Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Борьба с демоном

Доминирующим мотивом северной драмы была борьба между богами и великанами. Под пером скальдов и не в последнюю очередь благодаря искусству Снорри мифы о Торе были преобразованы в высокохудожественные произвеления. Несмотря на литературную обработку, черты ритуальной драмы в них не полностью стерты, а в некоторых случаях они проступают достаточно отчетливо, как, например, в мифе о путешествии Тора в Страну Великанов.

В одной из глав «Языка поэзии» (Skáldskaparmál) говорится, что Локи уговорил Тора отправиться к великану Гейррёду без привычного снаряжения – молота, Пояса Силы и железных рукавиц. По пути он остановился на ночлег в доме великанши Грид, матери аса Видара. Грид предупредила Тора об опасностях, ожидающих его в доме Гейррёда, и дала ему свой пояс, пару железных рукавиц и посох. Снаряженный должным образом, Тор отправился в путь и вскоре добрался до берега широкой реки под названием Вимур. Опоясавшись Поясом Силы и упираясь посохом в дно реки, Тор вошел в воду. Л оки ухватился за Пояс. В середине пути вода в реке внезапно поднялась так высоко, что достигла плеч Тора. То Гьяльп, дочь Гейррёда, перекрыла русло реки, и оттого воды ее поднимались все выше и выше. Осерчав, Тор поднял со дна камень и бросил его в великаншу. Воды реки всколыхнулись, и ас, ухватившись за ствол рябины, выбрался из потока. Этот случай объясняет, почему рябину называют спасительницей Тора.

В доме Гейррёда Тору отвели место в козьем стойле. Усевшись, он почувствовал, что скамья под ним поднимается к самой крыше. Тору, однако, удалось уберечь голову – он уперся посохом в стропила и с силой надавил на скамью. Раздался хруст и громкий крик – то переломились спины у дочерей Гейррёда, задумавших погубить гостя. После Тора пригласили в пиршественный зал позабавиться играми. Гейррёд, завидев недруга, выхватил из жаровни раскаленный железный брусок и метнул в аса, но тот сумел поймать его железными рукавицами и изготовился для ответного удара. Великан поспешил укрыться за столбом. Тор метнул брусок с такой силой, что тот пробил железный столб, убил великана и ушел в землю.

По аналогии с обрядами других религий – и прежде всего арийских братьев тевтонов, греков и индийцев – мы можем предположить, что эта битва была драматическим выражением заклания жертвенного животного на празднике блота. По прибытии Тора проводили в козье стойло, а оттуда в зал, где игры были в разгаре: иными словами, сценой всей этой истории является жертвенный праздник. Рассказчик, очевидно, верил, что таким приемом великан хотел продемонстрировать свое презрение к Тору, и, по рассеянности переписчика, козье стойло превратилось в гостевые покои. Визит Тора в хлев можно рассматривать как что угодно, только не как романтический эпизод на жизненном пути аса. Легенда намекала на драматическую сцену убийства, в которой жрец отправлялся со своими помощниками в загон, чтобы зарезать жертвенное животное, что символически означало – убить демона. Для этой цели жрец вооружался посохом. Тор, как правило, располагал более воинственным оружием, и миф объясняет нам, как получилось, что ас вынужден был воспользоваться безобидной с виду заменой своего знаменитого молота. Эпизод прихода Тора в дом Гейррёда объясняет, что человек, приносящий жертву, в этой части драмы был вооружен культовым инструментом особого характера. Здесь мы можем провести параллель с мифом о Фрейре, который сразил великана Бели рогом оленя, потому что свой меч он отдал Скирниру («Поездка Скирнира»). В реальности эта часть мифа, или скорее легенды, вовсе не является объяснением, а воспроизводит церемонию, предваряющую жертвоприношение, в котором совершающий жертвоприношение был снабжен сакральным орудием, подходящим для этого акта, в данном случае – посохом. На ритуальный характер орудия указывает его название – вёль (voir), то есть жезл, и то, что он был получен от дружественной Тору силы.

