Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

По-другому, но не менее ярко сила монархического принципа проявила себя в битве при Стиклестаде, где право суверена, несмотря на гибель короля и победу крестьян, достигло своего апофеоза. Сравнивая встречу вождей с королем с другой встречей, которая произошла между Олавом Трюггвасоном и Эрлингом в Гулатинге, мы не можем не заметить, что политический статус Норвегии изменился. Это великое событие невозможно понять, не учитывая его связи с процессом усиления королевской власти по всей Европе. Но превосходство Олава весило гораздо больше, чем превосходство любого другого поколения, даже несмотря на то, что в горячке переходного периода одна революция следовала за другой. Чтобы лучше понять, что происходило тогда в Европе, историческую интерпретацию тех событий следует основывать на понимании того, что люди инстинктивно поклонялись удаче суверена, а суверен ни капли не сомневался в том, что ему всегда будет сопутствовать удача. Благодаря взаимодействию этих тенденций, а также религиозных и политических идей, пришедших из других стран, Норвегия из тевтонского королевства превратилась в средневековое христианское государство. Смерть Олава стала поворотным пунктом в истории Норвегии, поскольку все течения времени – национальные и космополитические – слились в сознании Олава и превратили его в святого короля.

Описание конфликта между Олавом и крестьянами, приведенное Снорри Стурлусоном, является достойным противовесом описанию сцены, случившейся в Вестфольде. Значение слов и событий тех незабываемых дней выходит далеко за рамки этого момента, как будто великие силы могли нести историю вперед, туда, где они находили свое выражение в поступках людей и больших масс народа. Описание сочетает в себе ту внутреннюю правду, которую можно понять лишь с помощью духовной близости, с правдивым изложением внешних фактов, а это может сделать лишь всеобъемлющий отчет о событиях. Первое, что поражает нас, – полная беспомощность крестьян и их предводителей; люди бегут куда глаза глядят; ни один из вождей не осмеливается взять на себя руководство – все они перебрасывают ответственность с одного на другого. Войско Олава, с другой стороны, спокойно, уверенно ждет, сохраняя полный порядок и единство. Олав обладал тем объединяющим людей вдохновением, которое превращает армию в единое целое; вождям же противника не хватало уверенности в себе, и они остро чувствовали свою слабость. В армии крестьян все понимают, что удача может покинуть их в любую минуту. По отдельности каждый вождь мог быть более сильным, чем король, но вместе победить его они не могли. У себя дома, в своем селении, им нет равных, но за его пределами их власть кончается. В этом и проявился секрет победы Олава: удача короля имела такой мощный характер, что смогла распространиться на всю Норвегию, и ее можно было распределить на всю армию. Удача Олава не зависела от местности или отдельного отряда воинов; она приносила ему победу везде, где бы он ни появился.

Может показаться странным, что удача короля, распространявшаяся на всю Норвегию, вдруг теряла свою силу в какой-то конкретной местности. Но это противоречие существует только для нас, ибо мы судим об удаче по ее силе и не замечаем, что главное отличие лежит в ее характере. Удача местного вождя была абсолютной только в пределах какой-то долины, селения и какого-то племени; она могла, конечно, распространяться и на места рыбной ловли за пределами селения или на морские экспедиции, в которые отправлялись жители этой местности; но чтобы покрыть другие земли и сообщества, ей сначала нужно было трансформироваться, вобрав в себя всю враждебную силу и ассимилировав ее.

Каждая удача имеет свой собственный характер. Отправиться на рыбалку с удачей, присущей скотоводам, это все равно что пытаться ловить треску с помощью плуга. Чтобы защитить или завоевать Норвегию, нужно было обладать удачей Харальда. Ярл Хакон из влиятельной семьи, жившей в конце X в. в Хлади, неподалеку от Трандхейма, когда династия Харальда Прекрасноволосого уже близилась к своему закату, сумел узурпировать королевскую власть. Он вел себя очень нагло и властно, и люди хотели избавиться от него. Его положение было весьма непрочным, ибо ему не хватало проницательности и силы характера; но, несмотря на свое недовольство, норвежцам пришлось ждать, когда Олав Трюггвасон обретет удачу и станет достойным противником ярлов Хлади. Когда Олав Трюггвасон прибыл в Норвегию, крестьяне, по свидетельству автора саги, встретили его такими словами: «…после битвы с викингами Йомсборга мы думали, что ни один вождь не может сравниться с ярлом Хаконом в быстроте передвижений и многих других качествах, которые требуются от вождя, но мы все так сильно устали от его наглости, что, как только мы его найдем, он сразу же лишится своего королевства и самой жизни. Мы верим, что благодаря твоей удаче и твоей помощи мы сумеем это сделать, ибо ты – человек удачи, поскольку с первой же попытки сумел убить его сына Эрленда. Поэтому мы просим тебя встать во главе нашего войска». Слова «мы верим, что благодаря твоей удаче и твоей помощи…» помогают нам понять целое столетие норвежской истории («Сага об Олаве сыне Трюггви»). А если мы хотим выяснить, что именно составляло удачу дома Харальда, то прислушаемся к таким словам: «Хамингья[37]37
  Хамингья (исл. hamingja) —1) дух-покровитель, 2) счастье, удача.


