Автор книги: Вильгельм Грёнбек
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)
Потребность воздать королю за его щедрость является моральным стимулом воззвания, но никакая благодарность, даже самая горячая, не смогла бы породить эти великолепные речи, если бы воин не испытывал благодарности за дар жизни в ее старом понимании, который король вручил своим воинам в виде колец и оружия. В тот момент, когда воин надевал кольцо или брал в руки оружие, в него вливались королевская честь, слава его предков и все то, чем он гордился. Он сразу же ощущал силу, заключенную в кольце, и начинал им жить. Человек рождался заново, как и все другие в эти дни, и союз с дарителем становился полным – он проникал в его мысли и во все проявления жизни. Последователей короля называли тем же именем, что и его клан, – Скильдингами, поскольку они вливались в хамингью дома, которому служили.
Понимание и принятие идеи дарения, приобретения дружбы путем вручения подарка приведет нас к пониманию самой сути чувства дружбы, и тогда мы сможем ощутить его природу. Речи воина Хрольва Бёдвара Бьярки: «Отяжели оружие золотом, чтобы удары стали сильнее», как нельзя лучше демонстрируют утверждение, что щедрый дар – лучшая награда за преданность.
Подарок подарку рознь – он может стать знаком чести и бесчестья, порабощения и покорности. Подарок вызывает в том, кто его принимает, разные чувства: делает его храбрым или, наоборот, лишает его всякой защиты – как бы там ни было, принимая дар, следует быть осмотрительным. Олав Сигтриггссон не хотел искушать судьбу, унося с собой подарок Этельстана. Только тот, кто ощущает свое неоспоримое превосходство, может пойти на риск и принять дар от недруга или, наоборот, вручить его, как это сделал Хлодвиг, посватавшись к бургундской принцессе.
Эффект, который произведет обмен подарками, зависит от отношений между двумя столкнувшимися удачами. Когда человек, после долгой службы, уходит на покой, король дарит ему меч, который долгое время принадлежал ему, со словами: «Я надеюсь, что с ним к тебе перейдет удача, и благодаря ей ты будешь пользоваться моей дружбой». В этом случае к удаче этого человека добавлялась удача короля; он получал эр (era) – честь, как в древнесаксонском языке называли подарок. Но если союз с равным или превосходящим по силе и знатности рода придает человеку сил, то союз с неудачником приведет к поражению. Отказ от подарка в этом случае вызывает обиду, поскольку он подразумевает: «Моя удача слишком хороша для тебя», и одновременно этот отказ означает: «Я не доверяю ни твоей чести, ни твоей воле». Эта мысль очень четко выражена в «Саге о Хёрде», где герой высказывает свои сомнения по поводу дружеского подарка: «Я не знаю точно, но мне кажется, что ты не сохранишь свою дружбу ко мне». Та же самая мысль подразумевается и в разговоре Эйнара Тамбарскьельве, норвежского бонда, с Торстейном, сыном Халля с Побережья, добропорядочного исландца, который стал неприятен норвежскому королю. Торстейн искал у Эйнара приюта и предложил ему дорогой подарок, но Эйнар не хотел связываться с изгоем, поскольку не желал ссориться с конунгом. Когда он намекнул, что Торстейну не на что рассчитывать, тот стал настаивать, чтобы Эйнар принял его подарки: «Ты, несомненно, можешь принять подарок от такого человека, как я». В то же самое время сын Эйнара, Эйндриди, одобрил и подношение, и самого дарителя. «В этом человеке что-то есть», – сказал он отцу, имея в виду вот что: «Это человек, с которым стоит заключить сделку», и, когда Эйндриди против воли отца, принял в дар великолепных коней, Эйнар настоял, чтобы дело изгоя Торстейна рассмотрел сам конунг. Он дошел до того, что пригрозил конунгу, что откажется служить ему и поднимет против него оружие.
В тех случаях, когда человек меньшего масштаба имеет дело с более значимым, в особенности когда дело касается удачи короля, результат может быть только таким: большая удача проглотит меньшую. Люди конунга или короля, которые должны считать его средоточием своей воли и преданности, являются теми, кому он дарует кольца, и их власть и добрая удача зависят от его успехов. Пока они принимают его подарки и едят его хлеб, они должны сражаться только за него и за его честь, и уж только потом – за свою. Огромное превосходство его удачи делает это положение односторонним, аналогичным почти полному подчинению.
