Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Тот, кто начинал пир, выпив первый рог, произносил и формали; поэтому о нем и говорили, что он «выступал». После него все присутствующие, прежде чем выпить свой рог, повторяли священные слова, вероятно ничего в них не меняя. То, что нам неизвестно касательно культовых формул, мы можем дополнить с помощью юридических формул, так как они имели общий дух. Поскольку юридические формулы были четкими и неизменными, то и в культовых из года в год повторялся один и тот же текст, так что вдохновение не выходило за рамки актуальности. А неизменную форму сопровождала особая манера произносить тост, которая была присуща торжественной ритмической речи, не важно, были ли это юридические формулировки, читаемые вслух поэмы или сильные заклинания. Невозможно воспроизвести интонацию, с которой говорил человек, стоявший с рогом или кубком в руке, однако о воздействии, которое оказывала эта речь на собравшихся, нередко говорится в средневековых текстах.

Минни, встречающиеся в литературных памятниках, выглядят как короткие стихи с четким ритмом и сильно выраженной аллитерацией. В средневековых гильдиях и при норвежском дворе минни скандировали. Все братья вставали и после того, как разливалось пиво для самой главной мини, начинали скандировать тост или, как выражались датчане, братья принимали кубки сидя, а потом вставали, как один человек, и хором произносили тост. Вероятно, это было связано с желанием превратить этот древний обычай в нечто похожее на церковный молебен. В некоторых районах «подписание» минни превратилось в праздничную форму всеобщего веселья, которая сохранялась до тех пор, пока соблюдался сам этот обычай; люди пили за здоровье друг друга, сопровождая тост «стихом из песни», а у крестьян минни заканчивались народными песнями или стихами из Писания.

В своде законов «Эстгёталаг» подчеркивается не столько религиозная, сколько социальная значимость пива. «Что надо сделать, чтобы жениться?» – спрашивает один человек, другой отвечает: «Нужно устроить два пира – на одном попросить родителей отдать ему дочь в жены и пообещать ей утренний дар; после этого нужно устроить второй, во время которого опекун отдаст ему свою родственницу в жены. Вслед за этим приходит время для оружейной чаши; ее нужно распить из того же кубка, из которого пили до этого». Обеты, данные женихом в ходе брачного обряда, считались священными, а потому обязательными для выполнения, что гарантировало законность и незыблемость брака.

Естественно, нам хочется назвать формали и молитвы, произносимые во время праздника, и это желание освящено самой историей, ибо христиане использовали для молитвы во время жертвоприношения те же слова. Но старая формула так же далека от христианской молитвы, в которой человек просит у Бога благословения или милосердия, как и от торга с незримым обитателем Асгарда, когда человек умоляет его принять жертву, а взамен даровать свою мил ость. Когда стало ясно, что формали должны служить новому Богу, необходимо было в первую очередь избавить их от всего личного. Мольбы остались, но от древней напористости и уверенности, которые яростно вторгались в молитвы и требовали исполнения просимого, пришлось отказаться. Торжественные слова mael heill, что в переводе означает «да будет это сказано в силе удачи»; этот крик, который звучал как радостное восклицание при известии о приятных новостях или во время торжественных клятв, когда делались какие-то заявления или предупреждения, принадлежал старому, искренне верующему человеку, который остался таким же и после принятия новой религии. Но когда христианин произносил слова: «И пусть Бог дарует мне удачу», он демонстрировал то, что отличало язычника от христианина: первый спокойно ждал, когда проявится эффект его слов, а последний мог только надеяться и верить, что своенравный бог снизойдет до его просьбы.

Для язычника формали больше чем просьба или мольба – это хамингья. Он использует ее как боевое оружие и вонзает в своего оппонента. И как всякое другое оружие, оно требует от того, кто его поднял, силы и умения, а чтобы управляться с ним умело, человек должен находиться в контакте с его внутренней сущностью; оружие должно стать частью его души, исполниться его воли. Оно должно не просто лежать в его руке, а служить ее продолжением, получая силу из сердца человека.