[Закрыть] норвежского короля заключается в том, что он – король Норвегии, способный быть то в Викене, то в Трандхейме; способный одержать победу с армией Трандхейма и с армией солдат из Викена; способный пройти маршем по всей Норвегии, от одного суда до другого, и совершить нечто вроде ее мирного захвата, как однажды сделал его предок, вооружившись до зубов, когда он подчинил своей воле малых князьков». И единственным объяснением его удачи является рассказ о том, как Харальд это сделал и как его сыновья сохраняли сделанное им.

Эту веру в то, что индивидуальная удача является одновременно волей и импульсом, необходимостью и талантом, продемонстрировал с необыкновенным величием последний представитель этой великой династии. Сверриру, никому не известному священнику с Фарерских островов, пришлось выдержать два сражения, когда он высадился в Норвегии и заявил, что корона должна принадлежать ему на том основании, что его отцом был Сигурд Мунн («Рот»), потомок Харальда Прекрасноволосого. Искреннюю веру каждого самозванца в то, что стоит ему объявить себя наследником Харальда, как все люди перейдут на его сторону, Сверрир должен был внушить людям сам. Своими победами он должен был создать убеждение в умах сомневающихся, что удача досталась ему в наследство от самого Олава. Его талант проявился в том, что с помощью своего красноречия, искусства, обмана, мошенничества и коварства он сумел собрать как можно больше доказательств своей правоты и крепко вбить их в головы людей. И эта духовная битва была тем более впечатляющей, что до сознания людей никогда не доходило, что их обманывают, – она шла между инстинктивными чувствами короля и его народа. Верил ли сам Сверрир в традиционную удачу или только работал под потенциальной верой, которая, как он хорошо знал, дремлет в душе народа, совершенно не важно. В истории каждой религии наступало время, когда сильные характеры могли использовать ее как оружие.

Сверрир – самый интересный герой в истории Норвегии, поскольку он перевел старую идею королевской удачи на язык современных теорий о праве и природе королевской власти. Его талант глашатая переходной эпохи проявился в контрасте между внешним выражением и подсознательной логикой. Как только он принялся доказывать законность его прав, он стал толковать псалмы Давида как пророческие, предсказывающие его собственную судьбу. Он называл себя посланцем Бога, который должен поразить наглецов, завладевших троном, не будучи людьми царской крови. Он утверждал, что находит свою опору в идее о том, что король должен вечно советоваться с Богом, что он был призван им и обязан ответить на этот призыв; что он должен будет однажды дать отчет о вверенном ему таланте. Но в глубине души Сверрира, под всеми этими теориями, лежала глубокая убежденность в том, что всякий, кто владеет удачей короля, обладает не правом, а обязанностью требовать своей доли королевской власти и что все право и весь закон в стране должен уступить перед королевским врожденным стремлением править.

Священник с Фарерских островов принуждал людей говорить: «Сверрир – быстр умом, Сверрир – победитель», а его противникам оставалось лишь отрицать то, что он посланник Бога, доказывать, что Сверрир «составляет свои планы и сражается в битвах по наущению дьявола».

Правление Харальда демонстрирует нам саму суть удачи и ее свойства, высвеченные историей; ее абсолютную индивидуальность, которую нельзя объяснить или охарактеризовать никак иначе, кроме как наследство, то есть то, что мы получаем от своих предков, то, что давало им власть быть тем, кем они были, и сделать то, что они сделали. Разница между богатыми и бедными состояла не в том, что последним судьба даровала очень мало удачи, а в том, что их удача была бедной и неэластичной и давала им слишком мало возможностей, да и те ограниченные и слабые. Удача процветавшего йомена напоминала его самого: широкого и безопасного, богатого скотом и урожаем, щеголявшего в прекрасных одеждах и обладавшего хорошим оружием, а удача вождя добавляла сюда большую власть, величие и завоевательную мощь. Удача всякого йомена, бонда и всякого Херсира – вождя, заключалась в его характере, со всеми его особенностями, достоинствами и недостатками и его эксцентричностью; а этот характер был связан с определенной собственностью.