Что касается формы этого орудия, то первая часть мифа, изложенного Снорри, может дать нам некоторый намек. Здесь мы находим краткое описание путешествия Тора в Йотунхейм, где его путь преградил бурлящий поток, который сбил бы его с ног, если бы он не уперся посохом Грид в дно реки. По всей вероятности, эта часть подвига – борьба Тора с потоками ледяной воды – получила отражение в ритуале жертвоприношения в тот самый момент, когда из жертвы изливалась кровь. Пролитие священной крови было причиной беспокойства и заботы, и вполне возможно, что опасный поход Тора был драматически и символически преобразован в обряд, необходимый для предотвращения вытекания крови из сосуда и ее напрасной траты. Связь между легендой и обрядом проявилась в рассказе о том, как ас выбрался из бурного потока, схватившись за ствол рябины; возможно, священный посох следовало изготавливать из «Торова дерева», рябины. Поговорка «рябина – спасительница Тора» звучит как ритуальная формула или поэтический кеннинг, образованный из церемониальной фразы.

Миф о путешествии Тора в Страну Великанов послужил основой для «Хвалебной песни о Торе» (Thorsdrapa), созданной скальдом Эйливом Гудрунарсоном; ее строки приводит Снорри в «Языке поэзии». Тщательное изучение драпы показывает, что Эйлив был знаком с языком драмы и, вероятно, своими глазами видел ее постановку на сцене. Кеннинги Эйлива сложны и вычурны, однако их не следует воспринимать как изящное плетение словес, выхваченных наугад из словаря придворных поэтов и сложенных в соответствии с требованиями стиля и метра; по крайней мере, большая часть из них была выбрана так, чтобы отобразить обрядовую сущность сюжета. Говоря о бурной реке, Эйлив сравнивает ее воды с кровью: «кровь великанши», «струя, вырвавшаяся из раны, нанесенной мечом». В 7-м стихе скальд приводит часть жертвенной формулы: «Моя мощь вырастет до небес, если кровь великанши не усмирится!» – восклицает Тор, когда бурлящий поток грозит поглотить его. Снорри преобразовал эти строки в эпический элемент мифологии: «Вимур, спади, / вброд я иду / в Страну Великанов. / Если растешь, / то знай, что растет / до неба мощь аса»[135]135
  Язык поэзии // Младшая Эдда. Пер. О.А. Смирницкой.


[Закрыть].

Что касается ритуального владения посохом, то миф нам ничего об этом не сообщает, но некоторые намеки, если не полное объяснение, можно найти в истории, изложенной в «Книге о занятии земли». Исландский бонд по имени Лодмунд был в ссоре со своим соседом Траси. Оба слыли колдунами. Однажды Траси увидел, что выше его усадьбы с гор стекает бурный поток. Каким-то только ему известным способом он отвел воду, что та затопила усадьбу его недруга. Лодмунд, слепой старик, сидел в доме, когда вбежал один из его рабов и закричал, что на их землю надвигается море. Лодмунд приказал рабу зачерпнуть воды и принести ему в ведре; так он определил, что вода – не морская, и велел подвести его к потоку. Старик опустил свой посох в воду, прикусил кольцо на его навершии, и вода пошла на поля

Траси. Тот принял вызов и повернул воду вспять. Так пара мудрецов принялась гонять поток туда и обратно, пока они не встретились на краю глубокого ущелья и не согласились дать реке возможность самой найти ближайший путь к морю («Книга о занятии земли. Часть четвертая»). Эта история показывает, что посох в руках знающего человека обладает властью над водами и другими силами природы.

Сцена в пиршественном зале Гейррёда не менее богата отсылками на обряд блота. Мы знаем, что жертвенный пир начинался с ритуального осмотра внутренностей закланного животного; особое внимание уделялось органам, наделенным сакральной силой. Вкусившие этих частей получали силу, чтобы нанести сокрушительный удар по злым силам. Говоря о раскаленном бруске железа, Эйлив называет его «куском мяса (segi), изжаренным в кузнице». Тор не просто перехватывает его на лету, он, дословно, «проглатывает его челюстями рук». Слово segi здесь возникает не случайно, оно имеет ритуальное происхождение – так в обряде блота называлось сердце. Оно встречается в сцене ритуального характера и именуется fjorsegi («плоть жизни»), то есть сердце.

Образы Эйлива кажутся нам сложными и вычурными, однако нарочитая искусственность и последовательность их употребления указывает на обрядовые, а не литературные истоки. Мы вправе предположить, что поэтический язык ритуала использовался и в других частях поэмы, хотя недостаток дополнительных свидетельств не позволяет нам понять все эти аллюзии.

