Автор книги: Вильгельм Грёнбек
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)
Глава 12
Смерть и бессмертие
Для северных германцев имени и доброй славы было достаточно, чтобы избавиться от страха перед смертью, поскольку посмертная слава была для них реальной жизнью, которая продолжалась в удаче и чести его родственников. Однако со временем страсть к славе земной, лишенная того особого тонкого звучания и утратившая свой мистический ореол, стала преобладающей. Стремление к славе, подобное жажде наживы, усилилось во времена викингов. Вместо старых героев чести появились атлеты, которые носились по стране в поисках славы и жаловались на скуку жизни, когда не находили никого, с кем можно было бы помериться силами. Громогласный выкрик «Хочу славы!» на закате Средних веков свидетельствовал о том, что воины уже частично потеряли свою связь с реальной жизнью. Но они не были еще столь современными, чтобы понять, что истинное бессмертие состоит в том, чтобы люди помнили о тебе после смерти. Слава и честь, способные примирить человека с мыслью о гибели, должны были обладать неотразимой силой, и не только для того, чтобы слагать песни, но и обеспечить себе преемника, в котором его слава засияла бы вновь.
Еще одной приметой эпохи викингов была забота о личном перерождении, возрождении души в новом теле. В самом начале саги о Ватнсдале («Сага о людях из Озерной долины») рассказывается, как возникла знаменитая семья Ингимунда: норвежский клан соединил свою удачу с удачей королевской семьи из «земли гаутов», современной Швеции. Союз возник после битвы между норвежским юношей Торстейном и отпрыском гётландских королей, по имени Ёкуль; перед смертью Ёкуль попросил своего убийцу жениться на его сестре и дать его имя ребенку, который у них появится. «Я надеюсь, что это станет для меня благословением», – добавил он. Так имя Ёкуль прочно вошло в семью Ватнсдаля и повторялось из поколения в поколение.
Подобный эпизод находим и в «Саге о людях из Сварва-дардаля». Торольв, храбрый юноша из Наумудаля, получивший в своем первом походе смертельную рану, перед смертью просит брата Торстейна сохранить его имя в потомстве: «Мое имя прожило недолго, и я буду забыт, как только ты умрешь, но я вижу, что у тебя будет большая семья и ты станешь великим человеком. Я хочу, чтобы ты назвал одного из своих сыновей Торольвом, и я передам ему все мои качества, привлекавшие ко мне удачу; тогда, я думаю, мое имя сохранится, пока в мире будут жить люди». И Торстейн ответил ему: «Я с радостью обещаю тебе это, ибо это поможет сохранить нашу честь, и удача будет сопутствовать твоему имени, пока оно будет жить в нашем клане». Он сдержал свое обещание, и новый Торольв был похож на своего предшественника.
«Сага о людях из Озерной долины» – это не только романтическая история, но и попытка объяснить союз Норвежского и Гёталандского домов. Романтизм отражает тенденции, господствовавшие в эпоху саг. В стремлении Торольва и Ёкуля сохранить для потомства свое имя и славу, несомненно, проявляется эгоистичная страсть, которая порой приближалась к той жажде славы и надежде жить в будущих веках, которая царила в другие времена и в других землях. Но их жажду жизни удовлетворяло сознание того, что их честь и удача не канут в Лету в будущем. Они умирали с сознанием того, что снова проживут свою жизнь в образе другого человека. В словах Торольва: «Ему (то есть будущему тезке) я передам всю свою удачу, и я надеюсь, что мое имя будет жить до тех пор, пока на земле есть люди» мы замечаем две идеи, накладывающиеся одна на другую: старая идея удачи и души представляет собой модель, в которую принудительно вставляются новые идеи о личном бессмертии героя, когда возникает потребность в их выражении.
Таким образом, бессмертие состоит в том, чтобы сохранить в будущем удачу и честь; если мысль о своем собственном благополучии твердо заявит о себе, она не сможет принять такую форму: а что будет со мной? Пока жизнь тесно связана с общим и человек не может существовать как отдельная личность, мотив, который заставил бы его думать о своей собственной реинкарнации, отсутствует. Умерший предок, как и живущий, живет в своих родственниках; он думает так же, как они, и хранит их честь; желает того, чего желают они, чувствует то же, что и они, – он находится в их теле. Он согревается честью, которая принадлежит ему, он питается удачей и действует, думает и советуется с ними. Поэтому дилемма, быть или не быть, ему и в голову не приходит.