Говоря о семейном достоянии, вместо слова «наследство» можно использовать слово «честь». В чести мы имеем именно то влияние, которое удача может и должна оказать на человека, чтобы поддерживать саму себя. Семья становится знаменитой благодаря своим предкам, от которых она получила свои идеалы, образцы поведения. Именно они учат потомков, какими храбрыми, активными, стойкими, благородными, непримиримыми, великодушными, какими удачливыми в земледелии и скотоводстве, в плаваниях они должны быть. От предков семья получает также и ту часть удачи, которая называется дружбой и враждой. Честь, а с ней и удача, как мы уже видели, состоит в том образе мира, который создает себе семья. В своем социальном положении и в том, как ее оценивают другие люди, содержатся символы того, что окружает эту семью, которые проявляются в персонификации дружбы и ненависти среди родственников, их зависимости друг от друга и в их снисхождении друг к другу. Но эти олицетворения не являются типами, лишенными каких-либо характеристик; они до мельчайших деталей напоминают врагов и друзей семьи. Удача всегда воспроизводит хорошо заметные черты своего окружения.

Утверждение о том, что родство идентично человечеству, которое на первый взгляд кажется очень удачным, теперь проявляет себя как буквальная правда. Все, что мы находим в человеческом существе, носит печать родства. В самом крайнем случае человек может найти себе место в мире только как чей-то родственник, как член какой-то семьи, – только люди, лишенные чести, свободны и одиноки. И самая суть человека, его совесть, мудрость и проницательность, его таланты и воля носят на себе отпечаток его семьи.

В нашей культуре жизнь, направленная лишь на благо своей семьи, ограничивает и сильно уменьшает свои духовные ценности; это приводит к нищете идей и скудости всех чувств. Но в древности для члена клана курс жизни лежал в совершенно противоположном направлении. Его характер формировала семья, и усиление его семьи означало углубление его характера. Условия личного сохранения чести и семьи требуют большой глубины и большого напряжения нравственных чувств и нравственной воли, ибо это означает обогащение совести. Чем сильнее сосредоточен на себе родственник, тем больше он sui generis, тем он сильнее как личность и тем больше его ценность как человека.

Чувство принадлежности к клану было основой всей духовной жизни людей, а исключительность означала выход в более широкий мир. Та же самая сила, которая превращала германца в члена клана, не позволяла ему стать человеком, чьи интересы ограничиваются лишь семьей. Сила и глубина клана и его честь помогали создавать клановые союзы, благодаря чему возникали более крупные объединения.

Глава 6
Мир

После долгого и тщательного изучения какого-либо объекта возникает желание рассмотреть, на фоне чего он существует. Формальные измерения вещи следует выразить в относительных размерах, чтобы сделать ее частью реального мира.

Для того, кто безо всякого предубеждения изучит вопрос о мести, а также чести как движущей силе людей, какой бы грубой и величественной она ни была, наши предки предстанут в новом свете. Они обретут жизнь и движение и пробудят в душе наблюдателя сочувствие, сильно превосходящее тот идеализм, с которым современная эпоха облагораживает свои поэтические и политические идеи. Если нам удастся увидеть этих людей, жизнь которых в чести и удаче мы уже рассмотрели, как часть мира, а удачу принять за неотъемлемую часть людских представлений о жизни в целом, то эти люди предстанут перед нами более понятными.

Мидгард. Midgardr у древних исландцев, Middan-geard у англосаксов – Срединная земля, такое имя получил мир, в котором жили эти люди и который простирался в разные стороны света. Где-то далеко, где небеса сливались с землей, по которой ходили люди, или с морем, по которому они плавали, располагались границы мира людей. Путь до них был гораздо длиннее, чем думал тот, кто всегда жил на одном месте и никуда не уезжал, тогда как до гор, которые преграждали людям путь, до воды или до глубокой впадины, куда низвергаются воды, нужно было идти или плыть от одного дня до недели.

