Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Глава 13
Бесчестье

Германцы воспринимали смерть совершенно хладнокровно; жизнь и смерть для них были почти одинаковыми явлениями, и переход из одного состояние в другое не приводил к жестокому потрясению души. Германцам было далеко до страха смерти, они, скорее, испытывали враждебное чувство к той большой перемене, которая столь грубо вмешивалась в их жизнь; они ненавидели смерть как нечто неестественное, как явление, причиной которого было зло, совершенное другими людьми или существами. При более близком рассмотрении, однако, выясняется, что между двумя отношениями к смерти существует более тесная связь, чем могло показаться с первого взгляда. В конце концов, их породил один и тот же слой души. Самые храбрые заявляют трусам, которые дрожат за свою жизнь, что переход из одного состояния в другое действительно содержит в себе определенный риск.

В древнем языке существовало особое слово, которым называли человека, внутри которого уже завелся зародыш смерти, того, кого уже тронула смерть. Такого человека называли фей (feigr) – обреченный, отмеченный смертью. Человек-фей не мог стать хорошим товарищем – у него не было удачи. О нем говорили, что его советы дурны, что у него нет ума и он не способен даже воспользоваться мудростью других. Когда враги Ньяля приблизились к его дому, старик велел своим сыновьям и сторонникам укрыться за его стенами. Скарпхедин, не желавший сидеть в доме, который легко можно было поджечь, и стремившийся встретить врагов в открытом бою, услышав приказ отца, покачал головой. «Наш отец отмечен смертью», – подумал он, но покорно произнес: «В угоду отцу я охотно сгорю с ним вместе, потому что не боюсь смерти» («Сага о Ньяле»).

Мы видим, что таким мог стать даже очень мудрый и проницательный человек, ум и храбрость которого никогда ему раньше не изменяли; приближение смерти так затуманило его разум, что он не смог предвидеть, что у него над головой запылает крыша. Турид, Великая Вдова, отомстила людям, которые убили родственника ее мужа; колдовство Турид привело к тому, что ее враг Сигурд принял неправильное решение – несмотря на давнюю вражду между ними, он решил женить на Турид своего брата Торда и пришел к ней, невзирая на срочные дела. «Ты, должно быть, обречен (в оригинале стал «феем»), раз так сильно торопишься», – покорно произнес Торд («Сага о Фарерцах»). Жуткий характер человека, одержимого страхом смерти или отмеченного ею, проявляется в тесном отношении, которое он имеет к изгнанию из общества. Оба этих слова – «обреченный» и «отщепенец» – очень близки по значению. Таким образом, «фей» означает несчастного, бесполезного и трусливого человека, иными словами, неудачника, нидинга.

Смерть всегда воспринималась серьезно; даже суровые северяне сторонились смерти. И даже радость на празднике вступления в наследство является свидетельством того, что опасность где-то рядом. Время смерти – это кризис, который может привести к самому худшему, если не принять необходимых предосторожностей. Все члены семьи усопшего стоят на грани беды. Презрение к смерти основано на факте, что надо предпринять все меры, чтобы обеспечить безопасность клана. Человек, презирающий смерть, становится заодно с тем, кто ее боится; оба они считают, что смерть – это нападение на их удачу, наступление на жизнь, которое нужно отбить как можно скорее. А когда нет человека, которого можно было бы призвать к ответу, может случиться так, что страх сменится гневом, темной неведомой силой, способной погубить всех и вся. В погребальной песне Эгиля содержится раздирающее душу признание в том, что ужас стоит у ворот и может в любой момент доказать, что главный тут он.

В обычных случаях смерть происходит от того, что жизнь села на мель, и, если человек, пораженный этим, и его родственники сумеют снять «судно» своей семьи с мели, не повредив его, и поплывут дальше, нужно добиться возмещения ущерба, чтобы искоренить семена неудачи. Если родственника убили и его смерть требует отмщения, а мстить никто не стал, то посмертная жизнь умершего не предвещает ничего хорошего.

