Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

«Вёлуспа

I

Благодаря отрывкам и обломкам древней литературы мы можем получить некоторое представление о ритуальной драме. К счастью, существует поэма, которая дает исчерпывающее понятие о жертвенном празднике, а именно «Прорицание вёльвы» (Voluspa), но, чтобы выявить очевидную ценность поэмы в ее отношении к сценам блота и ее религиозное значение, необходимо сначала выявить, какое место занимал ее автор в интеллектуальном развитии века викингов.

«Вёлуспа» – это не просто иллюстрация жертвенного празднества. Ее автор – гений, который глубоко задумывался о судьбах людей и о значении тех или иных событий в истории; его разум породил видение космической трагедии от начала времен до ее свершения. Чтобы описать свои видения, он ведет повествование от имени вёльвы, мудрой пророчицы Севера, чей взгляд проникает через все миры и заглядывает в будущее – которое пока «еще не пришло», – а также в отдаленные глубины прошлого.

Ее память уходит в то время, когда еще ничего не существовало: ни хладных волн, ни зеленой травы, ни небес, охватывающих мир; ничего, кроме огромной бездны. Из зияющей пустоты могучие существа подняли землю, зазеленевшую травой; солнце осветило небо и пошло путем, который определили боги. Вёльва поведала, как асы идут по новорожденной земле, гордые своей молодостью и безграничной силой:

 
⁷ Встретились асы
на Идавёлль-поле,
капища стали
высокие строить,
сил не жалели,
ковали сокровища,
создали клещи,
орудья готовили.
⁸ На лугу, веселясь,
в тавлеи играли,
все у них было
только из золота (…).
 

Над их головами раскинул ветви Иггдрасиль, Древо Мира, шелестя вечнозелеными листьями, между его корнями, у источника, мудрые норны.

Внезапно в мире происходит перемена; асы строятся в боевой порядок и идут в бой против полчищ ванов. Один бросает копье:

 
²⁴ В войско метнул
Один копье,
это тоже свершилось
в дни первой войны;
рухнули стены
крепости асов,
ваны в битве
врагов побеждали.
 

Вёльва видит чудовищ и великанов, приближающихся к светлому Асгарду. Асы решают построить стену, чтобы отгородиться от великанов, и заключают сделку со строителем, который в качестве оплаты за свою работу пожелал забрать Фрейю, солнце и луну. Когда оба конца стены уже приблизились друг к другу, асам не осталось ничего иного, как лишить великана вознаграждения, если они хотели сохранить свет мира. С тех самых пор йотуны возжаждали небесного света и любви светлых богинь, а асам пришлось использовать оружие, которое выковали и закалили обманом и невыполненными обещаниями, чтобы отражать уловки и грубую силу своих врагов. Полный дурных предчувствий, Один отправился к провидице, чтобы получить совет:

 
²⁹ Один ей дал
ожерелья и кольца,
взамен получил
с волшбой прорицанья, —
сквозь все миры
взор ее проникал.
 

Она видит валькирий, скачущих над землей:

 
³⁰ Валькирий видала
из дальних земель,
готовых спешить
к племени готов;
Скульд со щитом,
Скёгуль другая,
Гунн, Хильд и Гёндуль
и Гейрскёгуль.
 

Судьба вольна идти своим чередом. Вёльва видит, как один из асов падет замертво, пронзенный стрелой брата:

 
³¹ Видала, как Бальдр,
бог окровавленный,
Одина сын,
смерть свою принял:
стройный над полем
стоял, возвышаясь,
тонкий, прекрасный
омелы побег.
³² Стал тот побег,
тонкий и стройный,
оружьем губительным,
Хёд его бросил.
(…)
 

Слышится плач – то Фритт, потерявшая сына, оплакивает свое горе:

 
³³…Оплакала Фригг,
в Фенсалир сидя,
Вальгаллы скорбь —
довольно ли вам этого?
 

