Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Глава 15
Структура клана

Истинное величие старого скальда Исландии Эгиля Скаллагримссона проявилось в трагический момент, когда он, оплакивая своего утонувшего сына, бросил вызов морской деве, увлекшей на дно дорогое ему тело. В мире, где все является хамингьей, слова Эгиля обрели свою истинную жестокость и горечь. Вызов, брошенный им небесным силам, не назовешь иначе как титаническим, ибо в нем выразилась наивысшая степень человеческого отчаяния. Эгиль представляет собой мир, центром которого является человек, связанный с природой и ее стихиями мощными узами души. Старого вождя вдохновляет не титаническое упрямство, не отчаяние, не мегаломания, а простая мысль о том, что хамингья человека достаточно велика, чтобы вобрать в себя солнце, луну и весь мир и бросить вызов богам. Однако Эгиль осознает, что он стар, слаб и одинок, чтобы противостоять высшим силам. Эгиль беспомощен еще и потому, что его семью покинули удача и хамингья; мало кто поддерживает его, как явствует из его плача, а это означает, что в нем уже нет прежней силы. Его приводит в отчаяние не то, что боги стали его врагами, а то, что он – всего лишь человек; если бы у него было достаточно сил, он сдержал бы свое слово и вступил бы в бой с теми силами, что забрали у него сына.

Не подлежит сомнению, что идеи, порожденные человеческим умом, несут явственный отпечаток времени и места, бесспорно и то, что люди всех рас и языков прекрасно понимают друг друга в мире чисел. Впрочем, даже здесь мы не можем скрыться от культуры, этого вавилона языков, образов и сюжетов. В старые времена для того, чтобы выжить, необходимо было иметь много родственников и детей; многочисленный клан был признаком большой удачи. Тацит, рассказывая о германцах, заявлял, что «бездетность у них не в чести»; чем больше у германца было родственников со стороны матери и отца, тем меньше он боялся старости. Германцы считали, что количество родичей увеличивало силу каждого человека, входившего в обширный клан.

Секрет долговечности примитивных сообществ лежит вовсе не во внешней форме, а в энергии кланового чувства.

Для клана существовала лишь одна неизменная вещь – фрит и солидарность его членов, которая была такой сильной, что превращала всех родственников в единое тело и единую душу, а широта этой души определялась потребностями момента. В одни времена весь клан действовал как единое целое, в другие – распадался на две конфликтующие между собой группы. Секрет силы клана заключался не в том, что для того, чтобы действовать успешно, ему требовалось определенное число людей, а в том, чтобы те узы, которые связывали их, действовали безотказно, когда этого требовали обстоятельства.

Таким образом, члены клана отличались от нас вовсе не строением души. Жизнь современного человека тоже имеет много осей и вращается в разных кругах. Он одновременно и член семьи, и гражданин страны; он действует то как член корпорации, то как самостоятельная единица, и его мысли и чувства меняют свою силу и содержание в зависимости от стоящей перед ним задачи. Разница между современными людьми и примитивными членами клана заключалась в характере кругов и интенсивности чувств. В нашем мире каждый человек – это самостоятельная личность, и это самое сильное и самое яркое проявление нашей души, а все другие способы жизни черпают свою силу мысли и теплоту чувств из опыта души, когда она пребывает в одиночестве и занята лишь своим собственным счастьем. Истинно религиозный человек – это тот, кто сильно озабочен своим собственным спасением, и это побуждает его сопереживать душам других людей. В примитивной культуре дело обстояло совсем по-другому. Круг людей никогда не сужался до одного человека, и самые сильные мотивы в индивидууме порождались жизнью, которую он разделял со своими братьями. Сочувствие в нас может быть очень сильным, но оно слишком слабо, чтобы принять какие-то определенные формы, и слишком невнятно, чтобы создать социальные институты; у примитивного человека сочувствие было всеобъемлющим чувством, определявшим все формы общества без исключения, и жизнь в разных кругах протекала столь интенсивно, что проявляла себя во внешних формах и законах.

