Автор книги: Вильгельм Грёнбек
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)
Говорила ли судьба с помощью рун или других знаков, они обретали голос потому, что были освящены. Через них обретала голос удача, и та же самая удача звучала и в радости гостей, в «светлой влаге пиршественных рогов», и красноречии хозяина пира; словом, во всем, что происходило после того, как в людей, принесших жертвы, вселялась сила блота. В «Саге об Олаве сыне Трюггви» говорится о том, как ярл Хаконе высадился на берег и совершил большое жертвоприношение. По крикам воронов, слетевшихся к месту блота, он понял, что Один принял его жертву и поможет ему одержать победу. Появление черных воронов, пожирателей падали, стало для него безошибочным знаком того, что поле битвы уже ждет его.
Были и предупреждающие знаки, которые сообщали человеку, что нужный момент еще не наступил. Если он был умен и прислушивался к ним, то ждал, когда удача «созреет». Но если бы германец стал спрашивать богов, «да» или «нет», его бы подняли на смех, а того, кто отправлялся на блот, надеясь получить доброе или дурное предзнаменование, посчитали бы сумасшедшим. Древние приносили жертвы, чтобы подготовить добрый знак, создав такую реальность, из которой эти знаки материализуются, ибо они нуждались в мощном усиливающем эффекте, который согревал удачу. Если блот не производил нужного эффекта – доброго знака не было; это предвещало неудачу и говорило о том, что жертва оказалось напрасной.
Говорили, что ярл Хакон обладал «вещими» весами, на которых взвешивал судьбу. Гирьки весов имели форму человеческих фигур – одна из серебра, другая из золота. И когда надо было узнать исход какого-то очень важного дела, он клал эти гирьки на весы и объявлял, что означает каждая из них. И как сообщает нам одна легенда, всякий раз опускалась та гирька, которая была ему нужна («Сага о Йомсвикингах»). Но есть и другая легенда, которая гораздо лучше объясняет, что происходит, когда удачливый человек совершает обряд; в ней прямо говорится: «И всегда получалось так, как хотел ярл, и гиря это подтверждала». Ибо Хакон был удачливым ярлом и носил гордое прозвище – Блот-ярл.
О том, как следует совершать блот, говорится в рассказе о Флоки Вильгердарсоне, первом исландском поселенце, который, прежде чем покинуть родину, устроил большое жертвоприношение и освятил трех воронов, чтобы те указали ему путь в открытом океане. Первый ворон полетел в сторону берега; второй – поднялся в небо и вернулся на корабль; третий полетел вперед. Флоки последовал за вороном и не менял направления до тех пор, пока не достиг острова Гардара – Исландии («Книга о занятии земли. Часть первая»).
О том, как не надо совершать блот, описано в рассказе о Вебъёрне из Согна. Он и его родичи впали в немилость у ярла Хакона и вынуждены были покинуть Норвегию. Когда они достигли острова, Вебьёрн начал готовиться к блоту, чтобы боги помогли им найти место для поселения. Вебьёрну открылось, что в этот день ярл Хакон совершил жертвоприношение, чтобы причинить им вред. Но когда он приступил к обряду, братья, сославшись на непогоду, принялись торопить его, и Вебьёрн пренебрег жертвоприношением. Они вышли в море, налетел ураган и бросил их судно на скалы. Вебьёрн и его семья чудом остались живы («Книга о занятии земли. Часть вторая»).
Отрицательные результаты жертвоприношения объяснялись, по-видимому, тем, что человек, принесший жертву, не был столь удачлив, чтобы достичь своей цели и заставить жизнь достичь такого накала, чтобы добиться победы. В одной из саг о древних временах говорится, что конунг Хальвдан Старый, желая прожить триста лет, принес большую жертву. Он получил ответ, что проживет не дольше одного нового поколения, но в его семье в течение трех сотен зим не будет ни одного мужчины и ни одной женщины, которые не обладали бы удачей конунга («О Форньоте и его роде. Как заселялась Норвегия»).
О человеке, устроившем жертвоприношения, говорили: «Он отправился за heill». У слова heill два значения – удача и предзнаменование. О человеке, погибшем во время путешествия, говорили, что он отправился в путь с плохим heill – ему не сопутствовала удача, и предзнаменования, вероятно, были дурными. Именно ради своего heill переселенец вез на корабле столбы высокого сиденья из своего дома; они указывали ему путь и подходящее место для жизни в новой стране.