Когда Эгиль вступил в противостояние с конунгом Эйриком Кровавая Секира, он установил шест с насаженным на него лошадиным черепом и произнес слова заклятья: «Я воздвигаю здесь эту жердь и посылаю проклятие конунгу Эйрику и его жене Гуннхильд. – Он повернул лошадиный череп в сторону материка. – Я посылаю проклятие духам, которые населяют эту страну, чтобы они все блуждали без дороги и не нашли себе покоя, пока они не изгонят конунга Эйрика и Гуннхильд из Норвегии. Потом он всадил жердь в расщелину скалы и оставил ее там. Он повернул лошадиный череп в сторону материка, а на жерди вырезал рунами сказанное им заклятье»[111]111
  Сага об Эгиде. Пер. С.С. Масловой-Лашанской.


[Закрыть]. Формали, наделенное волей и мыслью, способно преодолеть любое расстояние и достичь цели.

Изменения, которые произошли в формулах под влиянием христианства, тесно связаны с тем, что слово перестало быть приложением к действию – или, по крайней мере, приобрело возможность применяться без оного. Для современного ума молитва ограничивается одними словами; для язычника она служила помощницей в церемониальном акте. И если она имела свое собственное наполнение, то только потому, что слова получали свое воплощение в действиях. У того, кто произносил тост, в руках был рог или кубок; он произносил слова над напитком и отдавал ему должное, прежде чем передать соседу. Слова и питье имели равный вес в современном смысле этого слова. Они становились единым целым, поскольку присваивали имя и подтверждали его, воплощали в себе соглашение и завершение сделки, обещание и его исполнение, ибо один – это целое, и его обратная сторона входила в состав этого целого. Одна сторона без другой – это меньше чем ничто – она была неудачей и оскорблением.

Самым сильным оскорблением было передать рог с проклятием, ибо это было равносильно подписанию смертного приговора. В легенде о несчастных любовниках Хагбарде и Сигне это звучало как выпить горькую чашу. Когда Хагбард стоит у виселицы, королева радуется – сейчас она отомстит обреченному герою за смерть двух ее сыновей, которых он убил. Она предлагает ему чашу и говорит такие слова: «Выпей эту чашу смерти и, когда ты вкусишь вино, спустись в царство мертвых». Нет ничего ужаснее, чем принудить человека выпить свое собственное проклятие («Деяния данов. Кн. 7»).

Применение формали в экстремальных условиях, когда человек близок к гибели, позволяло надеяться на незамедлительную помощь высших сил, и помощь эта нередко проявлялась весьма отчетливо. Именно блот помог гренландскому путешественнику Торгильсу – хотя он и был христианином и верил, что действует по-христиански, – преодолеть последнее тяжелое испытание в Северном Ледовитом океане. Голодные и измученные, его люди работали веслами, чтобы войти в устье фьорда, но из-за сильного встречного ветра не могли продвинуться ни на шаг; вскоре их силы иссякли, а жажда стала невыносимой. В конце концов один из них сказал: «Я знавал когда-то людей, которые, умирая в плавании от жажды, смешали собственную воду (мочу) с морской и так спасли себе жизнь». Торгильс ничего не ответил; он молча смотрел, как моряки наполняют ковш; но, когда они собрались сделать глоток, он промолвил: «Дайте эту воду мне, я скажу слово над чашей (maela fyrir minni). Злой тролль преградил нам путь, но мы не опустимся до того, чтобы пить собственные нечистоты!» – и вылил содержимое ковша за борт. В этот миг с воды поднялась птица, похожая на кайру, и полетела на север. Моряки последовали за ней и вскоре приблизились к берегу. Торгильс не завершил обряд «освящения» жертвенным возлиянием, ибо хотел лишь помешать свершиться святотатству, но его слова произвели должный эффект, поскольку он произнес над чашей формали жертвоприношения.