У тех, кто считает себя равным другому, подарки обязательно должны быть взаимными, чтобы никто не приобрел преимущества своей хитростью; совсем другое дело с воинами или подданными и их королем – королевские подарки не отдаривают, как подарки простых людей. Когда король Норвегии награждал кого-нибудь из своих людей титулом и землями, его имя и честь подтверждались многочисленными почетными дарами. Если люди присваивали претенденту на престол звание короля, они не должны были дарить ему подарки, ибо это была привилегия королей. Как подарок мог способствовать защите своих прав и чувства равенства, продемонстрировали потомкам крестьяне из Телемарка, которые вступили в конфликт с конунгом Харальдом Прекрасноволосым, когда он учил их, как надо платить налоги. Усилия конунга внедрить в жизнь норвежцев новое сложное искусство начали потихоньку давать плоды, особенно после того, как были устранены самые неуправляемые элементы. Только в далеком Телемарке по-прежнему царило старое невежество, которое основывало свое сопротивление на идее о том, что конунг, хотя и обладает большой властью, все-таки не божество; снова и снова посылал Харальд туда бойких на язык помощников, но, несмотря на все их усилия, теория налогов никак не укладывалась в дубовых головах жителей Телемарка. «Нет, – сказал наконец один из самых могущественных йоменов, Асгрим из Фивлавеллира, – мы не будем платить подать, но пошлем конунгу свои дружеские подарки», и они отправили ему превосходного коня и много серебра. Однако Харальд отказался их принять: «Отнесите эти дары назад; я – конунг этой земли и требую того, что законно и правильно, я, а не Асгрим».
Другая история, случившаяся в более поздние времена, показывает, как подарок сумел поставить принявшего его на место. Свен Эстридсен какое-то время прожил при дворе короля Магнуса Доброго; однажды король предложил ему в подарок плащ и чашу с медом, прибавив: «Вместе с этим я дарую тебе титул ярла и звание правителя Дании». Свен, вместо того чтобы надеть плащ, вспыхнул от гнева и передал его одному из своих людей. И восклицание Эйнара Тамбарскьельве «Этот ярл слишком велик!» показало, что обе партии присутствующих хорошо поняли всю серьезность происходящего.
Но то, что глубже всего затрагивало душу людей, обладало определенной эластичностью. Король тоже мог получать подарки; он принимал доброту и мог отблагодарить подарком подношение добрых людей, сделанное от чистого сердца. И дарителю вовсе не надо было являться в скромном одеянии, чтобы король без колебаний принял его дружбу; там, где не было и намека на то, что подарок будет истолкован неверно, король и благородные люди могли обменяться залогами доброй воли. Но король, конечно же, должен был проявлять осторожность и не принимать, не подумав, то, что могло стать претензией на равенство, ибо в этом случае оппозиция могла сильно ослабить его хамингью. Ибо в подарке содержится не только удача и душа, но и расположение и желание, то есть реальное состояние души, и вопрос «Что он хочет? Что он имеет в виду?» заставляет человека просить дать ему время, чтобы подумать, с какой целью был сделан этот подарок, и отказаться принять честь, присланную ему издалека. Требовалось, чтобы добрая воля, проявлением которой был подарок, была изложена словами; получатель мог верить этим словам, поскольку они прилагались к дару или входили в его состав и передавались вместе с ним из рук в руки. «Возьми этот меч – с ним я отдаю тебе свою дружбу» или «Видишь этот меч, благодаря ему в твою семью не войдет неудача». Все это реальные слова; меч дарили с дружескими чувствами или с ненавистью, точно так же, как имя и отцовское пророчество закреплялось в имени, даруемом ребенку.
