Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

В этом вопросе идеи варвара и образованного человека расходятся сильнее всего. Тацит наблюдал, как гость уходил из дома с руками полными дорогих подарков, а хозяин довольствовался лишь кучкой безделиц, которые выпросил у тех, кто порадовал его, приняв приглашение на обед. «Если кто, уходя, попросит приглянувшуюся ему вещь, ее, по обычаю, тотчас же вручают ему. Впрочем, с такою же легкостью дозволяется попросить что-нибудь взамен отданного», – пишет Тацит, но при этом добавляет: «Они радуются подаркам; не считая своим должником того, кого одарили, они и себя не считают обязанными за то, что ими получено». Если бы Тацит мог увидеть то, что происходило за дверями, он был бы сильно удивлен; радостные дарители прилагали все усилия, чтобы не осталось ничего, что могло бы их чем-то обязать.

Древние вкладывали в свою алчность всю душу, превращая ее в страсть, но, по крайней мере, должны были сохранить свое право на желания в этом мире. Они обходили объект своей алчности, разглядывая его со всех сторон, не в состоянии отвести от него глаз. Они не могли сопротивляться искушению, они должны были завоевать дружбу хозяина этой вещи или взять силой то, что не могли получить добром. И пусть жестокий человек смотрит на него потом, если он сможет заставить приобретенное подчиниться своей воле. А поскольку желание возникает из глубины души, то и отказ воспринимается как оскорбление. Спокойный и уравновешенный вождь Ватнсдаля, Ингимунд Старый, в последние годы жизни очень хотел заполучить понравившееся ему оружие. Как-то летом у него гостил Хравн Норвежец, который владел великолепным мечом. Ингимунд бросал на него завистливые взгляды; он попросил Хравна дать ему на время это оружие, чтобы хорошенько рассмотреть, но, когда он предложил гостю продать ему этот меч, Хравн ответил категорическим отказом. Услышав это, Ингимунд затаил обиду. Проходили дни; Ингимунд с большим интересом выслушивал рассказы норвежца о его путешествиях и участии в набегах викингов – в своей молодости он тоже мечтал о приключениях. Хравн говорил, Ингимунд слушал; как-то за разговором Ингимунд, забывшись, вошел в капище, и Хравн последовал за ним. Ингимунд возмущенно обернулся – в святилище запрещено было входить с оружием, поскольку это считалось вызовом богам; если человек забывал об этом, то должен был в качестве наказания отдать самое ценное, что у него было, и просить того, кто знал богов, заступиться за него. Так Ингимунд завладел мечом Эттартанги («Книга о занятии земли. Часть третья»).

Желание не только возбуждало страсти, но и порождало настоящие трагедии в жизни наших предков. Когда старый одноглазый бог вошел в зал Вёльсунга и глубоко всадил свой меч в ствол дерева в качестве подарка самому сильному, никто, кроме Сигмунда, не смог его вытащить, но среди воинов был один, шурин Сигмунда по имени Сиггейр, который с завистью смотрел на меч. Он предложил за него Сигмунду в три раза больше золота, чем весит этот меч, но золото не прельстило витязя. Сиггейр в ярости покинул дом Вёльсунга, не дождавшись окончания праздника. Однако вскоре он вернулся, взяв с собой родственников жены, и, убив своего тестя и связав его сыновей, он бросил их в лесу волкам на съедение, а меч забрал себе. Одного за другим волки убивали молодых Вёльсунгов, пока наконец в живых не остался лишь Сигмунд, хозяин меча. С помощью своей сестры Сигню он вернул себе меч, спасся сам и отомстил за отца. Это был тот самый меч, который выбил у него из рук в бою Один, который Регин заново выковал для своего названого сына и которым был убит Фафнир; это было оружие Сигурда Фафниробойцы. Так появлялось одно сокровище за другим, вместе со своей трагедией. Золотая гривна Инглингов, драгоценное запястье Скильдингов, сокровище Андвари – эти ценности не только олицетворяют дух германского народа, но и трагический элемент в их жизни.