Проблему примитивного общества нельзя решить с помощью поисков типичного ядра общества – семьи, клана, племени или орды – и назвать разнообразные формы, которые в нем существовали, вариациями или эволюциями какой-то фундаментальной системы. Вопрос, следовательно, звучит так: как действует в реальной культуре внутренняя сила? Насколько малым может быть круг и насколько большим? Что должен включать в себя клан и что должно быть исключено из него с самого начала?

Изучив, как часто встречаются в пределах клана те или иные имена, мы сможем понять, каковы были его размеры, поскольку в семье детям давали имена умерших родственников. В обычаях присвоения детям имен, существовавших в Скандинавии, мы находим свидетельства пластичности души. Существовал обычай называть детей в честь родственников по прямой восходящей линии. Мальчик часто получал имя своего деда или прадеда, которые умерли еще до его появления на свет; с той же самой частотой присваивались имена братьев деда и отца, как только они уходили в мир иной. Более того, клан охотно включал в себя удачу зятьев и шуринов: ребенка называли именем его деда по матери, ее братьев и других родственников по женской линии; но этот процесс не ограничивался только ими. Вся хамингья, принадлежавшая семье матери, охотно включалась в хамингью клана. Очень часто младшие братья и сестры жениха или невесты становились свидетелями на свадьбе представителей двух семей, и отцы называли своих новорожденных детей именами вновь приобретенных родственников. Еще более значимым был обычай давать детям имена тех, кого мы называем дальними родственниками – в третьей или даже четвертой степени родства. После заключения брака клан включал в себя родичей зятя как своих новых родственников.

Отличным примером этого служит исландский клан Ватнсдаля (Озерной долины), в котором свято сохраняли семейные обычаи, и это демонстрирует нам, что люди думали о своих именах. Первым человеком этой семьи, о котором нам известно, был Торстейн, норвежец. Согласно семейной традиции, он взял себе невесту из королевского дома Гаутланда, что в Южной Швеции. Когда у него родился сын, он решил сразу же включить удачу гаутландских аристократов в удачу своей семьи и назвал сына Ингимундом, в честь своего тестя. То, что эта легенда соответствует истине, подтверждается этим именем, которое было неизвестно норвежцам, но широко использовалось в Гаутланде.

Ингимунд продолжил эту традицию. Своего первого сына он назвал Торстейном в честь деда, а второго – Ёкулем, в честь брата своей матери, а когда у него родилась дочь, ей дали имя Тордис. Так звали мать Ингимунда, принцессу Гаутланда. Назвав еще одного сына Ториром, он закрепил союз со знаменитым кланом ярлов Мёри (Западная Норвегия), поскольку сам Ингимунд был женат на дочери ярла Торира Молчаливого. А другие дети получили имена дальних родственников. Через исландскую ветвь клана Мёри он породнился со знаменитым вождем Тордом Иллуги, а когда у Ингимунда родился внебрачный сын, он назвал его Смидом в честь сына Торда, Эйвинда Смида (Кузнеца). Торд Иллуги через своего отца вошел в большую семью, которая гордилась тем, что ее основателем был Бьёрн Буна, король небольшого государства в Норвегии, а когда у Ингимунда родилась еще одна дочь, он вспомнил об Йорун из этой семьи. И наконец, его сын Хёгни – доказательство того, что Ингимунд считал всех потомков Бьёрна Буны своими родственниками, ибо одна ветвь этого дома породнилась с потомками знаменитого дома норвежских королей, жившими в Хёрдаланде. О них было сложено много легенд, которые нашли свое отражение в саге о Хальве. В этот клан входил Хёгни Белый, живший непосредственно перед колонизацией Исландии. Таким образом, семья Ватнсдаля вобрала в себя удачу и хамингью нескольких кланов.

