Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Глава 8
Храм

На севере Европы мы имеем на пример народа, который покинул свою землю и переселился в новые края. Он заселял их не постепенно, готовя новую почву для древней культуры, но одномоментно, обосновавшись на далеком заморском острове – в Исландии. Из саг о Торольве и Торхадде мы знаем, что думали эти переселенцы, покидая родную землю, и как они восприняли новую. Одновременно саги рассказывают нам об их заветной мечте, которой они предавались в своей спокойной жизни на родине. Вытащить из земли столбы, окружавшие сиденье хозяина дома, и забрать землю со святого места было вовсе не легко. Новая страна, куда они отправлялись, была совсем другой, не такой, как их милая родина, и у новых поколений исландцев, несомненно, были очень веские причины обратить свои взоры на землю своих отцов. После принятия христианства исландские пилигримы стали совершать паломничества в Норвегию, но о людях, посещавших древние святые места, мы практически ничего не знаем. Сохранился лишь один очень маленький, но необыкновенно ценный рассказ, попавший в «Книгу о занятии земли» (Landnamabok), о том, что Лофт каждое третье лето приезжал в Норвегию, чтобы приносить жертву в капище, построенном в Гауларе Торбьёрном, его дедом, за себя и за Флоси, брата матери, объявленного в Норвегии вне закона («Книга о занятии земли. Часть пятая»).

Несомненно, многие переселенцы опасались стать бездомными, отправившись в страну, о которой они ничего не знали и где никто не знал их. Но, по-видимому, их решимость победила страх, и произошло это, скорее всего, потому, что они надеялись, нет, твердо знали, что если будут действовать правильно, то боги им помогут и они смогут создать новый Вефиль (Дом Бога). Это святилище занимало в их мыслях главное место, и всякий, прибыв в Исландию, мог сам выбрать себе место для нового дома, но, скорее всего, его сооружали в таком же месте и делали внешне похожим на прежнюю обитель клана. А построив дом, переселенцы вводили в него святость и прикрепляли к нему.

Язычники обожествляли деревья, водопады и камни, рассказывают нам норвежцы о своих непросвещенных предках, забывая при этом или желая забыть, что эти самые деревья и водопады были одновременно и человечны в своей святости, и божественны. Ни один человек не должен приносить жертвы ложным богам или верить в рощи или камни – так шведские законники угрожали своим погруженным во мрак современникам. Закон Готланда определил всю религиозность в одном весомом параграфе: «Никто не должен вызывать духов рощ, гор или языческих богов», а их сага переводит этот запрет на язык истории: «Люди верили в рощи, горы и в языческих богов».

Из различных источников мы узнаем, что особенности местности не были решающим фактором. Северяне обожествляли одинокий камень, или скалу, или большую гору, а также водопады, родники и ручьи. То же самое было и на юге. Византийский историк Агафий Миринейский сообщает, что «рыжеволосые разбойники», как он называет алеманов, обожествляют деревья, реки, холмы и овраги. Судя по жизнеописаниям святых, миссионер в Германии в первую очередь избавлялся от деревьев. Отправляясь в дикие земли, он непременно брал с собой топор, и обращение язычников происходило в два этапа: первый имел место в момент падения священного дерева, когда люди приходили в ужас, и второй – когда они осознавали, что молились ложным богам. В житии святого Бонифация говорится о том, что в земле Гессен подвижник бесстрашно срубил могучий дуб, посвященный Тору, чтобы показать, что боги язычников бессильны перед величием Христа.

Люди, жившие среди долин и холмов, обожествляли рощи, тогда как люди, живущие в горах, поселяли свою удачу в скалах, водопадах и камнях. Шведы обычно ходили на холты – лесистые холмы. Здесь все было святым: земля и деревья, родник, бьющий из-под земли, листья, лежащие на ней. Рощу окружал забор из жердей, священная ограда, которая сама по себе обладала огромной святостью. «Если на земле человека будет ограда фрита или мира, [возведенная] вокруг камня, дерева или родника или подобной глупости, не подобающей богам…» – так гласит грозный английский указ, и нет никакого смысла ломать себе голову, на что направлен этот гнев: на ограду или само огороженное место, ибо они были совершенно идентичны и в равной степени наделены святостью.