Когда человек, который обрел уверенность, что его удача и честь переданы в надежные руки, умирал, он уходил туда, где живут его родственники, – «отправлялся навестить своих родичей», как выразился Эгиль о своем сыне, – и прибывал в тот мир целиком, полной личностью, душой и телом со всем своим имуществом. Умерший с честью – вовсе не бесплотный дух, который оторвался от всего материального и крадется, стуча зубами, по дороге в Хель, он – человек со всей своей человеческой природой. Похороненный с должными почестями, продолжает жить, правда в несколько иных условиях, но всегда с удачей, может быть, чуть меньшей, чем раньше, а в определенных вопросах даже немного большей. Он ездит на своем коне, вооружившись мечом, которым салютует вооруженному совету, на который собрались мертвецы. Для непрестанного странствия ему необходим добрый конь с полной сбруей, отлично выкованное оружие, подогнанное по руке, к которому он привык. Достойно отошедший в иной мир – в иных случаях зрим и осязаем, с ним вступить в разговор или сразиться. Он ничуть не похож на смешных и ужасных драугов – беспокойных мертвецов, которые встречаются в некоторых исландских сагах. По ночам они покидают могилы и расхаживают среди жилищ людей, держа в руках собственную голову, колотя ею в двери домов, нападают на припозднившихся путников, пугают скот, лишают покоя жителей поселений. В «Саге о Греттире» говорится о драуге Гламе, который повадился взбираться на крыши домов и «скакать верхом» на коньке до тех пор, пока не ломались стропила. Другой беспокойный мертвец – Торольв Скрюченная Нога – нападал на пастухов.
В «Видении Гюльви» говорится, что мертвым пройти по мосту в Хель гораздо легче, чем живым. Когда Хермод отправился в ад, чтобы привести назад Бальдра, его уверенные шаги по мосту, ведущему в долину смерти, очень удивили Мод, хранительницу моста. «Вчера, – говорит она, – по мосту проехало пять полчищ мертвецов, но они произвели меньше шума, чем один твой конь; да и твое лицо не похоже на лицо мертвеца». Но это наблюдение не совсем верное. Судя по опыту живых людей, которые осмелились проникнуть в подземный мир, дороги и мосты там прочные, очевидно сооруженные для крепких ног, а вовсе не для бестелесных духов. В хвалебной песни «Речи Эйрика» (Eiríksmál) говорится о том, какой поднял шум Эйрик Кровавая Секира, явившись в чертог Одина. В ответ на предположение Браги, уж не Бальдр ли возвращается в Асгард, Один заверил, что сердце подсказывает ему, что к ним явился славный вождь Эйрик.
Во «Второй песни о Хельги», где Сигрун приходит на могилу возлюбленного, отражена утвердившаяся в эпоху викингов идея, что мертвые продолжают жить, только в ином виде. Однажды вечером рабыня Сигрун проходила мимо погребального кургана и увидела Хельги, скачущего с отрядом бойцов. Она рассказала об этом Сигрун, и та отправилась на погост, в надежде «исцелить конунга»:
Сперва поцелую
конунга мертвого,
а ты сними
доспех окровавленный;
иней покрыл
волосы Хельги,
смерти роса
на теле конунга,
руки как лед
у зятя Хёгни;
как мне, конунг,
тебя исцелить? —
вопрошает Сигрун. Хельги отвечает:
Будем мы пить
драгоценный напиток,
хоть счастье и земли
мы потеряли!
Не запевайте
горести песен,
видя мои
кровавые раны!
Отныне в кургане
со мною, убитым,
знатная дева
вместе пребудет!
Не убоявшись мертвеца, Сигрун стелет постель на могиле:
В этой поэме Хельги и Сигрун олицетворяют романтические идеи времен викингов относительно жизни и смерти. Слова, которые герои «Песни» говорят друг другу, отмечены истинно германской нежностью и страстью, которая их соединяет. Глубокое чувство придает их словам особую окраску, но то, что возвращает их к жизни и делает их встречу столь естественной и искренней, это представление автора о мертвых как о живых, живущих особой, но все же жизнью.