Глава 6
Общая трапеза

Конунг Магнус Добрый объявил Свейна Эстридсена своим вассалом и в подтверждение своих слов даровал ему плащ и предложил испить чашу с хмельным медом. Свейн не принял плащ, да и меда, вероятно, не отведал – он опасался конунга Магнуса не меньше, чем тот его.

Так же как и подарок, еда и питье могли даровать честь или бесчестье, связать и развязать, наградить удачей или, наоборот, лишить ее.

«Люди пьют за здоровье друг друга», – говорится в старой поговорке; подобно тому как человек, выпивший за женщину на свадьбе, вводит ее в круг семьи, так и тост за соседа, произнесенный, чтобы приблизить его к себе, вводит его во фрит поднявшего кубок. Поэтому слов «Я воспользовался его гостеприимством» достаточно для того, чтобы оправдать категорический отказ этого человека присоединиться к действию против того, кто ему это гостеприимство оказал. Этот аргумент, вероятно, заставлял человека примкнуть к противоположной стороне, а не к той, к которой он естественным образом принадлежал. И хотя помощь от него была невелика, она могла в решающий момент определить исход битвы.

Однажды конунг Магнус обедал на борту своего корабля. Вдруг какой-то человек пересек палубу и поднялся на полуют, где сидел конунг, отломил кусок хлеба и съел. Магнус посмотрел на него и спросил, как его зовут. «Меня зовут Торфинн». – «Так ты – ярл Торфинн?» – «Да, так называют меня на западе». – «По правде говоря, ярл, я думал, если нам доведется когда-нибудь встретиться, сделать так, чтобы никто никогда не узнал о нашей встрече; но после того, что произошло, я уже не смогу тебя убить». А ведь их разделяла вражда, которую они породили своими действиями. Торфинн разрушил все планы короля на подчинение себе западных островов, убив своего племянника Рёгнвальда Брусасона, который помогал там Магнусу осуществлять свои политические планы, и очень грубо избавился от приспешников короля.

Пища обладала той же силой, что и подарок, – она помогала выявить самые сокровенные мысли человека и его планы. Хмельное питье помогало человеку возвыситься и, наоборот, впасть в бесчестье, оно могло повысить самооценку человека, но и напустить на него всех злых духов и жестоко оскорбить его. Король оказывал гостю честь, предложив ему выпить вместе с ним и велев отнести ему рог с вином, пивом или брагой; из этого сосуда гости пили за здоровье друг друга. В Средние века, да и сейчас тоже, люди относились к заздравной чаше с большим уважением. Тот, кто не хотел обидеть молодоженов, должен был отпить из их заздравной чаши, как ее до сих пор называют крестьяне. Когда за столом сидят равные, они ревниво следят, чтобы от их предложения выпить никто не отказывался, и если кто-то отказывался принять рог с вином или демонстрировал свое неуважение, отпив всего лишь половину, то это воспринималось как смертельное оскорбление. Вождь всегда демонстрировал исключительную щепетильность в вопросах того, что ему подносили и кто предлагал ему выпить. Конунг Харальд посчитал оскорблением необходимость сидеть и напиваться в обществе сводного брата конунга Магнуса, Торира, и выразил свои чувства, сочинив презрительную вису, в котором намекал на низкое происхождение Торира.

Опасения простолюдинов, что во время хмельного пира их могут оскорбить, были очень сильны, и это показывает, что этот инстинкт имел глубокие корни в человеческом достоинстве. Когда шведские крестьяне, жившие в эпоху Просвещения, вскакивали с мест и хватались за ножи, если кто-то отказывался с ними выпить, они вряд ли могли объяснить, что их так разозлило, разве только приводили старую пословицу, которая появилась много веков назад и гласила, что тот, кто отказывается выпить с человеком, откажет ему и во многих других вещах.