Глава 12
Игра и клятва
Праздник, на котором люди заручались поддержкой богов, нуждался не только в жертвоприношении. После пира люди отправлялись играть. Опустив тело своего товарища в могилу, показав ему место, где он будет отдыхать, снабдив его всем необходимым, они могли устроить конный забег или песенное состязание. И не важно, что вызывало желание состязаться – поклонение богу, уважение к усопшему или восхваление живых – объясняется это тем, что спорт обладает той же властью и производит тот же эффект, что и праздник в доме, – это часть жертвоприношения.
Известно, что в древности люди на своих собраниях занимались разными видами спорта. В сагах часто встречаются рассказы об игре в мяч, конных боях и борьбе, которые устраивались во время праздников – по той простой причине, что кровь исландцев разогревалась так сильно, что последствия этого проявлялись еще очень долго. Из саг мы знаем, как проходили конные бои: хозяева сводили коней, поднимали на дыбы, и те били друг друга копытами. Хозяин в это время с помощью палок удерживал свое животное в поднятом положении, одновременно побуждая его сражаться еще сильней. Эти бои служили испытаниями чести, в коня вселялся дух хозяина, и победа означала возрастание его чести, а поражение наносило по ней сильный удар, поэтому за поединком жеребцов часто вступали в бой и их владельцы, как это описано в «Саге о Виглунде».
В Норвегии конные бои устраивали по случаю религиозных праздников, сохранились свидетельства, что они носили обрядовый характер. Конные состязания – скей (skei), как их называли норвежцы, – происходили ежегодно: в Сетерсдале – в одну из суббот августа, а в Телемарке – в День святого Варфоломея и, очевидно, были тогда частью древнего местного религиозного фестиваля. Жеребцов, возбужденных присутствием кобыл, вводили в бой парами; после боев устраивали скачки на неоседланных конях. Существовало поверье: если конь кусается сильно – урожай будет хорошим. В этой двойной интерпретации поединка – как проверки человеческого мужества и обеспечения удачи – заметно влияние древних идей жертвоприношения.
С точки зрения истории культуры очень важно отметить, что слово leikr, у англосаксов – lac (игра), – в германских языках могло означать и жертвоприношение. С другой стороны, для культуры характерно, что это слово является и синонимом борьбы. «Игра Хильд» – вовсе не поэтический образ; это выражение имеет более глубокий смысл. В те дни люди нередко предавались игре, и делали это самозабвенно – не жалея сил и не страшась увечий. Состязавшиеся и наблюдатели входили в игру не только телом, но и душой. Всякая игра должна была быть искренней и безудержной, в противном случае и люди томились бы от скуки. Чем яростнее было столкновение, тем больше удовольствия получали сами участники битвы и их зрители. «Они потешили нас, теперь мы потешим других», – сказал исландец после того, как двое сражавшихся избили друг друга так сильно, что один из них упал на поле боя мертвым.
В дни игрищ даже человек вне закона мог удостоиться чести быть принятым в состязание в силе и ловкости. Так, Греттир во времена изгнания явился на тинг и оказал собравшимся большую услугу, согласившись бороться с сыновьями Торда, которые не могли найти достойного соперника. Когда Греттир уходил, люди благодарили его за то, что он доставил им большое удовольствие («Сага о Греттире»).
Праздник сам по себе был событием, но, чтобы он запомнился надолго, должно было произойти нечто запоминающееся – таково было требование древних времен. В дни праздника люди собирались вокруг сказителя или певца, и те рассказывали о событиях прошлого. Возродить героические дела, битвы и победы – в этом и заключалась радость праздника. И недостаточно было просто ощущать присутствие удачи, нужно было показать людям, что она действует. Ее нужно было тренировать и демонстрировать. Поэтому на пир приносили меч и показывали всем; владелец восхвалял его, говорил, что он наделен особой удачей и позволяет ему снова и снова добывать славу в бою. Сокровища должны были подтверждать свою власть – в танце оружия, в конских боях, скачках, рукопашной схватке и других состязаниях. Но демонстрация силы ничего не значила, если не становилась испытанием и доказательством, во время которого хамингья напрягалась до предела.