Человек и после смерти остается человеком – с его лица сходит краска жизни, однако облик его остается неизменным. Он остается самим собой – с теми же представлениями о чести, с теми же предрассудками, фамильной гордостью и фамильными запретами и с тем же уважением к реальной жизни. В отличие от песенных «романтических мертвецов» «беспокойные мертвецы» из исландских родовых саг вызывают ужас, это уже не люди, это – чудовища, такие как Глам или Торольв Скрюченная Нога, который не успокоился до тех пор, пока не извел весь скот и не распугал всех людей в долине. Впрочем, с некоторыми из них можно договориться. Автор «Саги о людях с Песчаного берега» рассказывает, как Тородд и люди, утонувшие в водах фьорда, пугали живых, являясь каждую ночь посидеть у огонька. Наконец, один умный человек решил использовать против незваных гостей силу закона. Мертвецы молча выслушали речь сына хозяина, в которой он обвинил их в незаконном вторжении в его дом; после приговора один за другим они встали со своих мест у огня и вышли из дома.
В некоторых исландских сагах мертвецы сохраняют черты человечности, которые проявляются, как правило, в привязанности к родному дому. «Хороший» мертвец нередко поселяется неподалеку от усадьбы и продолжает участвовать в делах живых родственников. Так Торкель Походная Рубаха – добрый гостеприимный хозяин – и после смерти не покинул свое хозяйство. Каждую ночь он обходил свою усадьбу и сделал для своих родичей много полезного («Книга о занятии земли. Часть вторая»).
Хорошей иллюстрацией верности мертвеца своему дому служит эпизод из «Саги о Греттире», в котором говорится о «подвигах» Старого Кара после смерти. «Могильный житель» навел такого страху на всю округу, что местные крестьяне поспешили покинуть свои наделы, и Торфинн, сын Кара, вскоре завладел всеми землями острова Харамарсей. Как видим, Старый Кар и после смерти продолжил заботиться о своей семье и преумножать ее богатства, только теперь в его распоряжении было больше средств.
То, что для свободного человека служило признаком благородства, переходило вместе с его удачей и в загробный мир. Достойный человек и на том свете способен негодовать, радоваться и распевать песни. Асмунд из Лангахольта был погребен вместе со своим судном; семья с надлежащей заботой положила в курган его верного раба, но его общество Асмунду не понравилось, и он потребовал, чтобы раба убрали. После этого было слышно, как он хвастливо распевает на своем корабле: «Теперь я совсем один на этом судне; оно больше подходит воину, чем низкому люду. Я один правлю своим кораблем, и это надолго сохранится в памяти людей» («Книга о занятии земли. Часть вторая»).
То, чем на самом деле является жизнь, мы узнаем, лишь увидев ее конец. Здоровый уравновешенный человек смотрит на смерть спокойно; поэтому психолог вынужден обращаться к больному разуму, чтобы узнать, что происходит в душе человека при виде смерти. Если бы мы не знали, что думают о ней различные народы, мы в большинстве случав не смогли бы понять их взгляды на жизнь. Смерть показывает людям не только то, что дает им жизнь, но и то, из чего она состоит.
Мы не находим у наших предков страха смерти. Неизбежное они с пренебрежительным смехом встречали; или относились к мысли о конце земного существования совершенно безразлично, всячески показывая, что не придают этому событию никакого значения. Жизнь была столь сильна в своей реальности, что смерть просто не принималась в расчет и ни в коей мере не могла оказать влияние на течение жизни. Пренебрежение к смерти было требованием чести, и мы вынуждены признать, что корни этого презрения уходят глубоко в душу человека. Отношение северян к жизни очень хорошо показал Тацит в своем описании молодых людей: «Если их отечество долго пребывает в мире и бездействии, большинство высокородных юношей уходят к воюющим народам, потому что эти люди по природе своей не только не расположены к миру и не спокойны, но и потому, что там, где царят опасности, легче прославиться». Несомненно, это самое неромантичное из психологических описаний Тацита и при этом самое правдоподобное. Эти «высокородные юноши» вряд ли могли появиться в такой среде, где к смерти относились со страхом, заявляя, что она подкрадывается к ним сзади и овевает своим холодным дыханием их затылки.