Общая трапеза помогала разрешить все проблемы между людьми. Примирение враждующих не считалось окончательным, пока оно не было подтверждено совместным пиром. В 577 г. Гутрамн и Хильдиберт пили и ели вместе и расстались друзьями, поднеся друг другу богатые подарки. Языческие современники Адама Бременского, жившие на Севере, заключив союз, пировали восемь дней, а исландские саги часто рассказывают о том, как бывшая вражда превращалась в дружбу после обмена подарками, клятв во взаимной дружбе и приглашения на совместный пир.

Брак готовился с большой осмотрительностью и умением. Подготовка к нему предполагала несколько этапов: ухаживание за девушкой, помолвка, свадьба и введение молодой жены в дом, и каждый этап следовало закрепить распитием пива. Норвежские крестьяне, заключив временное соглашение, сначала собирались на «праздник пива», где обсуждались все связанные с брачной сделкой и свадебным пиром вопросы. Этот праздник устраивался в доме родителей невесты; здесь обговаривались все детали и происходила помолвка. Потом устраивался соответствующий пир в доме жениха, и только после этого происходила сама свадьба. По всей вероятности, крестьяне делали лишь то, что требовал от них старинный обычай.

После свадебной сделки наступало время брачных подарков; эта сделка закреплялась на свадебном пиру. Здесь, как записано в старых книгах, брак подтверждался per cibum et polum, то есть едой и питьем в доме жениха. На пиру объявляли, что сделка или оплата были закреплены с помощью vadium, или залога, который был внесен заинтересованной стороной. Пиры северных народов не были такими торжественными, как у южан; вероятно, это было связано с культом подарков-символов, который занимал такое важное место в германских законах; но на Севере он продержался гораздо дольше, чем сама вера в необходимость залогов. Без кружки пива, которая смягчала горечь расставания с только что проданным поросенком и усиливала радость от полученных за него звонких монет, крестьяне вряд ли могли бы вообще что-нибудь продать или купить, и, если у человека был больной желудок или голова, он должен был извинять себя такими словами: «Несмотря на это, сделка состоялась».

Чтобы перечислить все законные торговые сделки, которые требовалось «обмыть», нам пришлось бы составить список всех возможных сделок в германском обществе, а желание их «обмыть» зарождалось гораздо глубже, чем неясный импульс сделать то, что положено. Закон снова и снова называл пир в честь завершения сделки критерием ее законности. Исландские законы не признавали брак заключенным, если два клана не пришли к соглашению, которое было отмечено пиром, где присутствовало не менее шести человек. Шведы считали брак законным, если, по обычаю, на свадьбу приглашали всех родственников до третьей степени родства, то есть до тех родичей, с которыми поддерживали отношения. И снова, как гласит старый норвежский закон, третейским судьей должно было стать пиво, и сын признавался законнорожденным, если его мать была куплена за законные деньги невесты (мунд), а для свадьбы был приобретен бочонок пива, который распили в присутствии двух свидетелей со стороны жениха и двух – со стороны невесты, а также слуг и служанок.

В этом старом способе соединить людей было что-то уязвимое, поскольку он мог заставить людей стать такими близкими, что их малейшее действие под его влиянием превращалось в факт закона и права. С течением времени совместная трапеза стала обязательным условием договора, и это произошло только потому, что когда-то этот способ был опробован на личном опыте. Законность этого действия вытекала из того факта, что обе стороны ощущали в себе перемены и чувствовали правоту нового состояния; требовалось, чтобы большие чаши, от которых зависели важные решения, осушались до дна – благодаря этому закреплялось желание твердо соблюдать условия сделки. Люди знали, что опрометчивый глоток мог лишить человека самообладания или, по крайней мере, позволить другим повлиять на его волю и парализовать его силы, что исключало дальнейший прогресс всех действий. «Если бы мне только удалось найти клирика с луженой глоткой и угостить его, я бы знал, как с ним справиться» – так, вероятно, думал хитрый Меровинг Хильперик, когда во время своей встречи с Григорием Турским попытался уговорить его выпить с ним. Но епископ был настоящим тевтоном и знал, как уберечься от этого. «Давайте сначала утрясем все наши проблемы, а потом обмоем наше соглашение», или, если сформулировать эту мысль по-другому: «Наша совместная трапеза должна быть угодна Богу, не надо поддаваться требованиям плоти и забывать о его заповедях; поэтому, прежде чем я сяду с тобой за стол, ты должен обещать мне, что не будешь нарушать законов церкви».