Этот эпизод помогает нам понять, как происходит блот; он не вырывается из течения жизни, но с неумолимой силой неизбежного проистекает из того, что мы называем естественным ходом событий, когда земля дает плоды, а солнце светит на небе.

Глава 11
Во имя урожая и мира

Собрание людей с целью жертвоприношения – высшая форма социального взаимодействия. Благословение блота заключалось в том, что рог или кубок наполняли особым напитком – элем, или пивом, который варят и в других случаях, но по сути своей коренным образом отличающимся от него. Эль – не что иное, как удача предков, благодаря которой и существует сам клан.

В наш просвещенный век такие сакральные понятия, как «обетная чаша», «чаша мира» или «чаша Одина», утратили былую реальность. В отличие от наших предков, мы не способны вмещать такие абстрактные понятия, как обет, мир или божество, в кубок с вином или пивом, они видятся нам как нечто возвышенное, надмирное, оторванное от земной тверди, не способное заключаться в каком бы то ни было сосуде. Известное в древности изречение: «Эль – это мир, вместилище и источник мыслей и памяти, хамингья, душа и божество» – воспринималось нашими предками буквально, мы же воспринимаем его искаженно, нас ослепляет поэтическое сияние, скрывая истинное значение этих сакральных понятий и заменяя его суггестивной расплывчатостью.

Северные германцы, говоря о жертвенной чаше (bragar-full), использовали устойчивый эпитет «полная» – его значение хорошо характеризует цельность, наполненность, изобилие и то, что отличается полнотой. Другим священным словом является «вейг»[112]112
  Veig (поэтич.) – вино, крепкий напиток (Исландско-русский словарь / В.П. Берков, А. Бёдварссон. М., 1962).


[Закрыть], которое, каким бы ни было его первоначальное значение, выражает идею силы и чести. Южные народы выражают эту истину в своем священном слове «минни».

Слово «минни» имеет необычную историю. Оно было культовым термином у южной ветви тевтонских народов и имело в германском языке то же значение, что и слова «полный» и «вейг» в старонорвежском. Когда обычай произносить слово над чашей был преобразован в христианский обряд освящения, это слово проникло на Север, принесенное туда вместе с гильдейскими статутами, но благодаря средневековым рассказам об обычаях язычников было присвоено чаше для освящения. Автор королевской саги «Красивая кожа» еще хорошо понимал различия в значениях этого слова, ибо, говоря о древних обычаях, он пишет, что чаши во время поминального пира (арвэля) наливались так же, «как сейчас наливают минни». В северных языках слово «минни» приобрело новый оттенок значения – «чаша памяти», а язык, в согласии с христианскими идеями, подводил мысль все ближе и ближе к тому, чтобы назвать минни речью или благодарственной молитвой во славу Господа или святого.

В простонародном языке Германии минни означает любовь, поэтому чаша минни со временем превратилась в чашу любви. Латинское название обычая – in amore sanctorum bibere – означает: выпить за любовь святых, но в мире снова и снова появляются новые фразы, так что рядом с amor мы находим salus, удачу и здоровье. Слово «минни» родственно древнескандинавскому munr (ум, душа, желание, радость, хамингья); именно о такой чаше говорится в «Речах Сигрдривы»:

 
⁵ Клену тинга кольчуг
даю я напиток,
исполненный силы
и славы великой;
в нем песни волшбы
и руны целящие,
заклятья благие
 и радости руны.
 

Чаша минни воплощала хамингью во всех ее проявлениях. Главным следствием осушения чаши была общность чувств и единомыслие – во имя урожая и мира. «Люди пьют друг за друга и за самих себя вместе со всеми», – гласит древняя пословица, и этот древний напиток придавал им силу. Собравшиеся превращались в единое целое, и объединяющая сила пития отражалась в церемонии, которая требовала, чтобы рог шел от одного человека к другому по кругу; цепь не должна была прерываться и заканчивалась там, где началась. Так люди превращались в единое целое. Тот, кто отказывался выпить за тост или пропускал своего соседа, передавая рог через его голову, наносил ему смертельное оскорбление, обращаясь с ним как с порождением злых духов. Но в лице оскорбленного соседа он наносил обиду и всей компании, разрушив благословение пира.