Однако круг не замыкался лишь родственниками по отцовской и материнской линии. Семья отчима могла содержать в себе тот фонд удачи, который можно было использовать; именно поэтому Эрлинг Скьялгсон, женившись на дочери Астрид и Трюггви и став благодаря этому шурином короля Олава Трюггвасона, назвал одного из своих сыновей в честь второго мужа Астрид, Додина. Дочь Эрлинга получила имя Гейртруд, и существует большая вероятность того, что это имя, не встречавшееся в Норвегии, было производным от имени королевы Гейры, на которой, как говорят, женился Олав Трюггвасон в Вендланде[77]77
  Вендланд – местность в восточной части Пруссии, при реке Эльбе. Жители славянского происхождения (венды) до настоящего времени сохранили много старинных обычаев и некоторые особенности языка (Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона).


[Закрыть], где жил во время изгнания. Таким образом, прежние браки могли заложить основу чести, которую нужно было сохранить для себя и своих родственников. Когда Халльфред Трудный Скальд взял себе в жены шведку, он назвал их общего сына в честь ее бывшего мужа, сохранив тем самым удачу покойного шведа. Исландец Глум имел дочь по имени Торлауг, которая несколько раз выходила замуж; в последнем браке у нее родился сын, и она дала ему странное имя своего бывшего мужа – Эльдьярн (Огненное Железо).

Имена, несомненно, могли бы рассказать нам гораздо больше о здоровой жадности души, если бы у нас было больше материала для исследования или, по крайней мере, мы смогли бы связать сухие записи имен в книгах и историю тех, кто их носил. Тем не менее можно быть уверенным, что усыновление и воспитание чужого ребенка оставили следы в семейных архивах, но мы не можем приводить здесь сомнительные данные.

Как бы то ни было, родство имело огромное значение, и в тот момент, когда человек становился членом клана, он присоединялся к сообществу, где не было различий между дальними и близкими родственниками – все были просто родственниками. В суде клятва отдельного человека принималась только в том случае, если ее подтверждала вся семья, а этого человека поддерживал круг помощников, которые подтверждали слова того, кто приносил клятву. Суд удовлетворялся присутствием людей из его клана, считая, что жизнь в каждом индивидуальном случае заранее определила, кого следует включать в число таких помощников, и что звания родственника вполне достаточно, чтобы человек мог дать клятву в суде.

Действия родственников очень скоро показывали всем, что они не случайно входят в группу защитников подсудимого, что их объединяет смутное чувство оппозиции по отношению ко всем другим. Единство клана обладало достаточной прочностью, чтобы выполнять функцию социального организма. Когда вставал вопрос об организации жизни младших или о том, чтобы выдать замуж девушку из своего клана, один из его представителей брал всю ответственность на себя – обычно это был опекун, а если он умирал, то эту роль принимал на себя ближайший родственник: сын после отца, затем брат и так далее, вплоть до более дальних родичей, как гласили правила. Но за каждым стоял определенный круг людей, и мы постоянно встречаем рассказы о том, как из неизвестности появились новые родичи, которые не только проявляли интерес ко всем важным предприятиям клана, но и требовали уважения к себе за свое участие в этих делах. Когда в законах проскальзывают намеки на то, что подопечный имеет право искать защиты у родственников против незаконного вмешательства в его жизнь со стороны опекуна или что в тех случаях, когда опекун не защищает подопечного, а, наоборот, грабит его, клан может убрать его и взять пострадавшего под свою опеку, то эта предосторожность является напоминанием о тех временах, когда опекунством занимался сам клан, а члены семьи подопечного, даже отец, могли действовать лишь как представители клана и исполнители его воли. Об этом говорит обычай англосаксов, когда на церемонии помолвки жениха и невесты их родственники, как участники сговора, совместно сообщали о том, что получат жених и невеста после свадьбы, и в то же время выбирали одного человека, которого назначали ответственным за сделку, чтобы тот действовал от лица всей партии.