Святое место не было чисто природным, оно отмечалось как принадлежащее к миру людей, и эта отметка, по-видимому, обычно представляла собой груду камней. Когда холму, где молилась Ауд, был присвоен ранг семейного храма, деревянный крест был заменен на груду камней или хёрг[103]103
  Xёрг (др. – сканд. hörgr) – в северном язычестве тип религиозной постройки или алтаря, предположительно представлявшего собой груду камней. Хёргом также называли храм, святилище или место поклонения.


[Закрыть]. Этот хёрг отмечался в законах вместе с холмом: «Мы не будем приносить жертвы языческим богам или языческим идолам, а также холмам и хёргам».

В святом месте строили святой дом. В «Книге о занятии земли» не единожды упоминается, что тот или иной уважаемый поселенец построил большой дом. В «Саге о людях с Песчаного берега» (Eyrbyggja saga) находим подробное описание хофа, или капища, которое хёвдинг Торольв Бородач с Мостра устроил в новой усадьбе в Исландии. Капище представляло собой большой дом с дверью в боковой стене, которая была устроена в торце постройки. Войдя в эту дверь, человек видел у противоположной стены Торовы столбы с высоким сиденьем, закрепленным особыми «боговыми» гвоздями. В дальнем конце храма находилось небольшое помещение, как написано в саге, похожее на хоры в христианской церкви, в его центре был установлен камень – алтарь. На нем лежало запястное кольцо, на котором произносили клятвы. Вокруг алтаря были установлены идолы. К святилищу примыкал зал для жертвенных пиров и собраний.

Раскопки, проведенные на месте древнего Торова капища, подтвердили, что оно было устроено так, как описано в «Эйрбиггье». Судя по остаткам фундамента, хоф Торольва был велик – до 30 метров в длину, прямоугольный в плане; на одном конце его располагалась отдельная комната с дверью, которая открывалась наружу и была, очевидно, отделена от пиршественного зала исключительно прочной сплошной стеной. В хоф, языческий храм, приходили люди по большим праздникам, чтобы принести жертвы. В поселениях, где не было отдельных капищ, жертвенные пиры и собрания проходили в домашних залах, впрочем, с не меньшей торжественностью и при большом стечении народа. Однажды Эгиль, читаем в саге, пришел на ферму, когда там приносили жертвы, и ему выделили помещение в пристройке, поскольку в самом доме проходил праздник.

Когда строили специальный зал для пиров, его соединяли с комнатой для жертвоприношений, af hus, или боковым помещением, как эта комната была названа в «Эйрбиггье», по аналогии с христианскими церквями. Как правило, каждое крупное хозяйство имело свой маленький храм с местом для принесения жертв и «сиденьем бога». В истории о ночном визите сыновей Ингмунда к Хроллейву и его матери Льёт читаем описание этого хозяйства. Войдя во двор, они сначала увидели небольшой домик, отделенный от входа в дом небольшим пространством; Торстейн сразу же догадался, что это был блот-хауз – помещение для жертвоприношений или «домовое капище». В ночь, когда сыновья Дроплауг заблудились из-за сильной метели, они поняли, где находятся, наткнувшись на неожиданно возникший перед ними дом; подойдя к его двери, они догадались, что это капище, принадлежавшее Берси Умнику («Сага о сыновьях Дроплауг»).