Великой, поистине праздничной формой для достижения этой цели была клятва. Она проявлялась в своей самой впечатляющей форме во время тризны. Чтобы добиться своей цели, поминальный пир должен был включать в себя какой-то творческий акт. То, что пир был способом восстановления в правах, подчеркивал закон, который называл поминки легальной демонстрацией прав преемника; поэтому древнее слово, обозначавшее наследование – эрфа (erfa), означало одновременно выпить погребальный эль и принять наследство. Из описаний знаменитых в истории и легендах поминок по королю Свейну и королю Ингьяльду мы узнаем, что главным событием на таком пиру был кубок, выпитый в память об усопшем. В тот момент, когда выносилась чаша – брагар – и над ней произносились клятвы, наступал поворотный момент пира – клан обретал нового главу, и жизнь начиналась заново. В начале пира наследник сидел на ступеньке у трона, но, как только он произносил свою клятву и выпивал кубок, его провожали на то место, которое раньше принадлежало его отцу. «Только тогда он обретал право наследовать после него», «только тогда он вступал в права наследства и чести усопшего, но не ранее», – говорится в источниках.
В тот самый момент, когда юноша произносил обещание «стать таким же, как и его предки», он принимал на себя удачу рода и становился членом клана. Но если мы думаем, что условия, необходимые для совершения подвигов, ограничиваются только этим, то глубоко ошибаемся. Человек, дававший подобное обещание, пил из кубка своих предков, вкушал их хамингью, проявлявшуюся в их великих пирах, победах на поле боя, плаваниях по морям, когда их паруса наполнял попутный ветер. Совершая этот акт, он присваивал себе все их подвиги и победы. Юноша становился воплощением клана, и к нему относились как к человеку, совершившему много подвигов в прошлом. Совсем не хвастаясь, он мог, подобно Торкелю Хаку, потребовать, чтобы на спинке его высокого сиденья был вырезан рассказ о его бое с великаном, и сказать: «Я там был».
Надо сказать, что наши отцы вовсе не были склонны принимать хвастовство за реальные дела. Эти люди, которые в суде и в дружеских спорах требовали подробнейшего изложения намерений своих соседей, прежде чем они пошевельнут хоть пальцем, вели себя в залах блота столь же настороженно, как и самые отъявленные скептики, поскольку придерживались принципа: результат – это начало веры. Их недоверчивость не могло обмануть ничто; она помогала им направить все свое внимание на тот момент, когда надо будет принимать решение; они следили, чтобы наследник выпивал свою чашу до дна. «Пей до дна!» – кричали присутствующие, вкладывая в этот крик тот же смысл, что и в слова «Выполни все свои обещания». Благодаря этому они принимали участие в делах наследника, как его товарищи по пиру, осушавшие ту же чашу. «Все присутствующие на пиру должны выпить эту чашу», чтобы она принесла пользу. Если родственники не соединялись в единое целое с наследником, погребальный пир лишался возможности восстановить прежнюю силу клана, и обеты над чашей оставались невыполненными.
Клятву наследника скрепляли боги, и только после этого она становилась судьбой. Хедин Хьёрвардсон, околдованный троллем, дал обет на жертвенном пиру, что женится на Сваве, нареченной его брата Хельги, а потом, раскаявшись в своих словах, обошел всю страну, пытаясь найти брата и отказаться от своих слов. Хельги знал, что клятва, произнесенная над обетной чашей, обязательно исполнится, а потому сказал Хедину:
Эта власть будущего лежит в основе клятвы как акта поклонения богам; она создает ту радость, которая и помогает ее выполнить. Сын, который поклялся принести в дом богатый урожай, совершает подвиг, обеспечивая семью пропитанием; то же делает и наездник, яростно погоняющий коня и приходящий к финишу первым, и жеребец, кусающий сильнее всех. Хродгар, наставляя Беовульфа перед сражением, говорит: «Помни о славе! / Исполни клятву! / Врага стереги! / – и добудешь награду, / коль скоро в сражении / жизнь не утратишь!»
Вне всякого сомнения, произнесение клятв играло особую роль во время поминального пира, но осушение обетной чаши происходило не только тогда, когда наследник вступал в свои права. Это было обычным ритуалом для викингов перед походом. Клятва Свейна завоевать те или иные земли сопровождалась заверениями его сподвижников, и те, подняв рог, кричали, что пойдут за своим королем, куда бы он ни позвал, и никогда его не покинут.
Поэзия и история донесли до нас лишь те клятвы, которые давали короли и завоеватели; но нам известны и обещания, данные в домах йоменов. Согласно древней легенде, сама колонизация Исландии стала непрямым следствием попойки, на которой было произнесено множество клятв. Названые братья Ингольв и Хьёрлейв были вынуждены уйти в море из-за вражды с кланом ярлов Моери, которая началась на пиру, где один из сыновей ярла Атли Тощего, Хольмстейн, поклялся жениться на Хельге, сестре Ингольва. Лейв посчитал это поспешное обещание эквивалентом реального желания самой девушки, и в следующий раз, когда они встретились, произошла стычка, в которой Хольмстейн был убит. Ингольву и Хьёрлейву пришлось покинуть Норвегию и поселиться в далекой Исландии («Книга о занятии земли. Часть первая»).