А теперь поговорим о самом важном для клана деле – гибели одного из его членов и мести за него. По этому вопросу община должна была принять единогласное решение. Мы видим проявление этого закона в повседневной жизни исландцев; отдельный человек прекрасно понимал, что ему необходимо дождаться благоприятного момента, и не терял времени на раздумья, дальний ли он родственник или ближний. То там, то здесь находим упоминание о семейном совете, где человек, который будет мстить, получает всю совместную волю клана. Это было залогом того, что он примет все необходимые меры, чтобы довести дело до логического конца. Был ли этот обычай общим для всех исландцев или просто одной из форм среди многих других, мы не знаем, но это решение вытекало из чувств всего клана. С другой стороны, в нормальных условиях выбор всегда падал на того, кто был ближе всего к пострадавшему по рождению – то есть его сыном, отцом или братом. Ответственность родственников увеличивалась со степенью родства. Как бы трудно ни было сочетать общую, безусловную обязанность с главенством в деле мести, для отдельного человека или небольшой группы, если смотреть на мир с точки зрения индивидуума или общины, для человека, жившего в среде общей хамингьи и в единых социальных условиях, сформированных ею, оба факта отлично совмещались.

В вопросах брака, опекунства или мести необходимо было иметь четкое определение, исключавшее всех посторонних из круга заинтересованных лиц, и это определение у всех тевтонов заключалось в одном слове: родственник – не более и не менее. Ни одно другое слово не могло точнее передать, каких людей касается то или иное дело или какие люди должны нести за него ответственность, поскольку это зависело от внутренней солидарности, а не от степени родства. В каждом конкретном случае сама жизнь выдвигала людей, которые были родственниками погибшего или сироты.

Когда мы переходим к обсуждению какого-то конкретного клана, лучше всего руководствоваться правилами оплаты или возвращения виры (денежного возмещения за смертоубийство). В Норвегии штраф за убийство состоял в основном из трех колец. Первое кольцо убийца платил ближайшему родственнику погибшего – сыну или отцу; второе, называемое братским кольцом, переходило в руки его брата; и, наконец, третье кольцо отдавали друг другу кузены, сыновья дядьев по линии отца. Все это происходило в те времена, когда кольца были привычной формой оплаты. Отсутствие представителей какой-либо группы не влияло на размер штрафа; право получить его и обязанность уплатить в этом случае передавались другой группе. В крайних случаях все три кольца уплачивал сам убийца, а наследник погибшего получал всю виру целиком. Однако для оправдания убийцы и для освобождения его ближайших родственников от штрафа недостаточно было уплатить три кольца; надо было удовлетворить три других класса родичей убитого, каждый из которых требовал виры для себя: помимо братьев и кузенов, дядьев и племянников по мужской линии, нужно было откупиться от брата матери и сыновей сестры и дальних родственников с обеих сторон. А когда все они получали полагавшиеся им штрафы, определенные круги в клане убийцы обязаны были сделать подарки соответствующим кругам в клане погибшего. И только после того, как все эти виры были получены, между сторонами воцарялся мир.

В Дании и также в южных странах, насколько мы можем судить по скупым свидетельствам, именно семейная группа: отец, сын и брат – занимала центральное положение; на Севере, по-видимому, душа располагалась поперек клана, где самый яркий свет падал на сына, брата и кузенов. Законодатели – составители «Законов Фростатинга» – в ближайший круг включали брата отца и сына брата вместе с кузеном и его сыном. В этом они напоминали англосаксов, которые считали брата отца главной опорой семьи. И снова могло быть и так, что отец и сын в определенной степени затеняли брата, хотя повсюду брат считался особенно близким родственником, ответственным за очень важное второе кольцо.