В случае штрафов за убийство в нас со всей силой должны проявиться старые чувства, которые частично кристаллизовались в легальные формы. В одном случае человек, у которого убили родственника, с презрением вытрясает из убийцы золото, словно оно грязное, в другом – с радостью приветствует восстановление своих прав или повторяет слова Гуннара, сказанные им Ньялю, когда тот пришел, чтобы выплатить ему виру: «Ни один человек не отвергает предложенной ему чести». Обе стороны этого вопроса были снова отточены Этил ем; именно он произнес презрительные слова об эпохе, которая привыкла посылать своих родичей за золотом. Одного человека, который принял виру, он назвал «человеком, сбивающим с ног своих родственников», как будто, делая это, человек, который должен был отомстить за убийство, лишает погибшего последней надежды на возрождение. А этот же Эгиль, сидя в зале Этельстана, в битве с которым был убит его брат, благодарит короля за подарки висой:
Нет смысла искать объяснения столь противоречивого поведения Эгиля в изменчивости его настроения; его слова в обоих случаях основываются на одном и том же этическом значении виры. Вира – это не плата, ставящая перед собой цель притупить чувство попранной чести у пострадавшей стороны, а, наоборот, добавить честь к чести. И это заставляет человека внимательно разглядывать, какого сорта кольца он приносит в семью.
Условием для мирного урегулирования спорного вопроса является то, что обе партии должны чувствовать свое равенство; ни та ни другая сторона не должна считать себя превосходящей другую ни по благородству, ни по богатству. Только в этом случае получатель виры будет знать, что он приобрел, а не потерял. В юридических терминах этот страх неравенства в сделке нашел свое выражение в клятве о справедливости; сторона, предлагающая плату, должна сначала поклясться, что она сама приняла бы такой штраф, если бы стала потерпевшей. В более поздние времена, когда старое представление о духовной ценности собственности ушло в прошлое и было заменено простой денежной оценкой, вира стала сопровождаться отвратительным звоном монет. Люди стали бояться, что их обвинят в том, что они «кладут своих родственников в кошелек», хотя отношение к вире как к доказательству того, что им была оказана честь, так никогда полностью и не исчезло.
Глава 5
Покупки и сделки
«То, что этот меч ушел из нашей семьи, было непростительной ошибкой!» – в отчаянии восклицает герой одной легендарной саги, увидев, что легендарное оружие его семьи направлено против него. В этот момент он говорил от имени своих предков и всех своих родственников. Люди берегли свои сокровища, опасаясь по неосторожности лишиться их; в самом деле, каждая передача собственности, даже тщательно подготовленная, всегда несет в себе элемент риска. Современные крестьяне, по крайней мере те, что живут в изолированных местах, до сих пор с недоверием относятся к продаже и покупке. Они не будут испытывать судьбу, отказавшись принять денежную ссуду в случае нужды, но, с другой стороны, они не позволят ей забрать ни малейшего кусочка из того, чем они владеют, поскольку боятся, что никогда уже не смогут вернуть себе свою собственность. Для того чтобы получатель не смог выбить из их рук удачу, они забирают три зернышка пшеницы из меры, которую они дают взаймы, три волоска из каждой головы продаваемого ими скота, оставляя себе удачу своего хозяйства. Они дают покупателю понять: «Зерно можешь забрать себе, но удачу своего зерна я оставляю себе». Если продавец ведет себя столь же осторожно, то и покупатель с опаской следит за тем, чтобы он не оставил себе слишком много. Не очень приятно думать, что продавец смотрит тебе вслед, посмеиваясь, потому что он сумел тебя надуть; что шаги, которые ты слышишь за собой, это шаги больной коровы, в которой меньше молока, чем в пеньковой веревке. И если покупатель пришел домой, уверенный в том, что сделал все, чтобы убедиться, что животное здорово, то с большой осторожностью включает новое приобретение в удачу своего дома и следит, чтобы оно успешно ассимилировалось в новое место своего пребывания. Он ведет животное в дом, чтобы оно увидело огонь в очаге и взяло сено из рук хозяйки; благодаря этому оно не будет скучать по своему прежнему дому. Или же он три раза обводил корову вокруг камня, врытого в землю, чтобы она была здоровой и не стремилась убежать.