Еще одна форма битвы с демоном описана в мифе о великане Тьяцци. Однажды боги Один, Хёнир и Локи проголодались в дороге и решили зажарить быка, но, сколько бы они ни держали мясо в огне, оно оставалось сырым. Великан Тьяцци, наблюдавший за асами в образе орла, заявил, что мясо не жарится по его воле и не изжарится вовсе, если те не позволят ему наесться досыта. Асы согласились разделить трапезу с орлом, но, когда Тьяцци одним махом проглотил лучшую часть туши, Локи изловчился и ударил его палкой. Палка тотчас пристала к орлу и рукам Локи, так что он не мог освободиться. Орел взлетел, увлекая Локи за собой, и носил до тех пор, пока тот не запросил мира. Тьяцци освободил Локи с одним условием, что тот выманит хранительницу животворных яблок из Асгарда и приведет к нему. Без яблок Идунн асы поседели и состарились, в гневе они приказали Локи под страхом смерти отправиться в Страну Великанов и вернуть богиню. Локи облачился в соколиное оперение Фрейи, полетел на Север и вырвал Идунн из лап великана. Тьяцци бросился преследовать Локи, но за стенами Асгарда попал в пламя костра, который развели асы, и погиб. Этот миф рассказывает о более позднем моменте в ритуале жертвоприношения и отражает обряд, использовавшийся при разжигании огня, чтобы уберечь его от происков злых сил, способных лишить людей сакральной пищи. Опасность, таящаяся в замыслах демона, проявляется в более поздней части мифа. И если бы он преуспел в своем замысле, то боги и люди лишились бы «жизненного снадобья» и потеряли бы свою удачу, молодость и здоровье. Этот миф переложил Тьодольв из Хвинира в своей поэме «Хаустлёнг» (Haustlöng)[136]136
  «Хаустлёнг» (Haustlöng, «Во время осени») – поэма, приписываемая скальду Тьодольву из Хвинира, представляет собой описание мифологических изображений на щите. Снорри цитирует в «Языке поэзии» две группы стансов, посвященных похищению Идунн и поединку Тора с Хрунгниром.


[Закрыть]. Замысел Гейррёда отражен в метафоре, которую находим в «Хвалебной песни Тору» (Þórsdrápa)[137]137
  «Хвалебная песнь Тору», или «Драпао Торе» (Uorsdrapa), создана скальдом Эйливом Гудрунарсоном (X в.), включает сюжет о путешествии Тора во владения турса Гейррёда.


[Закрыть]: Эйлив называет его «похитителем солнца»; в «Хаустлёнге» Тьяцци называют «похитителем сокровищ».

В первой легенде ведущую роль играл Тор, Один стал главным героем второй. Расхождение свидетельствует о том, что эти мифы представляли собой ритуальные драмы из разных общин – в одной из них поклонялись Тору, в другой – Одину. В 19-м стихе эддической поэмы «Песнь о Харбарде» (Hárbarðsljóð) говорится, что именно Тор победил великана Тьяцци: «Я Тьяци убил, / турса могучего, / бросил глаза я / Альвальди сына / в ясное небо; / вот лучший памятник / подвигам Тора»[138]138
  Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть]. Во всех легендах этот бог действует совместно с двумя другими богами, отражая то обстоятельство, что в некоторых обрядах вождю, исполняющему роль жреца, помогали два служителя. Некоторые церемонии требовали трех жрецов для отправления обряда, а в драмах – трех актеров, и каждому поручалась особая роль, это положение отображено во многих мифах. В упомянутом мифе – это Тор, Тьяльви и Локи; в мифе о выкупе за выдру – Один, Хёнир и Локи («Речи Регина»); в мифе о сотворении людей – Один, Вили и Be («Видение Гюльви»), согласно «Старшей Эдде» – это были Один, Хёнир и Лодур («Прорицание вёльвы»).

Одно из ритуальных имен Одина – Триди («Третий»), именно он был главным действующим лицом триады: «Он [Ганглери] увидел три престола, один другого выше. И сидят на них три мужа. Тогда он спросил, как зовут этих знатных мужей. И приведший его отвечает, что на самом низком из престолов сидит конунг, а имя ему – Высокий. На среднем троне сидит Равновысокий, а на самом высоком – Третий» («Видение Гюльви»); второй, именуемый Твегги, вероятно, был богом, который действует только в сотрудничестве с другими.