Этот узкий круг можно сравнить с паром, поднимавшимся над общим котлом, и с дымом над общим очагом. Отсюда рождается теория о том, что большая семья жила в группе домов, примыкавших задними стенами друг к другу, чтобы лучше сопротивляться бурям и плохой погоде. Но нигде в германском мире мы не находим такого расположения домов. Партнеры находят друг друга в битве и организуют свою жизнь в форме клана и родства, и кто этому не поверит? Вполне резонно и то, что в те беспокойные времена, когда люди чаще бродили по земле, чем жили постоянно на своем участке, родственники старались держаться поближе друг к другу. Цезарь писал о племени свевов, что они меняли свои поля каждый год, а их вожди ежегодно раздавали владения племенам и кланам по своему собственному усмотрению.

Естественно, что структура души имеет свой противовес в социальном порядке. Нет никаких сомнений в том, что клан обычно считает дружелюбие соседей силой, укрепляющей их союз, а взаимоотношения в юном возрасте являются одним из благоприятных факторов, и притом очень сильным, но соседской дружбы недостаточно, чтобы объяснить то единство душ, которое существует среди родственников. Не зависит сила фрита и от ежедневных совместных дел. Когда люди заключали дружеский союз, требовавший абсолютной преданности, они, вероятно, скрепляли его обещанием «действовать и мстить, как за своего сына или брата». Эта старая и очень важная формула, должно быть, сопровождалась другой старомодной фразой о двух друзьях, которые делили между собой все горести и радости, «словно они были рождены братьями». Эти слова проистекали из опыта, который не обязательно совпадал с тем чувством, которое возникает у людей, воспитанных в одной семье. Но внутренняя общность жизни не ограничивалась происхождением от общего отца. Правила выплаты денег за убийство показывают, что некоторые из родственников по материнской линии, в особенности братья матери, ее отец и сыновья ее братьев и сестер, образуют центральный круг клана, а любые предположения, что родичи по матери занимали это положение из-за более поздних изменений в семье, не находят никакого подтверждения в письменных свидетельствах и законах. Тот, кто хорошо изучил историю и литературу тевтонов, знает, что в случае нужды просьбы о помощи шли прямо к родственникам по матери и что ее друзья с готовностью помогали ее семье. Эту солидарность подтверждают многие легенды, например когда героя посылали к дяде по матери за добрым советом или когда главной целью его жизни становилась месть за гибель отца его матери. Привязанность к родичам матери проявлялась и в пословицах, например в той, где говорится о том, что мужчина чаще всего похож на братьев своей матери, и сам Тацит разделял это мнение, поскольку считал, что особенно тесная привязанность существует между дядьями и сыновьями их сестры.

Клан – это не просто расширенная семья, и любая теория, пытающаяся принизить важность взаимоотношений отцов и детей, обречена с самого начала.

Глава 16
Генеалогия

Самая удачная попытка объединения родственников в единую систему была предпринята в Норвегии. В правилах уплаты виры, которые получили название «Закон Гулатинга», мужчины одного рода были разбиты на три группы, каждая из которых должна уплатить или получить одно из главных колец (baugar). В число baugamenn (получателей кольца) входили сын, отец и брат погибшего[78]78
  Дочь входила в число baugamenn только в том случае, если не было сыновей и других прямых наследников мужского пола. Замужняя дочь не имела права на долю в вире.


[Закрыть]. Также на выплату могли претендовать родственники второй очереди – сыновья братьев, отец матери, сын дочери и брат матери. В третью группу входили дядья со стороны отца и двоюродные братья со стороны матери и отца, брат бабушки по материнской линии и сын дочери сестры. Кроме них, были дополнительные получатели, которых называли sakaukar – дословно «увеличивающие плату». Среди них были сыновья, рожденные от рабыни, братья, имевшие с убийцей одну мать, дед по отцу и сын сына, а также сыновья этих родичей. Однако на этом дело не заканчивалось. Закон добавлял еще одну группу, состоявшую из мужчин, вошедших в состав клана после своей женитьбы: человек, который имеет дочь, тот, кто имеет сестру, отчим и пасынок, названый брат и брат приемный.