Блот-хауз представлял собой священное место; согласно старым представлениям, это было одно и то же, что, впрочем, не предполагает, что они были совершенно одинаковы. Блот-хауз – это то же самое, что и хёрг; он получал это название, когда хоф и хёрг соединились вместе, образовав место поклонения и пиршественный зал в одном здании. Дотошный исследователь, который подверг такие священные термины, как «хёрг» и «ве» (ve), сравнительному лингвистическому анализу, надеясь с помощью этимологии составить карту германской святой земли, был бы озадачен, узнав, что хёрг в нордическом языке означал и груду камней, отмечающую святое место, и дом, где были установлены идолы, а у южан – рощу. Секреты структуры нельзя понять с помощью слов, но тому, кто хочет выяснить, из чего она действительно состояла, а не то, что, по его мнению, в ней должно было быть, слова сообщают очень многое. Холм и роща, хёрг и блот-хауз – это святые места или ве, источники силы. Определенная же форма, например дом, пирамида из камней, обнесенное оградой пространство или сама ограда, образует лишь оболочку вокруг большого ядра значения; здесь название незаметно перемещается от одной вещи к другой, и слово может стать лишь слабым отображением значения, не позволяя нам понять смысл картины, которую в данный момент представляет текст.

Жертвенник устанавливали в особом, сакральном месте – оно могло примыкать к жилью или располагаться на расстоянии. Хёрг в Хвамме находился неподалеку от дома Ауд. До семейного святилища ярла Хакона, согласно сведениям, сообщаемым автором «Саги о Фарерцах», можно было добраться, выйдя со двора в лес, и сначала идти по широкой дороге, а потом свернуть на узкую тропинку. Эта тропинка заканчивалась на поляне, в центре которой стоял большой дом, окруженный оградой из жердей. Дом этот, украшенный золотом, серебром и искусной резьбой, был очень красив и светел из-за большого количества окон. В комнате стояло множество фигурок богов, а в середине на троне сидела богиня Тогрерд с кольцом на запястье. Ярл распростерся перед ней на полу, положив у ее ног серебряные украшения. Богиня не сразу приняла жертву, но, увидев искренние слезы ярла, смилостивилась и позволила снять драгоценное кольцо со своего запястья. Описание убранства капища явственно отдает средневековой ученостью и церковным воображением, но монах, очевидно, опирался в своем воображении на реальные факты, которые заключались в том, что ярл привел своего друга Сигмунда в хёрг, чтобы получить для него благословение, перед тем как отправить в опасное путешествие, и что это благословение заключалось в обручье, которое находилось в святилище. Правдиво, то есть в духе древних высказываний, звучат и слова автора: «Ярл велел Сигмунду никогда не расставаться с этим кольцом, и Сигмунд обещал ему это». Почти во всех норвежских воспоминаниях о временах конунга Олава и ярла Хакона мы можем проследить влияние средневековых источников и неизменную тенденцию ученых применить свои знания. Тем не менее воображение священников в основном опиралось на традицию, и вряд ли нам удастся понять, где кончается реальность и начинается воображение в рассказе о том, как Сигмунд был «введен в хёрг» ярлом Хаконом («Сага о Фарерцах»).

Хёрги устанавливали в местах, где происходили значимые события или кровопролитные сражения. Историк сообщает, что в Тевтобургском лесу, на месте разгрома легионов Квинтилия Вара, римляне спустя несколько лет обнаружили алтари, на которых приносили в жертву римских офицеров.

Крупные хёрги, расположенные в святых местах, как правило, были центрами больших поселений и, соответственно, имели более сложный характер, чем скромные домовые святилища кланов. В центре капища устанавливали большой камень – stallr (страронорв. алтарь, жертвенник). В «Саге о Хёрде и островитянах» говорится, что Торстейн «поклонялся камню» и обращался к нему с молитвой. С помощью этого камня Торстейну открылось будущее; валун сообщил ему, что его смерть совсем близко, и действительно, при возвращении домой на открытом месте его настигла месть врагов. Священный камень был и в доме Торда Ревуна – камень в основании очага был обиталищем силы и удачи дома в Хвамме. Чтобы войти в связь с его силой или доказать серьезность своих намерений, надо было поставить на него ногу и произнести слова клятвы («Сага о Курином Торире»).