В своих кеннингах «Хвалебная песнь Тору» и «Хаустлёнг» возвращаются к актуальности драматической ситуации, их метафоры не только не являются простыми поэтическими названиями, но используются для придания реалистичности, в которых описаны совместные подвиги богов. Локи и Один – «друзья Хёнира», поскольку Хёнир – друг, а также, согласно Снорри, «сотрапезник, попутчик и собеседник Одина». И нашей гипотезе вовсе не навредит, если мы допустим, что другие кеннинги, такие как, например, Локи, «сын Фарбаути», не обязаны своим появлением поэтической фантазии.

Заклание животного есть священный акт, необходимый для сохранения жизни и удачи. Для получения священной пищи необходимо было лишить жизни животное. В то же время это действие представляло опасность и было нечестивым в самой своей основе, поскольку несло гибель божьему творению. Чтобы отвратить все дурные последствия и загладить вину, входящую в этот акт, заклание жертвы ограничивалось очень жесткими ритуальными формами; более того, неосторожность и страх перед этим актом драматизировались в церемонии, которая считалась возместительной, а также оправдывающей и искупающей этот поступок. Так, например, в Африке, после убийства жертвенного быка, человек, совершивший это, подвергался символическому суду. В легендах почтение верующих находило свое выражение в словах о том, что бог испугался и прячется, как Индра, который убил Вритру, или бежит и проходит через ритуальное очищение, как Аполлон, поразивший Пифона.

Драматически жертвоприношение символизировало победу над демоном, над силами зла, поэтому обряд искупления косвенным образом был формой виры, которую люди должны были уплатить богам за убийство. Останки тела жертвы или ее кости считались священными, они становились объектом почитания и поклонения, поскольку несведенная часть жертвы была неприкосновенной. В норвежском мифе о Скади, изложенном Снорри в «Языке поэзии», имеется косвенное упоминание об обряде искупления: «Скади же, дочь великана Тьяцци, надела свой шлем и кольчугу и с оружием пошла в Асгард мстить за отца. Асы, однако, предложили ей мировую и пообещали выкуп. Первым делом пусть она выбирает себе мужа среди асов, но выбирает по ногам, ничего больше не видя. Она увидела ноги одного из них, замечательной красоты, и молвила: «Вот кого я выбираю; едва ли что некрасиво у Бальдра!» А был то Ньёрд из Ноатуна». Прежде чем стать невестой владетеля Ноатуна и заключить мировую, Скади потребовала, чтобы ее рассмешили. Тут уж постарался Доки. Описание забавы, вероятно, было позаимствовано из ритуальной игры, которая должна была вернуть людям радость после драматичной процедуры заклания жертвы, или, другими словами, продемонстрировать успех обряда искупления[139]139
  «Еще она поставила условием мира, чтобы асы ее рассмешили, а это, думалось ей, им не удастся. Тогда Локи обвязал веревкой козу за бороду, а другим концом – себя за мошонку. То один тянул, то другой, и оба громко кричали. Наконец Локи повалился Скади на колени, тут она и рассмеялась. Тогда между асами и нею был заключен мир», – говорится в «Языке поэзии» (Младшая Эдда. Пер. О.А. Смирницкой).


[Закрыть]. Это был аналог хорошо известной сцены в элевсинской драме.