Эти таблицы так сложны, что современным людям понять их трудно, поскольку мы не привыкли следовать семейной математике, которая выходит за пределы второго или третьего уровня родства. Какое же облегчение иметь дело с менее изобретательными братьями норвежцев, понимая, что корни искусственных систем лежат в искусственных формах. Но простота – или нечто удобное для наших мозгов – к сожалению, не является безусловным изобретением эпохи.

Понятно, что мы имеем дело с человеком, который пытался объединить в систему трудно поддающиеся этому идеи, поскольку она вовсе не была для них приспособлена. И с такой трудностью сталкивались, в большей или меньшей степени, все тевтонские законы, ибо они пытались разложить степени кланового родства по полочкам и разделить их на степени и поколения, что было совершенно чуждо тевтонским представлениям. Латинская цивилизация представляла структуру семей в виде ветвей и веточек, выросших на семейных деревьях, а в отношениях людей признавала только одну формулу: отец родил сына, а этот сын родил своего. Исландцы освоили искусство составления хронологической истории и генеалогических древ и даже достигли в этом деле большого мастерства. Их ум изощрился в результате революции во всех семейных делах, которая стала следствием их переселения, со всеми своими родичами, в новую страну; кроме того, их разум просветился благодаря тесному общению с людьми, жившими на западных островах.

Вот почему история Исландии после колонизации представляет собой чисто генеалогическую структуру, тогда как история до заселения понималась совсем по-другому и выражалась в мифах. На острове переселенцев самый последний крестьянин во всех подробностях знал, от кого произошел его род и с какими семьями он породнился, начиная с самого первого поселенца в этой стране. Зато среди них мало кто знал историю своей семьи дальше, чем поколение отцов, и всех выдающихся деятелей своей истории эти люди называли отцами или дедами.

Даже в королевской семье отец Харальда Прекрасноволосого представлял собой конец истории. Современник Харальда, влиятельный ярл Мёри помнил только своего деда, то же самое относится и к хладирскому ярлу Хакону; а самый опасный его противник, ярл Атли из Гаулара, именуется в хрониках просто сыном своего отца. Самый благородный из первых поселенцев в Исландии Гейрмунд Адская Кожа, предки которого были королями, вошел в историю просто как сын Хьёра. Все, что лежит за пределами двух-трех доисторических поколений, относится к мифам. И если исландские крестьяне, гордившиеся своим народом, стали в Европе лидерами в научной точности своих генеалогий, то в Норвегии никаких особых изменений в этой области не происходило; даже в XI и XII вв. знаменитые семейные кланы входят в историю так, словно у них не было никаких корней.

«Человека звали Финнвид Найденыш; его обнаружили в гнезде орла облаченным в шелковые одежды. От него пошла семья Арнунгов. Его сына звали Торарин Баллибек, а его сына – Арнвуд, который стал отцом ярла Арнмода. А тот был предком Арнмодлингов». Такова генеалогия норвежских грандов XI в. Обычно два поколения по восходящей линии приводят нас к могиле, например, Барди, сына принца, похороненного в Бардистаде, или Кетиля, тело которого лежит в Винрейде. Точно такую же странность находим и у англосаксов – генеалогия предков королевских англосаксонских семей в Великобритании столь же скудна.

В мозгу англичан или исландцев не сразу появились новые идеи. У себя дома они научились хранить верность своему прошлому и постоянно поддерживать его жизнь; они лишь придали старой традиции новую форму. Ранее люди тоже хранили семейную историю, передавая рассказы о ней из поколения в поколение, но в той форме, которая считала время плоским, а душу – вечно присутствующей в нем.