В тот момент, когда человек протягивает своему противнику кубок и пьет с ним, он полностью отдается на его милость; на этих двух руках, которые касаются друг друга, принимая кубок, балансирует будущее, которое может разрушить любая недоговоренность, к несчастью для двух этих людей. После смерти ломбардского короля Аутари народ обратился в его вдове Теоделинде с просьбой принять на себя решение и выбрать в мужья сильного человека, который смог бы управлять королевством. Посоветовавшись с мудрыми людьми, она выбрала герцога Туринского Агилульфа и поспешила пригласить его на встречу. Они встретились в Лаумеллуме; поговорив с ним немного, Теоделинда велела принести вина. Она выпила первой и протянула кубок с оставшимся вином Агилульфу. Приняв кубок, он поцеловал ей руку, но она покраснела и, улыбнувшись, заметила, что тому, кто должен целовать ее в уста, не подобает целовать руку. Она велела ему встать и завела разговор о свадьбе и управлении страной.

Так описывал этот эпизод Павел Диакон. И мы будем плохими читателями, если не сможем понять, какое напряжение заключено в этом маленьком эпизоде. Оно было столь велико, что могло породить трагедию. Теоделинда, протянув Агилульфу чашу, предложила ему свою честь и отдала ее в его руки, чтобы он делал с ней все, что захочет. Она привязала себя к нему, совсем как Брюнхильд к Сигурду, пообещавшая взять в мужья того, кто сумеет преодолеть пламя. Однако Агилульф сомневался, стоит ли ему принять клятву Теоделинды и превратить ее в реальность, и это принесло ей несчастье и заставило отомстить ему.

Поднимается ли кубок в честь свадьбы или приобретения собственности, совместное распитие вина или пива представляет собой передачу и принятие радости от перехода в новое состояние и силы наслаждаться им. Обе стороны выпивали ньётсминни (njotsminni), то есть чашу, которая могла подарить покупателю ньёт, то есть безраздельное владение вещью, приносящее радость и удовольствие, лидкёб (lidkob) – так эту чашу называют в Дании. Впрочем, не стану утверждать, что этот ритуал родился еще в глубокой древности. Продавец демонстрирует свое удовлетворение полученной суммой, гарантирует, что вещь целая и исправная и будет передана покупателю полностью и навсегда без условий, без обмана, со всей удачей, которая в ней заключена. Другая сторона убеждается, что сделка наконец заключена, получатель доволен и его затраты полностью оправданы. Вот что говорилось, когда датчане обмывали покупку: «Я пью за черномордую корову, проданную тебе здоровой и благополучной, свободной от тайных изъянов; за нее я получу 100 талеров; теленок от нее родится в то время, которое я тебе сказал, и ты его получишь». – «Тогда я пью за те 30 талеров, которые уже уплачены, и желаю тебе удачно потратить эти деньги, и ты будешь иметь столько же, сколько имел». – «Мы желаем удачи обоим участникам этой сделки», – говорили свидетели.

Мы сможем понять, что представляла собой сделка, на примере того, как норвежцы освобождали раба. Невольник получал свободу, заплатив за этот подарок, но до тех пор, пока он не выпивал «пиво освобождения», то есть не угощал человека, который даровал ему свободу, в обществе не считали, что он избавился от несвободы.