Жертвенный камень был прообразом церковного алтаря. На нем лежали святые вещи, главные сокровища хранителя этого святилища; в первую очередь – святое кольцо, обручье, заключавшее в себе силу богов и надевавшееся во время важных событий. Над этим кольцом приносили торжественные клятвы, а когда войско отправлялось на войну, вождь надевал это кольцо на руку. Подобное храмовое кольцо однажды спасло жизнь хозяину Хельгафелля Снорри Годи. В битве при Карсстаде Стейнтор ударил его мечом по руке, но попал по кольцу, и рука Снорри не пострадала; благодаря этому неудачному удару мы имеем исторический факт, а не простое предположение. Нам также известно, что жрец надевал кольцо во время суда – в качестве свидетельства его власти; теперь же мы знаем, что оно было с ним всегда, когда он рассчитывал на свою огромную удачу. И благодаря этому мы поняли, почему воин и кольцо не должны были расставаться.

В «Англосаксонской хронике» говорится, что король Альфред Великий и предводитель данов Гутрум поклялись на «священном кольце» соблюдать перемирие. Хатты, по свидетельству Тацита, носили «оковы», как знак их права находиться во время боя в первых рядах войска: «Храбрейшие из них… носят на себе похожую на оковы железную цепь (что считается у этого народа постыдным), пока их не освободит от нее убийство врага. Впрочем, многим хаттам настолько нравится этот убор, что они доживают в нем до седин, приметные для врагов и почитаемые своими. Они-то и начинают все битвы». Цепь также свидетельствовала об их безразличии к мирным занятиям; иными словами, цепь сообщала людям, что они принадлежат к святому воинству и не участвуют в обычной жизни.

Это сокровище было столь же далеко от обычных вещей, как и великая святость – от повседневного благословения, и все остальные ценности получали от него свою силу; священный предмет был главной реликвией семьи, о чем нам сообщает легенда о Драупнире, кольце Одина. В «Песни о Скирнире» говорится, что в каждую девятую ночь с него падало восемь новых колец:

 
Дам кольцо я тебе, что у Бальдра было
На его погребальном костре;
Восемь равных по весу оно производит
Через каждые девять ночей[104]104
  Песнь о Скирнире // Старшая Эдда. Пер. и примеч. С. Свириденко.


[Закрыть].
 

Религиозный характер храмового сокровища отображен в рассказе о запястном кольце, которое ярл Хакон снял с руки богини Торгёрд Хёлгабруд (Невесты Хёльги) и отдал своему другу. Сигмунд обещал ярлу, что никогда с ним не расстанется, и сдержал свое обещание, несмотря на сильное искушение. После смерти Хакона, когда Сигмунд стал человеком конунга Олава Трюггвасона и был обращен в христианство, конунг случайно заметил у него на запястье тяжелое золотое кольцо. Он присмотрелся к нему и попросил: «Отдай мне это кольцо, Сигмунд». Но тот поведал, ничего не утаивая, что удача и дружба того, кто подарил ему это кольцо, были так велики, что было бы глупо отдать такое сокровище. «Ты слишком хорошо думаешь о кольце и о том, кто тебе его отдал, – ответил конунг, – но его удача тебе не поможет, ибо кольцо принесет тебе смерть». Так оно и случилось. Олав был прав, заявив, что нельзя носить силу истинного Бога и кольцо языческой богини на одной руке («Сага о Фарерцах»).

