Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Сотворение мира

Жертвоприношение возрождало жизнь. Люди обновляли свою хамингью, или удачу, а это означало, что мир создавался заново, что «полезность», под которой понимались щедрость и плодородие природы, обретала новую жизнь. Благодаря блоту добрая земля со всеми ее прыгающими, летающими и тянущимися к свету творениями, небесами, солнцем и луной была избавлена от злых сил и не представляла опасности. На языке мифа это звучало так: мир отвоеван у великанов; он поднялся, свежий и сильный, благодаря их смерти. Нет сомнений, что северная драма включала в себя созидательный аспект, рождающий мир, клан или народ заново, как и в других религиях подобного типа. Это предположение подтверждается легендами, которые имеют явные признаки ритуальной драмы. Нашими знаниями о древней космогонии мы в основном обязаны рассказам Снорри в его «Эдде». Снорри, очевидно, переработал разнообразные легенды и создал всеобъемлющую историю мира; его история сотворения мира приняла формы гармонизированного текста в форме диалога конунга Гюльви, назвавшегося именем Ганглери, и Одина; но в целом черты легенд, на которых она была основана, хорошо сохранились.

В начале времени не было ни земли, ни неба, ни моря, омывающего берег, «лишь бездна зияла», называемая Гиннунгагап. С севера нависал ледяной Нифльхейм, где в туманной мгле бушевали жестокие бури. В центре Нифльхейма рокотал Кипящий Котел, Хвергельмир, из которого берут начало многочисленные реки. На юге пылал Муспелльсхейм, так в «Видении Гюльви» говорил о ней Третий, в ответ на вопрос заглавного героя: «Всего раньше была страна на юге, имя ей Муспелль. Это светлая и жаркая страна, все в ней горит и пылает. И нет туда доступа тем, кто там не живет и не ведет оттуда свой род. Суртом называют того, кто сидит на краю Муспелля и его защищает. В руке у него пылающий меч, и, когда настанет конец мира, он пойдет войною на богов и всех их победит и сожжет в пламени весь мир».

Прежде чем родились боги, Гиннунгагап покрывал лед: «Когда реки, что зовутся Эливагар, настолько удалились от своего начала, что их ядовитая вода застыла подобно шлаку, бегущему из огня, и стала льдом, и когда окреп тот лед и перестал течь, яд выступил наружу росой и превратился в иней, и этот иней слой за слоем заполнил Мировую Бездну». Теплый воздух из Муспелльсхейма растопил иней, покрывавший Гиннунгагап: «…Тот иней стал таять и стекать вниз, капли ожили от теплотворной силы и приняли образ человека, и был тот человек Имир, а инеистые великаны зовут его Аургельмиром. От него-то и пошло все племя инеистых великанов». Когда Имир спал, по всему его телу выступил пот. Из-под мышки его левой руки родились мужчина и женщина, а его правая нога породила сына на левой. Так появились инеистые великаны, которые со временем заполонили весь мир.

На вопрос Ганглери, где жил и чем питался Имир, Высокий поведал: «Как растаял иней, тотчас возникла из него корова по имени Аудумла, и текли из ее вымени четыре молочных реки, и кормила она Имира». Тогда сказал Ганглери: «А чем же кормилась сама корова?» Высокий говорит: «Она лизала соленые камни, покрытые инеем, и к исходу первого дня, когда она лизала те камни, в камне выросли человечьи волосы, на второй день – голова, а на третий день возник весь человек. Его прозывают Бури. Он был хорош собою, высок и могуч. У него родился сын по имени Бор. Он взял в жены Бестлу, дочь Бёльторна великана, и она родила ему троих сыновей: одного звали Один, другого Вили, а третьего Ве».