Два врага, выпив вместе, забывали о своей вражде, поскольку в роге с хмельным медом заключалось нечто такое, что способно было решить все проблемы и утолить жажду мести; более того – нечто, порождавшее новое чувство. Из этих рогов в людей непосредственным образом вливалась добрая воля. Поэтому закон отвергал право человека требовать в суде реституции, если он по своей воле делил с подсудимым жилище и еду. Как и все вещи в мире, хмельное питье имело свою особую удачу, сконцентрированную суть хамингьи, которая принадлежала дому и жившей в ней семье. Если невесте, которая впервые подходила к двери ее нового дома и пересекала его порог, предлагали отведать еды и питья – как было в обычае в более поздние времена, – то это делалось для того, чтобы ее принял дух, правивший этим домом, и она стала в нем своей. В Швеции и, вероятно, в других местах невесте и жениху было недостаточно просто осушить венчальную чашу вместе со всеми родственниками, собравшимися в доме невесты. После того как невесту отдавали ее мужу, вся компания отправлялась к нему домой и здесь праздновала свадьбу. Первый тост пили за всех собравшихся, а с помощью второго молодоженов сопровождали в новую жизнь.

В самой природе хмельного напитка – пива или меда – заключалось нечто, помогавшее забыть одно и лучше запомнить другое; самые сильные напитки ассимилировали в себе того, кто их пил, и, помогая ему избавиться от прошлого, превращали в нового человека, но забвение не касалось фактов, а уносило с собой их свет и тени, а также реальность. Так случилось с Сигурдом в доме Гьюкунгов, когда королева Гримхильд сварила с чарами мед, а ее дочь Гудрун поднесла кубок; отведав мед, Сигурд позабыл о Брюнхильд и обо всех своих обещаниях, данных ей, думая лишь о том, как прекрасна Гудрун и как хороши ее братья. Кубок с медом превращался в чашу памяти, когда нужно было пробудить душу, и в чашу забвения, когда надо было избавиться от прошлого. Мед в обоих случаях был одним и тем же, и главным его ингредиентом было очень крепкое, неразбавленное пиво домашнего изготовления.

История о том, как Хедин под действием чар убил королеву, жену своего названого брата Хёгни, и увел с собой его дочь, имеет очень простое объяснение – однажды в лесу он встретил женщину, которая напоила его пивом из рога. Опьянев, он забыл обо всем, что было в прошлом: о том, как его приютил Хёгни, который потом стал его названым братом. В голове у Хедина засела одна мысль – надо непременно последовать совету женщины, угостившей его пивом («Прядь о Сёрли, или Сага о Хедине и Хёгни»).

В датской балладе о том, как Босмер ездил в Эльфланд, говорится, что эль, благодаря своему происхождению, содержит определенную долю чести и судьбы, а также воспоминания и жизненные цели, которые сами по себе вытесняют все остальное. Стиль симметричной баллады словно был создан для описания этого состояния; перед тем как попробовать еды эльфов, Босмер знал, что:

 
В Дании я родился и вырос;
Здесь была сшита моя одежда;
Здесь живет девушка, которую я взял себе в жены;
И здесь я буду жить до конца своих дней.
 

Но, напившись вина, он запел совсем по-другому:

 
В Эльфланде я родился и вырос,
И здесь была сшита моя одежда;
Здесь я нашел себе девушку в жены;
И здесь я буду жить до конца своих дней.
 

С ним произошло то же самое, что и с Сигурд ом. В вино было брошено два зернышка эльфландской пшеницы, чтобы усилить эффект, – в этом не было ничего необычного, и сами зернышки, когда все уже было сказано и сделано, лишь только подчеркнули тот факт, что питье содержало природный продукт Эльфланда.