И наконец, мы узнаем, что обещание человека, вступающего в возраст зрелости, было необходимой частью обычных клановых празднеств блота. Клятвы героя в дни йоля стали постоянной темой в норвежской поэзии; в более поздних рассказах они превратились в способ объявлять о любом значительном событии. На йоль Ангантюр поклялся за обетным кубком завоевать сердце Ингибьёрг, дочери Ингви, конунга Уппсалы, или умереть («Сага о конунге Хейдреке Мудром»). В «Саге о Хёрде и островитянах» названые братья Хроар и Хёрд поклялись проникнуть в курган викинга Соти в первый вечер йоля. И безрассудная клятва Хедина украсть невесту брата также была дана в дни йоля. Условность этих примеров очевидна, но их мотив был заложен в реальности. Набожный автор саги не случайно избрал рождественский сочельник в качестве сцены для своих героев, искавших правды. «В тот вечер произносилось много клятв в тех местах, где люди ничуть не лучше, чем здесь, и потому я клянусь верой и правдой служить королю, и только ему одному», – и эти слова гораздо правдивее, чем страстное желание обратиться в христианство, которое автор саги приписывал своему герою.
Помимо обетной чаши был и другой способ проверить удачу – маньяфнад (mannjafnad) – словесный поединок, где вместо ударов соперники обменивались обещаниями совершить тот или иной подвиг или похвалялись уже совершенными. Такая форма состязания возникала там, где на одной скамье собирались две группы воинов и каждая готова была защитить свою честь. Но, конечно же, самым лучшим местом для состязания был праздник блота – соревнование в таком случае сопровождалось обильным возлиянием в честь богов.
В «Саге об Одде Стреле» описана сцена такого хвастовства. Как-то Одд, назвавшись другим именем, оказался на пиру в доме конунга Гейррёда. Никем не узнанного героя усадили в самый дальний конец стола, где сильно дуло из дверей. Когда зашел разговор о подвигах и умениях, Одд помалкивал; если его спрашивали, он отвечал, что в такой компании, где все присутствующие, несомненно, были мастерами пускать стрелы, он не осмеливается даже заявлять, что умеет стрелять из лука. Однако на следующее утро Одд больше всех настрелял дичи, чем привлек внимание конунга. Когда зашел разговор об умении плавать, Одд сказал, что не припомнит, чтобы опускал в воду хотя бы большой палец, но, поразмыслив, согласился попробовать. Стоит ли говорить, что и в плавании Одд оказался лучше всех, заставив конунга крепко задуматься: кто же этот «зимний гость». Эта сага о древних временах относится к тому типу произведений, в которых древние героические сказания были переписаны и превращены в новеллы. Этого требовали простые, мирные люди, которым после тяжелых и однообразных трудов хотелось слышать о подвигах и сказочных приключениях; герой должен был одну за другой сбрасывать одежды своей скромности, демонстрируя доблесть и повергая недругов и соперников в смятение. Как ни странно, решающим испытанием силы, в котором Одд показал свою мощь, стал поединок на словах, каждый раунд которого завершался осушением рога. Желая раззадорить гостя, два воина Гейррёда пересекли зал, взяв по рогу, остановились перед Оддом и принялись похваляться своими подвигами. В ответ Одд выпивает свой рог, пересекает зал и, остановившись там, где сидели эти два героя, открывает в стихах свое славное имя и пьет за их здоровье. И так они ходили: то Одд к ним, то они к нему, сопровождая каждый рог похвальбою, пока гость не уселся победителем на скамью, прочитав победную вису, а все остальные завалились на солому, не способные уже ни произносить тосты, ни пить, ни слушать.
В поздних сагах состязание, подобное йольским клятвам, сводилось к перечислению обещаний; его религиозное значение было забыто, но кое-что напоминавшее о его культовом значении осталось: состязание в похвальбе.
