Текст книги "Деревня, хранимая Богом"

Передозировка Прасковьи Демьяновны

Вернувшись домой, Вера попила чаю, прилегла на кушетку, укрывшись с головой одеялом. Незаметно для самой себя уснула, да так крепко, что проснулась от стука в дверь, когда за окном уже стемнело. Девушка быстро поднялась с постели, поспешила на стук. На пороге стояла тетка Марфа со своими медицинскими препаратами. Кроме этого, в ее руках была миска с яйцами и бутылка молока.

– Вот, возьми, – протянула она подарки Вере. – Ты должна хорошо кормить брата. – Она прошла в комнату и присела на краешек кровати Олега. – Ну, как наши дела?

– Нормально, – приподнимаясь на локтях, улыбнулся Олег.

– Нормально, это значит, что не очень хорошо, – прослушивая грудь парня, говорила Марфа. – Мне нравится, когда больной отвечает, что ему хорошо. Но, похоже, тебе до хорошо еще нужно подлечиться. Будем ставить еще раз банки по той же методике, что и в первый раз. Готовь спину.

– Люблю лечить детей и молодежь, – поведала Марфа девушке, когда сделала свою работу и укрыла спину мальчика одеялом. – Они покорны и не капризничают. Хуже бывает с мужчинами и стариками, особенно с последними. Любое лечение встречают в штыки. Вот был случай прошлым летом. Лечила я мать Мирона Голованя, Прасковью Демьяновну. Женщина она грузная, ноги толстые, с раздутыми венами. При одном прикосновении к ней сразу капризы, хныканье. Не любит лечиться. Повез ее Мирон в районную поликлинику, там ей врач предложил полежать в стационаре. Так она с криком и воем наотрез отказалась. Назначили ей лечение дома и выписали лекарства. Что же она учудила. Представь себе, Верочка, Прасковья за один раз выпила двухнедельную дозу лекарств. Помнится, я только собралась идти поливать помидоры, как ко мне прибежала Нюрка Чижикова. Кричит с улицы: «Скорее, у бабки Прасковьи белая горячка».

Я схватила свои инструменты и бегом на выручку. Еще с улицы заметила, что на плетне ее двора, словно воробьи, сидит деревенская детвора и смеется, хлопая в ладоши. Во дворе, опершись о косяк двери, стояла соседка Прасковьи Ефросинья Кадычкова Подзадоривая детвору, говорила: «Вы только посмотрите на эту сумасшедшую. Подвязала фартук и ходит. Думает, что никто не видит ее голого безобразия». Когда я вошла во двор, – усмехнулась тетка Марфа, – то обомлела.

Представь себе, Верочка, такую картину. По двору носится Прасковья Демьяновна босая, голая, а спереди болтается подвязанный фартук. Увидев меня, понеслась навстречу, приплясывая и прихлопывая в ладоши. При этом еще и напевала: «Гоп – там – тида – рида», и пыталась плясать гопака. Я взяла ее за руку, но она стала вырываться, поднимая руками фартук и показывая собравшимся толстый обвислый живот и все, что было ниже. Стоявшая в толпе хохочущих ребятишек Ефросинья крикнула мне: «Не трогай ты ее, Марфуша, она белены объелась и опасная для окружающих». Я, удерживая бабку за руку, ответила соседке: «Как же тебе, Фроська, не стыдно. Стоишь, глазеешь. Ладно, детям интересно посмотреть, а ты что, не видела голую женщину? Сознания у тебя нет, у Нюрки совести больше».

Я обернулась, чтобы позвать на помощь Нюрку, но ее нигде не было. Обернулась, а она бежит рядом с Мироном. «Я так и знал, что у матери не хватит терпения лечиться, – проговорил запыхавшись. – Она считает, что если всю пачку лекарств выпить за один раз, то сразу будет здорова». Мирон, пригрозив кнутом, разогнал любопытную ребятню. А Фроська стоит и продолжает подзуживать: «Я давно замечала за бабкой Прасковьей, что она иногда бывает придурошной. На ее это часто находит, я просто не хотела разглашать ее тайну». «Сама ты придурошная», – плюнул в сторону соседки Мирон. Он помог мне затащить мать в дом. Я сделала ей укол, очистила желудок и почти сутки с ней возилась. Вовремя меня позвала Нюрка, умница девочка. Еще бы минут двадцать и сердце Прасковьи не выдержало. В знак благодарности Мирон разрешил детям Марии Чижиковой брать с его копен сено для коровы. Так ее дети натаскали на два года вперед.