Там, на границах Мидгарда, где небеса встречаются с землей, расположено место, где сходятся все пути снизу и сверху. Один из них круто взмывает вверх, но куда он ведет, нам знать не дано – этим путем никто не ходил. Ибо радужный мост, пылающий разноцветным огнем, – Биврёст (bifrpst) – непреодолим для людей, за исключением тех, кто может пройти сквозь огонь неопаленным. Но мы верим, что он ведет в иной мир, расположенный выше Мидгарда.

Другой путь ведет вниз, в третий мир, расположенный под Мидгардом. Эта дорога проходит по глубоким, темным долинам, которые оглашает рев ледяных, пенящихся потоков: «По волчьим скалам, / по обветренным кручам, / в тумане болотном их путь неведом, / и там, где стремнина гремит в утесах, / поток подземный, / и там, где, излившись, / он топь образует / на низких землях» («Беовульф»).

По ней может пройти и смертный, живой или неживой, однако назад пути нет. Впрочем, во все времена находились люди, утверждавшие, что видели Утгард (Utgardar) – Окраинную землю – своими глазами. Побывавший в Утгарде поведал, что, как только он пересек границы Мидгарда, солнце скрылось из виду. Дневной свет уступил место сумраку, в котором то тут, то там мерцали блуждающие огоньки, сбивавшие с толку, но не рассеивающие темноты: «Сплетает корни / заиндевелая темная чаща / над теми трясинами, / где по ночам объявляется чудо / огни болотные; / и даже мудрому тот путь заказан» («Беовульф»).

Путник, направлявшийся в царство Хель, должен был преодолеть немало препятствий. Дорога тянулась «по влажным нагорьям», над которыми дуют ледяные ветры, через бурлящие реки, вода в которых ядовита. Вдоль дороги верхом на падали сидели чудовища с горящими глазами, не похожие ни на людей, ни на животных. Их взгляды острые, как мечи, а дыхание до того едкое, что способно опалить волосы и ослепить. Вдали путник увидел гнездо орла Хрёсвельга, Пожирателя мертвых. Когда он взлетает над одним трупом, чтобы наброситься на другой, его крылья поднимают такую бурю, что отголоски ее чувствуются даже в мире людей.

Все в Утгарде ужасно, страшно и жутко, все обманывает глаз человека, привыкшего к земным размерам. Чудовища, которые бродят здесь в тумане и сумраке, столь велики, что в них трудно распознать живые существа, пока не станет слишком поздно. То, что кажется горной расщелиной, может быть входом в дом, из которого высовываются ноги великана, занимающие половину долины. Внутри пещеры у огня сидят его жены, с длинными серыми волосами, костлявые и безобразные до отвращения. Потоки, через которые приходится переправляться путнику, совсем не похожи на реки Мидгарда; вступив в их воды, он чувствует, что они поднимаются, словно живые, желая поглотить его. Иными словами, здесь все враждебно человеку. Вид всех объектов обманчив. Все приводит путника в изумление и наводит страх: то, что кажется мертвым, оживает, но все живое здесь мертво. Лишь обладающий несравненной удачей сможет пройти этой дорогой и вернуться в мир людей живым и невредимым.

Таким представляли себе Утгард норвежцы и исландцы. Южнее, в Дании и Швеции, где холмы и горы сменяются обширными полями и непроходимыми лесами, Окраинный мир виделся людям несколько иным. Мидгард представлялся им обширной плодородной равниной, которую окружает непроходимая чаща, Ярнвид (Железный лес), ветви которой переплелись и образовали плотную стену. Здесь тоже царит сумрак и туман: «…Темные чащи, / страшное место! / Когда же буря / тлетворным ветром /дышит над водами, / вздымаются волны, / мрачнеет воздух, / небо плачет» («Беовульф»).

В Ярнвиде живут безобразные великанши со своим отродьем – волками и чудовищами; у них длинные носы и острые, как мечи, когти, которые легко рвут человеческую плоть. В болотистом мрачном лесу человек, не разбирая, бродил до тех пор, пока не становился добычей какой-нибудь мерзкой твари. Заблудившиеся здесь коровы и быки возвращались домой с отметинами ядовитого дыхания и больше уже ни на что не годились.