Когда боги выросли и набрались сил, они убили Имира; его кровь полилась потоками и затопила весь мир, и все инеистые великаны погибли в этом потоке. Только один Бергельмир спасся вместе с семьей, укрывшись в ковчеге. От него пошли следующие поколения великанов. Тело Имира боги бросили в самую глубь Мировой Бездны – так образовалась твердь земная; кости и зубы стали горами и камнями; кровь – реками и морями. Череп Имира стал небосводом: «Взяли они и череп его и сделали небосвод. И укрепили его над землей, загнув кверху ее четыре угла, а под каждый угол посадили по карлику. Их прозывают так: Восточный, Западный, Северный и Южный. Потом они взяли сверкающие искры, что летали кругом, вырвавшись из Муспелльсхейма, и прикрепили их в середину неба Мировой Бездны, дабы они освещали небо и землю. Они дали место всякой искорке: одни укрепили на небе, другие же пустили летать в поднебесье, но и этим назначили свое место и уготовили пути. И говорят в старинных преданиях, что с той поры и ведется счет дням и годам».

На вопрос Ганглери, как устроена земля, Один поведал: «Она снаружи округлая, а кругом нее лежит глубокий океан. По берегам океана они отвели земли великанам, а весь мир в глубине суши оградили стеною для защиты от великанов.

Для этой стены они взяли веки великана Имира и назвали крепость Мидгард. Они взяли и мозг его и, бросив в воздух, сделали облака».

Это краткое описание древней истории, когда обитаемая земля обретала свои очертания под влиянием враждующих сил жара и холода, представляет нам северный взгляд на природу. Люди, которые придумали эти легенды, слышали рев океана. Они видели голые склоны гор и ощущали на себе холодные порывы ветра, дующие с ледников. Их концепция сил, действующих в мире, однако, была основана не на абстрактных размышлениях и не на смутных теориях о гипотетическом состоянии вещей; не важно, включал ли в себя космогонический взгляд на мир элемент размышления или нет, он был утрачен и проясняется в образах, взятых из ритуальной драмы, неразрывно связанной с обрядом жертвоприношения. Картина ледников, сползающих с гор, словно «шлак, бегущий от огня», определенно появилась не благодаря стилистическому мастерству Снорри. Эта деталь встречается в легендах, которые он использовал для своего литературного описания. Более чем вероятно, что наблюдение, породившее метафору Снорри, заложено в самой основе норвежского космогонического мышления. Поместив поток Хвергельмир (Кипящий Котел) в центре Нифльхейма, оно демонстрирует точность утверждения, которое не только предполагает драматическую картину, но и напрямую демонстрирует взаимоотношения между ритуальным опытом и космогоническим мышлением по вопросу о том, какие силы участвуют в игре элементов мира. Фактически легенда была создана человеком, который видел, как столкновение огненной и водной стихий породило мир.

Центр творческого эпизода драмы сосредоточен в огне и жертвенных котлах. Смерть Имира – это древний жертвенный миф, который прочитывается как пьеса о сотворении мира. Сама легенда до сих пор производит впечатление драматической постановки: «Сыновья Бора (…) взяли Имира, бросили в самую глубь Мировой Бездны и сделали из него землю, а из крови его – море и все воды. Сама земля была сделана из плоти его, горы же из костей, валуны и камни – из передних и коренных его зубов и осколков костей».

Мы должны удовлетвориться общим описанием символического ритуала сотворения, который воплощался в заклании и рассечении на части перед положением в котел жертвенного животного. Единственная сцена, изложенная Снорри в «Видении Гюльви», относящаяся к этой драме, сохранилась среди обломков мифологии, а именно миф о Бергельмире, в котором говорится о Всемирном потопе, но, к сожалению, он изложен так сжато и малопонятно, что мы не можем получить полную картину: «Сыновья Бора убили великана Имира. А когда он пал мертвым, вытекло из его ран столько крови, что в ней утонули все инеистые великаны. Лишь один укрылся со всею своей семьей. Великаны называют его Бергельмиром. Он сел со своими детьми и женою в ковчег и так спасся. От него-то и пошли новые племена инеистых великанов».

В эддической песни «Речи Вафтруднира» великан говорит: «За множество зим / до создания земли / был Бергель-мир туре; / в гроб[145]145
  В подлиннике: Lúðr (старонорвеж.) – труба, выдолбленное бревно, ступа, колода, погребальная ладья.