– А что, тетка Ефросинья, действительно, была уверена в том, что Прасковья Демьяновна имеет психические отклонения? – поинтересовалась Вера.

– Да какая там уверенность, – махнула рукой Марфа Федоровна. – Просто Фроська Кадычиха очень злобная и завистливая женщина. Она живет по соседству с нормальной работящей старухой и постоянно ее обворовывает. Ты, наверно, обратила внимание, что у дороги, напротив дома Мирона Голованя, стоит белый саманный домик. Так вот, с одной стороны в нем живет мать Мирона, а с другой – Ефросинья с двумя сорокалетними детьми: дочерью Антониной и сыном Филиппом. Мать гонит самогонку, а дети занимаются воровством. Даже у своей соседки из курятника яйца тащат, в погребе хозяйничают. Доходило даже до того, что они ее корову доили. А когда мать пожалуется сыну на безобразие соседей, а Мирон устроит разборки, тогда она орет на всю улицу, что ее соседка выжила из ума и жить рядом с ней становится страшно.

Представляешь, Вера, как-то она собрала у своего дома всю деревню. Представь себе, стоит посреди двора двухметровая, худая как палка баба, засучив рукава, и голосит сколько есть мочи, жалуется, что ее соседка не ужилась со своей невесткой, поэтому сын Мирон вынужден был поселить ее отдельно от своей семьи. И теперь старухе не на ком вымещать свое зло, и она достает соседей. Но деревенские-то знают, что сама Фроська ни одного дня в совхозе не работала, нет у нее и своего хозяйства. Даже грядку лука ленится посадить.

Дети ее тоже непонятно чем занимаются. Приезжают каждую пятницу и тут же уезжают. Я думаю, они торгуют в городе мамкиной самогонкой. Сколько ее знаю, столько она и занимается самогоноварением.

– Где же она берет сахар для самогона? – поинтересовалась Вера.

– Она гонит его из фруктов. Абрикосы, сливы – всего этого полно в округе. Вот она тем и занимается, что «обносит» чужие сады. А зимой гонит из сухофруктов. Я, откровенно говоря, пила ее самогон. Отличный получается у нее продукт. Нальешь на тарелку, подожжешь – горит синим пламенем. Она в этом деле спец. Даже дрожжи делает свои. Во всей округе обрывает хмель. Ну, хватит о Ефросинье, пора нам снимать банки.

Смазав керосином оставшиеся после банок лиловые «засосы», тетка Марфа стала собирать свои инструменты.

– Ты, Верочка, должна хорошо кормить брата, – наставляла она девушку. – Следи, чтобы он не простывал, и тогда все будет хорошо. И вот еще что, – остановилась она в дверях, застегивая пуговицы пальто, – приходим ко мне утром и вечером, я тебе буду наливать по литру свежего молока.

– Спасибо, только у нас нет денег. Мы отработаем, будем чистить в вашем коровнике и у Мырдика.

– Хорошо, – согласно кивнула тетка Марфа и прикрыла за собою дверь.

Ноу-хау Филиппа

Стоял солнечный субботний зимний день. На лед прудов высыпали деревенские жители половить рыбку. Большинство ловили простым методом. Просверливали коловоротом лунку и через нее вылавливали голодных зеркальных карпов поплавочными удочками. Особым способом ловил рыбу Жорка Шандыбин. Топором вырубал две квадратных проруби, бросал в них по две пригоршни поджаренного жмыха, а через час начинал ловить рыбу на распаренную в растительном масле перловку. В каждую прорубь он устанавливал по три удочки. Поплавки у Жорки были из гусиных перьев. То ли рыбе нравилась прикормка и наживка, то ли ее не пугали тонкие поплавки, но вытаскивал он карпов с завидной регулярностью, словно жонглер дергал то одну, то другую удочку. И каждый раз на льду трепыхался выловленный карп.