То же самое делалось и в старину. Требовалось, чтобы владелец вложил в сделку весь свой ум и отдал не только внешнее, но и саму душу: предпринимались шаги, чтобы он, перед тем как передать покупателю свой товар, не высосал из него удачу. Нам известен северный ритуал передачи земли новому владельцу: прежний владелец приводит покупателя на свой участок, усаживает его и посыпает полы его плаща землей, взятой с этого участка. В более поздние времена эту процедуру проделывали в суде или дома, но непременным условием было то, что земля должна была быть взята с продаваемого поля. В Норвегии продажа дома и другой собственности осуществлялась так: брали землю с четырех сторон очага, из-под кресла хозяина и с того места, где соединялись поле и луг, лес и пастбище. В главных деталях южные ритуалы сделки повторяли северные, быть может, немного полнее, но не менее обязательно и ощутимо. На юге человек должен был протянуть новому хозяину ветку, срезанную на месте, и нож, которым она была срезана, а также горсть торфа или почвы, чтобы он всегда радовался приобретенному участку – то есть дарил ему обладание, а при передаче дома или строения сделка скреплялась «под дверной петлей». По-видимому, хозяин брал покупателя за руку и подводил его к дверному косяку, чтобы тот его обхватил. Но даже после этого новый владелец не был до конца удовлетворен, пока все присутствовавшие демонстративно не покидали дом, бросая себе за спину какой-нибудь предмет, принадлежавший им, – обычно это была палка, – оставляя тем самым удачу дома новому хозяину.
Покупатель следил за тем, чтобы бывший хозяин не оставил ничего в своей бывшей собственности; только тогда она полностью переходила в его владение. Начав использовать ее, он проверял, готова ли она служить ему изо всех своих сил. Наступал день, когда его честь зависела от того, подошла ли ему приобретенная вещь, ибо если она не совпала с его удачей, то его считали ничем не лучше вора. Случалось, человек приобретал участок земли, но бывший владелец отбирал его у него, просто отказав ему в праве купить ее, тогда дело решалось поединком; участники сделки встречались в поле и втыкали свои мечи в землю или в пласт дерна, взятый со спорной территории, после чего вступали в бой. Его результат показывал, кому из них удалось ассимилировать удачу этой земли, превратив ее в свою силу.
Право саксов на их землю возникло в тот день, когда один из переселенцев отдал свое золото тюринщу за такую площадь земли, которую мог накрыть его плащ. Вскоре после этого жители Тюрингии решили прогнать викингов, которые закрепились на берегу, думая о том, что делать дальше, но пришельцы обнесли свой лагерь земляным валом, и с тех пор им стала сопутствовать удача. До этого их все время преследовали неудачи, и они жили под постоянной угрозой того, что их сбросят в море, но с той минуты викинги стали теснить тюринщев все дальше и дальше вглубь их страны.
То, что уступивший победу человек отдал «весь» свой ум, означало, что он отдал безо всякого сожаления, не испытывая злобы по отношению к победителю и спокойно позволяя ему унести все, что он взял. Люди отдавали вещи, чтобы «на них ничего не висело», и не испытывали никакого предубеждения, которое могло стать фатальным для того, кто их получил. Хрейдмар по простоте душевной принял от богов плату за убийство его сына Отра. Позже, после того как асы обещали мир, Хрейдмар с удивлением выслушал слова Локи:
Отдано золото,
выкуп немалый
за меня получил ты;
сын твой несчастлив —
смерть вам обоим
выкуп сулит!
Слишком поздно Хрейдмар осознал, что золото Андвари несет погибель:
Даритель должен был произнести такие слова: «Я дарю тебе меч, чтобы ты радовался ему». В «Беовульфе» неоднократно встречаются сцены вручения подарков: «Защитник Ингвинов, / желая ратнику / удачи воинской, / отдал во вечное / владенье Беовульфу / одежды боя / и коней резвых, / воздал ему конунг / добромогучий / за труд, воителю, / казной богатой / да скакунами, / никто не скажет, / что плата нещедрая». Вручая герою кольца, Вальхтеов молвила: «Владей, о Беовульф, / себе на радость, / воитель сильный, / дарами нашими – / кольцом и запястьями, / и пусть сопутствует / тебе удача!»
Но даже если слова «владей на радость» можно толковать как «употреби на пользу», они не отражают полного значения древнего слова neotan (применять, использовать). Если его применяли по отношению к оружию, то оно означало «впитай в себя его силу и используй исходящую из нее удачу и душу, нанося сильный удар». То же самое имел в виду и норвежский король, когда подтверждал свой подарок: «Вот тебе мой меч, а с ним – и моя дружба», а позже он добавил: «Я думаю, что ему сопутствует удача, а с ней – и моя дружба».