[Закрыть] его / при мне положили, / вот что первое помню»[146]146
  Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть]. Этот стих, очевидно, воспроизводит ритуальный акт драматического характера, но, к сожалению, в объяснении содержится слово неизвестного нам значения. В «Песни о Гротти» (Grottasongr), как и в «Песни Дёрруда», «лудр» (Ludr) означает ручную мельницу: «Вот появились / в палатах конунга / вещие девы / Фенья и Менья; / Фроди они, / Фридлейва сыну, / сильные девы, / отданы в рабство. / К мельнице их / подвели обеих, / жернов вращать / велели тяжелый: / не дал им Фроди / на миг передышки, / пока они песню / ему не запели».

Эта песнь представляет собой ритуальную драму, сюжетом которой является перемалывание соли в богатство и удачу для короля. В скальдической поэме кеннинг, объединяющий «лудр» со словом «солод», обозначает пивной котел. Также слово «лудр» встречается в формуле, которую использовали для обеспечения хорошей погоды на море: «…Коль в море шумящем / Буря застигнет тебя: / Ветры и воды почтут твою волю, / Берег найдешь, невредим»[147]147
  Заклинания Провидицы Гроа. Пер. С. Свириденко.


[Закрыть].

В результате сравнительного анализа мы узнаем, что словом «лудр» обозначали и жертвенные сосуды, но остаемся в неведении относительно их характера в истории о великане Бергельмире. Эти вольные размышления проливают свет на описание в «Вёлуспе» самых ранних времен. Начальные стихи ведут нас прямо в зал, в тот момент, когда создается драма творения:

 
³ В начале времен,
когда жил Имир,
не было в мире
ни песка, ни моря,
земли еще не было
и небосвода,
бездна зияла,
трава не росла.
⁴ Пока сыны Бора,
Мидгард создавшие
великолепный,
земли не подняли,
солнце с юга
на камни светило,
росли на земле
зеленые травы.
 

Процесс возделывания был, вероятно, представлен ритуальным применением культовых орудий труда над телом жертвенного животного. Все это совершалось с помощью быстрых жестов и движений руки и других символических действий.

И хотя «Вёлуспа» не дает сведений о последовательности и характере ритуала, ее стихи знакомят нас со сценой и обстановкой драмы; зал – это мир, небо – крыша дома. Первые лучи солнца осветили жертвенник. В описании земли или суши «Вёлуспа» использует поэтический термин «бьёд» (bjod), который, вероятно, имеет ритуальное происхождение. Этот термин для последователей культа выражал живость сцены, когда появилась земля и заняла свое место в мире.

Согласно «Вёлуспе», за созданием мира последовала сцена, в которой беспорядочный хаос небесных тел был заменен фиксированным порядком и ритмичным движением. Сначала солнце и луна не имели удачи и души и бродили по небу, пока боги не определили их пути:

 
⁵ Солнце, друг месяца,
правую руку
до края небес
простирало с юга;
солнце не ведало,
где его дом,
звезды не ведали,
где им сиять,
месяц не ведал
мощи своей.
⁶ Тогда сели боги
на троны могущества
и совещаться
стали священные,
ночь назвали
и отпрыскам ночи —
вечеру, утру
и дня середине —
прозвище дали,
чтоб время исчислить.
 

Создание мира завершилось рождением человека и возникновением клана:

 
¹⁷ И трое пришло
из этого рода
асов благих
и могучих к морю,
бессильных увидели
на берегу
Аска и Эмблу,
судьбы не имевших.
¹⁸ Они не дышали,
в них не было духа,
румянца на лицах,
тепла и голоса;
дал Один дыханье,
а Хёнир – дух,
а Лодур – тепло
и лицам румянец.
 

Боги наделили бездыханные деревья – Ясень и Иву – дыханием жизни, судьбой и честью. Это описание напоминает драму. Знакомя читателя с тремя богами, поэт использует такое выражение: «И трое пришло / из этого рода / асов благих». Нам не нужно особо напрягать свое воображение, чтобы увидеть трех жрецов, которые руководили жертвоприношением, тем самым исполняя свой священный долг.