Неподалеку таким же способом ловил рыбу Олег. Одетый в Жоркины валенки и старый тулуп, он сидел на соломенной подушке и одну за другой выбрасывал пойманную рыбу на лед.

Между Жоркой и Олегом по льду курсировал Афанасий Чижиков. Он подбирал рыбу со льда и складывал ее в пластиковые мешки. Иногда он задерживался возле Олега, чтобы помочь тому снять с крючка рыбу, тем самым давая мальчишке погреть озябшие руки. Афанасий старался подбирать рыбу быстро, так как постоянно твердил, что показывать рыбу нельзя, иначе сглазят удачный клев. Он также запретил ребятам рассказывать другим рыбакам, чем они прикармливают рыбу.

Подледным ловом на прудах занимались в основном приезжие из других деревень и станиц рыбаки. Казалось бы, аккуратные лунки и специальные удочки для зимней рыбалки должны были гарантировать им успех. Однако их улов был значительно хуже, чем у Жорки.

Когда пластиковые пакеты наполнялись рыбой доверху, Афанасий относил их тетке Клавдии, которая чистила карпов и раскладывала их на три равные кучки.

Ближе к обеду клев стал хуже, а потом и вовсе прекратился. Жорка подозвал ребят.

– Подкормка закончилась, – сказал он со знанием дела. – Рыба разбрелась по всему пруду, поэтому давайте, ребята, сматывать удочки. На сегодня рыбалка закончена.

Олег и Афанасий слегка продрогшие, голодные, но очень довольные уловом уносили от Шандыбиных к себе домой по полному пакету очищенной свежей рыбы.

В тот же выходной день семья Кадычковых по-своему организовала свой отдых. С самого утра Филипп совковой лопатой отгреб снег от завалинки дома, следом за ним Антонина промела площадку под обеденный стол и стулья. Правда, вместо стола Филька уложил на деревянные ящики снятую с сарая дверь, накрыв ее простыней, поверх которой положили полиэтиленовую пленку. Такие же ящики заменили стулья. На стол поставили две большие эмалированные чашки с бочковыми соленьями: в одной – огурцы, в другой – помидоры. Между мисками определили чугунок с дымящейся картошкой в мундире, прикрытый сковородкой. По краям стола расставили больше десятка граненых стаканов. На каждом шариковой ручкой была сделана отметка сто и двести граммов.

У самой завалинки на табуретке сидела тетка Ефросинья в валенках с галошами, в кроличьей шубке, сильно побитой молью. На голове хозяйки была пуховая шаль, один конец которой свисал на живот, а другой был замотан вокруг шеи. Рядом с ней стоял сорокалитровый алюминиевый бидон с самогоном, подкрашенный зверобоем. На коленях женщины стоял магнитофон, из которого лилась одна и та же песня:

 
Окрасился месяц багрянцем,
И волны бушуют у скал,
Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал…
 

Ефросинья закрывала глаза и старалась подпевать. Получалось у нее это так громко, что почти не было слышно музыки. Время от времени она открывала глаза, отставляла магнитофон в сторону и подливала ковшиком из бидона в четырехлитровую кружку-клизму самогон. Это было оригинальное приспособление. Посудина висела на вбитом в акацию гвозде. К ее дну был прикреплен тонкий резиновый шланг с деревянным наконечником. Рядом со столом, в белом фартуке и таких же нарукавниках, стоял Филипп. Он держал в руках конец шланга и за деньги предлагал желающим выпить его самогона. Одной рукой он клал деньги в карман, а другой, в зависимости от суммы, наливал в стакан точную порцию жидкости.

В центре стола, задрав юбку и оголив посиневшие коленки, сидела Антонина. Рядом с ней стояла фанерная дощечка, на которой губной помадой было написано: «Первачок и огурчик. Сто грамм – пять рублей. Картошка и помидор – один рубль».