Можно представить себе и третью картину Утгарда, которая сформировалась на обширных равнинах, где на горизонте сливаются земля и небо. История Хаддинга[38]38
  Хаддинг (Haddingr, лат. Hadingus) – в скандинавской мифологии и эпосе герой, сын датского короля Грама. Жизнь и подвиги Хаддинга описывает в «Деяниях датчан» (начало XIII в.) Саксон Грамматик, использовавший древние сказания. Описание посещения Хаддингом загробного мира во многих чертах повторяет приемы описания странствий по «тому свету» в средневековой европейской литературе (поля мрака и поля блаженства, мост через страшный поток, стена), но содержит многие моменты, характерные для скандинавских представлений об «ином мире» (Мифы народов мира. Т. 1–2. Под ред. С.А. Токарева. М., 1982).


[Закрыть] и его путешествия в подземный мир, рассказанная Саксоном Грамматиком, вероятно, родилась там, где пределы мира ограничены лишь горизонтом. Человек мог пройти сквозь границу небес, словно через плотное, темное облако, и войти в мир широко раскинувшихся равнин, где все было приятно для глаза. Но если поначалу он не видел здесь ничего страшного, что предвещало бы беду, то это только потому, что опасность таится в глубине. Для всех вещей подземного мира характерна способность к превращению. Ветка, до которой дотрагивался путник, оборачивалась змеей, укус которой смертелен. Другие существа, если на них взглянуть, тут же обвивали шею человека. Вода из источников и плоды с деревьев затуманивали разум.

Ужасы Утгарда резко контрастируют с красотой Мидгарда. Здесь люди с радостью смотрят на тучные поля. В поэме «Беовульф» говорится, что мир людей создан Богом: «Пел он [песносказитель] о том, / как Создатель устроил / сушу – равнину, / омытую морем, / о том, как Зиждитель / упрочил солнце / и месяц на небе, / дабы светили / всем земнородным. / И как Он украсил / зеленью земли, / и как наделил Он / жизнью тварей, / что дышат и движутся».

Все это разительно отличается от места, где обитают чудовища: «Дальше направились / Высокородные / к скалам гранитным, / к теснинам темным, / где меж утесов / стези кремнистые / шли над ущельем, / кишащим нечистью; / Вдруг перед ними / явились кручи, / склоны, поросшие / мрачным лесом, / камни замшелые, / а ниже – волны, / кипящие кровью»[39]39
  Пер. В.Г. Тихомирова


[Закрыть]. Это описание демонстрирует контраст между землей, созданной по воле Бога, и подземным миром, как его представляли германцы. Одно место – пустое, это обиталище зла и неудач, а в другом живут люди – в мире, чести и удаче.

Впрочем, и в Мидгарде имелось немало страшных вещей. В нем обитали ведьмы и колдуны, способные навести порчу и погубить. Так, в самом сердце земли людей, в разгар веселья, в величайшем из всех королевских залов, прекраснейшем Хеороте («Палате Оленя»), где храбрейшие люди королевства, горячо любившие жизнь и презиравшие смерть, предавались буйному веселью, появился Грендель и сделал это место несчастным. Он стал сосредоточием колдовства, дьявольских происков, словом, всего того, чего больше всего боятся храбрые люди, а также причиной позорной гибели без боя.

Древние были правы, утверждая, что мир велик, что человек должен идти не один день, чтобы достичь того места, где обитает смерть, но они знали и то, что темные силы время от время могут проникать в мир людей. Однако и с этой стороны во все времена находились герои, не побоявшиеся отправиться в ад.

Норвежцы были не единственным германским народом, который слагал сказания о подобных путешествиях. Эти истории отвлекали людей от суровой реальности и тягот повседневной жизни. Многие люди могли знать об особенностях «иных земель», которые располагались не далее чем в дневном переходе от их дома; а тот факт, что все слушатели имели кое-какое представление о злых силах, помогал им оценить, насколько правдоподобен был рассказ путешественника.

Картину мира, укоренившуюся в сознании древнего северянина, невозможно воссоздать лишь по известным нам историческим фактам. Для того чтобы мысленно перенестись в древний мир с его Мидгардом как центром Вселенной, требуется не только знание исторических реалий, но и богатое воображение. Следует поверить не только в то, что великаны жили за горизонтом, но и в то, что по ночам они пробирались к домам людей и хозяйничали во дворах.