Символизм жертвенного места

Принцип жизни, опыт, который определяет идеи и действия, их гармонию и взаимосвязь, у тевтонов придавал ритуалу блота космическую значимость. Эта фундаментальная характеристика праздника предполагает взгляд на жертвенное место как на космогонический символ, а гипотеза подобного рода рождается из сравнения с похожими ритуалами в других культурах. Она схожа с идеям брахманов, если вспомнить о ведическом учении. Жертвенное место представляет собой драматическое подражание всему миру, или, говоря современным языком, прообраз или прототип места обитания человечества, как назвали бы его тевтоны и их родичи по духу. На Севере очаг, котел и кубок составляли космическую сцену, изобилующую символами, которые заимствовали несколько частей из драмы. На этой сцене, или жертвеннике, были символические эквиваленты неба и земли, о которых мы узнаем из разрозненных аллюзий. Карта мира, приведенная в «Вёлуспе», стала нам понятной после того, как обнаружилось, что она была создана на основе легенд, которые описывали ритуальные представления. Воды, которые дали начало всем рекам, питающим землю, были обнаружены в жертвенных котлах и все еще носят имена, говорящие об их происхождении: Хвергельмир (Кипящий Котел) и «оба Керлауга», то есть жертвенные сосуды.

Космический характер жертвенника помогает понять несколько темных стихов в эддических песнях. 42-й стих «Речей Гримнира», очевидно, представлял собой ритуальный акт драматической значимости: «Боги и Улль / тем благо даруют, / кто пламя размечет; / если снимут котлы, / откроется взорам / мир сынов асов»[148]148
  Речи Гримнира. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть]. Со своего места между кострами Гримнир-Один говорит: «Священную землю / вижу лежащей / близ асов и альвов». В этих стихах, вероятно, описано место вокруг очага, как оно представлялось взгляду человека, приносившего жертву. Благодаря «Речам Высокого» мы видим волнующую активность сцены: «Так ныне Одрёрир / в доме священном / людей покровителя», то есть на краю священного места человечества (согласно Бугге). Этот стих является драматическим толкованием спуска Одина в нижний мир за напитком жизни, как его называют в мифе о Суттунге. С помощью этого стиха мы становимся зрителями финальной сцены, когда котел торжественно ставится на свое место в зале.

Все эти намеки ввели нас в мифическую географию жертвенного места и одновременно в космическую важность таких действий, как помещение котлов на огонь и снятие их оттуда. Это наблюдение проливает свет на композицию песни «Речи Гримнира» и предполагает внутреннюю ассоциативную связь с тем, что кажется с первого взгляда собранием разрозненных мифологических предметов. Поэт начинает с изображения Одина, стоящего между кострами; потом приводит список божественных чертогов с упоминанием отличительных черт каждого. Теперь мы понимаем, что дидактический обзор божественных жилищ был составлен на основе участия автора в ритуале блота. Интересно также, что он использует ритуальный термин для огня, funi, как и автор «Речей Фафнира» (Fafnismal), в эпизоде церемониального происхождения.

На жертвеннике непременно присутствовала горсть земли, которая символизировала земную твердь; плодородную почву также могла представлять субстанция, называемая аур (aurr) – ил, тина, грязь, возможно, плесень. В «Речах Альвиса» на вопрос Тора, как называется земля в разных мирах, карлик отвечает: «Землей – у людей / и Долом – у асов, / Путями – у ванов, / Зеленой – у турсов, / Родящей – у альвов, / у богов она – Влажная»[149]149
  Речи Альвиса. Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть]. Слово «аур» в данном случае заменено определением «Влажная». Аур называют белым не из-за цвета, а из-за его чистоты и святости, способности очищать и благословлять. Этот священный символ в дальнейшем именуется силой земли – мегином. Из других источников мы узнаем, что он использовался для целей освящения, будучи смешанным с другими жертвенными ингредиентами, такими как вода или жидкость, взятая из котлов. В «Вёлуспе» сказано, что норны поливают корни Мирового Древа «влагой мутной» – илом, собранным со дна источника Урд, чтобы его крона всегда оставалась зеленой и свежей:

 
¹⁹ Ясень я знаю
по имени Иггдрасиль,
древо, омытое
влагою мутной;
росы с него
на долы нисходят;
над источником Урд
зеленеет он вечно.
 