От желающих выпить и закусить не было отбоя. Филипп едва успевал считать деньги и наливать самогон. Антонина следила, чтобы с пьяных глаз никто не взял лишний огурец или не съел картошку с помидором. Не прошло и двух часов, как Ефросинья очередной раз отставила в сторону магнитофон и вылила в кружку остатки самогона. Позвав дочку, вынесла из дома еще один бидон.

Пьяные песни неслись уже по всей деревне. Жены некоторых мужиков пришли к дому Ефросиньи, чтобы забрать своих суженых, но те вырывались и продолжали пировать.

В это время на своем любимом жеребце из ворот конезавода выехал Николай Викторович. Он ежедневно после обеда объезжал коня, устраивая ему разминку. Подъехав к маленькому пруду, хозяин конезавода натянул повод, остановил жеребца, прислушался. Пьяные песни неслись по всей округе. «Кто же это так шумно гуляет?» – спросил он сам себя и пришпорил коня.

Резвый скакун в считанные секунды вынес его на пригорок. От увиденного Николай Викторович чуть не упал с седла. На мгновенье он даже выпустил из рук поводья. Сразу бросилась в глаза толпа мужиков, стоявших и сидевших во дворе Кадычковых у стола.

– Ну, прямо трактир у дороги, – сдерживая гнев, громко сказал он, подъезжая к дому.

– Милости просим, Николай Викторович, – подскочила со стула Антонина и быстро налила стакан самогона. – Отведайте нашего первачка. Он получше вашего коньячка.

– Убери эту дрянь от лошади, – отодвинул тот протянутую руку Антонины кнутовищем. – А то она тебя так лягнет, что потом долго придется делать примочки. Видишь, даже животному тошно смотреть на вашу мерзость. – Он окинул взором присутствующих. – Мужики, откройте глаза и посмотрите, с чего вы пьете.

– А что тут плохого, – усмехнулся Филипп. – Это мое ноу-хау.

– Какое там «хау», – сплюнул Николай Викторович. – Вы все пьете из клизмы. Интересно, где ты, Ефросинья, достала такое приспособление?

– А это не ваше дело, – вскочила с места хозяйка застолья. – У вас свой бизнес, а у нас – свой. Езжайте своей дорогой и не мешайте людям культурно отдыхать.

– Вот что, радость моя, – тихим голосом проговорил Николай Викторович, подъезжая вплотную к Фроське, – сматывай свою клизму, и чтобы ровно через пять минут эти безобразия были прекращены.

– Я на тебя найду управу, – вскочила с места Ефросинья, махая руками. – Я пойду к прокурору. Нечего здесь хозяйничать, – пытаясь ткнуть в лошадиную морду магнитофоном, кричала женщина. – Сейчас рынок, и каждый живет как умеет.

– Жалуйся, Ефросинья, жалуйся, – отталкивая кнутовищем магнитофон, посоветовал Николай Викторович. – Только не забудь в жалобе подробно описать свои противоправные действия. Обязательно укажи, что ты занимаешься самогоноварением, что продаешь эту гадость, не имея лицензии, что скрываешь от налоговых органов полученные доходы.

Ефросинья злобно выругалась, сорвала с гвоздя стеклянную кружку, вылила из нее остатки самогона в бидон, скрутив шланг, спрятала клизму под свисающий на живот пуховый платок. Филипп молча захлопнул крышку бидона и потащил его в дом. Жаждущие не расходились, сидели поодаль в надежде, что после отъезда Николая Викторовича хозяйка продолжит торговлю самогоном. Но не тут-то было.

– А вы чего ждете? – гарцуя на жеребце вокруг стола, поинтересовался всадник. – Вот что, граждане-товарищи мужчины, расходитесь-ка по домам. Ефросинья теперь долго не будет торговать самогоном. Сейчас сюда приедет наряд милиции и покончит с этим безобразием раз и навсегда. – Он остановил коня возле Нурии, сидевшей за столом со своей дочерью Мартой. – А тебе что, нужно особое приглашение? Постыдилась бы людей. Сама пьянствуешь и дочь свою спаиваешь.