Знаменитый жертвенный пир в Хлади, на который язычник ярл Сигурд пригласил Хакона Этельстансфостри, чтобы отметить праздник блота, начался с того, что хозяин дома наполнил первый рог во славу верховного бога: «И когда первый кубок был налит, Сигурд ярл произнес пожелание и посвятил кубок Одину. Он испил из рога и передал его конунгу. Конунг принял рог и перекрестил его». Люди Трандхейма внимательно следили, чтобы Хакон с честью принял рог, отдал должное Одину и хозяину дома, и нет ничего удивительного в том, что им не понравилось, что высокий гость, приняв чашу, заколебался. Сигурд тут же нашел объяснение, удовлетворившее собравшихся: «Конунг поступает так, как все, кто верует в свою мощь и силу, и посвятил свой кубок Тору. Он сделал знак молота над рогом, прежде чем испить». Конфликта удалось избежать, однако на следующий день ситуация повторилась: «Когда садились за столы, бонды насели на конунга, говоря, что он должен съесть конины. Конунг решительно отказался. Тогда они попросили его отпить варева из конины. Но он отказался. Тогда они попросили его съесть жира с этого варева. Но он отказался и от этого. Тут бонды стали теснить его. Но Сигурд ярл сказал, что он их помирит, и велел бондам успокоиться. Он попросил конунга разинуть рот над дужкой котла, на которой осел пар от варева из конины, так что дужка была жирная. Тогда конунг подошел к котлу, положил платок на его дужку и разинул рот над ней. Затем он вернулся на свой престол. Но никто не остался доволен»[113]113
  Сага о Хаконе Добром. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.


[Закрыть].

Недовольство язычников вполне объяснимо: если конунг Хакон не хочет есть и пить вместе с ними, значит, он не принадлежит к их фриту, и кто из них тогда доверится ему и позволит отвечать за их удачу и честь? Отказ Хакона от жертвенного мяса восприняли как самый настоящий вызов, поскольку конунг разорвал связующую силу жертвы и подверг добрую волю остальных по отношению друг к другу тяжелому испытанию.

Жертвенный пир вовсе не ставил своей целью улучшить или подправить общество, как те собрания примирения, где люди провозглашали вечный мир, успокаивая себя тайной мыслью, что никто не знает, какой урон будет нанесен миру, если слово «вечный» не будет снова и снова повторяться всуе. Пир устраивался ради мира и прямо выражал свою волю; его последствием была нерушимость клана. Святость пира была результатом общих перемен, которые происходили в душах родственников, когда они пили божественный напиток и возрождали в себе хамингью.

В Средние века законы гильдии требовали, чтобы все братья мыслили единодушно, не являлись на пир с дурными мыслями о своих братьях по гильдии, но мирились друг с другом заранее и оставляли всю враждебность дома. Эти юридические идеи основывались на реалиях, которые не нуждались в насильственном насаждении. А те идеи, которые статуты гильдий искренне считали фундаментальной основой истинного гильдейского духа, вводились по всей стране на ежегодных праздниках простого народа. Шведские законы не содержали никаких объяснений – или не признавали необходимости таковых – оттого, что люди искренне верили, что чаша обладает способностью примирять.