Упомянутые здесь мифы описывают только часть ритуала, необходимого для заклания жертвы. Вероятно, каждый момент церемонии порождал легенды, и одна из них сохранилась в мифе, где рассказывается об убийстве жертвы, которое символизирует сотворение мира. Другая форма божественной битвы воспроизводится в мифе, посвященном сражению Тора с Хрунгниром. Это великан, напившись пива, похвалялся, что потопит Асгард, истребит асов и заберет к себе Фрейю и Сив; он бросил вызов Тору, предлагая ему встретиться в бою один на один на границе Каменных дворов. Великаны, хорошо понимавшие, что от успеха Хрунгнира зависит само их существование, вылепили из глины исполина: «…И был он девяти поприщ ростом и трех поприщ в обхвате. Только не нашли они сердца, чтобы было ему под стать, пока не взяли сердце одной кобылы, и было оно далеко не бестрепетным». Вооружившись точилом и прикрывшись каменным щитом, Хрунгнир вышел на поле; рядом с ним встал глиняный исполин. Тьяльви явился раньше Тора и обманом заставил Хрунгнира бросить щит себе под ноги, сказав, что ас ушел под землю и собирается нанести ему удар снизу. «Тогда Хрунгнир сбросил щит себе под ноги и стал на него, держа точило обеими руками. И в тот же миг он увидел молнии и услышал сильные раскаты грома. И увидел он Тора во всем его божественном гневе: тот стремительно мчался и, занеся свой молот, издалека метнул его в Хрунгнира. Хрунгнир поднял обеими руками точило и бросил его навстречу молоту. Точило столкнулось в воздухе с молотом и раскололось пополам. Один кусок упал на землю, из него-то и образовались все кремневые скалы. А другой кусок вонзился Тору в голову, так что он упал наземь»[140]140
  Младшая Эдда. Пер. О.А. Смирницкой.


[Закрыть]. Тьяльви тем временем расправился с глиняным исполином. Сраженный Мьёлльниром, Хрунгнир обрушился на Тора и придавил ногой его шею. Никто из асов не смог освободить Тора, и только сыну его, Магни, трех дней от роду, удалось одним махом высвободить отца. Кусок точила накрепко засел в голове Тора.

Эта легенда содержит несколько отсылок на драматические события, происходящие во время обряда жертвоприношения. Великаны создали человека из глины и вложили ему в грудь сердце кобылицы, а его падение было схоже с падением Хрунгнира, связано, очевидно, со структурой обряда. В «Языке поэзии» говорится, что голова Хрунгнира была каменной, как и его сердце: «У Хрунгнира же было прославленное сердце – из твердого камня и с тремя острыми выступами. По его подобию режется рунический знак, называемый «сердцем Хрунгнира». Убийство великана было одним из актов обряда, воспроизводившим смерть врага или чудовища. Автор поэмы «Хаустлёнг» объяснил гибель великана на щите тем, что «так повелели боги, так распорядились дисы».

Демон появляется в образе змея в мифе о том, как Тор убил Змея Мидгарда, дошедшем до нас в эддической поэме «Песнь о Хюмире» (Hymiskviða). После того как Тор уничтожил все припасы в доме Хюмира, великану и его гостю пришлось идти на рыбалку. Хюмир вытащил двух китов, Тор надеялся поймать добычу покрупнее:

 
Насадил на крючок
защитник людей,
убийца змея,
голову бычью;
пасть разинул,
наживку увидя,
враждебный богам
пояс земли[141]141
  Песнь о Хюмире // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М.: Художественная литература, 1975. (Библиотека всемирной литературы. Т. 9.) Пер. А.И. Корсуна, примеч. М.И. Стеблин-Каменского.


[Закрыть].
 

Когда голова змея показалась над водой, Хюмир так испугался, что перерезал леску. Тор швырнул в исчезающую голову змея свой молот, но никто не мог сказать, возымело ли это действие. В «Прорицании вёльвы» Тор убил чудовище, но от его смрадного дыхания погиб сам.

Распитие пива после вкушения освященной пищи проходило по тому же драматическому сценарию. После того как рог с освященным пивом был опустошен, демон был повержен. Эта сцена изображена на Госфортском кресте, где приносящего жертву изобразили с рогом в руке; у ног его поверженный демон. Эпизод на пиру был тесно связан с жертвоприношением: пиво обретало свою духовную силу и удачу после пролития жертвенной крови. Тот факт, что напиток жизни был вдохновлен жертвоприношением, заключался в мифической формуле, приведенной в поэме «Речи Гримнира» (Grimnismal):

 
Хейдрун коза,
на Вальхалле стоя,
ест Лерад листву;
мед сверкающий
в чан она цедит,
тот мед не иссякнет[142]142
  Речи Гримнира // Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах.


[Закрыть].
 