Мидгард, по существу, был дневным миром; когда солнце заходило и люди запирали двери своих домов на засовы, они оставляли землю в распоряжении жестоких и диких сил. Все несчастья, которые днем спутаны и связаны солнечными лучами, по мере того как солнце опускается за горизонт, поднимаются и в темноте приобретают гигантскую силу. «Все мертвецы дурной воли становятся сильнее ночью, а днем – ослабевают». Вероятно, все это можно объяснить с помощью идеи о том, что мир состоит из нескольких уровней; Утгард – я использую это древнее исландское название потому, что не нахожу более подходящего, поскольку такие слова, как «пустошь», «дикая природа», «царство смерти», характеризуют лишь один аспект неизведанного мира – так вот, Утгард располагается, как мы знаем, под землей и может в любое время проникнуть в наш мир через особые отверстия. Ходы, ведущие в преисподнюю, в обитель чудовищ, могут располагаться где угодно: в середине плодородного поля, под большим камнем, за водной завесой водопада. Вероятно, через такие природные порталы храбрецы и проникали в царство смерти, ведь этот путь короче, чем долгая дорога до горизонта.

Дом великанов, скрывающийся в недрах мрачной пещеры, – это вовсе не окраина Утгарда, находящегося за горизонтом. Пещера – это и есть Утгард. И уровень, где живут чудовища, вовсе не обязан своим появлением каким-нибудь подземным связям с нижним миром. Древние представления о мире никак не согласуются с современными географическими картами, на которых страны разделены границами, поскольку древний мир не рассматривался людьми как простая поверхностная плоскость, не имеющая глубины.

Для того чтобы определить настоящее положение Мидгарда и Утгарда по отношению друг к другу, нужно иметь нечто больше, чем воображение и конструктивные способности. Нам нужно воссоздать в своем мозгу представления древних людей. Мы должны увидеть мир по-новому, забыв о том, что мы о нем знаем. В наше столетие мы формируем представление о мире с помощью компаса и измерительной линейки, но если мы хотим воссоздать Мидгард и Утгард, то должны опираться на опыт людей, запечатленный в сказаниях. Сказания состоят не только из описаний того, что видели глаза, но и из внутренних ощущений. Узнав, что древние полагали, что границы мира располагаются неподалеку от их поселения, мы должны сделать вывод, что их мир был очень ограничен; но все дело в том, что представления древних людей о мире основывались на том, что они вкладывали в понятие горизонта гораздо более глубокое значение, чем мы. Насколько большим было поселение? Наши ответы на этот вопрос, которые очень похожи на идеи древних, могут быть такими: здесь живем все мы, оно наполнено честью, удачей, плодородием – это целый мир. Поселение – это и есть Мидгард.

Рассказы об удаче и чести помогли нам понять психологию древних тевтонов; теперь надо позволить им действовать в полную силу. Их мир таков: с одной стороны – люди, живущие полной жизнью, с другой – великаны, существа без удачи и чести. Та часть земли, которая находится вблизи от нас, это – арена действия людей, она повсюду оплодотворяется удачей, в то время как в Утгарде неудачливость и несчастья все больше возрастают, по мере того как мы удаляемся от мира людей. И в эту страну можно попасть, лишь пройдя за границы Мидгарда. Германцы не рассуждали о том, где на самом деле находится Утгард – в подземных пещерах или за горизонтом; в их представлении это одно место, и в географическом плане тоже. Уйти в ночь – значило отправиться в землю демонов.

Несмотря на могущество демонов и Утгарда, истина заключается в том, что Мидгард принадлежит людям, поскольку они сильнее, они – победители. Когда колдовство осмеливается проникнуть в мир света, оно всегда терпит поражение, и его падение прославляет силу света. «Беовульф» создали вовсе не для того, чтобы внушить слушателям страх и ужас перед зияющей бездной. В германских легендах и песнях люди быстро расправляются с колдовством – они разбивают его на части, сжигают, а пепел хоронят под валунами, а после радуются, что слава об этом распространилась далеко.

Между царством солнца и царством ледяной тьмы существует очень важное отличие: в первом люди сражаются на собственной земле, им помогают многочисленные союзники: деревья, камни, животные – сама земля на их стороне. В мире тьмы даже природа враждебна и порождает опасности.

В Мидгарде люди знают свойства всех вещей; они не просто ведают секретами природы – они держат душу природы в своих руках. И знание это почерпнуто не из книг, знание – результат личного знакомства и взаимодействия с окружающим миром. Человек Древнего мира должен знать, и он знает, где найти растения и животных, которые снабдят его пищей и всем необходимым; он должен уметь выследить зверя и перехитрить его. Он должен хорошо знать законы природы, чтобы вовремя принимать нужные меры.