Открывается вид на унылую местность, никогда не знавшую лучей солнца, лишенную надежды:

 
³⁸ Видела дом,
далекий от солнца,
на Береге Мертвых,
дверью на север.
…
³⁹ Там она видела —
шли чрез потоки
поправшие клятвы,
убийцы подлые
и те, кто жен
чужих соблазняет. (…)
 

В диком непроходимом лесу рождается страшный волк – погубитель солнца:

 
⁴⁰ Сидела старуха
в Железном Лесу
и породила там
Фенрира род;
из этого рода
станет один
мерзостный тролль
похитителем солнца.
⁴¹ Будет он грызть
трупы людей,
кровью зальет
жилище богов;
солнце померкнет
в летнюю пору,
бури взъярятся —
довольно ли вам этого?
 

Мир наполняется тревожными голосами. Петухи из разных миров перекликаются друг с другом:

 
⁴³ Запел над асами
Гуллинкамби,
он будит героев
Отца Дружин;
другой под землей
первому вторит
петух черно-красный
у Хель чертога.
 

Их голоса заглушает лай чудовищного пса Гарма:

 
⁴⁴ Гарм лает громко
у Гнипахеллира,
привязь не выдержит —
вырвется Жадный.
 

Свет мира померк, проклятье распространяется от богов на жилища людей. Мысли людей омрачены и спутаны из-за переворота в природе и смятения в умах, в отчаянии люди нарушают непреложные законы жизни. Братья воюют друг с другом, никто не верит ближнему; наступает новый век – век мечей и секир:

 
⁴⁵ Братья начнут
биться друг с другом,
родичи близкие
в распрях погибнут;
тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до гибели мира;
щадить человек
человека не станет.
 

Зло вырывается из оков, сотрясая землю:

 
⁴⁷ Трепещет Иггдрасиль,
ясень высокий,
гудит древний ствол,
турс вырывается.
 

С четырех сторон света надвигается воинство мрака. Змей Мидгарда, извиваясь в бушующих волнах, устремляется на Асгард:

 
⁵⁰ Хрюм едет с востока,
щитом заслонясь;
Ёрмунганд гневно
поворотился;
змей бьет о волны,
 клекочет орел,
павших терзает;
Нагльфар плывет.
 

Беда, которую давно предсказала богиня, стала реальностью. Один сражается с волком, Фрейр сходится в бою с Суртом. Боги и великаны сражаются и погибают:

 
⁵² Сурт едет с юга
с губящим ветви,
солнце блестит
на мечах богов;
рушатся горы,
мрут великанши;
в Хель идут люди,
расколото небо.
 

Тор обрушивает свой гнев на змея, одерживает победу и, пройдя девять шагов, падает замертво:

 
⁵⁶ Тут славный приходит
Хлодюн потомок,
со змеем идет
биться сын Одина,
в гневе разит
Мидгарда страж,
все люди должны
с жизнью расстаться, —
на девять шагов
отступает сын Фьёргюн,
змеем сраженный —
достоин он славы.
 

Солнце меркнет, земля уходит под воду, звезды срываются с неба, языки пламени поднялись так высоко, что лижут небеса. Но вот в последний раз слышится зловещий лай Гарма, мировой пожар затухает, и земля снова поднимается из моря. Боги возвращаются на Идавёлль-поле, вспоминают былые подвиги:

 
⁶⁰ Встречаются асы
на Идавёлль-поле,
о поясе мира
могучем беседуют
и вспоминают
о славных событьях
и рунах древних
великого бога.
⁶¹ Снова найтись
должны на лугу
в высокой траве
тавлеи золотые,
что им для игры
служили когда-то.
 

Земля вновь приносит плоды, возвращается Бальдр:

 
⁶² Заколосятся
хлеба без посева,
зло станет благом,
Бальдр вернется,
жить будет с Хёдом
у Хрофта в чертогах.
 

Поднимается новый чертог с золотой крышей. Здесь будет жить новое поколение людей – чистых сердцем и помыслами:

 
⁶⁴ Чертог она видит
солнца чудесней,
на Гимле стоит он,
сияя золотом:
там будут жить
дружины верные,
вечное счастье
там суждено им.
 