– Кто спаивает? – закричала вскакивая изрядно пьяненькая женщина. Она попыталась схватить жеребца за уздечку, но тот, прядя ушами, отворачивался от разбушевавшейся женщины. – Какое твое собачье дело, – бушевала Нурия. – Я свободная женщина и не собираюсь у тебя спрашивать разрешения пить мне или нет. А то, что я с собой привела Марту, так это пустяк. Она-то и выпила всего один стаканчик для согреву. Вон посмотри, какой румянец играет у нее на щеках.

В это время из дома вышел Филипп и стал убирать ящики, стоявшие вокруг стола. Затем убрал посуду и соленья, унес столешницу. Закончив разбор праздничного застолья, позвал в дом сестру. Та послушно последовала за ним, пропуская впереди себя Нурию с дочерью. На пороге Антонина остановилась.

– В дом тебя, Николай Викторович, я не приглашаю, так как ты для нашей семьи настоящий злодей.

– Уважаемая Антонина, – подъехал он к ней поближе. – Меня от вашего общества тошнит. – В это время жеребец заржал и замотал головой. – И не только меня, но даже моего коня. Даже животные не ведут такой образ жизни. Ведь вы с Филиппом молодые и здоровые люди, но зарабатывать на жизнь своим трудом не хотите. Живете как паразиты на теле жителей деревни, которые в поте лица зарабатывают свои гроши. А вы их спаиваете, гробите их здоровье.

Антонина со злостью захлопнула за собой дверь, а Николай Викторович продолжил свой путь. Прогуливая жеребца, он продолжал думать о семье Кадычковых. Он понимал, что эти паразиты просто так не успокоятся. Торговля самогоном – их основной заработок. И занимаются они этим уже давно. Но прежде торговцы как-то прикрывали свои действия, а тут, надо же, открыли «Трактир у дороги». Да еще придумали ноу-хау, разливают самогон через клизму. «Надо позвонить полковнику милиции Малову. Пусть пришлет людей и конфискует у Ефросиньи самогонный аппарат. Хоть чуть приструнят эту старую гидру», – принял он окончательное решение.

Кража овец с овчарни Вальки Юрасова

Когда Николай Викторович уже возвращался на конезавод, на мобильный телефон ему позвонил Валька Юрасов и взволнованным голосом сообщил, что у него угнали отару овец прямо с овчарни, и просил срочно приехать. Ферма Вальки находилась всего в полукилометре от деревни. Это если ехать напрямки. Чтобы сократить путь, Николай Викторович направил коня напрямую через балку, слегка пришпорил его и уже через несколько минут был у ворот овчарни. Навстречу ему выскочила дюжина сторожевых псов, но, узнав знакомого им человека, завиляли хвостами и пошли следом за всадником. На пороге конторы стоял Валька. Николай Викторович спешился, поздоровался с парнем.

– В конце ноября я договорился с руководством Нефтекумского района попасти на пустующих лугах овец, – начал рассказывать он со слезами на глазах. – Заодно обговорил вопрос о строительстве временных кошар для зимовки. Все-таки две тысячи голов. Правда, большая часть зимует у меня дома. Все построил. Ты, когда ехал, видел, наверно, засыпанные снегом кошары. Овцам в них не холодно. Стены и крыша толстые. Кормов запасено много…

– Ты ближе к делу, – прервал его Николай Викторович. – Расскажи, как все это случилось? Что, вот так просто взяли и угнали две тысячи голов? А где же были чабаны, сторожевые собаки? Их у тебя, как я посмотрю, тут целая псарня. Даже овчарки есть.

– Я и сам не знаю, – обхватив голову руками, закачался, словно пьяный, Валька. – Я сейчас разбужу старшего чабана. Он отдыхает. Всю ночь шагал по снежным заносам.

Заспанный чабан, с трудом раскрывая глаза, поднялся с дивана, почесал затылок и виновато посмотрел на Николая Викторовича.

– Ну, рассказывай.