Не менее интересно, чем рассказ норвежца о кольце на камне, описание святых «знаков» в форме животных, сделанное Тацитом. Эти знаки во время войны забирали из рощи и носили среди людей. Северяне также хорошо знали такие сокровища вождей, как «знамена» или, лучше сказать, ве, которые могли показать армии путь во время битвы и повернуть удачу по своей прихоти. У Харальда Хардрада (Сурового) было знамя, которое называлось «Опустошитель земли», и этот впечатляющий победитель врагов, несомненно, имел множество предшественников, хранящихся в блот-хаузах в поместьях великих военных вождей. Единство знамени со святым местом олицетворяло слово «ве», которым называли и знамя, и тайное святилище.

То, что капища строили исключительно богатые и влиятельные люди, объяснялось не только тем, что они обладали средствами, позволявшими им создать нечто необычное. Удача делала клан великим, способствовала его обогащению и требовала строительства просторного дома для того, чтобы там могли собираться все родственники, приезжавшие из дальних и ближних мест, чтобы укрепить свои связи. Когда какая-нибудь ветвь семьи отделялась от клана и начинала свою собственную жизнь, она, вероятно, забирала часть святости из хёрга и создавала дочернее святилище на своей земле, однако чувство родства не исчезало – оно сохранялось в общей памяти и в общих целях. Во время больших праздников все собирались в святых местах, сила которых помогала создать новые центры удачи. А на том месте, где с древних времен собирался весь клан, строился большой храм, хоф. Он был достаточно велик, чтобы вместить в себя всех, кто принадлежал к одной хамингье, а с ними и другие

кланы, искавшие убежища под властью всемогущих богов. Торхадд и Торольв, покидая Норвегию, взяли с собой на борт корабля столбы родового святилища, чтобы утвердить удачу рода на новом месте. Эти люди обладали такой мощной удачей, что она не оставляла их и за морем, а привезенная с родины святость приживалась на новой почве и укрепляла их верховенство над другими поселенцами.

Но наличие храма не было обязательным условием для поклонения богам, и мы не имеем права проводить разграничительную линию, с одной стороны которой находились бы знатные люди со своим святилищем, а с другой – простолюдины с их домовыми блот-хаузами. Рост клана не обязательно приводил к разрушению старых связей между домом, где приносились жертвы, и пиршественным залом; и даже если клан сильно разрастался и возводился специальный дом для собраний, это вовсе не означало, что строился храм исландского типа. Вполне возможно, что исландское сочетание блот-хауза с залом было введено переселенцами после их знакомства с христианскими церквями, которые часть из них увидели во время своего пребывания на Британских островах. Люди, которые начали жизнь в новой стране, вполне могли ввести у себя подобные инновации. Новые религиозные отношения, которые завели со своими упрямыми подданными норвежские короли-реформаторы, вовсе не означали, что в этой стране стали сооружать церкви. Когда Олав упрекал идолопоклонников Трандхейма в том, что они не хотят отказаться от своих старых верований, они, если верить саге, сделали вид, что не понимают, о чем он, и вели себя, как добрые товарищи, которые время от времени встречаются на дружеской пирушке: «Мы устраивали святочные пиры и совместные попойки по всей округе, и йомены вовсе не скупятся, готовясь к Рождеству, оставляя кое-какие запасы, чтобы повеселиться после него. Что касается Мёри (древнего места жертвоприношений) – то это большой дом, в котором достаточно места, а по соседству с ним живет много людей, и они думают, что выпивка в компании друзей лишь усиливает веселье» – такими искренними словами йомены отвечали на обвинения короля.

В «Саге о людях из Лососьей долины» говорится об исландском хёвдинге Олаве Павлине, который, благодаря своим личным качествам, занял более высокое положение в обществе, чем его отец; через какое-то время его дом стал тесен для него, и он построил новый большой дом, прекрасные украшения которого восхваляет поэма Ульва Уггасона «Драпа о доме» (Hrisdrapa). Люди, которые видели вырезанные на его стенах сцены – сражение Тора со змеем Мидгарда, сожжение Бальдра на погребальном костре и схватка Хеймдалля и Локи за ожерелье Брисингамен, – утверждали, что этот зал был красивее с непокрытыми стенами, чем когда его украшали дорогими тканями, что обычно делалось в дни больших празднеств. Этот дом не был храмом, пиршественный зал предназначался для собраний и жертвенных пиров; словом, дом в Хьярдархольте был типичным для крупных усадеб Норвегии и Исландии.