Пиво, которым напоили Сигурда и Хедина, был поистине колдовским напитком, ибо он был порождением зла и нес в себе зло. Оба в конце концов очнулись от забвения, и к ним вернулась память, но они уже никогда не стали прежними. Они лишились силы воли и пошли безо всяких сомнений по дороге, указанной им вином, которое стало основой всей их жизни. Верность Сигурда своим шуринам не ослабла после его пробуждения, а раскаяние Хедина в том, что он предал своего названого брата, вовсе не было раскаянием в современном смысле этого слова. Оно заставило его предложить восстановить права брата, но, когда это предложение было отвергнуто, у него не оставалось ничего иного, как только защитить свои права. Он решил, что единственный способ для него избавиться от звания обесчещенного – это сохранить свой нынешний характер и превратить его в свою честь, так же как и владельцы Тюрфинга должны были смириться с темной судьбой меча.

Сила и трагическое величие этих древних героев лежит в их простодушии; они никогда не пытались раздвоиться, и поэтому им был неизвестен трагический излом души, присутствующий у современных людей, которые презирают себя и мечтают стать такими, какими они никогда не смогут стать, – и никогда не будут достойны великой славы.

Сваренное в домашних условиях пиво было эликсиром жизни, который незаметно, день за днем, формировал психологию крестьян и королевского двора. Из него и родился фрит.

Если человек умирал один в чужой земле или на борту судна, то его спутники считали естественным объявить себя его наследниками, но не потому, что такое товарищество считалось отражением отношений в семье, а потому, что сердцем клана была совместная трапеза, и не только клана, но и всякого круга людей, чье единство было того же сорта, что и единство родственников. Фрит постоянно возрождался в ходе совместных трапез и особенно распития напитков, которые были насыщены удачей клана. Без этого связи ослабевали и родственники разбредались кто куда.

Известно, что человека нельзя было объявить недееспособным, пока он мог пить хмельное и ездить верхом. Между этими двумя действиями ставили знак равенства, которое, впрочем, не было уже очевидным. «Сидеть и пить мед» – это выражение не было поэтической метафорой; оно означало, что человек еще жив.

Мясо и пиво являлись главным отличием жизни от смерти. Когда изгнанника приводили в чужой дом и усаживали за стол, он становился другим человеком, с новой биографией и новыми мыслями. Эта трансформация происходила не в метафизическом смысле, а в реальности – он физически приобретал новую удачу, которая вбирала его в себя. И когда ребенок отведывал пищу, это означало, что от него уже не откажутся, по той простой причине, что он всосал в себя реальность и приобрел неопровержимую ценность в глазах людей. Он попробовал на вкус фрит и честь, и теперь даже его родители не имели над ним никакой власти. В истории о благородной женщине из Фрисландии читаем, что она велела отнести ребенка своего сына из дома и бросить, поскольку сердилась на его жену, рожавшую одних дочерей. Узнав, что дитя взяла себе другая женщина, она послала своих слуг со строгим наказом – убить младенца, но они прибыли слишком поздно, девочка лежала, облизывая губы после еды, – и им пришлось вернуться к своей жестокой хозяйке, не выполнив ее поручения.

С другой стороны, если с человеком не хотели делиться едой, то это было равносильно смертному приговору. Когда государство объявляло человека оэллем (oaell), как таких людей называли в Исландии, то есть тем, перед которым должны были закрываться все двери и никто не должен был протягивать ему руки, то это означало, что этот несчастный больше не считался человеком и в его жилы больше не должна была вливаться кровь.

