ему на голову осколки от бутылок.

Нурия сидела смирно и с нетерпением ждала, когда же хозяйка накроет праздничный стол.

– Доставай, Нюша, из духовки противень с жареной уткой, – сказала Кадычиха гостье, словно читая ее мысли, – а я принесу из сеней соленья.

Вернувшись, хозяйка поставила рядом с противнем эмалированную миску с солеными бочковыми помидорами. Из стола вынула графин с самогоном.

– Да черт с ним, с этим Голованем, – проговорила хозяйка уже спокойным голосом. – Все равно, как покупали у меня самогонку, так и будут покупать. Ведь мой товар вдвое дешевле магазинного, а качеством намного выше. – Она налила в стаканы чуть сизоватой жидкости. – Будем веселиться до утра. Пей, Нюша, – подняла она свою стопку. – Моя самогонка экологически чистая. От нее ни голова не болит, ни изжога не мучает.

Нурия, с трепетом ожидая этого момента, залпом выпила свою рюмку, при этом не забыла оттопырить в сторону мизинец.

– Ломай, Нюша, утку руками, – подвинула к гостье противень хозяйка. – Начни с крылышка.

– Я очень люблю у утки гузку, – прожевывая очередной кусок, сказала Нурия. – Это самое вкусное и нежное мясо.

– А я гузку не люблю, она слишком жирная. У меня от нее болит печень, – Ефросинья взяла соленый помидор и стал его смаковать. – Надеюсь, Нюша, ты мне на этой неделе несколько уточек добудешь?

– Конечно, добуду, – пообещала Нурия, наливая себе второй стакан. – Сколько тебе? Две, три?

– Лучше четыре, – прикрывая ладонью рюмку гостье, уточнила хозяйка. – Я давно хотела у тебя, Нюша, попросить, не обдавай уток кипятком. Ты их лучше пощипи. Мне сейчас очень нужен утиный пух.

– Я же тебе в прошлое лето нащипала три мешка. И, честно говоря, Ефросинья, мне не очень нравится щипать птицу. Но, если ты просишь, так и быть, постараюсь. Только зачем тебе столько пуха?

– А я тебе разве не говорила? – продолжая удерживать ладонь на стакане с водкой, уточнила Кадычиха. – Моя Антонина нашла себе в мужья хорошего человека, и он зовет ее замуж. Из того пуха, что ты мне прошлым летом нащипала, я пошила шесть больших подушек и девять маленьких. Сейчас у городских мода пошла, держать маленькие подушки на диванах и на креслах. А из того пуха, что ты мне сейчас соберешь, я хочу пошить два пуховых одеяла.