– Да что тут рассказывать, – вздохнул тот. – Когда мы получили прогноз, что ожидается сильный снегопад, я распорядился, чтобы задали в кошары побольше кормов, этак дней на десять. Когда к вечеру пошел снег, овцы были уже в укрытии. Перед тем как стемнело, мы обошли вокруг кошар, убедились, что все в порядке. Утром я поднялся очень рано и отправился в город за продуктами. У нас, как на грех, закончились соль, сахар, хлеб. Остальные пошли кормить и поить овец. Отсутствовал я примерно часов восемь-девять. Добирался до города и обратно на попутных машинах. Такая пурга крутила, что не каждый водитель осмелится выезжать. Короче, вернулся я около пяти часов вечера. Прохожу мимо овчарни и чувствую, что-то меня тревожит, что-то не так. Почему-то собаки меня не встречают. Когда подошел к забору, увидел, что ворота кошар открыты настежь. В нескольких метрах от ворот лежали три убитые сторожевые собаки. Видимо, их давно убили, так как тела их окоченели и были запорошены снегом. Я бросился к сторожевой будке. Смотрю, дверь снаружи подперта бревном. Тут-то я смекнул, что случилась беда. Открыл дверь, на полу со связанными руками и ногами, с заклеенными скотчем ртами лежали чабаны.

Из дальнейшего рассказа Николай Викторович узнал, что примерно через полчаса после ухода в город старшего чабана в сторожку ворвались двое вооруженных человек в камуфляжной форме и в черных масках. Бандиты приказали всем лечь лицом вниз, связали и заклеили рты сторожам. Нападающие не проронили ни звука. Действовали слаженно, понимая друг друга без слов. Единственное, что услышали связанные, так это гул нескольких грузовых машин. Перед тем как уехать, один из бандитов вернулся в сторожку и предупредил, чтобы они не дергались и из помещения не выходили. Дверь заминирована.

Вернувшийся из города старший чабан сразу же позвонил в милицию, но из-за сильных заносов на дороге старенький уазик со следователем смог приехать только утром. Осмотрев место происшествия, вынув пули из замерзших собачьих тел и опросив каждого из пострадавших, следователь высказал предположение, что овец увезли на большегрузных скотовозах с прицепом. Следы от машин, к тому времени почти засыпанные снегом, вели к федеральной трассе и скрывались в неизвестном направлении.

По предположению сотрудника милиции, овец могли забить за одни сутки. Другой вариант – смешать с другими овцами в кошарах, которых в радиусе ста километров больше десятка. Попробуй потом отличить. Конечно, овец будут искать, но если их успели вывезти в одну из соседних республик, тогда, как говорится, ищи ветра в поле.

Закончив рассказ, чабан вдруг расплакался. Николай Викторович и Валька сидели молча, но их мысли были об одном и том же.

– Насколько я знаю, ты всегда страховал своих овец, – закуривая сигарету, поинтересовался Николай Викторович у хозяина.

– Да застрахованы они, застрахованы, – отчаянно махнул рукой Валька. – Только ты попробуй получить страховые деньги. С тебя больше крови выпьют, чем возместят расходы.

– Ты не пасуй, – положил руку на плечо вконец убитому горем хозяину Николай Викторович. – Ты же у нас мужчина грамотный, свои права хорошо знаешь. Вот и отстаивай их. А здесь усиль охрану. Уж больно нагло действуют бандиты. И опыт у них в таких делах, похоже, имеется. Знают, что если овец согнать в кучу, то можно ими трамбовать скотовозы, словно мешки ватой. Двадцать минут – и машины загружены. Да, – вздохнул Николай Викторович, – распоясались бандюги. Даже страшно становится. Не только за стада и табуны, но и за себя самого. Ты сводки о пропажах слушаешь? – поинтересовался он у Вальки. Тот утвердительно кивнул головой. – По всему Северному Кавказу крадут скот. И, как правило, никого не находят. А эти гады почувствовали свою неуловимость и грабят даже стационарные свинарники. Раньше свиней не трогали, а сейчас забирают все подряд. Куда же нам, бедным крестьянам, податься? У кого просить защиты и помощи? – Погасив в пепельнице окурок, Николай Викторович поднялся и стал собираться в обратный путь. – Держись, дружище, – похлопал он Валентина по плечу. В случае чего, сразу звони мне. Будем бить в набат, поднимать жителей деревни. За несколько минут помощь подоспеет. А до милиции пока дозвонишься, будет уже поздно.