Когда воин получал смертельную рану и понимал, что жизнь его подходит к концу, он безропотно шел к могиле и устраивался в ней навсегда, довольный тем, чем снабдили его родичи. Становился ли он человеком в меньшей степени, чем был им при жизни? Естественно, он нуждался во всей своей нетронутой удаче, чтобы продолжать жить за вратами могилы, но это вовсе не означало, что он забирал ее с собой всю целиком.
Смерть может наградить человека мудростью, какой он не имел при жизни, и сделать его более проницательным, чем раньше. Стал бы Один обращаться за советами к мертвой прорицательнице, вёльве, о чем говорится в эддической поэме «Сны Бальдра» (Vegtamskvida), если бы не знал, что мертвые порой обладают способностью лучше предвидеть будущее, чем живые. Старый Кар, поселившись в могиле, очевидно, стал гораздо сильнее и прозорливее, чем был при жизни.
В поэтических описаниях Вальхаллы находим стремление поменять местами жизнь и смерть и считать жизнь после смерти усилением чувства жизни. На полях смерти вырастают неистощимые урожаи чести; ради этого и ведутся ежедневные битвы за воротами Вальхаллы, и у нас создается впечатление, что бытие достойного, не уронившего честь человека и по ту сторону гробовой доски наполнено радостями и удовольствиями. В чертогах смерти устраивают веселые пиры, жизнь – легкая и радостная – течет в мире и согласии. Мы обнаруживаем, что герой, проходя через ворота могилы, уносит с собой свою прежнюю жизнь.
Представления о Вальхалле – это особая сфера культуры. В эпоху викингов жизнь эйнхериев – героев, павших на поле битвы, представляли такой же бурной, насыщенной подвигами и беспокойной, какой она была при жизни, или такой, к какой эти люди стремились. Такие идеалы, как честь и слава после смерти, возносились на такую высоту, что корни уже не могли их удержать, и они цвели, пока не погибали. Но Вальхаллу нельзя было создать только лишь над землей, она имела глубокие корни в народных чувствах. Еще до того, как скальды воспели небесные битвы, должна была существовать прямая вера в будущее. При этом люди вовсе не думали, что умершие порхают среди легких облаков, а твердо верили, что человек снова обретает себя в могиле.
Из истории, приведенной в «Саге о людях с Песчаного берега», в которой говорится о гибели Торстейна Трескожора, мы можем понять, что идея об эйнхериях появилась как родовой миф. Рассказывают, что в вечер, когда утонул Торстейн, пастух увидел, что Святая гора – вулкан Хельгафель – с северной стороны приоткрылась: внутри горы горели большие костры – совсем как в пиршественном зале – и оттуда доносились смех и стук рогов, наполненных медовой брагой; прислушавшись, пастух смог различить голоса – пирующие приветствовали Торстейна и его друзей и пригласили сесть на высокий трон, стоявший напротив трона его отца. Выслушав рассказ пастуха, жена Торстейна залилась слезами – она поняла, что муж ее отправился к предкам.
В этой саге отражены представления людей того времени о загробной жизни истинных воинов, которым и после смерти доступно наслаждение жизнью. Именно тогда ценность жизни освободилась от самой жизни и стала рассматриваться независимо. Страх смерти претерпел те же изменения, что и отношение к чести и посмертной славе; из реальности они превратились в идеальные ценности, стремление к которым стало целью жизни.
Во «Второй Песни о Хельги» мы встречаем иной взгляд на смерть. Для Хельги смерть – это прежде всего потеря счастья, радости – всего, что составляет полноту жизни, неизбывная тоска: «Будем мы пить / драгоценный напиток, / хоть счастье и земли / мы потеряли!» Такое понимание смерти гораздо ближе нам, чем представления о ней древних германцев. Чувства героя, его тоска по жизни и всему земному вполне современны, однако общий лирический настрой «Песни» выдержан в духе века саг.