Об ужасной угрозе, которая таится в смерти, рассказывает сага о Хьёрлейве, который был убит своими же собственными рабами вскоре после того, как он поселился в Исландии. Норвежец Хьёрлейв, высадившийся в Исландии вместе со своим названым братом Ингольвом, считался одним из самых удачливый людей в стране. Он родился в семье, занимавшей очень высокое положение, и в юности увеличил честь семьи, доставшуюся ему в наследство, участием в ежегодных походах викингов. Высадившись в Исландии, он построил себе дом и спокойно прожил здесь зиму; когда же началась весна, он принялся обрабатывать землю. Имея всего одного быка, он велел своим ирландским рабам впрячься в плуги и вспахать поле. Устав от работы, они убили быка, а хозяину сказали, что того задрал медведь, который якобы бродит неподалеку. Все это было сделано для того, чтобы хозяин отправился охотиться в лес. Он ушел туда в одиночку, и рабы подкараулили его и убили; тело лежало в лесу, пока не пришел Ингольв и не похоронил его. «Какая ужасная судьба постигла этого храброго воина – он был убит своими рабами!» Эти слова Ингольва сообщают нам, что произошло большое несчастье, но если бы автор саги ограничился только этим, то вряд ли нам удалось осознать всю глубину горя, охватившего Ингольва. Земля была заброшена, рабы, совершившие убийство, разбежались; это место еще очень долго было пустым, ибо Хьёрлейв превратился в злого духа, который стал часто здесь появляться, пугая людей. Это место окрестили несчастливым, и никто не хотел здесь жить («Книга о занятии земли»).

Поэтому вполне вероятно, что мы не достигнем своей цели, пытаясь понять, что ждет человека после смерти, поскольку используем это слово в привычном для нас смысле – то есть состояние, при котором не бьется сердце. Но это только преддверие смерти, а не сама смерть. Быть членом клана означало иметь долю в индивидуальной жизни, во всех ее делах и радостях; общее владение жизнью, таким образом, не нарушалось тогда, когда существование одного человека заканчивалось, если ушедший оставлял родственников, которые хранили его честь и поддерживали связь со всеми его товарищами – и теми, кто жил рядом, и теми, кто далеко. Изоляция человека, лишившегося чести, перерезала артерию жизни и отбирала у человека всякую надежду, превращала его в дикого зверя.

Потерявший честь, нидинг, – это тот, кого правильнее было назвать мертвым, ибо он представляет собой нечто совершенно противоположное человеческому существу. Его хамингья повернулась к нему спиной. Его оружие не наносит ран. Его корабль никогда не находит ветра. Поток энергии, который помогает обрабатывать землю, иссякает; его поля выжигает солнце, а скот погибает.

Проклятия, которые обрушивались на тех, кто согрешил против жизни, демонстрируют, на что обречен нидинг: «Пусть не плывет / отныне корабль твой, / как бы ни дул /

ветер попутный! / Пусть не бежит / конь твой послушно, / когда от врагов / спасенья ты ищешь! / Пусть не разит / меч твой в битве, / разве что сам ты / сражен им будешь!» Этого желала Сигрун своему брату Дату, когда тот убил ее мужа («Вторая песнь о Хельги»).

Аналогичное отношение к «жизни» нидинга находим и в первой книге «Деяний данов» Саксона Грамматика, где одна женщина обрушивает на голову Хаддинга проклятие за то, что он «многими ударами убил зверя безызвестного вида»: «Пусть тебя всюду преследует ненависть богов, шагаешь ли ты по земле или плывешь по морю, и пусть всё препятствует тебе достичь своей цели. На земле твои ноги будут спотыкаться, на море – перевернется корабль; куда бы ты ни поплыл, тебя везде будет сопровождать нескончаемая буря, на твоих парусах никогда не растает лед. Ни один дом не даст тебе укрытия – под какую бы крышу ты ни спрятался, она рухнет под ударами бури. Твои стада погибнут от жестокого мороза. От тебя будут шарахаться, как от зачумленного – ни один человек не будет смердеть дурнее, чем ты».

Нам не совсем понятно, чем Хаддинг заслужил такие проклятия; вероятнее всего, он погубил некое существо, именуемое «добрым богом», почитаемое в тех землях как божество плодородия. Неудача Хаддинга заключалась в том, что он, сам того не желая, нарушил какие-то правила, которые никак нельзя было нарушать, поскольку от них зависели жизнь и процветание той земли.

Ни один план человека, утратившего честь, не осуществляется – несмотря на то что они кажутся хорошо продуманными и хитрыми, в них нет энергии. Когда он начитает претворять их в жизнь, они, подобно оружию, ударяют по нему самому, а не по врагу. Эта «духовная» смерть стала причиной проклятия, которое старая ведьма обрушила на голову Греттира: «Я заявляю, что на всю оставшуюся жизнь ты лишишься всякой удачи, счастья и благословения и всей охраняющей силы и ума». Тут Греттир закричал, словно ужаленный змеей, но не потому, что знал, что от этой ведьмы можно было ожидать всего, что угодно, а потому, что она со своей дьявольской проницательностью нанесла удар в самое слабое место и одним ядовитым укусом парализовала его сопротивление колдовству. Проклятием она нанесла удар по преступнику, которого общество объявило человеком без чести, и ей теперь осталось лишь закрепить свои слова в его душе и предоставить им полную свободу действий («Сага о Греттире»).