Добравшись до таких крайностей, мы невольно оглядываемся в поисках какого-нибудь церемониала. Наши источники молчат об этом, как и обо всем, что связано с повседневной жизнью, но мы знаем, что, подобно тому как удача и честь проявляли свои жизненные функции с помощью подарков, так и совместная трапеза и общение после нее, когда по кругу шел рог с пивом или хмельным медом, имели свои формы, в которых чувствовалось дыхание фрита. Четкое представление о жизни крестьянского подворья дает нам следующий маленький отрывок из «Законов Фростатинга»: «Кубки, из которых женщины пьют за здоровье друг друга, должны передаваться их дочерям». При дворе короля, где человек был связан с удачей вождя и пронизан его волей «с помощью подарка и эля», как говорил Беовульф, королева проходила по залу, держа в руке рог с пивом, и предлагала его всем, кто сидел на скамье, но сначала из него пил король. Такой, очевидно, была обязанность королевы – в обычные и в праздничные дни – и не важно, нравилось ей это или нет. Мужчины требовали от нее подобной услуги, считая это своим правом.

«Мы очень хорошо думаем о твоей дочери, король Гарибальд, и с радостью предвкушаем удачу, которая нас ждет; пусть же она, любимая всеми, поднесет нам чашу, а позже будет держать ее для нас» – так с наивной прямотой просили посланцы короля Аутари, сидя на скамьях короля Гарибальда, получив его согласие на брак своей дочери с их господином. Эти слова произнес сам Аутари, который притворился одним из придворных и теперь решил воспользоваться обычаем, чтобы рассмотреть свою невесту. А поскольку обычай, на который ссылались дружинники короля, был преувеличенным отражением обычаев, существовавших у них дома, мы можем предположить, что поднесение чаши с напитками входило в обязанности германской хозяйки дома. Более того, это была ее важнейшая обязанность, помогавшая ткать ткань фрита.

Автор «Саги о Вёльсунгах» не мог сильнее подчеркнуть мужские черты в характере Брюнхильд, чем указав на то, что она не позволяла ни одному мужчине сидеть рядом с ней и никогда не подносила гостям кубки – ее ум был настроен на войну, а не на семейную жизнь.

В старых описаниях пиров, особенно тех, когда в жизни их участников происходили большие перемены, находим новые подробности. Праздник начинался за пределами дома, где прибывающих гостей встречали приветственной чашей. В Норвегии свадебный обычай более поздних времен обставлял этот ритуал очень помпезно. Мужчины собирались в доме жениха, где закрепляли свою дружбу обильной едой и питьем. После этого они с громкими криками и воплями неслись верхом к дому невесты. Приблизившись к нему, они посылали двух вестников, прося пристанища на ночь. В ответ на их просьбу им выносили кубки с пивом, которые относили к ждущим в отдалении гостям, и, выпив пиво, они подъезжали к дому невесты и спешивались. Эта сценка, дошедшая до нас из описания, сделанного в XVTII в., во всех своих подробностях подтверждается указаниями, которые мы находим в законах разных шведских областей. Согласно им, два человека из партии жениха, прибыв в дом невесты, обращались к хозяину этого дома с просьбой даровать фрит им самим и их товарищам; после того как соглашение о мире было достигнуто и оружие откладывалось в сторону, по кругу отправлялся первый рог, предварявшая официальную просьбу друга жениха выдать им невесту.

Где бы ни предлагался кубок, открывавший пир, – на улице или в доме, гости не могли от него отказаться. Как мы узнаем из «Песни о Хюмире», Тор, наведавшийся в дом великана Хюмира в надежде раздобыть котел для варки пива, был встречен в зале хозяйками:

 
В палаты вошли,
во владенья Хюмира.
Ненавистную бабку
 юноша встретил,
было у ней
девять сотен голов;
другая ж хозяйка
вся в золоте вышла,
светлобровая пиво
вынесла сыну[101]101
  Песнь о Хюмире // Старшая Эдда. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть].
 

Человек, пришедший в качестве гостя в зал Олава Кирри, вспоминает, как его встретили: «Король битв по-дружески приветствовал меня, когда властелин колец, хозяин на этом пиру, подошел ко мне с золотым рогом в руке, чтобы выпить вместе со мной» («Сага об Олаве Тихом»).