Если вручение подарка не означало объявления о дружбе, то становилось обещанием ее. Подарок становился залогом дружбы. Англосакское слово «вед» (ved) обозначало первоначальную ценность предмета и свидетельство о том, что он одновременно являлся подарком и залогом и, более того, обещанием или договором.
Душа, передаваемая вместе с подарком, отражала, как мы уже видели, реальный ум человека или его психологическое состояние, за которым стояла целая прошлая, настоящая и будущая сила и ответственность хамингьи. И, вручая этот залог, даритель мог объяснить на словах, с каким чувством он дарит подарок, если он, конечно, владел непростым искусством правильно подбирать слова и вкладывать в них нужную хамингью. Все, что говорилось и обещалось, сохранялось и требовалось, «прикладывалось» к подарку или, как говорили на Севере, «прославлялось» в этой вещи и передавалось принимающей стороне. То, что брал в свои руки получатель, являлось «торжественным заверением» – иными словами, человек в буквальном смысле отдавал свое слово. И это позволяло выполнять обязательства, и никакие оговорки, никакие изменения обстоятельств, никакие сомнения в том, стоит ли это делать, не могли нарушить или хотя бы ослабить его. И если обещавшая сторона не выполняла своих обязательств, последствия наступали очень быстро. И только тогда, когда подлость стала считаться чисто социальным злом, отпала необходимость добавлять: «Он поставит себя вне закона».
Если человек хотел получить хамингью непосредственным образом, то должен был довериться человеку, который в данный момент не имел для этого готового слова; северянин брал его за руку и просил сообщить свое желание прикосновением – так создавался мост, с помощью которого желание и обещание переходили от одного человека к другому. Во время помолвки человек передавал свою родственницу другому, предложив ему свою руку. Соглашение, или «сговор», закреплялось битьем по рукам – рукобитием; в северной юридической процедуре имеются выражения «закрепить» или «фиксировать» клятву, свидетельские показания и решение суда, которые говорили о том, что человек дает обещание предоставить улики или подчиниться решению суда. Это доказывало, что материальное вознаграждение не было главным условием признания обещания.
При заключении брачной, торговой или любой другой сделки участники «ударяли по рукам» или обменивались рукопожатиями, скрепляя уговор действием. Рукопожатие помогало передать другому человеку собственность, ведение судебного процесса или ответственность. «Мы хотим подтвердить тот факт, что ты соединил меня с этой женщиной по праву закона и обещал мне ее приданое, скрепив это рукопожатием, – таков мой сказ безо всякой утайки». Так, этот ритуал в «Грагасе» и эти слова сначала понимали буквально, что право находится в предложенной руке и переходит от одного человека к другому во время рукопожатия. Поскольку обе партии понимали законность сделки и ощущали изменения в своей душе, когда право или ответственность переходили от одного человека к другому, рукопожатие считалось законным подтверждением сделки, и закон теперь мог определить, что соответствует ему, а что – нет. Согласованную сделку можно было разорвать, заплатив две унции, как записано в датском законе Скании, но если она была скреплена рукопожатием, то для ее расторжения нужно было выложить уже шесть унций. Если словесные обещания и рукопожатия рассматривались как две крайности, то они будут противоположны друг другу; самый сильный комплимент для честного человека звучал так: «Твои обещания нерушимы, как рукопожатия».
Древние люди не меньше нашего боялись, как бы их не обманули при продаже и покупке, скорее даже больше; но характер этих опасений определял тот факт, что сделка в те времена имела совсем иное значение, чем теперь. Она заключалась в обмене подарками, что всегда означало союз и братство; смотреть на вещь и не обращать внимания на ее владельца – совершенно немыслимая вещь. Никто не мог купить коня или оружие без того, чтобы не приобрести дружбу их владельца, а с ней – и дружбу всего клана; пока сила меча и польза, которую приносило животное, содержали в себе удачу, никто не мог избежать влияния другого человека. Чтобы стать владельцем оружия или коня, необходимо было завязать отношения с большим кругом людей, которому они когда-то принадлежали. И такое приобретение – одновременно вещи и ее души – германцы и называли сделкой; они договаривались о покупке вещи точно так же, как о дружбе и браке.