Человека, лишившегося чести, отмечает то, что храбрость и удача, сила и успех в нем больше не сопутствуют друг другу, глаза его словно в тумане, действия не заряжены силой удачи, которая доводит их до цели, земля уходит из-под ног, человек, как никогда, близок к гибели. Моральное состояние его можно охарактеризовать словами: «Он был храбр, но неудачлив».

Трещина в человеке, лишенном чести, проходит через всю его душу, так что воля и душа в нем существуют раздельно. В одной исландской саге преступник говорит: «Мне совсем не хочется участвовать вместе с этими негодяями в грабежах и насилиях», но тем не менее он остается с ними. Источник удачи в нем совсем пересох, и он уже сам собой не управляет. У него нет чести, и всякое моральное суждение отсутствует. Он стал трусом и подлецом. Все, что отвергает честный человек, для него стало привычкой: нарушать клятвы и обещания, убивать женщин и безоружных, нападая на них во мраке и тумане, предавать тех, кто в него верил, нарушать фрит. Впрочем, фрита у него и нет. Все люди – его враги. Его друзья похожи на волков, которые живут стаей, но в случае нужды загрызают друг друга.

Древнеанглийские гномические стихи описывают подобное состояние, в котором обесчещенный ничем не отличается от изгнанного из стаи зверя. «Неудачливый человек, не имеющий друзей, берет себе в друзья волков, этих подлых тварей, но они часто изгоняют его из стаи. Так мертвый человек хоронит самого себя и воет от голода. Этот серый волк не возносит жалоб к небесам, не оплакивает погибших, нет, он всегда желает большего». В старой исландской саге находим еще более яркое описание отсутствия чувства общности: «Неужели мы должны вести себя, как волки, грызущиеся друг с другом, словно жадные псы норн, отродье обширных пустошей?» («Речи Хамдира»).

Человек, лишенный чести, орудует повсюду в слепой ярости разрушения. Старые шведские записи судебных разбирательств показывают нам его поступки во всем их ужасе: он плюет в лицо живому Богу, ругается, словно все демоны мира у него на службе, и бросает вызов всем, не испытывая никакого уважения к людям. Один такой негодяй заставил священника налить ему пива и въехал на коне в церковный двор с кружкой в руке, выпил за всех демонов, которых он знал, и вызвал их на бой. О другом рассказывают, что он, будучи захваченным в плен, честно признался во всех своих преступлениях и сожалел только об одном – что ему помешали совершить то, что он задумал; если бы ему удалось освободиться хотя бы на неделю, чтобы уладить свои дела перед смертью, он был бы доволен. От такого безумия страдали преступники в древности; и хотя его симптомы у крестьян Смоланда в XVII–XVIII вв. определялись другими условиями – если угодно, христианской верой, – природа этого безумия оставалась неизменной.

По сравнению с ледяным отчаянием и ужасом, в котором пребывала душа человека, лишенного чести, исландский преступник кажется почти ангелом. Естественно, сага не посвящена целиком этому отщепенцу, и из его подлости и звериной хитрости не извлечешь никакого пафоса; пафос самой жизни, как отмечают судебные записи, не поддается никакой идеализации. Рассказы об исландских преступниках проистекают из чувств родства и дружбы, описывая или прославляя еще сохранившиеся человеческие чувства отверженных. В этом они сходны с современными легендами о разбойниках, в которых исключения овеяны ореолом романтики именно потому, что это – исключения.

Тем больший эффект производит на читателя тот факт, что рассказчики не могут не считать своих героев потомками Каина! Так глубоко засело в людских душах ощущение того, что превращение человека в отщепенца в корне изменяет его характер, и исландцы даже в романтические годы эпигонского искусства не могли не показать, каким образом меняется характер, когда человек переходит черту. Ни один человек, пребывающий в здравом уме, не будет вести себя как Гуннар из Хильдаренди, когда тот обошел всю Исландию, превратившись в преступника, нарушившего свои обещания: он принял приглашение Олава Павлина спрятаться у него в поместье, а когда пришло время уходить, он остался там, поскольку у него не было воли уйти («Сага о Ньяле»).