Через сто лет после появления первых поселенцев в Исландии, с принятием христианства люди перестали приносить жертвы старым богам, но не все прежние традиции были забыты. Богатые люди еще долго после этого приглашали к себе друзей и родственников на праздник по случаю урожая. И в пиршественном зале старые столбы почетного сиденья то там, то здесь служили звеном, соединившим прошлое и настоящее.

Глава 9
Круговая чаша

Два или три раза в год, а может, и чаще люди собирались в главной комнате дома или в храмовом зале на жертвенный пир, который назывался блотом.

Дни празднества, когда люди приносили жертвы богам, отличались от повседневной жизни тем, что в них было что-то возвышенное, святое и суровое, счастливое и опасное. В это время людей охватывала то буйная радость, то строгая серьезность. Души людей в это время приобретали широту и напряженность – благодаря присутствию высших сил. В это время боги или силы, как называли их северяне, брали дом в свое полное владение, объединяя мужчин и женщин перед миром высшей святости. Вся земля превращалась в святое место.

Нам очень хотелось бы узнать, как проходили церемонии, во время которых люди вносили в дом святость и отдавали свои жилища в неограниченное владение богам, – но все воспоминания об этом стерлись из памяти, а средневековая ненависть к язычеству и всем его проявлениям легла на его могилу, как камень. Судя по упоминаниям в источниках, можно предположить, что праздник начинался с торжественного посвящения и пожелания мира всем собравшимся. В эти дни помимо пира устраивали тинг, на котором принимали важные для фрита решения и судили преступников. В Исландии жрец «освящал» суд, благодаря чему судьи приобретали неприкосновенность святости и за вред, нанесенный им, полагалась двойная вира.

В дни празднества в большом количестве забивался жертвенный скот, огромные котлы для варки мяса день-деньской кипели над кострами. Из саги о Хаконе Добром мы знаем, что вкушение мяса жертвенных животных было непременным условием получения благословения. Люди верили, что даже в обители богов чтут этот закон, и слагали стихи о чудесном вепре Сехримнире, которого каждый день варят в котле, срезают с его жирных боков толстые куски и подают на пиру эйнхериев, а наутро вепрь вновь оказывается целым:

 
Андхримнир варит
Сехримнира-вепря
в Эльдхримнире мясо —
дичину отличную;
немногие ведают
яства эйнхериев[105]105
  Речи Гримнира // Старшая Эдда. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть].
 

Не меньшее любопытство у людей вызывал хмельной напиток, которым угощались асы в чертоге Одина, ибо и у богов и у людей самая святая часть праздника была сосредоточена вокруг наполненных вином, элем (пивом) или медовой брагой рогов. Каждое значимое событие в жизни человека отмечалось пивом: жизнь человека начиналась с крестильного пива; пиво пили по случаю обручения и свадьбы, а переход в иную жизнь отмечался арвэлем – погребальным элем. Менее значимые события также отмечались хмельным напитком: приход гостя в дом отмечался приветственным кубком, а когда гость уходил, ему подносили кубок на посошок. И неспроста пиво, или эль, который пили на праздниках фрита, называли эльфритом, а сами дни этого праздника – днями эля (mungatstidir).