В судебных хрониках сохранился рассказ об убийстве, совершенном в Альбу в 1617 г., вот что о нем известно: во время пирушки возник спор о погасшей свече, которую долго не заменяли новой, и Йонс из Вере по простоте своей заявил, что знает, как можно исправить дело: «Не будем злословить. Принесите бочонок пива, и давайте выпьем во славу Господа». Когда пиво было принесено, он поднял кубок во славу Господа и выпил за Йонса из Туббемаля; последний принял кубок, но сопроводил его кощунственными словами: «Если Господь Бог нам не поможет, пусть нам поможет кто-нибудь другой вместо него». Эту фразу он произнес трижды. Йонс из Вере, добрая душа, отказался иметь «другого» в качестве сотрапезника, тогда были вытащены ножи, и Йонс отправился к тому, кого он трижды призвал. Так закончилась ссора друзей, собравшихся на пир в Веренде.

С распространением в северогерманских землях христианства люди в преддверии Рождества и в течение святок придерживались доброго обычая хоронить старые ссоры, восстанавливать мир и дружбу, чтобы души очистились от скверны и в новом году было как можно меньше плодов вражды. Старый священник говорил о том, как благотворно действует святочная чаша на народ Смоланда: соседи и друзья в праздник Йоля и рождественский сочельник посещают друг друга и пьют во славу Господа Бога на Небесах, желая друг другу милости Божьей и благословения. По всему городу люди брались за руки, веря, что все должны стать друзьями и сохранять святочный мир; и никто не решался нарушить его, опасаясь прослыть чудовищем и изгоем.

Несмотря на то что с течением времени стиль и дух главного зимнего праздника изменились – жертвоприношение сменилось церковным обрядом, от клана – к семье, живущей в отдельном доме, – мы все еще можем отыскать в ритуалах норвежского сочельника некоторые черты, появившиеся в старые времена. Сочельник был временем, когда разум человека освобождался от страхов, суетных помышлений, злобы и обид, а душа наполнялась радостью и покоем. Во время торжественного рождественского ужина, который подавали в полночь, отец с матерью садились во главе стола; по одну сторону от них сидели сыновья, по другую – дочери; прислуга располагалась в дальнем конце стола. Произносились тосты за счастливое Рождество, и серебряный кубок шел по кругу – сначала из него пили муж и жена, а потом все остальные.

В старые времена праздник был настоящим испытанием. И горе тому, кто не проникался духом праздника и не отдавал должное угощениям и напиткам! Тот, кто не мог с помощью пива, браги или вина ощутить духовной близости с остальными, считался человеком, лишенным удачи, отщепенцем. Ибо опьяняющее действие праздничного пития считалось благословением богов. Когда асы покинули землю, божественный мед превратился в хмельной напиток, и божественное упоение уступило место простому, вульгарному опьянению. И тогда стало казаться странным, что обычай упившихся гостей завалиться под стол и спать там когда-то считался подтверждением чистой совести гостя, но за стремлением простых людей оправдать спиртное и его воздействие стояла искренняя древняя вера. Если пиво выходило плохим, это объясняли тем, что дом покинула удача, и весь праздник был испорчен. В дни язычества люди бежали из такого дома; в более поздние времена, когда под влиянием христианства нравы смягчились, гости, не хотевшие обижать хозяев, притворялись пьяными и сползали на пол, изображая это настолько искусно, насколько им позволял талант. Это делалось ради того, чтобы спасти хозяев от позора. В этом деле главное было – помочь людям сохранить доброе имя, ибо, если среди пьяных затесался кто-то трезвый, считалось, что он проклят Богом. «Помоги, Боже, тому, на которого не действуют дары Божьи!» – шептались гости.