В 14-м стихе «Вёлуспы» содержится намек на ритуальное место, когда речь идет о сотворении племен карликов: «…появились / из камня земли, / пришли через топь / на поле песчаное», то есть из мест, где лежит аур.

В центре мира растет Мировое Древо – ясень Иггдрасиль, от корней которого берут свое начало животворные воды. Вот что поведал о нем Равновысокий, в ответ на вопрос Ганглери: «Тот ясень больше и прекраснее всех деревьев. Сучья его простерты над миром и поднимаются выше неба. Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень – у асов, другой – у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая Бездна. Третий же тянется к Нифльхейму, и под этим корнем – поток Кипящий Котел, и снизу подгрызает этот корень дракон Нидхёгг. А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам, – источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость».

На первый взгляд это описание должно поразить читателя отсутствием всякой связи. Возможно, оно было составлено по нескольким легендам различного происхождения. Однако вполне возможно, что на жертвенник ставили несколько сосудов с водой: из источника Урд, а также из источника Мимира. Священное древо и источник принадлежали святому месту, расположенному снаружи, но принцип блота требовал, чтобы они были представлены на жертвеннике. По всей вероятности, дерево было принесено в зал в форме ветки или прута.

В 27-м стихе «Вёлуспы» Иггдрасиль величают эпитетом hei5vanr – «до неба встающим», и это определенно не просто поэтическое преувеличение:

 
²⁷ Знает она,
что Хеймдалля слух
спрятан под древом,
до неба встающим;
видит, что мутный
течет водопад
с залога Владыки. (…)
 

Это слово, «Хейд», встречается в двух мифических соединениях, имеющих, очевидно, ритуальное происхождение. В первом случае речь идет о Хейдрун – козе, которая питается листьями Лерад и «мед сверкающий в чан она цедит»; во втором – в 36-м стихе «Речей Сигрдривы», в котором речь идет о постижении мудрости: «Познай руны мысли, / если мудрейшим / хочешь ты стать! / Хрофт разгадал их / и начертал их, / он их измыслил / из влаги такой, / что некогда вытекла / из мозга Хейддраупнира / и рога Ходдрофнира». Этот стих не подкрепляется никакой другой легендой, касающейся этих загадочных образов, но контекст предполагает, что словом «хейд» обозначали содержание сосуда с пивом. Можно предположить, что heidvanr – это обряд вливания эля, совершенный над деревом, «произрастающим» из аура на жертвеннике.

Как уже упоминалось, воды были представлены котлами и чашами с пивом. Об истоках всех рек говорится в «Речах Гримнира»: «Эйктюрнир олень, / на Вальгалле стоя, / ест Лерад листву; / в Хвергельмир падает / влага с рогов – / всех рек то истоки». Далее следует перечисление названий рек. Кермт и Эрмт Тор переходит вброд «в те дни, когда асы / вершат правосудье / у ясеня Иггдрасиль», другими словами, бог драмы проходит мимо котлов в своей ритуальной процессии, когда «священные воды кипят, / пламенеет мост асов». Возможно, Хлорриди – это ритуальное имя, которое объясняется ссылкой на этот обряд.

Пивные котлы и котлы для варки мяса почти неразличимы в легендах, возможно, по той простой причине, что с точки зрения драмы они ничем не отличаются друг от друга, так как и те и другие олицетворяют либо священные воды, либо прототип моря или реки; их ритуальное название – «лёгр», означающее и пиво и кровь.