С небес спускается могучий владыка. Темный дракон пролетает, задевая землю крыльями, отягченными мертвыми телами. Вёльва завершает пророчество и удаляется:

 
⁶⁶ Вот прилетает
черный дракон,
сверкающий змей
с Темных Вершин;
Нидхёгг несет,
над полем летя,
под крыльями трупы —
пора ей исчезнуть.
 

Это видение поэта ближе к эсхатологической истории христианства, чем к космогонии древних германцев; нет сомнений, что на него произвели огромное впечатление апокалиптические предсказания церкви. Но здесь, как и во всех других случаях, когда речь идет о творениях живых людей, такие понятия, как «заимствование» и «влияние», не только бесполезны, но и вредны. Аналитический метод и рациональный подход не способен выявить замысел автора, раскрыть образы и идеи, явившиеся неизвестно откуда; поиски истоков и параллелей в истории религии, литературе и других областях истории бесплодны, подобный подход опустошает мир живых людей и превращает его в кучу интеллектуального мусора.

Автор поэмы не был христианином, его идеи и образы, в которых нашли выражение его надежды и страхи, не несут следов христианства. Его скорбь не была рождена христианским страхом греха и возмездия, но в своей тевтонской озабоченности при виде того, что почтение к родству подрывается честолюбием и неуемной жаждой власти, он отправляется в сокровищницу древней религии. Здесь он и находит сюжет для своей поэмы, а идеалы, которые оживляют ее образы и оформляют их в драму гибели и воскресения, уходят корнями в веру отцов. Охваченный ужасом, он смотрит на переворот времен, в котором честь – главный источник добродетели, погружается в пучину забвения, а благородные души гибнут в вихре всепоглощающей ярости. Именно святость фрита придает драматическое напряжение его поэме; именно в древнем противоборстве богов и чудовищ, приведшем к катастрофе, достигает кульминации его драма. Несомненно, поэт был знаком с христианской эсхатологией, он черпал вдохновение из апокалиптических сцен Писания, чтобы воплотить собственные мысли и интерпретировать опыт своей эпохи, эпохи викингов.

II

Люди эпохи викингов были народом, для которого жизнь представлялась большим приключением. Великие короли и мелкие вожди, пересекавшие моря и сражавшиеся на чужих берегах, не были только лишь разбойниками. Далеко не все, но многие из них были дальновидными политиками, которые отправлялись за море, чтобы создать свое королевство или завладеть землями. Нельзя не отметить, что дух авантюризма, побуждавший викингов раз за разом пересекать моря и бескрайний океан, шел рука об руку в трезвым расчетом. Авантюризм был в крови викингов, именно он порождал дерзновенные помыслы и честолюбивые замыслы, но чем лучше были продуман план, тем выше был энтузиазм искателей приключений.

Жизнь крестьянина размеренна и скучна. События в ней так же предсказуемы, как времена года, сменяющие друг друга. Сыновья стремились превзойти достижения отцов, все их надежды и подвиги были продиктованы желанием сберечь честь, стяжать славу и укрепить хамингью клана. Все это побуждало молодых викингов покидать дома отцов и отправляться за море. Жизнь этих воинственных странников – и вождей и крестьян – превращалась в игру за славу и власть, в которой воин ставил на карту свою жизнь, всегда готовый рискнуть, чтобы добиться всего или ничего.

Для тевтонов жизнь подразумевала сражение; тевтон держал свое оружие острым, непрестанно оттачивая его о свою честь. И пусть не война, а труд – созидательная деятельность – определял течение жизни и обуславливал появление институций, как социальных, так и религиозных, человек подтверждал свою честь не только тем, что умело возделывал землю и проявлял щедрое гостеприимство, но и храбростью в бою. Самым верным и даже единственным доказательством доблести были подвиги, совершенные боевым оружием. Эти доблестные рыцари с презрением смотрели на тяжелый труд земледельцев и других мирных тружеников, о чем свидетельствует эпиграмма из «Песни о Харбарде»: «У Одина – ярлы, / павшие в битвах, / у Тора – рабы». Согласно древней традиции, война и пиршество были неразделимы. При дворах святых королей каждую ночь свершался обряд хождения рога по кругу. Когда же король со своим двором перемещался в другую страну, жизнь превращалась в нескончаемый круговорот битв и пиров.