К счастью, нам не надо гадать, как северные народы относились к своим предкам до того, как познакомились с генеалогическими древами юга. Среди письменных источников Скандинавии находим две поэмы, в которых рассказывается о людях, собравшихся в зале вождя; они слушали хвалы его мощной хамингье и перечисление его предков. Эддическая поэма «Песнь о Хюндле» (Hyndluljod) не является чисто фамильным произведением; ее написал поэт, хорошо знавший поэтические приемы эпохи викингов; он украсил ее добавлениями из мифологических источников. Но они повлияли лишь на форму поэмы; ядром же ее является генеалогия норвежской семьи, о которой рассказывалось в зале предков. Героя поэмы зовут Оттар, это – молодой этелинг (принц), принадлежавший к королевскому роду из Западной Норвегии. Вот небольшой отрывок из поэмы:

Хюндла сказала:

 
Ты, юный Оттар,
Иннстейна сын,
Иннстейн был сыном
старого Альва,
Альв – сыном Ульва,
Ульв – сыном Сефари,
Сефари был
сын Свана Рыжего.
Мать у отца
была твоего
Хледис жрица
в уборах из золота;
 был Фроди отцом ей,
а матерью Фриунд;
род этот был
родом героев.
Был некогда Али
самым могучим,
Хальвдан до этого
лучший был Скьёльдунг;
победные войны
вел он, воитель,
до края небес
неслась его слава.
В родство он вступил
с Эймундом смелым,
холодным мечом
поразил он Сигтрюгга,
женился на Альмвейг,
лучшей из женщин,
у них родилось
восемнадцать сынов.
Отсюда род Скьёльдунгов,
отсюда и Скильвинги,
отсюда и Аудлинги,
отсюда и Ильвинги,
хёльды отсюда,
отсюда и херсиры,
в Мидгарде люди
самые лучшие, —
все это – твой род,
неразумный Оттар![79]79
  Здесь и далее «Песнь о Хюндле» цит. по изд.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М.: Художественная литература, 1975. (Библиотека всемирной литературы. Т. 9.) Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть]
 

Перечисление родственников Оттара основано не на последовательности их рождения. В поэме перечисляются хамингьи, которые принадлежали Оттару и его родичам. В центре, в качестве главного ствола клана, стоят Оттар, его отец и мать с их ближайшими родственниками, а вокруг них располагаются несколько перекрывающих друг друга кругов – причем один основан на кровном родстве, другой – на родстве в результате браке, а третий – вероятно, на усыновлении. В поэме упомянуты норвежские кланы, такие как Кари из Хёрда, представителями которого были Клюй и Эльмод – знаменитая семья, получившая известность в Исландии благодаря законодателю Ульфиоту:

 
Друг их был Кетиль,
Клюпа наследник,
дедом твоей
матери был он;
Фроди родился
раньше, чем Кари,
 был из них старшим
Альв по рожденью.
 

А также кланы с востока, например семья Ангантюра из Больма в Швеции; были здесь и датчане – Скильдинги. Родственные связи Оттара простирались и за пределами Скандинавии – он включил в свою удачу Вёльсунгов и бургундов.

Другой образчик поэтизированной генеалогии династии норвежских королей – поэма «Перечень Инглингов» (Yng-lingatal). Это монументальное творение принадлежит перу одного из величайших скальдов IX в. Тьодольву из Хвинира и было написано в честь конунга Вестфольда Рёгнвальда Достославного. В «Инглингтале» предки Рёгнвальда по прямой линии прослеживаются до божественных королей Уппсалы, и, хотя в стихах нет указаний на то, какой король приходился отцом другому, комментаторы, вероятно, не так уж далеки от истины, когда высказывают предположение, что именно Тьодольв решил связать всех своих предков в одной генеалогической линии. Возможно, «Инглингатал» представляет собой компромисс между старой системой и более модной формой генеалогии, которая пришла ей на смену.

Этот способ перевода древних фактов в современную форму может быть проиллюстрирован англосаксонской генеалогией, в которой группы предков нагромождаются одна на другую в виде лестницы; первоначальная структура порой проявляется в том, что основатель клана (нередко им считали какого-либо бога) располагался в центре листа, а от него, словно лучи, проистекают отпрыски. «Инглингатал» Тьодольва также демонстрирует процесс адаптации: сквозь линии проглядывает старая круговая система генеалогии.