Как было сказано в ранее, сокровища и семейные ценности составляли жизнь и удачу клана; кольцо вождя было символом его чести и гарантией его власти. Вождь не расставался драгоценным обручьем во время битвы; во время суда над ним приносились клятвы; кольцо водружалось на жертвенник дома, где происходил блот. Кольца клана были вместилищами сакральной силы, без них не совершался обряд блота; кольца и другие сокровища являлись воплощением хамингьи клана и участвовали в обновлении клана, происходившем во время жертвоприношения. Ритуальная сила сокровищ мистически отображена в мифе о Драупнире, кольце богов, которое каждую девятую ночь роняло восемь колец той же ценности.

По аналогии с ведическим ритуалом мы можем предположить, что золото окунали в первобытные воды; эта догадка подтверждается 27-м стихом «Речей Гримнира», где сказано, что реки, приходящие из Хвергельмира, текут вокруг ходда (hodd), или сокровищ богов. В поэтическом тезаурусе эта драматическая сцена увековечена во множестве кеннингов, где золото именуют «огнем вод», «огнем Эгира». Во «Второй Песни Хельги, убийцы Хундинга» Сигрун в сердцах обращает слова клятвы Дага против него самого: «Клялся ты светлой / влагой Лейфтра / и камнем Унн / в холодной росе!»[150]150
  Вторая Песня Хельги убийцы Хундинга. Пер. А.И. Корсуна. Лейфтр – река в Хель, Унн – одна из дочерей морского великана Эгира. Буквально – «волна». Примеч. М.И. Стеблин-Каменского цит. по изд.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М.: Художественная литература, 1975. (Библиотека всемирной литературы. Т. 9).


[Закрыть] Возможно, эти слова относятся к церемониальному акту: они подтверждались священной жидкостью и золотом, которые находились в центре, усиливаясь, таким образом, не только силой ритуала блота, но в особенности актуальным событием, заложенным в драматической сцене.

Ритуальное имя для золота и сокровищ – вместилищ силы и удачи рода – ауд (аибг). Лишиться ауда и радости – это квинтэссенция человеческого горя. Человек, переживший это, превращался в изгоя и становился волком: «Было бы местью / за гибель Хельги, / если б ты волком / скитался в чаще, / нищим и сирым, / вечно голодным, / разве что трупы / тебя б насыщали!»[151]151
  Вторая Песня Хельги убийцы Хундинга.


[Закрыть] – так Сигрун проклинает Дата, погубившего ее мужа Хельги. Ауд входил в космическую генеалогию, как ближайший родственник земли, дня и ночи, а потому играл свою роль в драме сотворения мира.

Аналогии из ритуалов других народов позволяют предположить, что культовые орудия, покоящиеся на алтаре, играли в этой драме свою роль. Они символизировали человека или место; их нельзя было перемещать с одного места на другое, поднимать вверх или опускать вниз, не отмечая какого-либо мифического события. Когда золото лежало в середине вод, оно могло представлять собой мир в процессе творения или место в новорожденном мире. Некоторые намеки относительно драматического применения этих символов можно найти в мифологии и поэтических кеннингах.

Среди культовых предметов, возложенных на жертвенник, мы видим меч, и это нас совсем не удивляет. «Песнь о Фйольсвидре» (Fjolsvinnsmal) представляет собой перечень ритуальных образов, но благодаря своему темному и уклончивому характеру он похож на собрание загадок: в 31-м стихе песни говорится о чертоге, «хранимом волшебным огнем» (vafrlogi) или «полымем вселенной». Сияющие палаты также упоминаются в 37-м стихе «Вёлуспы», в котором говорится о золотом чертоге карликов в Нидавеллир («Полях мрака») и доме великанов в Окольнир, в местности, называемой «Неостывающая»: «Стоял на севере / в Нидавеллир / чертог золотой, – / то карликов дом; / другой же стоял / на Окольнир дом, / чертог великанов, / зовется он Бримир». Далее мы узнаем, что Бримир – это имя меча, самого лучшего меча, поскольку к нему применяют эпитет, используемый для того, чтобы отличать божественные или ритуальные предметы. Эти разрозненные намеки сливаются друг с другом, достигая некоторой связи, когда встречаются с сакральной фразой из «Речей Сигрдривы»: «Стоял на горе / в шлеме, с мечом (Brimis); / тогда голова / Мимира молвила / мудрое слово / и правду сказала, / что руны украсили / щит бога света». В этих стихах говорится об Одине, беседующем с головой Мимира, иносказательно – здесь запечатлен образ вождя, приносящего жертву. Вождь приближается к алтарю и поднимает меч, наполненный удачей блота, чтобы увидеть знамения. В свете этого отрывка другие стихи, процитированные выше, опровергают некоторую их неясность; меч – или, как «Песнь о Фйольсвидре», копье – мог, как и золото, символизировать место в идеальном мире.