Ритуал разжигания огня в очаге клана происходил не только с помощью отдельных угольков, собранных вместе в большой костер; люди предвкушали новое зажжение огня и его разнесение по домам. В характере фрита было заложено, что эффект от жертвоприношения не ограничивается лишь сообществом родственников; мощная концентрация дружбы означала усиление всей хамингьи. Выпивая из одного рога, друзья обретали удачу и силу, чтобы воевать и побеждать, преумножать свой род и богатства, получать урожай, преисполняться силой удачи во всех делах и начинаниях:

 
⁷ Руны пива
познай, чтоб обман
тебе не был страшен!
Нанеси их на рог,
на руке начертай,
руну Науд – на ногте.
⁸ Рог освяти,
опасайся коварства,
лук брось во влагу;
тогда знаю твердо,
что зельем волшебным
тебя не напоят.
⁹ Повивальные руны
познай, если хочешь
быть в помощь при родах!
На ладонь нанеси их,
запястья сжимай,
к дисам взывая.
¹⁰ Руны прибоя
познай, чтоб спасать
корабли плывущие!
(…)
¹¹ Целебные руны
для врачевания
ты должен познать;
на стволе, что ветви
 клонит к востоку,
вырежи их[114]114
  Речи Сигрдривы. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть].
 

Вкусив освященного пива, душа обновлялась, спасалась от бесчестия. Без великого обновления фрита, которое совершалось во время освящения, люди перестали бы существовать; они забыли бы, кто они, а их мертвые умерли бы во второй раз. Ужасная судьба Хьёрлейва, который умер двойной смертью от рук рабов, была, если верить легенде, предопределена его отказом принять участие в жертвоприношении. Его названый брат Ингольв участвовал в нем вместе со своими родственниками и наслаждался жизнью до глубокой старости («Книга о занятии земли. Часть первая»).

Когда древний обряд блота сменили христианские ритуалы, души предков были брошены на произвол судьбы или сдались на милость церкви. Клан уже не мог обеспечить жизнь покойного по ту сторону гробовой доски, и ему приходилось самому принимать меры. Человек, предчувствовавший скорую смерть, заказывал пиры с возлиянием пива, которые должны были проводиться в память о нем, и оставлял средства на то, чтобы жертвенные пиры по нему не прекращались.

Если люди забывали об обычае блота, то удача, жившая в них, тускнела, мечи ржавели, скот не плодился, на полях ничего не росло. Люди Трандхейма столкнулись с подобной ситуацией, когда Олав запретил приносить жертвы старым богам и пригрозил свои подданным пройтись по их землям огнем и мечом, если они рискнут вернуть себе удачу и плодородие, так, как это делали их отцы и деды. Что оставалось делать добрым людям? Конунг мог грозить своим Богом и дьяволом, но все его угрозы не мешали посевам гнить на корню. Крестьяне смотрели на свою пшеницу и вспоминали рассказы о том, как мороз наказал жителей самых северных земель – Халогаланда – из-за того, что они перестали проводить обряд блота. Люди помнили, как к земле и морю вернулась удача, когда пришел ярл Хакон и превратил святые места в истинные ве, как говорил поэт, то есть в места истинной святости. Поэтому нет ничего удивительного в том, что упрямые йомены решили забыть о королевском указе и припасть к древним источникам благодати.

Отказ от блота означал прекращение духовного общения не только с богами, но и с кланом. Человек, который разрывал связь с товарищами по блоту, лишал удачи не только себя – его отступничество грозило гибелью всей семье. Совершая святотатство или попирая сокровенное, человек рвал узы фрита, разрушал его. Если один из членов рода навлекал гнев того или иного бога или всех богов сразу, все его родственники могли лишиться божественной помощи, а следовательно, их долг состоял в том, чтобы защитить свои права, залечив эту рану. Эта обязанность по решению исландского суда от 997 г. была возложена на родственников, которые были более дальними, чем сводные кузены, и менее дальними, чем сводные кузены сводных кузенов. Это компромиссное решение помогает нам лучше понять отношение людей к святости родственных уз.