Братства или гильдии Северной Европы открыто демонстрировали свое германское происхождение тем, что их члены сохраняли традицию совместной трапезы, служившей для объединения ее членов. Распитие пива или вина действительно придавало формальную организацию всей гильдии. Сам пир назывался «попойкой», люди собирались, чтобы «выпить по случаю праздника», даже если целью собрания было какое-то серьезное дело. Описание пира начиналось со следующей фразы: «Праздник был отмечен большим возлиянием». Присутствовавшего на ней брата называли, в отличие от неявившегося, человеком, «пившим за праздник», а отрезки времени отмечались такими словами: «в первый раз, когда пили на праздник» или «перед вторым распитием»; дело могли отложить до «следующего пира». Вновь принятый брат представал перед главой гильдии и осушал кубок, ибо в нем заключалось материально, вернее, телесное выражение идеи братства.

Когда церковники начали борьбу с обычаями язычников, особый гнев вызывал именно этот рог с пивом, который посвящали главному врагу Христа – божеству, заключенному в чаше с этим напитком. Давая обещание, люди клялись своими добром и своим пивом.

В одной из саг «Книги с Плоского острова» говорится, что скальд Халльфред вынужден был покинуть Норвегию, когда престол занял конунг Олав Трюггвасон и принялся с особой суровостью насаждать христианство. Халльфред вышел в море и вверил свою судьбу богам, загадав: если ветер пригонит судно к берегам Швеции, он задаст щедрый пир во славу Фрейра, если к берегам родной Исландии – во славу Одина и Тора. Однако боги рассудили иначе – налетел сильный ветер, и судно Халльфреда прибило к берегам Норвегии. Халльфред явился к конунгу Олаву и был обращен в христианство («Сага о Халльфреде Трудном Скальде»).

Когда из разговорной речи исчезло слово «блот» (жертвенный пир) по причине его тесной связи с язычеством, вместо него стали употреблять выражение samburdarol («эль вскладчину») – праздник, в который каждый вносил свою долю. Этим словом обозначали пиры, устраиваемые во время Йоля и проходившие в соответствии с языческими и христианскими традициями, ибо в северном христианстве питье пива считалось основным актом поклонения Богу. Церковь понимала, зачем людям нужен блот, и организовала его так, чтобы управлять его проведением и подчинять нуждам самой церкви. И эта мудрость, которая сопутствовала католической церкви в течение раннего Средневековья, помогла духовным отцам понять, как следует уважать неизбежное, но и то, что завоевать души людей можно только с помощью удовлетворения потребностей этих душ. Литературный памятник, в котором была выражена эта идея, как документ культуры гораздо ценнее всех рассказов о жизни древних, поскольку сам подбор слов в нем говорит о том, что эта идея попала в самую точку. «Не менее трех крестьян, – гласит требование этого документа, – должны принести на праздник свое пиво – одну меру для мужчины и одну – для женщины каждого хозяйства и устроить пир накануне святого праздника во славу Христа и Святой Марии (Рождества); если же человек живет очень далеко – в горах или на острове – и не может присоединиться к соседям, то должен сам сварить пиво, чтобы его хватило на троих. Если же человек не сделает этого, то в первый раз обязан будет уплатить штраф и организовать попойку после праздника; если же он будет упорствовать в своей трезвости в течение трех лет без перерыва, то король и епископ отберут у него дом, а он сам отправится на поиски другой страны за пределами Норвегии, где живут безбожники».

Не только норвежцы собирались вокруг котлов с пивом, когда боги требовали от них жертв. То же делали и франки. Человек высокого положения по имени Хокин пригласил как-то короля Хлотаря и его придворных вместе со святым Ведастом на праздник. В пиршественном зале поставили две чаши с праздничным пивом – одна предназначалась для христиан, другая – для «посвященных в языческую мудрость», то есть для тех, кто придерживался старой веры. Ведает осенил чашу «язычников» крестом, она разлетелась на куски, и язычники обратились в Христову веру. В житии преподобного Колумбана приводится рассказ о другой чаше, наделенной той же взрывчатой силой. Этот святой попал на пир свевов; они сидели вокруг большого котла, который на их языке называлась купой. В него входило 26 мер, и он был наполнен пивом, которое они посвятили своему богу Одину. Колумбан подул на купу, и та раскололась; святой заявил, что на дне котла притаился дьявол, намеревавшийся захватить в плен души свевов. Мы не знаем, что на самом деле говорили люди и делали святые, но набожный биограф был прав, утверждая, что эти чаши и котлы с пивом занимали главное место на пиру, ибо такие своеобразные формы почитания богов церковные хронисты выдумать не могли; они взяли их из жизни.