В каждом доме удача и честь были фамильным богатством, передаваемым из поколения в поколение, они поддерживались объединенной силой членов клана. Вдали от дома каждому приходилось ковать собственную удачу и поддерживать честь клана в одиночку. И чем больше подвигов совершал человек, тем более требовательной и свирепой становилась его честь, как зверь, который никогда не знает, когда ему снова удастся насытиться. Многие викинги видели, как завоевывались и гибли королевства; величайшим героем считался тот, кто мог сказать: «Королевство потеряно, но никогда не поздно завоевать другое». Когда нравственная сила проявляла себя не столько в том, чтобы доказать, что человек стоит своей чести, сколько в том, что он добился славы, смерть была столь же великим и, возможно, более великим деянием, чем победа. Посмертная слава и жизнь в памяти новых поколений была самым желанным и надежным приобретением. Когда-то для клана честь была хлебом насущным. Теперь она превратилась в крепкий напиток бессмертия, который открывал мир блаженства за вратами могилы.

Влияние истории на интеллектуальную жизнь века викингов наложило сильнейший отпечаток на представление о судьбе. В те времена судьба была связана с удачей клана. Норны определяли – «выбирали» – жизнь ребенка, добавляя в нее следующие составляющие: определенную меру лет, события, чтобы их наполнить, и цели, к достижению которых стоит стремиться. Их «выбор» не считался непреложным законом, но он довлел над человеком и определял его поступки. В жизни викинга судьба воспринималась как божество, обладающее собственной волей; случалось, что судьба выбивала оружие из рук своего подопечного. Верный духу предков, он воспринимал решения судьбы как неизбежное и считал за честь не дрогнуть при встрече с этой деспотичной силой, которая в один день возносит человека на престол, а в другой – бросает его в море на корабль с горсткой людей на веслах. Человек доказывал свою силу умением управляться с парусами, когда их наполнял ветер, а когда приходило время, он с улыбкой отправлялся на дно.

Нигде в век викингов мы не находим отклонений от принципов тевтонской культуры. Завоеватели и короли свято хранили традиции своих предков. Но случалось и так, что негасимый свет старой веры начинал сиять лихорадочным свечением, идеалы и установления отцов преображались и возносились на новый уровень; ритуал и лежащие в его основе идеи приобрели новый импульс, точно так же, как социальные формы приходят на службу новым целям. Когда скандинавы научились выходить в открытое море, преодолевать безбрежные дали и достигать чужих берегов, их миграция стала не просто переменой места. На родных берегах окружавший их мир, каким бы большим он ни был, можно было окинуть внутренним взором; с открытием новых горизонтов древний Мидгард потерял свою определенность и стал превращаться во что-то более похожее на нашу Вселенную. Это изменение мировоззрения породило новое представление о богах и людях. Местные божества, чья власть охватывала только территории их почитателей, были заменены пантеоном богов, правящих миром. Святилище, являвшееся центром Мидгарда, вознесенное на небеса, превратилось в божественный дворец. Прославленные в веках мифы, повествующие о деяниях независимых друг от друга божеств, были превращены в поэтическую мифологию, божественную сагу точно так же, как это сделала более ранняя раса викингов, гомеровские греки.