Выражаясь языком литературной истории, ни один автор не решился бы приписать человеку удачи ту нестабильность, которая характеризует человека без чести. А популярный в народе герой вроде Греттира терпит этическое поражение из-за своих преступлений. В свете симпатии, приукрашивающей человека, трагический элемент в нем высвечивается еще ярче, когда этот человек превращается в обыкновенного грабителя и негодяя, и смешанные чувства, в которых оба компонента: презрение к самому себе и признание того, что сопротивление бесполезно, взаимно усиливают друг друга.

Удовлетворение своими поступками происходит только там, где есть удача, где есть честь, позволяющая бороться, и где борьба приводит к увеличению чести. Что же касается обесчещенного, жизнь которого – это фикция человеческой жизни, то его битвы и оборона напоминают схватку диких зверей, которые кусают, рвут и грызут друг друга. И так поступают не все звери, а лишь те, что лишены чести. Чем больше такой человек прилагает усилий, тем больше бесчестья он на себя навлекает. Даже последнее утешение всякого живого человека – героической смертью покрыть свое имя славой – недоступно для отщепенца. У него не хватает чести, чтобы стать достойным мести. Убить его – значит спасти от позора.

Без фрита и без радости – так заканчивается сага о лишенном чести человеке; без этих двух условий невозможно устранить пропасть, что разверзалась между отщепенцем и его родичами. Без ощущения родства, без воспоминаний об удаче предков, сохранившихся в тебя и у твоих родичей, без веры в то, что гордость семьи не умрет и в будущем, не может жить ни один человек. У человека, лишенного чести, все жизненные артерии разъединены и вся сила радости быстро утекает прочь.

Правильно говорят, что смерть – это отсутствие удачи. Следует помнить, что это слово надо воспринимать абсолютно, поскольку здесь нет места промежуточным состояниям и мысль о переходной форме не находит себе пути. Бедняки низкого происхождения имеют очень слабую удачу, такую слабую, что если глядеть сверху, то и не заметишь ее, но никого нельзя называть неудачником, если он владеет домом, имеет свою семью и родственников и чувствует себя защитником чести. Насколько бедным должен быть человек, чтобы выпасть из числа людей, я не знаю; граница, вероятно, в одних местах проходит ниже, а в других – выше, согласно положению вещей в обществе. Но даже самый последний бедняк должен обладать удачей, благодаря которой он живет и которую он взращивает с религиозным рвением. Даже рабов нельзя считать чем-то вроде промежуточной формы, поскольку они целиком и полностью лишены всех видов удачи. Они не имеют своей жизни, но подпитываются энергией своего хозяина и сохраняют равновесие, пока эта энергия в них циркулирует. Нет другого такого промежуточного состояния, чем то, когда молодые люди находятся между убийством своего отца и местью за него; в это время они ходят, словно тени, и их жизнь похожа на жизнь привидений. Они ходят от дома к дому в обход, стараясь избегать встреч с людьми. Этот переход, который так же неизбежно, как неизбежно течение времени, завершается, если оставить его в покое, и является единственным переходным состоянием между удачей и неудачей.

В современных языках слово «неудача» имеет некоторый положительный оттенок. Наша цивилизация придает бедам оттенок благородства или, по крайней мере, облачает их в сентиментальный пафос. Но в древние времена неудача, или отсутствие удачи, как называли это состояние исландцы, считалась злом, лишением, чем-то отрицательным, где все идеальное проваливалось, словно в пропасть. Страх смерти порождается тем, что она уничтожает человечность и заменяет ее чем-то другим. Человек без чести – это не просто пустота, сквозь которую можно пройти нетронутым, как человек проходит сквозь привидение. У германцев такой человек вызывал отвращение, его считали самым презираемым из всех вещей, но его гораздо больше боялись, чем презирали.