Эта тема развивается и в мифе о сотворении и гибели Квасира. Так об этом поведал Снорри: «Все началось с того, что боги враждовали с народом, что зовется ванами. Но потом они назначили встречу для заключения мира, и в знак мира те и другие подошли к чаше и плюнули в нее. А при расставании боги, чтобы не пропал втуне тот знак мира, сотворили из него человека. Он зовется Квасир. Он так мудр, что нет вопроса, на который он не мог бы ответить. Он много странствовал по свету и учил людей мудрости. И однажды, когда он пришел в гости к неким карлам, Фьялару и Галару они позвали его как будто затем, чтобы поговорить с глазу на глаз, и убили. А кровь его слили в две чаши и котел, что зовется Одрёрир, – чаши же зовутся Сон и Бодн, – смешали с той кровью мед, и получилось медовое питье, да такое, что всякий, кто ни выпьет, станет скальдом либо ученым. Асам же карлы сказали, будто Квасир захлебнулся в мудрости, ибо не было человека столь мудрого, чтобы мог выспросить у него всю мудрость». Карлики отдали «драгоценный мед» великану Суттунгу в качестве выкупа за жизнь его отца. Эль в ритуале именовался лёгром (Logr), и, судя по описаниям, этот термин применяли также и к крови жертвы.

Ритуал, связанный с приготовлением пива и его подношением на пиру, мистически изображал завоевание и празднование победы. Драму, заложенную в этих церемониях, превратили в миф, рассказывающий о том, как Один похитил у Суттунга «мёд поэзии». Снорри пересказал этот миф с лукавым юмором. Его версия содержит элементы ритуала, так и элементы волшебных сказок. Все это составляет запутанное целое, из-за чего все наши попытки проанализировать этот миф становятся совершенно бесполезными. Основные события излагаются в группе стихов, включенных в поэму «Речи Высокого», и эта версия, очевидно, ближе к оригиналу легенды:

 
¹⁰⁴…Речи я вел
и удачи добился
в палатах у Суттунга.
¹⁰⁵ Гуннлёд меня
угостила медом
на троне из золота;
плату недобрую
деве я отдал
за ласку, любовь,
за всю ее скорбь.
 

Далее Один поведал, как проник в пещеру Суттунга, пробурив скалу буром Рати:

 
¹⁰⁶ Рати клыкам
в камень велел я
крепко вгрызаться;
ётунов стены
меня обступили,
мне гибель грозила.
 

Назвавшись Бёльверком, то есть Злодеем, Один соблазнил деву Гуннлёд, и та разрешила ему выпить три глотка меда. Гость не стал скромничать: «С первого глотка он осушил Одрёрир, со второго – Бодн, а с третьего – Сон, и так достался ему весь мед», – говорит Снорри в «Языке поэзии».

 
¹⁰⁷ Хитростью вдоволь
я насладился,
все умный сумеет;
так ныне Одрёрир
в доме священном
людей покровителя.
 

Так, согласно «Речам Высокого», котел Одрёрира («Приводящий дух в движенье») оказался в чертоге Одина.

В век викингов хмельное питье прославляли главным образом за то, что оно было источником, откуда поэты и мудрецы черпали вдохновение. С самых ранних времен люди верили, что в чаше заключается разумное начало – гад[143]143
  Rad [rau:5] – 1) совет, 2) выход; средство, 3) взвешивание, обдумывание, 4) разум, ум, 5) власть, господство; авторитет, 6) образ жизни, поведение, 7) женитьба, партия, брак, 8) совет, сенат (Берков В.П., Бёдварссон А. Исландско-русский словарь. М., 1962).


[Закрыть],

вдохновляющее человека на мудрые речи, порождающее мудрые мысли и слова, обладающие силой. По всем правилам сваренное пиво освежало и обновляло хамингью клана, наделяло силой и здоровьем его членов, благословляло их труды, защищало владения и имущество. Единодушно восхваляя хмельной мед, как источник вдохновения, скальды затемнили его ценность как напитка жизни. Версия мифа о Суттунге, созданная Снорри, отражала идеи века викингов, однако стихи «Речей Высокого» сохранили более правильное понимание хмельного питья, назвав ее животворным снадобьем, которое покрывает щеки людей краской цветущего здоровья (litar), продлевает молодость, дарует силы и заставляет кровь быстрее бежать в жилах.