Византийский путешественник Прииск Панийский, живший в Y в., оставил нам описание своего путешествия в качестве посла ко двору Аттилы. Он описал испытания, через которые пришлось пройти этому образованному человеку ради своей страны. У этих варваров, естественно, были ужасные обычаи, и проблема заключалась в том, что, если ты хотел добиться успеха своей миссии, надо было пройти через все эти испытания. Однажды его пригласили на пир, на котором присутствовала королева; посол был поражен пышным скифским ритуалом; все присутствующие встали, когда в зал вошли греки, и подали им наполненные кубки, которые они должны были выпить до дна, за что были награждены поцелуями и объятиями августейших хозяев. По всему выходило, что двор Аттилы был более чем наполовину германизирован, поскольку состоял в основном из тевтонских грандов, и Приск, благодаря этому скифскому ритуалу, почувствовал, что значит жить по обычаю готов.

Между этими сценами, происходившими на юге и на севере, с одной стороны, и поистине грандиозными обычаями шведских и норвежских крестьян – с другой, было, в сущности, мало различий. И там и там хозяин выходил к гостям с «приветствием» в руке, налитым, вероятно, в кубок, специально хранившийся для таких случаев. К этому примыкает и обычай, распространенный в Дитмарске, где после того, как гость разделил первое блюдо с хозяевами, хозяйка дома выходила вперед с кубком свежесваренного пива и приветствовала его с особой торжественностью; после нее то же самое проделывали сыновья и дочери, и, наконец, свое гостеприимство демонстрировали ему слуги.

Все эти церемонии предназначались тому, кто не принадлежал к хозяйскому кругу, поэтому сначала его нужно было туда принять. Но в более общих чертах формы, принятые на пирах, были просто расширенной формой обычных ритуалов, приспособленных для конкретного случая. Обычаи церемониальных пиров показывают нам, что совместная трапеза определяла взаимоотношения людей в целом.

Наши предки медленно и упорно продвигались вперед; мы можем сказать, что их прогресс был даже слишком медленным. Нам кажется, что они просто запутались в густой паутине форм. Они двигались вперед с опаской, неохотно, взвешивая и рассчитывая каждый свой шаг, поскольку представляли себе, сколько вреда могут принести в неведомом будущем их неправильные решения. Ни в коем случае нельзя нарушать последовательность церемоний; без этих ритуалов и обычаев взаимодействие между людьми станет невозможным; снова и снова люди совершали их, чтобы воздействовать на мысли и души. Даже самый краткий контакт предполагал, в определенной степени, союз и взаимодействие – не случайно обычай требовал, чтобы хозяин несколько дней развлекал гостя, а тот принимал активное участие во всех этих развлечениях и только после этого переходил к делу. Первое знакомство могло оказать такое огромное влияние, что хозяин должен был принять дело своего гостя и защищать его, как свое собственное, несмотря на то что его сердце к нему не лежало; даже тогда, когда новый союз нарушал его прошлые обязательства и ему требовалось напрячь свой ум и воспользоваться всей своей удачей, чтобы избежать гибели, – тогда осмотрительность и дипломатия были совершенно необходимы.

Тем удивительнее кажется тот факт, что осторожность имела свою противоположность, отличавшуюся не менее яркими чертами.

Было совсем не достаточно того, что хозяин попадал под власть гостя, – в конце концов, всякий человек более или менее зависит от проходящих мимо людей. Но у гостя позиция более сильная; он может силой проложить себе дорогу и захватить дружбу хозяина; он может украсть часть удачи приютившего его дома, и тогда сама хамингья поддержит его и заставит хозяев делать то, что им совсем не по душе. Авторитет гостя так силен, что, когда он отдается на милость человека, которому нанес ущерб, он может настаивать на соблюдении законов гостеприимства, ибо все знают, что сделать зло человеку, отдавшему себя во власть другого, – это несмываемый позор. И эти слова помогают ему добиться того, что ему нужно.