В нем вырывались на свободу мощные силы, которые он не смог бы укротить, даже если бы хотел. Но он и не желал этого. Тот, кто лишен чести, не имеет воли в человеческом смысле этого слова; он обладает другим видом воли или, скорее, импульсом, который им и управляет. Наши предки считали противоположностью воли не слабость и безволие, а нечто такое, что можно было бы назвать «колдовским ослеплением», – это бессмысленная, бешеная злобность, которую сопровождает таинственная сила беды. Из саг мы знаем, что колдунов и ведьм окружала атмосфера страха и что дьявольское начало в них заключалось не столько в простом волшебстве – действии на расстоянии, передаче своих приказов по воздуху, изменении своего облика и путешествии во времени и в пространстве. Были ли эти действия и перемещения внешне сходны с действиями и передвижениями людей, не столь важно, поскольку они всегда происходили в других измерениях и порождались иными, враждебными мотивами. Характерной чертой колдуна является то, что он не осознает пагубного характера своих действий, в то время как человек всегда понимает, зачем он совершает тот или иной поступок – ради зла или ради добра. Оружие подобных людей имеет ту особенность, что ни одну рану, нанесенную им, невозможно вылечить, но удача дает силу, и удачу можно получить с кровью владельца этого оружия, когда его убивают из мести. Колдун же, напротив, использует яд своей души и своего оружия, и его кровь отравлена, поэтому к ней нельзя прикасаться руками, не должна она попадать и на одежду. Вот почему взгляд мага содержит в себе столько зла, что его бывает достаточно, чтобы лишить плодородия целую округу, а его извращенная душа, благодаря одному его присутствию, порождает оптические иллюзии у тех, кто стоит рядом. Чародея можно уничтожить, но поскольку он полон яда, то его гибель нужно подготовить и осуществить очень тщательно, чтобы вернуться домой в полной уверенности, что на одежде не осталось ни капли его яда и что он исчез с лица земли насовсем. Люди стараются сжечь его дотла, навалить кучу камней на его могилу, пригвоздить колом к земле или утопить в море, подальше от земли – ни одна из этих мер предосторожности не бывает лишней.

Страх, который внушает людям колдун, ненависть к нему, желание уничтожить его без следа – все это относится и к человеку, лишенному чести. Крестьяне до сих пор опасаются бродяг и шатунов, одно присутствие которых приносит беду. Если вор, убийца, шлюха, ведьма – говоря по-старому, люди, не имеющие чести, – посмотрят на распеленатого или неодетого ребенка, то ребенок начнет чахнуть; если мужчину ударит гулящая женщина, он уже никогда не сможет защитить себя от врага; все, что в нем есть, становится после этого удара отравленным.

Проклятие Хаддинга заключалось не только в том, что, куда бы он ни пришел, он приносил с собой несчастье – нет, он просто источал отраву. Проклятие, которому подвергают нидинга, основано на том, что обесчещенный человек может заразить бесчестьем других. Никто не должен вступать с ним в половую связь, разделять трапезу или спать в одном доме. Эти запреты появились потому, что люди не хотят, чтобы его присутствие отравило им хлеб и ложе.

Отличительной чертой человека без чести является то, что никто не знает, что он сделает в следующую минуту; в нем проявляется та же ненадежность и непредсказуемость, которой отмечен демонический характер великана. Ничто в нем, ничто около него не является тем, чем оно кажется, – это всегда что-то иное. Преступник, нарушитель спокойствия, неудачник – так называют подобных людей. Описывая судьбу Ишмаэля, который стал врагом своего собственного родственника, англосаксонский поэт называет его неудачником и бешеным в бою. На человека, лишенного удачи, смотрели с той же самой смесью ненависти, презрения и ужаса, с какой взирали на великанов Утгарда, по той простой причине, что он принадлежал к миру чудовищ. В этом человеке произошла ужасная перемена: здоровая кровь высохла, и вместо нее в жилах потекла вредная жидкость, яд, как у великанов.

Рассказывают о сильном человеке по имени Торстейн Бычья Нога, который однажды подрался с великаншей; после этого он стал каким-то странным, в его характере появилось что-то злобное. Рассказчик не сообщает нам, отчего это произошло – то ли во время схватки на него попала ее слюна и он ее нечаянно проглотил, то ли это было следствием того, что в раннем детстве его унесли из дома и бросили умирать, после чего он заболел. Интересно отметить, что незаконнорожденного ребенка сравнивают с существами, которые бродят в нашем мире по ночам («Прядь о Торстейне Бычья Нога»).

Таким образом, Утгард – это не только внешняя сила, которая влияет на человеческую жизнь; он может вторгнуться и в дом человека, если тот ведет себя неосторожно. Нет ничего удивительного в том, что борьба против порождений Утгарда должна вестись с максимальным напряжением всех сил. Если зло заключено в короле, то тем хуже для его народа – поскольку оно находится в самом центре его удачи, словно ядовитый червь, ползающий по сокровищнице королей. Если удача пропадает, то это затрагивает всех и происходит то, что описано в проклятии, которое Бусла наложила на короля Хринга: «Горы сотрясаются, рушится мир, погода портится, и происходит то, что не должно было происходить». Чтобы не задохнуться от вони, которая исходит из его уст, и видя, что все его владения побиты морозом, покрыты инеем и пусты, он понимает, что нет иного пути, кроме как изгнать этого короля с лица Земли. И он действительно был вырван с корнем («Мольба Буслы»).