Задолго до того, как германцы вышли на историческую сцену, они в определенной мере превратили бартер и союз в покупку. Само слово «сделка» – в древнескандинавском языке kaup, в англосаксонском – сеар, было производным от латинского саиро. Это говорило об определенном опыте в торговых делах и одновременно сохранило для потомков временную победу старого мышления. В тот промежуток времени, когда, в самом начале нашей эры, это слово попало в Северную Европу, и временем, когда в ней были составлены своды законов, цена вещей стала зависеть от их ценности в глазах владельца; золотое кольцо стало верховодить в шкале стоимости, и его стали делить на одну, две, три и более мелкие части; богатства превратились в капитал, дававший проценты, а земля стала чем-то вроде сдачи, которая могла переходить из рук в руки. Из людей, живших дарами земли и скота и улаживавших счеты между собой, расплачиваясь плащами и скотом, германские племена превратились в торговые народы, занятые сельским хозяйством и разведением скота, которые расплачивались ярдами ткани или головами скота. Эти фундаментальные изменения в экономике неизбежно привели и к переменам во всех институтах их жизни – и ярче всего это демонстрируют брачные обычаи, где выплата денег невесте обеспечивала финансовое благополучие жены и даже гарантировала ей приличную пенсию в случае смерти мужа. Такое преобразование германского мира привело к неизбежной эмансипации вещей, поскольку они, рано или поздно, должны были порвать свои связи с кланом и общиной и научиться странствовать из одной земли в другую. Люди же начали осваивать премудрости торгового дела, в котором накапливают товары только для того, чтобы потом продать их с максимальной выгодой для себя.
Но старое чувство собственности, которое несколько нивелировалось при использовании монет, само не желая того, заняло оборонительное положение, столкнувшись с вещью лицом к лицу. Германский ум никак не мог привыкнуть рассматривать вещи как объекты; они по-прежнему оставались для него индивидуальностями, которые можно было легко узнать. Мир, в котором родились законы и обычаи этих людей, был таким, что ценные вещи в нем обладали личными именами и характером; это был мир, в котором седой боец, увидев на давнем враге «родовое оружие», побуждал к мести наследника погибшего товарища: «Узнаешь ли ты, друг, / меч прославленный, / твоего отца / драгоценный клинок, / послуживший ему / в том сражении, / где он пал, / шлемоносец-воитель, / в сече с данами, / где, разбив нашу рать, – / без отмщенья погибшую, – / беспощадные Скильдинги / одержали верх? / А теперь в этом зале / сын убийцы сидит, / той добычей кичащийся, / окровавленным лезвием, / тем наследьем, / что по праву / тебе причитается!» («Беовульф»).
Предмет, который один человек дарил другому, всегда был аванпостом его души на вражеской территории и имел права и обязанности по отношению к нему, и его воля сохраняла свою власть даже над более поздними владельцами. Олав Святой ощутил это родство с вещью на своем собственном опыте. Один из его людей, Бранд Щедрый, получил в подарок от короля дорогой плащ, подбитый мехом, и вскоре после этого отдал его бедному священнику по имени Ислейв, который вернулся домой после обучения за границей и не имел денег на приобретение одежды. Олав хотел устроить Бранду выговор за то, что он так беспечно избавился от его подарка, но, увидев Ислейва, прославленного своей ученостью и святостью, понял, что его плащ попал к достойному человеку. «Я бы сам отдал тебе этот плащ, – сказал Олав, – ибо по твоему виду понял, что быть упомянутым в твоих молитвах – это благословение». Вероятно, в этих словах была выражена надежда христианина, но основание для такой надежды было чисто языческим («Прядь о епископе Ислейве сыне Гицура»).
Помимо личного чувства обладания вещью, нельзя было сбрасывать со счетов и значимость земель и богатств для других, помимо их номинального владельца. Пока клан окончательно не распался, было очень трудно исключить право наследников передавать другим полученную по завещанию собственность – не важно, происходило ли это по решению суда или в виде требования преимущественного права на покупку. Его можно было отклонить до определенных пределов, и тогда оно превращалось в требование, гласящее, что продаже подлежала лишь определенная доля наследства, а все, что находилось за ее пределами, могло вернуться после смерти дарителя к прежнему владельцу.