Эта религия породила нового бога – Одина, прародителя людей, отца богов и повелителя поля брани. Один молод, в том смысле, что он не старше своих почитателей. Он происходит из клана вождей, живших на Юге, и является воплощением их хамингьи. История его превращения из местного божка – идола, покоившегося в святилище клана, – во всемогущего бога войны сходна с историей его народа. О месте его рождения можно только догадываться, с древнейших времен он упоминается в легендах о Сигурде и его роде, но мы не можем установить происхождение Вёльсунгов или даже определить, были ли они изначальными героями этой драмы. Таким образом, из намеков истории и легенд нам известно, что в течение беспокойных веков, предшествовавших рождению средневековой Европы, влияние Одина распространилось в результате союзов между правящими домами. Из поколенных росписей и семейных преданий известно, что честолюбивые племенные вожди Скандинавии стремились заключить союз, посредством брака или другим способом, с королевскими кланами, которые могли похвастаться тем, что они обладают хамингьей клана Вёльсунгов.

В культе Одина идеалы воинов были преобразованы в законы мира. Война есть главное назначение жизни викингов; года измеряются урожаями славы, смерть празднуется как вход героев в рай, в котором радость битвы возобновляется изо дня в день и каждую ночь течет рекой хмельной мед. Вальхалла – божественный двойник королевского двора: бог восседает на троне, воины передают по кругу кубок в память о деяниях прошлого и в надежде достичь большего в будущем, освещенные отблесками огня, отраженного от мечей и щитов, которые воплощают удачу их вождя.

Этот бог обладает чертами высокородного короля. Его называют Странником. Он появляется на полях сражений во всех частях света и дает почувствовать свою силу одним взмахом руки. Он не знает иной радости, кроме как слышать звон мечей и видеть, как люди встречаются, чтобы отдать и забрать дар почетной смерти. Он подвигает королей на войну, желая наполнить Вальхаллу эйнхериями: «Я в Валланде был, / в битвах участвовал, / князей подстрекал, / не склонял их к миру; / у Одина – ярлы, / павшие в битвах, / у Тора – рабы»[152]152
  Песнь о Харбарде. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть].

Один странствует от одной битвы к другой, но он также ходит от одного любовного свидания к другому. В 18-м стихе «Песни о Харбарде» он хвастает своими победами в любви: «С семью я сестрами / ложе делил, / их любовью владел»; его хвастовство порождено многочисленными похождениями, описанными в легендах об Одине. Мифы, в которых главенствует Один, отражают атмосферу неистового веселья, царившего при дворе, идеализацию войны, шутки и колкости, бывшие в ходу среди приближенных короля, и почитание словотворчества.

Те же тенденции, которые обожествляли короля, выдвинули на первый план и поэта при дворе. Когда он выходил вперед и превозносил доблесть владетеля, его стихи вовсе не предназначались для того, чтобы усладить слух короля и его свиты здесь и сейчас, – тяжеловесные, перегруженные образами стихи создавались как нерукотворный памятник королю и его рыцарям. Изменение тона, который пришел на смену идеями удачи и чести, определили новое направление культа. Если раньше из кубка поэзии изливались строки, воспевавшие плодородие земли и преумножение стад, а также удачу в сражениях, то теперь кубок бурлил, прославляя подвиги и возвеличивая идею бессмертной славы. А когда честь кристаллизовалась в посмертную славу, поэт возвеличился, став жрецом чести, способным даровать королю бессмертие своими стихами. Это преобразование оставило след в легендах: Один узурпировал место отважного похитителя напитка жизни и бессмертия, но котел, который он принес из царства великанов и триумфально поставил на край жертвенного очага, теперь содержал мед поэзии – источник вдохновения скальдов. Эта версия легенды, дошедшая до нас, несет отпечаток эпохи викингов. С лукавым юмором Снорри пересказал миф, как Один перехитрил великана, с отчаянной смелостью пробурил скалу и пробрался в пещеру великана. Искусный в делах любовных, Один соблазнил дочь Суттунга, охранявшую мед, и бежал, прихватив драгоценный напиток. Завершая историю, Снорри отдает должное поэтам, упоминая, что по воле богов им дарован доступ к истинному источнику вдохновения.