Что такое смерть – благодеяние или горе? У тевтонов не было ответа на этот вопрос, поскольку для них не было самой проблемы; смерть для них была разновидностью жизни. Умерший живет в своих родственниках во всех смыслах этого слова: его удача входит в удачу тех, кто пережил его, и жизнь, которую он ведет в могиле и по соседству с ней, как и раньше, имеет своим источником удачу его родичей. Конечно, существует разница между внезапной смертью от коварного удара в спину, когда в момент расставания с жизнью человек с горечью осознает, что навсегда утратил «счастье и земли» и славной смертью на поле боя среди поверженных врагов, которая преумножает честь и удачу рода и дает надежду на «счастливую» загробную жизнь, ибо даже прославленный герой, уносящий с собой в могилу жизни множества врагов, не ведал, будет ли он наслаждаться своим богатством или нет. Его способность употребить себе во благо завоеванное зависела от того, смогут ли выжившие родственники воспользоваться тем, что он стяжал.
Человек умирает такой смертью, какую позволяет ему сила жизни. Человек большой удачи на море, завидев риф, обогнет его и спасется. Лодку человека, не имеющего удачи, несет прямиком на риф, он и его люди обречены на гибель. Тот, у кого большая и сильная душа, по мнению людей, живет вечно; человек с бедной душой с трудом выживает в этом мире.
Вера в удачу, принадлежащую клану, могла привести к классовой организации, как только внешние обстоятельства позволили людям осознать необходимость социальной системы. Гордые, богатые удачей люди объединились, благодаря общему чувству родства, а людей низкого происхождения бросила в объятия друг друга судьба, и они образовали средний класс. Между этими двумя пластами, вероятно, возник промежуточный класс дворянства, стремящегося подняться вверх, но неизбежно движущегося вниз. И за этой классовой организацией последовало справедливое распределение жизни и в этом мире, и в ином – справедливое и для высших, и для низших, поскольку оно было тесно связано с качествами, полученными людьми от рождения. На этой дороге появилась возможность создать стройную и мощную систему, вроде той, которая имелась у некоторых островитян южного моря до того, как там появилась европейская демократия и уничтожила прежние порядки. Среди жителей острова Тонга бессмертие существовало лишь для первых трех классов: первый класс, семьи вождей, имели полное право жить в подземном мире; для второго класса бессмертие зависело от личного дворянства – если глава семьи служил при дворе вождя, то после смерти отца наследство переходило к старшему сыну – почти как у англичан. Судя по источникам, которые мы использовали, среди тех, кто был лишен вечной жизни, были такие, кто предпочитал верить в свои силы, а не в безопасную и упорядоченную жизнь в клане. Таким образом, старая система не была уничтожена полностью.
Северные народы не смогли создать такой четко организованной системы бессмертия. То там, то здесь мы обнаруживаем новый, зарождающийся класс. Это происходило в тех случаях, когда определенные законы имели скользящую шкалу штрафов за убийство человека; штраф в ней зависел от социального положения убитого. Вождями, вероятно, называли людей божественного происхождения, но великие почти нигде не занимали положения потому, что принадлежали к определенной категории людей. И процесс создания классов нигде не дошел до стадии установления государственного контроля и регуляции будущей жизни, где это развитие резко заканчивалось. Существовавшее во времена викингов разделение небесных пиршественных чертогов на тех, кто погиб в бою, кто утонул и тех, кто честно обрабатывал землю, уходило корнями в народную веру в то, что люди в загробной жизни найдут друг друга – они будут жить и судиться друг с другом. У них сохранятся установившиеся формы и обычаи, которые регулировали деятельность судов; но идея о царстве мертвых никогда не выходила за пределы воображения поэтов, которые были знакомы с христианской эсхатологией. Каждый человек должен был сам позаботиться о своем будущем и получал там по своим средствам и по власти, которую имел в этом мире. И он по-прежнему зависел от удачи клана. Король и после смерти жил королевской жизнью; слабая удача поденщика, вероятно, обеспечивала ему существование только в виде тени. Нам известно, что у каждого клана был свой собственный ад, и если клан не был достаточно могущественным, чтобы обеспечить ушедшим приемлемое место в загробной жизни, то залов, куда принимали бы бездомные души, там уж точно не было.
Король и в могиле остается королем и, вероятно, правит оттуда как монарх. Совсем как при жизни, когда он сидел в зале и по праву рождения правил страной, одновременно позволяя удаче своего клана оказывать воздействие на соседей. Он – король по праву того, кем он является в загробной жизни, а не по тому, кем он был на земле. И то, кем он стал, полностью зависит от деяний его предков.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