История Рад бода, короля фризов, душу которого попытался спасти святой Вульфрам, не вызывает у современного читателя того сочувствия, что испытывали читатели Средних веков. Король этот, уже ступив одной ногой в крестильную купель, внезапно спросил, где пребывают его умершие сородичи. Когда Радбоду сообщили, что его предки пребывают в аду, он отказался креститься, желая воссоединиться с ними после смерти. При передаче современным слогом истинный пафос верности предкам превращается в карикатуру, поскольку мы никогда не сможем понять гнев и тоску духовного одиночества древних героев. Был только один способ сохранить удачу и фрит: перейти в новую веру всем кланом сразу, и все, кто не был слеп, сделали это, когда поняли, что этот переход неизбежен. Обращение в новую веру всего народа, которое вызывало насмешки и негодование у закоренелых язычников, было для этих людей единственно возможным способом возродить свое сердце.

Перед началом всякого важного дела проводился праздник блота, во время которого люди собирались с силами для предстоящего испытания и заручались поддержкой богов. Каждое начинание предварялось распитием пива: при переселении пили круговую чашу нового пива за удачу на новом месте. Перед тем как выйти в поход, викинги пили прощальное пиво, и «много было выпито с многими добрыми словами» во имя будущих подвигов и богатой добычи.

Великим подвигам Беовульфа также предшествовал пир в Хеороте. Поведав о злодеяниях Гренделя, Хродгар молвил: «Но время! – сядем / за пир, и сердце / тебе, воитель, / подскажет словом». И грянул пир: «Тогда им дали / на скамьях медовых / места в застолье, / и гостигауты / сели за трапезу, / ратники сильные, / храбросердые; / брагу медовую / в чеканные чаши / лил виночерпий, / песносказитель / пел о Хеороте; / и беспечально / там пировали / две дружины – / датчан и гаутов».

Кульминацией праздника стала клятва Беовульфа. Приняв кубок от Вальхтеов, витязь промолвил: «Дал я клятву, / когда с дружиной / всходил на ладью, / чтобы плыть за море: / или избуду я / ваши беды, / или сгину / в тугих объятьях / рук вражьих, / – зарок мой крепок! / добуду победу, / или окончатся / дни моей жизни / в этом чертоге!»

Кубки идут по кругу, и Хеорот наполняется шумной радостью и весельем: «Пир разгорелся, / как в дни былые; / застольные клики, / смех и песни / в хоромах грянули». Но как бы ни были веселы воины, праздник проходит под тенью ужаса. Хродгар вспоминает, как часто давались великие клятвы победить чудовище, но всякий раз конец был один: на заре нового дня пиршественный чертог был залит кровью. Очевидное противоречие между печальным исходом прежних попыток и диким ликованием пира имело свое объяснение в том факте, что шум и веселье помогали избавиться от сомнений в победе. Пир для его участников был восстановлением удачи, утверждением веры в победу и способом заручиться поддержкой богов. Победа влетела в зал в тот самый момент, когда воины осушали свои чаши, и необходимо было схватить ее и крепко держать, чтобы она не вырвалась.

Начало всякого дела требовало жертвоприношения с возлиянием, которое вдохновляло будущее реальностью удачи. Если в клан принимали нового человека, в жертву приносили быка или барана, а рядом с чашей ставили сапог; брачный союз считался состоявшимся после распития «пива невесты». Но именно на поминальном пиру четче всего было видно, как блот рождает что-то новое – человек возвращается к истокам и начинает жить заново, когда старая удача иссякает. Христиане с изумлением отмечали, что языческие или склонные к язычеству германские племена любят повеселиться на поминальных пирах. Невзирая на запреты, этот обычай сохранялся еще очень долго. Английский священник, живший в X в., получил следующее увещевание: «Воздержись от криков радости в присутствии умершего; если тебя пригласят на поминки, запрети языческие песни, а также громкие раскаты хохота, которые так любит наш народ». И даже тысячу лет спустя мы радуемся сочувственной улыбке крестьянина, который с нетерпением ждет того времени, когда «весь приход повеселится на его похоронах».