Великие моменты празднества, такие как жертвоприношение, вкушение пищи и церемония распития хмельного меда или пива, были лишь религиозными вершинами над лабиринтом ритуальных моментов, начиная от приготовления к блоту до роспуска участников пира. Каждый этап обряда – приготовление пива, ополаскивание котлов, кубков – сопровождался торжественными церемониями, и каждый момент ритуального действия включал в себя драматический мотив праздника. Что касается церемоний приготовления, то мы имеем всего лишь одно их описание, приведенное в легенде, где рассказывается о том, как был добыт пивной котел. «Песнь о Хюмире» – одна из самых литературизованных поэм «Старшей Эдды», основанная на ритуальной драме – в ней описан обряд приготовления пива, вернее, подготовка к нему:

 
Раз боги с охоты
вернулись с добычей,
затеяли пир,
чтобы всласть насытиться;
прутья кидали,
глядели на кровь —
узнали, что вдоволь
котлов у Эгира[144]144
  Песнь о Хюмире // Старшая Эдда. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть].
 

У Эгира, морского великана, не нашлось подходящего котла, и тот велел Тору отправиться к великанам, чтобы раздобыть «пива корабль». Легенда рассказывает, как оберегалась святость и удача во время приготовления напитка и принадлежностей для этого. Церемониальное значение этой истории проявилось и в том, что завоевание котла было тесно связано с легендой о борьбе аса Тора со Змеем Мидгарда.

Путем сравнения свидетельств, содержащихся в мифах, и информации, передаваемой поэтическими средствами, мы сможем сформулировать идею ритуальной драмы северян, демонстрирующей черты, типичные для примитивной или классических религий. События, которые формируют тему драмы, живут в самих последователях культа; их память и воображение наполнены образами, готовыми возникнуть при малейшем намеке. Они видели, как бог большими шагами пересекает холодные неприступные горы Утгарда, его глубокие бесприютные ущелья, переходит вброд ледяные реки, которые вонзаются в его плоть сотнями острых мечей, предстает перед великаном в его чудовищном великолепии. Образы, сохраненные в памяти, вызывала к жизни ликующая радость победы; они возникали в объектах, присутствующих на церемониях, в актах и жестах, которые порождались требованиями жертвоприношения. Драма в основном состояла из таких ритуальных функций, которые не были обязаны своим существованием и драматической силой ни историческому, ни артистическому импульсу. С другой стороны, чисто церемониальные операции незаметно превращались в позы ярко выраженного драматического характера, вроде того, что упомянут в рефрене «Хвалебной песни Тору»: «Разозлившись, стоял брат Рёсквы; отец Магни стал победителем, но сердца Тьяльви и Тора не дрогнули». Но даже в этих случаях отношение имело в основном ритуальную и религиозную цель, как мы видим в аналогичных формах в других религиях. Чтобы убить животное, жрец должен был совершить насилие над своими чувствами и церемониально укрепить и усилить себя. Именно эта ритуальная необходимость придавала его жесту драматическую силу. Со временем церемонии превратились в подражание и стали лишь имитировать действие. Драма, лежащая в основе мифа о Хрунгнире, возможно, нашла свой выход в сцене, больше соответствующей нашим идеям о символическом представлении, и, хотя

наши сведения об этом очень скудны, подробностей этой истории, взятых вместе с другими аллюзиями, вполне достаточно, чтобы завершить эту картину.

И все же, пытаясь понять последовательность идей в примитивной или классической культурах и перевести психологию, лежащую в основе этих идей, в современные формы, мы ставим телегу впереди лошади. Мы стремимся объяснять дух драмы привычными для нас методами, согласно которым воспоминания, хранящиеся в сознании людей, пробуждались с помощью внушающей силы, заложенной в форме драматического переживания мифа. Но то, что считается в нашем способе мышления второстепенным, является с классической точки зрения самым главным. Драма – это сама реальность, а воображение или воспоминание – это всего лишь отражение великих событий, представленных в драме.

Вероятно, демоны тоже были символически представлены в ритуальной драме, но по этому вопросу наша информация крайне скудна. Следует отметить, что ганд (gandr), колдовской посох, жезл или магический инструмент ведьм (метла, прялка) является в мифологии и, возможно, в ритуале синонимом демона. Этот посох принадлежит Змею Мидгарда, Ёрмунганду, и волку Фенриру, Ванарганду. Это имя содержит в себе намек на реку Ван, текущую в нижнем мире. На Госфортском кресте демоны изображены в характерной для них форме переплетенных широких лент, которые заканчиваются ощеренной пастью. Вполне возможно, что резчик выбрал эту орнаментальную модель, потому что она напоминала ему привычное изображение, виденное им в зале блота.