Статьи закона были лишь внешним проявлением беспокойства, с которым члены клана наблюдали за любой передачей его собственности, которая включала в себя духовные обороты или обязательства. Семья никогда не теряла связи со своими подарками; клан не мог позволить себе стать пассивным инструментом в руках чужаков; и его члены приходили в ярость, стоило им только подумать, что получатель может легко избавиться от этого подарка, передав его третьим лицам. Культура германцев всячески сопротивлялась иностранному влиянию, и это породило странную двойственность характера германских народов, которые любили торговать. Их законы, посвященные торговле и коммерции, были ближе к коммерческим традициям римлян, чем торговые обычаи истинного германского типа; во время торговли и взимания залогов, при найме и сдаче внаем собственности они употребляли современные выражения, но при этом всячески старались спрятать свой опыт и рассудительность под странными терминами, которые можно оценить по достоинству только в том случае, если использовать их, приближаясь сзади, из прошлого. От этих старых форм было невозможно избавиться, и потому мысль и ее выражение постоянно противоречили друг другу; при этом значение всегда тащило за собой форму и напрягало ее, угрожая взорвать, а формы сопротивлялись, пытаясь сохранить взаимодействие в пределах древней системы сделок. Все это могло закончиться тем, что этот институт развалится на части, как случилось с браком и контрактами, заключаемыми во время помолвки, когда подарки, говорившие о принятии на себя обязательств, потеряли свое значение обогащения и сохранили лишь церемонное значение в качестве веда или подарка, в то время как денежные расчеты стали проводить отдельно.
Ломбардская девушка становилась невестой после старомодного обряда помолвки, но ее главный интерес находился в документе, в котором муж закреплял за ней четвертую часть своего состояния. Результат закреплялся с помощью временного компромисса, как и в тех случаях, когда сделки, связанные с вещами, предполагали обязательство продавца защищать право покупателя перед лицом своих собственных родственников, а также других возможных противников. Таким образом, продавец не только гарантировал раз и навсегда законную передачу права на владение, но и объявлял о своем желании принимать ответственность за них столько раз, сколько в этом возникнет нужда.
Но то там, то здесь половина или более половины подавлялось этим процветающим законодательством, и мы находим отдельные примеры возрождения доисторических представлений о торговле. В «Грагасе» имеется такая статья: «Даритель не может вернуть себе то, что он подарил, но если он сделал подарок в надежде вернуть его или если получатель пообещал оплатить его стоимость, то даритель может требовать, чтобы ему выдали то, что было обещано»; а в «Эстгёталаге», законе восточных гётов, говорилось, что собственность можно отстоять таким образом: он дал, и я вознаградил. В этих сводах приведены на самом деле торговые законы германцев. Они возвращают нас к идее обмена подарками, как к реальной процедуре, когда вещи переходят из рук в руки; предмет, который находится в руке человека, предлагает «обменять себя» на часть собственности, которая принадлежит соседу. Подарок, который шведский жених несет в руке в знак того, что он желает жениться на девушке из того или иного дома, не случайно назывался тильгьёф (tilgaef) – то есть подарок (гьёф), сделанный для того, чтобы получить желаемое (тиль). Человек, искавший дружбы, приносил свой подарок, чтобы получить в ответ определенную вещь, и даритель, который предсказывал ему, что эта вещь принесет ему удачу, могли бы рассказать нам очень много о германской продаже и покупке, и о том, что Гьяфа-Рева (Лиса-Подарка) можно считать самым талантливым образцом германского торговца.
Таким образом, все различия между стремлением отдавать и эгоистичным желанием владеть, между предложением дружбы и спорами по поводу сделки, между благородным стремлением уступать и неблагородными требованиями заплатить стираются. Германская культура не знала ничего лучше приобретения собственности в качестве предложения дружбы, и ни благодарность, ни алчность от этого не уменьшались. Для тевтона любовь и прибыль были столь же неразлучны, как душа и тело. Поэтому, когда Гуннар в «Эдде» говорит: «Брюнхильд мне всего дороже, и славнейшая она среди женщин, и лучше мне жизни лишиться, чем потерять ее любовь (в первоисточнике «богатства»)», то в его словах слышатся и истинный пафос, и глубина, и лучше выразить свою страсть он не мог.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