Недостаток пищи – привычное дело в мире людей; великодушные древние боги подарили людям, среди прочих многочисленных даров, пояса, которые можно затянуть потуже, чтобы заглушить боль в пустом брюхе. И если бы люди не смогли приспособиться к природе и не научились бы использовать самые сокровенные источники пищи и не усвоили бы закон о ритмичном чередовании сезонов, их сага завершилась бы очень скоро. Законы об охоте и защитные меры для сохранения дичи, несомненно, подсказали людям те же самые боги, которые подарили им заветные пояса.

Естественно, люди замечают гораздо больше, чем им нужно для простого самосохранения. Юношей учили не только лежать в засаде и ждать появления дичи, но и ловить самых быстрых животных на бегу и самых редких птиц на лету. Естественно, познание природы ограничивалось лишь тем, что могли увидеть глаз и услышать уши; там, где возможности органов чувств иссякали, знание заканчивалось. Почему перелетные птицы улетают осенью на юг, а ползучие гады скрываются под землей, человек мог только догадываться. Человек той эпохи обладал пытливым умом и имел свое мнение на этот счет; я не ошибусь, если скажу, что его практические знания были глубже и обширнее, чем научные познания современных ученых. Мудрость – понятие относительное, она не может рассматриваться как критерий, с помощью которого можно оценивать явления разных категорий. В современном мире миф не способен заменить науку, но следует признать, что он был ее предтечей, обращаясь к мифу, человек получал ответы на самые сложные вопросы – вопросы устройства мира. Признав это, мы проникнемся уважением к мифам, к их прямому характеру. Если мы будем относиться к ним с надлежащей серьезностью, то увидим, что они полны глубоких знаний и верного понимания природы.

Охотничьи приспособления, умение ориентироваться на местности и меры по защите дичи от полного истребления говорят о том, что людям издавна известны многие сокровенные тайны природы. Эти знания нередко отображались в загадках, например в норвежской загадке о пауке: «У него восемь ног, четыре глаза и живот над коленом». Или о куропатках: «Кто эти девицы, проходящие над землей, к удивлению своего отца? Белый щит они носят зимой, а черный летом»[40]40
  Загадки Гестумблинди // Топорова Т.В. О древнеисландских космологических загадках как феномене языка и культуры. М.: ИМЛИ РАН, 2002. Пер. Т.В. Топоровой.


[Закрыть].

Взгляните, как «дикие люди», дети природы, что до сих пор обитают в дебрях Амазонки, изображают птиц и животных, воспроизводят их повадки, заботу о потомстве. Все это они передают с высочайшим искусством и правдоподобием.

Для европейских наблюдателей было удивительно, что близкое знакомство примитивного человека с природой крайне редко отражается в ее импрессионистическом описании или изображении. По-видимому, искусство реалистического рассказа является исключением среди не знающих письменности народов, чьи песни и рассказы собирают миссионеры и этнографы современности. А наше предположение о том, что человеку потребовалось очень много времени, чтобы научиться изображать вещи такими, какими он их видит, подтверждается эпической поэзией народов, которые, подобно грекам и тевтонам, могли превратить свою народную поэзию в литературу еще до того, как их мысли обратились к философии или теологии. Судя по поэмам Гомера, «Беовульфу» и «Эдде», мы имеем полное право сказать, что наши предки не обладали реалистической спонтанностью.

В народной поэзии мы не находим изображения постоянно изменяющейся и многогранной реальной жизни; здесь – все несколько искусственно, все стилизовано. Землю называют широкой, изрезанной дальними дорогами, и эти эпитеты с утомительным постоянством повторяются всякий раз, когда речь в стихах идет о земле; день неизменно начинается с того, что рассвет простирает из-за горизонта свои розовые длани, а ночь опускается подобно покрову.

Народная поэзия не может обойтись без установившихся формул, указывающих на различные действия и события; эти события обозначаются постоянными эпитетами, которые раз и навсегда выражают определенную идею. В эпическом произведении волы неизменно «тащатся», а корабль всегда быстроходен: он летит на всех парусах; он крепок, красив и имеет много гребцов. Сказители древности справедливо сравнивают суда с конями, которые, словно буруны на волнах, галопом несутся по морю. Судно, на которое возложили мертвое тело конунга Скильда, названо «льдисто искрящимся», но это вовсе не означает, что событие произошло зимой.