Стихи Тьодольва для нас скупы и малопонятны, поскольку поэт, как уже говорилось, создавал не исторический рассказ, а лишь намекал на факты, хорошо известные тому, кто его нанял. Снорри Струрлусон создал более литературный вариант родословия Инглингов, «Сагу об Инглингах», добавив к стихам «Инглингтала» сказания о не упомянутых Тьодольвом правителях и развернутые комментарии, основанные на «рассказах мудрых людей», преданиях и других генеалогических списках.

В первых стихах Тьодольв рассказывает о том, что семья ведет свое происхождение от Фрейра через Свейгдира и Фьёльнира, а потом, начиная с Ванланди, описывает жизнь и смерть земных королей из рода Инглингов:

 
Ведьма волшбой
Сгубила Ванланди,
К брату Вили
Его отправила,
Когда во тьме
Отродье троллей
Затоптало
Даятеля злата.
Пеплом стал
У откоса Скуты
Мудрый князь,
Замученный марой.
 

Снорри в комментарии поясняет, как именно погиб владетель Уппсалы: «Раз он остался на зиму в Стране Финнов у Сньяра Старого и женился на его дочери Дриве. Весной он уехал, оставив Дриву и обещав вернуться на третью зиму, но не вернулся и на десятую»[80]80
  Песнь о Хюндле.


[Закрыть]. Дрива послала за колдуньей Хульд, чтобы та с помощью чар заманила его в Финляндию или убила.

Далее Тьодольв говорит о кончине Висбура, сына Ванланди:

 
И в жару
Сгорел Вис бур,
Пожран был
Родичем бури.
Когда под кров
К нему дети
Пустили гостить
Татя леса,
И в дымном дому
Грыз владыку
Гарм углей,
Громко воя.
 

Снорри дает по этому поводу развернутый комментарий, смысл которого сводится к тому, что Висбур покинул свою первую жену-королеву и ее сыновья отомстили за нее, обратившись к той же колдунье: «Хульд сказала, что сделает не только это, но также и то, что с этих пор убийство родича будет постоянно совершаться в роду Инглингов. Они согласились. Затем они собрали людей, окружили дом Висбура ночью и сожгли его в доме»[81]81
  Песнь о Хюндле.


[Закрыть].

Сын Висбура Домальди был принесен в жертву своими подданными. Тьодольв говорит об этом так:

 
В давние дни
Княжьей кровью
Воины поле Окропили,
Рдяную сталь
От остылого тела
Ворога ютов
Несло войско,
Когда закланью
Домальди предал
Свейский род
Урожая ради.
 

Снорри добавляет: «Вожди (…) порешили, что в неурожае виноват Домальди и что надо принести его в жертву – напасть на него, убить и обагрить алтарь его кровью. Это и было сделано».

Таким образом, Тьодольв, а вслед за ним Снорри рассказывают о жизни и смерти тридцати конунгов, предков Рёгнвальда Достославного. Этот конунг правил Гейрстадом на юге Норвегии в X в. Его отец Олав Гейрстад-Альв хорошо известен по другим фрагментам мифологического фольклора этого клана; нет сомнений, что это был реальный человек, но его считают наполовину богом, наполовину смертным, о чем свидетельствует его второе имя – Альв, то есть божество-покровитель Гейрстада. Иными словами, Олав – герой и отец клана; одна линия, прямая восходящая, Рёгнвальда пресеклась вместе с ним. Над ним располагался ярко выраженный круг на линии, идущей от Гудрёда Охотника до его сыновей Олава Гейрстад-Альва и Хальвдана Черного, отца Харальда I. Этот список имен, который, вероятно, представлял собой прямую последовательность отцов и детей, составляет очень важную ветвь хамингьи Рёгнвальдов, а именно ту ветвь, с помощью которой конунги Гейрстада соединялись с кланом,