От этих упоминаний о роли, которые Бримир играл в ритуале, мы переходим к 49-му стиху из поэмы «Перебранка Локи» (Lokasenna), в котором говорится, что связывание демона Локи изображалось ритуальным актом в жертвенном зале и что этот акт предполагал использование меча: «Локи, ты весел, / но будешь недолго / резвиться на воле, / ибо к скале тебя / сына кишками / боги привяжут». В «Видении Гюльви» Снорри поведал, как асы поймали Локи, принявшего образ лосося, его же сетью и связали кишками сына: «Превратили асы Вали в волка, и он разорвал в клочья Нарви, своего брата. Тогда асы взяли его кишки и привязали Локи к тем трем камням. Один упирается ему в плечи, другой – в поясницу, а третий – под колени. А привязь эта превратилась в железо. Тогда Скади взяла ядовитую змею и повесила над ним, чтобы яд капал ему в лицо. Но Сигюн, жена его, стоит подле и держит чашу под каплями яда. Когда же наполняется чаша, она идет выбросить яд, и тем временем яд каплет ему на лицо. Тут он рвется с такой силой, что сотрясается вся земля. Вы зовете это землетрясением. Так он будет лежать в оковах до Гибели Богов». Теперь ритуал стал нам понятен: демон связан внутренностями жертвы. Этот эпизод помогает нам понять один из «темных» стихов «Вёлуспы»:

 
³⁵ Пленника видела
под Хвералундом,
обликом схожего
с Локи зловещим;
там Сигюн сидит,
о муже своем
горько печалясь.
 

Из этой ритуальной картины автор получает вдохновение для буйной прелюдии ко дню конца света: «Трепещет Иггдрасиль, / ясень высокий, / гудит древний ствол, / турс вырывается». Демон, связанный по рукам и ногам, рвет свои путы.

Мудрость, порожденная блотом, скрывалась в священных водах под Мировым Древом; добрые советы, знамения и предсказания вытекали из источника, чтобы быть собранными с помощью ритуальных средств; источник или, в мифическом воплощении, норны, определял судьбы и будущее:

 
²⁰ Мудрые девы
оттуда возникли,
три из ключа
под древом высоким;
Урд имя первой,
вторая Верданди, —
резали руны, —
Скульд имя третьей;
судьбы судили,
жизнь выбирали
детям людей,
жребий готовят.
 

Мудрость обрела своего представителя в лице Мимира, советника Одина. Иногда Мимир появляется как голова – в мифе, пересказанном Снорри, объясняется, как голова была отделена от тела великана и сохранена для предсказаний. Эта легенда основана на ритуальном акте; голова, произносившая предсказания, – ее можно было видеть либо в черепе жертвы, либо в котле или, что более вероятно, в обоих символах – представляла собой Мимир, силу мудрости. Источник Мимира, чаша с элем, был центром ритуальной сцены, о которой говорится в 28-м стихе «Вёлуспы»:

 
…Знаю я, Один,
где глаз твой спрятан:
скрыт он в источнике
славном Мимира!
Каждое утро
Мимир пьет мед
с залога Владыки.
 

В этом стихе говорится, что Один заложил свой глаз, чтобы получить мудрость. Но из-за краткости этой легенды и отсутствия параллелей любая попытка реконструкции этого ритуального акта обречена на неудачу.