В современном мире потребность тренировать тело и безудержно предаваться играм, подобно эллинам и древним германцам, как часть культуры ушла навсегда. Современный человек никогда не сможет понять глубокий пафос истории о том, как благородный юноша Эйндриди был обращен в христианство с помощью удивительных умений конунга Олава Трюггвасона. Конунг и Эйндриди состязались в плавании, стрельбе из лука, в умении обращаться с ножами, и всякий раз оказывалось, что силы их равны; юноша все еще сомневался в силе нового Бога, но, увидев, как конунг идет по веслам плывущего корабля, жонглируя тремя кинжалами, убедился в силе новой веры. Когда Олав предложил Эйндриди повторить трюк, тот отказался, заявив, что без помощи Божьих ангелов это невозможно. Так юноша, которому предстояло стать вождем, уверовал в истинного Бога и поклялся «впредь верить только в него и ни в кого другого» («Прядь об Эйндриди Широкостопом»).
Человек тех времен не проводит границ между духовной и физической культурой, любовь к состязаниям в силе и ловкости никогда не заставит его отказаться от поэзии; наоборот, поэзия для него – источник силы. Литература исландцев, как и греческая, неразрывна с празднеством, обрядом и культом божеств-покровителей. Поэзия Севера родилась из церемониального восхваления вождя и его хамингьи; позже она приобрела тяжелую орнаментальную форму, что и стало причиной ее гибели.
К сожалению, у нас нет полного и достоверного описания праздника блота; последний жертвенный пир был проведен еще до того, как нашелся человек, который смог бы его обессмертить, оставив реалистичное описание. Наши предки не заботились о документировании происходящего в дни торжества. История клана и все, что было необходимо запомнить, всякий раз воспроизводилось на пиру. То, что было на сердце у членов клана, должно было найти выход, потому что дела прошлого не доставали из полумрака памяти – всякий раз они рождались в самой душе, нуждавшейся в жизни. Слушать, как поют о тебе и о твоих родственниках, было честью; и люди, внимая певцу, не только отдавали дань памяти предкам, но и подтверждали свои права на честь рода.
Творческий акт облагораживает душу, поднимает дух и исцеляет тело. Эгиль Скаллагримссон, будучи не в силах преодолеть скорбь по погибшему сыну, обращается к творчеству. Приступив к созданию поэмы «Утрата сыновей» (Sonatorrek), он ощутил, что его жизненная сила возросла; когда поэма была закончена, решение умереть было забыто, Эгиль снова взошел на свое почетное сиденье. Слушая хвалы погибшим, люди обретают покой, утраченный после смерти родственника. Сын Волустейна, Эгиль, пришел однажды к Гесту Оллейвсону, выдающемуся мудрецу, и спросил его, может ли он подсказать, как избавить его отца от скорби, которая грызла его после смерти сына Огмунда. Гест взялся за это дело и сразу же написал начало «Драпы об Огмунде».
Мертвые приходили к поэтам и сказителям, чтобы поблагодарить за то, что они даровали им жизнь. Один норвежский купец, проплывая мимо кургана Ватнара, поведал своим спутникам о деяниях этого славного конунга, а когда они пристали к берегу на ночлег, Ватнар явился купцу во сне. «Ты рассказал мою сагу, и я тебя награжу за это, – сказал мертвец, – раскопай мой курган и увидишь награду за свои труды». Поведав о Ватнаре, рассказчик спас его от забвения и возродил его честь («Сага о Хальве и воинах Хальва»).
Частью церемонии, посвященной мертвым, было сочинение поминальной драпы (erfidrapa) или песни наследования, которую, вероятно, исполняли на поминальном пиру. Эта песнь закладывала основы для посмертной славы человека. Ее исполняли перед тем, как выпить эль; она была вдохновлена реальностью, поскольку была окутана блотом.
Поэма «Беовульф» заканчивается гибелью героя. Умирая, «старец-конунг» повелел: «Прах и пепел / укрыть в кургане, / в холме высоком, / близ моря / насыпанном / на Мысе Китовом, / дабы отныне / то место звали / курганом Беовульфа / морескитальцы, / в ладьях плывущие / из дальних пределов / по темным водам». Далее следует описание погребения конунга: «Костер погребальный / воздвигли ведеры, / мужи дружинные, / украсив ложе / щитами, кольчугами, / как завещал им дружиноводитель / еще при жизни». После погребения конунгу были возданы последние почести: «Двенадцать всадников / высокородных, – / объехав стены / с обрядным пением, / они простились / с умершим конунгом, / восславив подвиги / и мощь державца / и мудромыслие, – / так подобает. (…) Так поминали / гауты мертвого, / навек ушедшего / ратеначальника, / провозглашая: / среди владык земных / он был щедрейший, / любил народ свой / и жаждал славы / всевековечной».
Так провожали старые времена на берегах Северного моря.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