Версия Снорри отражает самосознание придворных поэтов, поскольку он принадлежал к эстетическому веку, но он улучшает ее элементом литературного критицизма: «Потом он (Один) превратился в орла и поспешно улетел. А Суттунг, завидев этого орла, тоже принял обличье орла и полетел в погоню. Как увидели асы, что летит Один, поставили они во дворе чашу, и Один, долетев до Асгарда, выплюнул мед в ту чашу. Но так как Суттунг уже настигал его, Один выпустил часть меда через задний проход. Этот мед не был собран, его брал всякий, кто хотел, и мы называем его «долей рифмоплетов». Мед Суттунга Один отдал асам и тем людям, которые умеют слагать стихи». Благодаря этому замечанию мы знаем, откуда плохие поэты черпают вдохновение для своих виршей.

Говорят, Один на небесном престоле обладал чертами короля; морщины, избороздившие его лицо, свидетельствуют о неугасимой работе мысли, постичь его мудрость не дано никому. Такую же загадку воины видели и на лике Судьбы. Его решения непостижимы и непредсказуемы, как и веления Судьбы: он намечает, кому из людей даровать победу, а кому – смерть, руководствуясь только ему понятными соображениями. Он избирает себе фаворитов среди королей без оглядки на их справедливость и достоинства, потакая самым диким их замыслам или расстраивая их планы за шаг до триумфа.

Эта религия викингов была построена на древнем фундаменте; что касается формы, то ее создатели сторонились нововведений. В мифах об Одине мы видим ряд повторяющихся сюжетов: нескончаемое пиршество в королевских палатах, возвеличивание поэзии, появившейся благодаря Одину, похитившему мед Суттунга, любовные похождения, нередко скандальные, – куда бы мы ни посмотрели, везде встречаются освященные в веках элементы ритуала и драмы. И все-таки все изменилось. С изменением ритма и общего строя жизни появилась новая гармония. Когда мысли и чувства, а также деяния уравновешивают друг друга, они могут приобрести странный тон, даже более странный, чем может породить любая революционная доктрина. В жизни викингов сражение и честь представляли собой главные ценности существования, как это было в старину, но теперь они превратились в правила и принципы жизни, управляющие Вселенной: благодаря своей жизни и смерти воин, или человек меча, вносил свою лепту в формирование судьбы Вселенной.

Поэзия века викингов наполнена громом войны и грохотом щитов, освещена заревом горящих городов. Но громогласный самовосхваляющий гимн Одина, воспевающий красоту войны и величие смерти, когда ее встречают мужественно, несет в себе отзвук трагедии и печали. Люди, подхваченные вихрем века завоеваний, иногда останавливались, пораженные ужасом при виде разительных перемен – и в мире, и в сознании людей, – вызванных яростной борьбой за власть и славу. В длительных походах и особенно поселившись на новых землях, люди отрывались от своих корней и привычного окружения; они объединялись в братство, которое зачастую брало верх или, по крайней мере, накладывало нагрузку на обязательства родства. В стремлении к главенству братья впали в раздор, что могло привести к разрыву оков фрита. Тевтон не мог найти слов, сильнее выражающих его смятение и крайнее отчаяние, чем слова из стихов «Вёлуспы»: «Братья начнут / биться друг с другом, / родичи близкие / в распрях погибнут».

На чувстве родства зиждутся нравственные устои, и, если корень всех добродетелей отравлен, исчезает и воля к сохранению чести. Когда братья воюют между собой, наступает не только век мечей и секир, но и век волков, как сказано в «Вёлуспе»: «Тягостно в мире, / великий блуд, / век мечей и секир, / треснут щиты, / век бурь и волков / до гибели мира; / щадить человек / человека не станет». Моральное разложение поражает самый корень жизни, а жизнь вне фрита невозможна, за его пределами нет ни духовной радости, ни радости от обладания материальными благами. Век войны превращается в век бурь, век уничтоженных урожаев, век морозов и зим, длящихся год напролет.