Поминки вовсе не были грустным событием, во время которого родственники и друзья оплакивали умершего, надеясь преодолеть свое горе и, подбодрившись с помощью еды и питья, объединить свои силы для дальнейшей борьбы с тяготами жизни. Тем не менее погребальный пир был очень серьезным делом, поскольку в ряды клана проникла смерть и подвергла опасности его хамингью, поэтому необходимо было запрячь в работу радость и опереться на ее энергию. Это было необходимо, чтобы провести жизнь через опасный участок, где перед удачей возникла преграда, когда сиденье хозяина в доме пустело, превратившись в наглядную демонстрацию бреши в рядах клана, а родственники теряли уверенность в себе и не осмеливаются посещать собрания и радоваться жизни. Поминки создавали новую форму существования клана и помогали восстановить его прочность. По этой причине их нельзя было откладывать надолго; необходимо было провести их еще до того, как истечет год после смерти человека. В королевской саге «Красивая кожа» говорится, что тризну по Харальду откладывали в течение нескольких лет, чтобы усилить драматическое напряжение этой истории.

Шаг за шагом, пиры по случаю привели к возникновению ежегодных культовых праздников, которые проводились в определенное время. На них удача регулярно обновлялась и направлялась в будущее. Во время этих праздников люди приносили жертвы, «приветствуя» зиму или лето, как называли это событие северяне, и это слово свидетельствовало о радости, которая была необходима для того, чтобы отметить истинное начало.

Если обряд блота проходил удачно и достигал своей цели, люди обретали спокойствие ума и приятное ощущение безопасности, поскольку он создавал будущее и за ним следовала цепь событий, которые радовали сердца родственников. Когда сыновья Ингимунда готовились отправиться в путь, чтобы отомстить убийце своего отца, Хроллейву, их больше всего беспокоила мысль – успеет ли его старуха мать устроить жертвоприношение для защиты своего сына. Они неслись со всех ног, надеясь прибыть в дом Хроллейва еще до того, как будет завершено жертвоприношение, ибо Торстейн сказал: «Его мать, несомненно, захочет, по своему обычаю, освятить его, и, если ей это удастся, у нас не будет сил ему отомстить» («Книга о занятии земли. Часть третья»).

Добившись успеха в каком-то деле, люди приносили жертвы, чтобы в будущем им снова улыбнулась удача. Тот, кто одерживал верх в состязании, обязан был принести в жертву быка или вола, чтобы удача сопутствовала ему и в будущем. В одной из саг рассказывается о задиристом исландце по имени Вигастир, который, убив пару своих соседей, решил оградить себя от мести их родственников, принеся в жертву двух быков. Это означало, что он прочно утвердил свое превосходство и заставил будущее принимать такие формы, какие будут ему угодны – герою Стиру, который забрал честь у других и присвоил ее себе.

Был ли блот успешным и достиг ли своей цели, определяли по знакам. Люди обращались за предсказанием, задавали вопросы и ждали ответа. В исторических памятниках находим свидетельства, что германцы гадали, «кидая прутья». У Тацита находим описание того, как жрец, «устремив взор в небо», толкует руны: «Нет никого, кто был бы проникнут такою же верою в приметы и гадания с помощью жребия, как они. Вынимают же они жребий безо всяких затей. Срубленную с плодового дерева ветку они нарезают плашками и, нанеся на них особые знаки, высыпают затем, как придется, на белоснежную ткань. После этого, если гадание производится в общественных целях, жрец племени, если частным образом – глава семьи, вознеся молитвы богам и устремив взор в небо, трижды вынимает по одной плашке и толкует предрекаемое в соответствии с выскобленными на них заранее знаками. Если оно сулит неудачу, повторный запрос о том же предмете в течение этого дня возбраняется, если, напротив, благоприятно, необходимо, чтобы предреченное, сверх того, было подтверждено и птицегаданием»[115]115
  Корнелий Тацит. Соч.: В 2 т. Т. 1. Анналы. Малые произведения. Л.: Наука, 1969. Пер. А.С. Бобовича.


[Закрыть].