К сожалению, христианство, утвердившееся в южных краях, отказывалось признать, что традиция совместного распития пива могла бы способствовать укреплению веры, ибо пиво, выпитое во славу Христа, способно обратить даже закоренелых язычников в добрых христиан. Впрочем, и в более поздние времена потомки алеманнов и свевов не переставали собираться вокруг чаши с пивом ради наставления в вере. В литературе встречаются упоминания, что германцы собирались вместе, чтобы выпить чашу (minni), освященную во славу Святой Гертруды, когда душа была полна тревоги, перед дальней дорогой или ради примирения. Йоханнесминни или йоханнессеген – так назывался другой добрый напиток, эффект которого усиливался благодаря добавлению небольшой порции христианского букета; йоханнесминни – освященное во славу Иоанна Богослова вино или пиво – пили на свадьбе, поминая о претворении воды в вино на свадебном пиру в Кане, а также в дни поминовения этого святого, зимой в кругу близких, собравшихся на празднование Рождества Христова, летом – на свежем воздухе всей общиной во укрепление добрососедских отношений. В благословении йоханнесминни не было германского язычества, ибо этот напиток был пронизан христианской верой в истинного Бога; но мы можем, вне всякого сомнения, признать, что подобный способ обретения благословения уходит корнями в древний обычай, связанный с распитием ритуального напитка.

Свидетельства веселых братьев гильдий и суровых святых не могут доказать нам, что принесение жертв, сопровождавшееся возлияниями, было во все времена лишь германским обычаем. Они просто показывают, что хмельная пирушка в пределах всего германского региона до последних лет язычества находилась в центре старого культа и была такой с тех самых времен, когда боги раскрыли нашим предкам секрет приготовления пива. Для современников Тацита было совершенно естественно собраться в священной роще, чтобы испить освященного пива, и мы не погрешим против истины, если скажем, что большие любители выпить, какими были германцы, упражнялись в этом искусстве под защитой самих богов.

Когда святой Ведает вошел в дом знатного франка, пригласившего его на празднество, он сразу же заметил большую чашу, стоявшую в центре пиршественного зала. Такое же место, вероятно, занимал и норвежский скапкер (skapker) – котел, из которого разливали священный напиток. В день, когда в клан принимали нового члена, «вводили в род», рядом со скапкером ставили сапог, который должен был надеть принимаемый. Сосуд считался священным; его место также было священным и обладало особой силой.

Праздник требовал и соответствующих сосудов – пиршественных рогов. В вопросах святости они соответствовали тому благословению, которое должны были разнести среди собравшихся. Вне всякого сомнения, повседневные кубки, как и прочие новомодные изобретения, в дни больших праздников убирали подальше – освященное пиво следовало пить из благословенных рогов. Это требование отмечал древний наблюдатель, когда писал о том, что Олав Кирри отказался от старых порядков и установил новые. До того как двор изменил своим обычаям, желая соответствовать требованиям времени, короли пили из рогов туров и зубров; после этого король и уважаемые гости стали пить из кубков: «Олав конунг ввел такой придворный обычай, что перед его столом стояли два стольника и подносили чаши ему, а также всем знатным мужам, которые сидели за его столом. (…) У Харальда конунга и других конунгов до него было в обычае пить из рогов. Они протягивали рог с пивом над огнем и пили за кого хотели»[106]106
  Сага об Олаве сыне Трюггви // Стурлусон С. Круг Земной. М.: Наука, 1980. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.


[Закрыть].