В произведениях, прославляющих войну и почетную смерть в бою, как мерило человеческой доблести, нельзя не уловить тревожную ноту. Когда судьба разражается бурей, весь мир сотрясается под ударами молний. История смерти Бальдра, как она излагается исландцами, была поэтическим творением, порожденным трагическим настроем эпохи викингов. Мир окутывает зловещий, роковой мрак, проистекающий из центральной сцены трагедии, в которой боги стоят вокруг тела их родича, не в силах произнести ни слова. Чудовищное злодеяние (nidingsverk) – кровь, пролитая внутри клана, – отбрасывает тень надвигающейся беды на дом и род; здесь же, в мире богов, тень столь велика, что погружает весь мир во тьму смерти.

История Бальдра основана на древнем мифе. Он изобилует чертами легенды, достаточно ясными, чтобы подтвердить гипотезу, что он был создан на основе жертвенной драмы, возможно похожей на ритуал Фрейра, изложенный Г. Некелем в его книге о Бальдре[153]153
  Neckel G. Die Überlieferungen vom Gotte Balder. Dortmund, 1920.


[Закрыть], но мы не в силах реконструировать оригинальную форму и содержание легенды. Безымянный поэт эпохи викингов погрузил этот вопрос в свой собственный опыт и трансформировал миф в поэму с определенной целью. Сосредоточив сцены вокруг идеи божественного гнева и бессилия богов – «язык перестал слушаться асов, и не повиновались им руки, чтобы поднять его», – он превратил драму плодородия в поэтический символ, подразумевающий, что путь истории неизбежно ведет к Судному дню.

Автор поэмы о Бальдре не был одинок в те смутные времена. Литература эпохи викингов доказывает, что и другие умы обладали всеобъемлющим взглядом на историю как на эсхатологическую драму, кульминацией которой является вселенская катастрофа, а завершением – заключение договора между богами и силами зла. В свете этой мысли раскрывается судьба – или воля Одина, – демонстрируя далекоидущие планы. Бог всматривается в будущее и читает знаки на горизонте; он знает, что судьба мира будет зависеть от обширности его рядов, когда они выйдут на бой с волком и порождениями тьмы. В основе его замысла лежит тщательно продуманный план. Он побуждает земных владетелей действовать, вне зависимости от их личных целей и устремлений. Он ведет их на поле смерти, совсем не думая об их дружбе и вражде. Его цель – заполнить Вальхаллу лучшими людьми.

Этот дух нашел выражение в эддической хвалебной песни «Речи Эйрика» (Eiríksmál), созданной в память о конунге Эйрике Кровавая Секира, павшем на поле боя. Эхо тяжелой поступи Эйрика, направлявшегося в Вальхаллу, достигло чертога Одина, так что «затрещали стен доски», словно в покои рвалась тысяча людей. Один пробуждается от сна, в котором ему привиделось, будто он велел приготовить Вальхаллу для встречи героев: «Странен сей сон, – / сказал Один, – / будто встал я до свету / убрать Вальгаллу / для павших воинов. / Велел я эйнхериям / живей подыматься, / скамьи застилать / и мыть чаши. / Вином валькирии / вождя встречают».

Радостное предчувствие подсказывает ему, что прославленные воины на подходе, а о прибытии Эйрика сообщает топот ног. Сигмунд, эйнхерий из клана Вёльсунгов, спрашивает Одина, почему тот ожидает Эйрика больше других конунгов. «Потому что он окрасил свой меч кровью во многих землях», – отвечает Один. «Почему же ты отнял у него победу, коли считаешь его самым доблестным конунгом?» – вопрошает Сигмунд. «Никто не ведает, что грядет, но серый волк уже злобно взирает на чертоги богов», – отвечает Один. Тут входит Эйрик в сопровождении пяти конунгов. Они доблестно сражались в «буре мечей» и теперь прибыли к высокому престолу Одина.

Во время пребывания на Британских островах северяне соприкоснулись с религиозной системой, которая отличалась от религии их отцов. Ни один читатель поэм эпохи викингов не может не заметить, что поэты были поражены идеями и образами христианского вероучения и особенно его эсхатологией. Но северяне не были сбиты с ног потоком христианских идей. Не поддавшись полному порабощению английской культуры, они черпали силу из общения с людьми другой веры. История этой эпохи не состоит из одних только пиратских набегов, приведших к основанию нескольких недолго просуществовавших королевств и привнесению скандинавской крови на Британские острова. Можно назвать это духовным завоеванием, которое оказало огромное влияние на духовное и нравственное развитие завоевателей и завоеванных. Скандинавские захватчики, с жадностью взиравшие на убранство английских церквей, не удовольствовались только лишь материальной добычей, они вступали в общение с христианами и интуитивно проникались новой мудростью, и зачастую добытые ими знания были далеко не поверхностными. Замечательным доказательством их духовной и нравственной силы и оригинальности мышления стало то, что знания эти не были погребены под лавиной новых идей и образов. Викинги были открыты познанию, впитывали новые идеи свободно, без принуждения и так же свободно обращали полученные знания на службу своим потребностям. Христианская эсхатология стала для них вдохновением, которое позволило кристаллизовать их опыт, преобразовать комедии и трагедии этих суматошных времен в четкие идеи. Духовной прибылью, которую они получили благодаря знакомству с культурой Англии, стали прежде всего либеральный взгляд на мир, оригинальный взгляд на историю и завоевания человечества.

По сути, X в. стал веком культурной экспансии: дух, ускоренный движением событий, духовных и политических, нашел выход в искусстве – в литературе поразительной глубины и красоты, которая вышла за рамки национальных границ и заняла особое место среди творений общемировой культуры.

III

В литературном мире той эпохи автор «Вёлуспы» занимает особое место. Его поэма выделяется из других литературных трудов того времени благодаря главной идее, которая сшивает стихи столь же прочно, как и звенья в цепи рассуждений, и вдохновенной, напряженной до дрожи поэзии. По мнению автора, ход истории определяется вторжением в мир неправедности и раздора. Жизнь по сути своей трагична, и эту трагедию спровоцировали сами боги. Они обрели власть с помощью обмана и насилия, а потому их мир страдает от внутренней слабости. После первой войны жизнь приобрела тайный груз вины, который движется под воздействием своего собственного импульса и неудержимо несет богов и людей в бездну смерти. Чтобы сохранить честь и удачу, боги должны снова и снова прибегать к хитрости и предательству; превознося истину, закон и красоту, они не оставляют извилистого пути обмана; чтобы не попасть в когтистые лапы чудовищ, они должать отражать их коварные происки еще более изощренной хитростью.

Каждой своей победой, одержанной над силами тьмы и жестокости, боги сеют семена разрушения и смерти. Традиционные сцены в мифах организованы поэтом так, чтобы показать, как посеянное семя прорастает, тянется к солнцу, набирает колос, чтобы быть сжатым в Судный день – Рагнарёк.

Первая тень была брошена на мир, когда «в войско метнул Один копье», – началась первая война с ванами. Противостояние возобновилось, когда великан не получил обещанной награды, о чем говорится в 25—26-м стихах «Вёлуспы»: «…Крепкие были / попраны клятвы, / тот договор, / что досель соблюдался».

С помощью этих сцен поэт сообщает нам о своем видении мира, в котором смертные люди движутся на ощупь, ослепленные деяниями богов. Гибель Бальдра – предвозвестник Апокалипсиса, в котором гибнут люди, попираются священные законы жизни. Тени удлиняются и собираются на горизонте в черное облако, из обиталища демонов вырывается пламя:

 
⁵⁷ Солнце померкло,
земля тонет в море,
срываются с неба
светлые звезды,
пламя бушует
питателя жизни,
жар нестерпимый
до неба доходит.
 

Но поэт не заканчивает на этой ноте отчаяния. Он смотрит вперед, надеясь на возрождение, на появление нового мира, мира праведных. Проклятие само себя выжигает, боги и люди входят в новую жизнь, наполненную честью и удачей фрита; владыка мира спускается с небес: