Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

Когда дом украшали к празднику и готовили к освящению, из закромов доставались самые лучшие рога для питья; и мы можем представить себе, с каким почтением относились к ним люди. Они являлись частью семейных сокровищ. Будучи залогами жизни и удачи, они выявляли скрытые мысли и побуждения, обладали душой и зачастую наделялись именем; люди ревностно следили, чтобы эти сокровища не ушли за пределы клана в качестве наследства.

У Олава Трюггвасона было две пары таких рогов, по имени дарителей одна пара называлась Гримы, другая – Хюрнинги. Пара Гримов досталась ему при весьма необычных обстоятельствах. Однажды вечером во время Йоля ко двору конунга явились двое мужчин, оба назвали себя Гримами. Они принесли с собой пару великолепных, украшенных золотом рогов с приветственными словами от конунга Гудмунда из Гласисвеллира. Олав, хоть и знал, что Гудмунд слывет колдуном, решил приветить его посланцев. Языческие манеры людей Гудмунда проявились только тогда, когда им предложили отведать напиток, освященный по-христиански; оба они исчезли под раскаты грома в полной темноте; когда в зале снова зажглись факелы, собравшиеся увидели, что три человека из свиты Олава мертвы. Конунг, однако, сохранил эти рога. В этом рассказе о древних временах восхищение сокровищем и его сверхъестественной силой входит в противоречие с христианским стремлением попирать дьявола ногами, и легенда только частично подчинилась упрямому материалу. Она была создана для прославления рогов, ибо в ней говорится, что всякий раз, когда их окованные золотом бока касались уст, люди чувствовали, что в них вливаются божественные силы («Прядь о Хельги сыне Торира»).

В начале пира слуги ставили перед скамьями низкие столы; еду подавали на блюдах, и гости сами брали с них то, что хотели. Когда голод был утолен, столы убирались, наступало время пития. Пир достигал апогея, когда по кругу пускали рог с пивом или медовой брагой. Пирующие подчинялись строгому ритуалу: в первую очередь пиво подносили конунгу или самому знатному человеку в зале, сидевшему на возвышении; благословив его, он пил за здоровье следующего за ним по рангу. Далее рог, тем же порядком, переходил от одного к другому. Получив рог, человек вставал и не отпускал до тех пор, пока не осушал рог до дна, – короля Хардекнуда хватил удар, когда он стоял с рогом в руке, он упал, так и не выпустив его.

В течение всех Средних веков люди твердо придерживались прекрасного обычая демонстрировать свое почтение к напитку, поднимаясь с места. Со словами добрых пожеланий и обещаний рог осушался, а когда его передавали соседу, то слуги снова его наполняли. Так, переходя из рук в руки, рог выполнял свой долг. Он шел от человека к человеку посолонь, и ни один из присутствующих не смел нарушить очередность; любые попытки передать рог, минуя соседа, считались оскорблением для того, кто был пропущен, и являлись серьезным нарушением священного закона. Людей объединял не стол, а рука, передававшая напиток. «Рог переходит из рук в руки» – вот истинное описание пирушки; положить рог на стол, не передав его соседу, считалось смертельным оскорблением. «Если человек ставит кубок на стол вместо того, чтобы передать его соседу там, где пьют люди, он должен, согласно древнему закону, заплатить хозяину дома один шиллинг, шесть шиллингов – оскорбленному и двенадцать шиллингов – королю», – гласит англосаксонский закон Хлотхера и Эдрика, королей Кента. Это означало, что обидчик совершил грех не только по отношению к соседу по столу и хозяину, но и по отношению к богам.

Византийский историк и дипломат Приск Панийский оставил нам описание пиров три дворе Аттилы; кроме того, сравнение византийского рассказа с северными источниками ясно демонстрирует, что не только великий правитель гуннов основывал свой этикет на германской модели, но и то, что церемония распития пива, меда или вина к северу и югу от Балтики была аналогичной. Приска вместе с другими членами его посольства пригласили на пир, устраиваемый в их честь, и первый, которого они встретили в зале, был, разумеется, человек, который протянул им кубок. Они должны были выпить этот кубок с добрым пожеланием и только после этого сесть за стол. Когда пир начался, Аттиле подали кубок, наполненный вином; он сказал, что пьет его в честь своего соседа; всякий, за кого он пил, вставал, брал кубок и не садился до тех пор, пока не осушал его до дна и не отдавал слуге. Аттила по очереди оказал должное уважение всем собравшимся. Приняв кубок, он желал каждому удачи и выпивал его. И только после того, как он подобным образом оказал честь всем собравшимся, было внесено первое блюдо. После каждой перемены блюд вся эта церемония повторялась – кубок переходил из одного конца зала в другой, и пирующие должны были осушать его стоя, один за другим.

Во время пира собравшиеся поднимали и особые, благословенные кубки – в Средние века их называли минни (minni), – которые пили в память о почивших или желая получить помощь святого, во славу которого благословляли кубок. Из рассказа о знаменитом пире по случаю вступления на престол, который Свейн Вилобородый устроил после смерти отца, Харальда Синезубого, явствует, что в старые времена выпивали не менее трех благословенных кубков. В королевской саге «Красивая кожа» (Fagrskinna) говорится, что в первый вечер, когда люди собрались на тризну, Свейн и его сотрапезники выпили много кубков, «точно так же, как в наши дни пьют минни», которые были посвящены величайшему из предков, языческому богу Тору или другим богам. Под конец пира наливался обетный кубок обета; выпив его, хозяин пира, а с ним и все собравшиеся должны был дать клятву. После этого Свейн сел на трон отца.

Снорри Стурлусон приводит более подробное и точное описание поминального пира по Харальду Синезубому: «В первый день пира, прежде чем Свейн конунг взошел на престол своего отца, он поднял кубок в его память и дал обет, что до того, как пройдут три года, он пойдет походом на Англию и убьет Адальрада конунга или прогонит его из страны. Этот кубок должны бил пить все, кто был на пиру. Вождям йомсвикингов наливали в самые большие рога и напиток – самый крепкий из тех, что там были. Когда этот кубок был выпит, все должны были выпить кубок в память Христа. И снова йомсвикингам наливали дополна и самого крепкого напитка. Третий кубок был в память Михаила, и все должны были его выпить. После этого Сигвальди ярл поднял кубок в память своего отца и дал обет, что до того, как пройдет три года, он пойдет походом в Норвегию и убьет Хакона ярла или прогонит его из страны. Затем Торкель Высокий, его брат, дал обет последовать за Сигвальди в Норвегию и не отступать в битве, пока Сигвальди будет сражаться. Затем Буи Толстый дал обет пойти походом в Норвегию с ними и не отступать в битве против Хакона ярла. Затем Сигурд, его брат, дал обет пойти походом в

Норвегию и не отступать, пока большая часть йомсвикингов будет сражаться. Затем Вагн, сын Аки дал обет пойти с ними в поход в Норвегию и не возвращаться, пока он не убьет Торкеля Глину и не ляжет в постель с Ингибьёрг, его дочерью. Многие другие вожди тоже давали различные обеты»[107]107
  Сага об Олаве сыне Трюггви // Стурлусон С. Круг Земной. М.: Наука, 1980. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.


[Закрыть]. Словом, обещания следовали одно за другим.

Скальд описывает сцену пира как стилист и художник; его больше всего интересует драматический элемент, и он относится к Христу и святому Михаилу как к богам и предкам. Троекратное повторение, столь ярко проявившееся в саге «Круга Земного», – вовсе не стилистический прием, примененный для усиления драматического эффекта, ибо обычай этот пришел из древности. В те времена самыми важными были кубки, поднятые во славу Одина и Фрейра. Вот как говорится об этом в «Саге о Хаконе Добром»: «Посредине пиршественной палаты горели костры, а над ними были котлы. Полные кубки передавались над кострами, и тот, кто давал пир и был вождем, должен был освящать полные кубки и жертвенные яства. Первым был кубок Одина – его пили за победу и владычество своего конунга, потом шли кубок Ньёрда и кубок Фрейра – их пили за урожайный год и мир. У многих было в обычае пить после этого кубок Браги. Пили также кубок за своих родичей, которые уже были погребены. Этот кубок называли поминальным»[108]108
  Сага о Хаконе Добром // Там же. Пер. М.И. Стеблин-Камен-ского.


[Закрыть].

Осушение рога, шедшего по кругу, было главным действом пира; пир продолжался до тех пор, пока рог не обходил всех определенное количество кругов. «Много рогов прошло по кругу», – говорится в «Саге о Вёльсунгах» про последний пир в доме Гьюкунгов, прежде чем Гуннар и Хёгни отправились во владения Атли; и, зная об этом, все понимали, что пир этих храбрецов был великим праздником и продолжался он долго. В «Саге об Эгиле» описано собрание у Атли такими словами: «Много минни прошло по кругу, и каждый должен был осушить свой рог».

Во всех случаях, когда средневековые хроники упоминали о пире, они имели в виду эту самую цепь тостов, поэтому количество выпитого могло регулироваться числом тостов. В Средние века короли и законодатели были озабочены организацией жизни своих подданных, предписывая им, какие одежды носить и сколько дней веселиться. У добрых гётландцев в те времена, когда создавались письменные своды их законов, был расписан каждый шаг; существовали правила, сколько хмельного полагалось выпить на свадьбе и какая степень трезвости была терпима во время второстепенных праздников. На свадьбе кубок во славу Пресвятой Девы Марии означала конец всему питию, но до того, как его подносили, можно было поднимать столько кубков, сколько хочешь, после нельзя было выпить ни единого кубка. Благодаря этому можно было регулировать количество выпитого и его интенсивность, но при этом оговаривалось, что, принеся домой долю невесты, можно провозгласить лишь три минни и не больше.

В этом хмельном потоке из заздравных, хвалебных и памятных речей, или тостов, существовал один, самый главный, который был истинным центром праздника. По-видимому, обычай пить «самую главную минни» в Средние века уходил корнями во времена язычества, когда собравшиеся пили главный кубок. Скорее всего, это было прямое заимствование или замена чего-то привычного. На пирах гильдии таким был кубок во славу Иисуса Христа или во имя святого, покровительствующего данной местности или общине.

Окончание праздника также сопровождалось формальностями. Позволить ему угаснуть, словно свече, противоречило характеру и целям этого действа. В Швеции под конец свадьбы гостям подносили «оружейную чашу», и хозяин раздавал оружие, которое те снимали перед началом пира. В средневековых гильдиях долго сохранялся обычай расходиться после распития трех главных кубков во славу святых. В братстве Святого Гёрана последний кубок поднимался во славу святого Бенгта с такими словами: «Святой Бенгт хочет уйти и желает всем спокойной ночи». После трех заключительных тостов считалось неприличным заставлять ждать тех, кто прислуживал за столом. Когда закон стали рассматривать как один из способов управлять поведением людей на пирах, минни превратились в своего рода полицию, которая велела заканчивать веселье. На острове Готланд после того, как выпивали кубок во славу Пречистой

Девы Марии, гости могли уйти, когда им захочется; все знали, что добрые люди поймут, на что намекает этот тост.

До тех пор, пока пир был частью религиозного культа, все, кто принимал в нем участие, должны были действовать, как единое целое, если не хотели навредить себе и всем собравшимся. Перед тем как уйти, они должны были удостовериться, что все необходимое было сделано и можно, благословясь, разойтись по домам. Отдельные гости пили до наступления темноты, и большая оружейная чаша давала хозяевам возможность удостовериться, что все разошлись с благословения хозяев. Шведский закон даже в наши дни сохраняет следы того, что пир когда-то имел религиозное значение, предписывая, чтобы гости пили из тех же кубков, которые использовались во время свадьбы.

Если горожане считали последний тост намеком на то, что пора расходиться, то крестьяне порой превращали его в повод отблагодарить хозяина; его могли провозгласить и тогда, когда надо было сгладить все углы. Во время свадьбы в Дитмарске пир завершался кубком во славу Святого Духа; гости кричали: «Святой дух стоит у дверей». И только после этого выпивался кубок Святого Духа с пожеланием: «Да будет этот год добрым для тебя, и да не оставит тебя Святой Дух».

В гильдейских статутах мы видим, что древние установления и новые обычаи действовали одновременно; и внутренний конфликт между ними проявился в утверждении о том, что удовольствие часто превращается в обязанность, в то время как в древние времена участие в пирах было радостью и необходимостью. В Средние века пирующие нуждались в тостах, чтобы во время застолья соблюдался порядок, чтобы было видно, что братия выполняет свои обязанности – это было пережитком прошлого. Новым стало то, что их использовали в качестве меры, предупреждающей всякое нарушение правил. Когда культура так далеко ушла от старой системы, что центром тяжести стала мысль, полностью отданная христианству, регулирующие функции тоста сделались основными; однако изменение религиозного тона одновременно привело к исчезновению той силы, которая превращала порядок распития напитков в средство сдерживания чрезмерного веселья братьев.

В зависимости от обстоятельств и времени та или иная минни приобретала большее или, наоборот, меньшее значение. На поминальном пиру обетный кубок обретал свое значение благодаря тому, что его пили за вступление наследника в свои права. На свадьбе первый кубок выпивали за брачную сделку, поскольку это было главным условием удачи и счастья в новой семье, а также за дружеские отношения между двумя домами, породнившимися под одним щитом. Праздник мира и союза не мог обойтись без чаши согласия, словом, у каждого пира была своя задача. В религиозных празднествах течение пира определялось удачей в ее высшем проявлении, но судьба клана зависела от его хамингьи.

Осушение кубка придавало празднику жертвоприношения особый характер. Всеохватывающая святость объединяла собравшихся, в пиршественном зале воцарялось единодушие; пирующие превращались в единое целое, не распадавшееся до тех пор, пока не был выпит последний кубок.

Во время обычных попоек компания в какой-то момент разбивалась на отдельные группы; друзья усаживались вместе и пили отдельно от остальных. Или сидящие рядом поворачиваются друг к другу и пьют один рог на двоих – на севере это называлось «пить твименнинг» (tvimenning).

Жертвенный пир проводился в соответствии со строго установленным порядком: использовались только освященные сосуды, рог шел «вокруг огня» – слуги разносили мед или пиво от одного человека к другому по всему залу, затем обходили кругом очаг и шли вдоль противоположной стены зала.

В святость праздника вносила свой вклад и женщина. Скальды называют ее «богиней пива», и это не просто поэтическое приукрашение. Восхищение красотой хозяйки дома, идущей по залу, – это всего лишь слабое отражение того величия, которое женская святость и святость собрания проливали на нее в глазах всех собравшихся: «В мужчинах будет прославлена битва и подвиги оружия, но женщина должна обрести славу среди мужчин; в час меда в доме ярла она первой приветствует повелителя, протягивая рог королю». Так обычай, принятый при королевском дворе, описан в поэзии, где слово «должна» обозначает нормальное течение жизни, и эти строки можно без преувеличения назвать частью жертвенного ритуала.

Более строгий церемониал пира требовал присутствия высшей святости. Хозяин-воин жил по правилам более сильной святости и потому навсегда лишался возможности принимать участие в дружеских пирах; таким людям не позволялось пить на двоих. Священные воины должны были выпивать свои кубки, как того требовал ритуал, где бы они ни собрались; иными словами, их пиры всегда носили жертвенный характер. «Закон требовал от викингов, чтобы они всегда пили вместе, своей дружиной, даже если приходили на пир в чужой дом», – сообщают нам летописи. По той же самой причине священные военные пиры с выпивкой при королевском дворе всегда проводились строго по церемониалу; королевскую свиту составляли викинги, которые постоянно жили среди своих богов. Вполне возможно, что высшая святость внешне проявлялась и в использовании священных кубков, чтобы люди в зале не могли общаться, как им захочется, пока эти кубки идут по кругу, передаваясь из рук в руки.

Глава 10
Молитва и жертва

Пиво всегда несло с собой сияние праздника; оно не было повседневным напитком, которым утоляли жажду. Этот напиток в отличие от молока и сыворотки мог утолить духовную жажду, влить в человека божественные силы. Пиво, сваренное с должным вниманием и точным соблюдением ритуала, освящало всякое начинание, благословляло участников торжества и обладало способностью объединять людей и богов.

Здесь нам снова придется обратиться к догадкам, а потому мы не можем утверждать, что в реальности все было так, как мы предполагаем. Когда варили пиво для праздника, с котлами и прочей посудой обращались с поистине религиозным благоговением, ведь столь важное действо, как изготовление напитка, питающего удачу семьи, не было только лишь мирской заботой. Ингридиенты, даже самые незначительные, отбирали и смешивали с торжественностью, присущей сакральному ритуалу. Приступая к столь важному делу, как подготовка праздника, древние германцы проходили обряд очищения и налагали ограничения на свободу языка и рук. О благоговении, с каким простые люди Норвегии относились к таинству приготовления праздничного пива, сохранилось немало преданий. О людях Телемарка рассказывали, что они готовили праздничное пиво с большой торжественностью, боясь, что малейшая ошибка в процессе помешает ему стать крепким. А слабое пиво считалось не просто плохим, но опасным для удачи семьи. Если пиво, выпитое на празднике, не укладывало его участников спать под лавками, хозяин дома считал это большим несчастьем, не меньшим, чем пожар или другое бедствие.

Умение женщины варить пиво ценилось гораздо больше, чем все остальные способности домохозяйки; это была проверка ее святости и силы, ее веры в богов и благосклонного отношения к ней. Когда обе жены короля Альрека, Гейрхильд и Сигню, поспорили, кому из них быть королевой, спор помогло решить именно пиво, которое они сварили, встречая короля с войны. Гейрхильд призвала Одина и пообещала посвятить ему своего еще нерожденного сына; он одолжил ей немного своей слюны для ферментации, и ее пиво оказалось лучше, чем у Сигню («Сага о Хальве и воинах Хальва»).

Нет сомнений, что праздник освящения начинался в том доме, где варили пиво; уже в первом движении рук проявлялась его святость. Содержание котла и чаши, однако, приобретало полную жертвенную силу только после того, как напиток вносили в пиршественный зал. Жертвоприношение начиналось с того момента, когда наполняли рог; это происходило в благоговейной тишине и сопровождалось церемониальными действиями. Потом человек, председательствовавший на пиру, «нарекал» или посвящал рог тому или иному божеству. Древние обозначали это действие глаголом «витья» (vigja) – «освящать», производным от «ве» (ve), и эта лингвистическая связь помогает нам понять всю суть этого действа. Слово «ве» означает святость, величайшую силу на свете и все святое: святилище, сокровище, знамя, которое ведет за собой и призывает к мужеству или осмотрительности в бою; присутствие ве в армии обеспечивало ей победу. Ве – это сила в своем священном смысле, и, чтобы понять ее размах, нужно вспомнить о всеохватности примитивных идей, касающихся жизни и ее проявлений. В этом случае глагол «ве» означал «вдохновлять», то есть привлекать божество в вещь, превращать ее в бога.

Слова, которые произносили перед тем, как испить первый кубок или вкусить жертвенного мяса, отражали преобразование самой сущности напитка или пищи; что же касается формы, в которой происходило изменение, то мы о ней, к сожалению, ничего не знаем. Возможно, освящение производилось с помощью особых жестов или знаков, которые начертали над чашей или блюдом. В «Саге о Хаконе Добром» говорится, что конунг перед тем, как испить рог, посвященный Одину, на жертвенном пиру у ярла Сигурда, начертал над ним знак креста. Хозяин, заметив это, объяснил бондам, своим гостям, что то был знак молота Тора. Этот удивительный факт, говорящий о том, что бондам надо было объяснять значение старого языческого жеста, свидетельствует о том, что эта история действительно могла иметь место. Это подтверждается и выражением «начертать знак», которое часто употребляли во время освящения.

С той же долей вероятности мы можем заявить, что это слово на самом деле означало использование святых вещей, иными словами, сокровищ. Зная, какой силой они обладали, мы можем превратить это предположение в утверждение и сказать, что в зал приносились сокровища клана: копья и золотые гривны, стрелы и кольца, для того чтобы напиток вобрал в себя всю их силу. Самые ценные вещи, должно быть, приносили из блот-хауза и сосуд с пивом насыщали их силой до тех пор, пока он не был готов взорваться – как случилось с чашей, которая разлетелась на куски, стоило только святому произнести священные слова – этим он привел в ярость скрывавшиеся в ней демонические силы.

В первой части «Младшей Эдды», в «Видении Гюльви», говорится, что Тор возвратил к жизни своих козлов после того, как их зарезали и съели, осенив своим молотом их шкуры и кости. Этот сюжет свидетельствует о том, молот использовали в ритуале освящения. Другое свидетельство содержится в эддической поэме «Песнь о Трюме», в которой говорится, как Тор возвратил себе свой молот, прикинувшись невестой. Пока рыжебородый ас спал, великаны украли его божественное орудие и спрятали в Йотунхейме. Владыка турсов заявил, что отдаст Мьёлльнир только в том случае, если ему приведут Фрейю. Асы растерялись, но Хеймдалль – «пресветлый ас, ведающий судьбы» – предложил набросить на Тора покров невесты и отвести его в Йотунхейм. Когда «невеста» явилась, в честь нее устроили пир:

Путники вечером

 
рано приехали;
ётунам пиво
подано было.
Гость съел быка
 и восемь лососей
и лакомства съел,
что для жен припасли,
и три бочки меду
Тор опростал.
 

Трюма, естественно, изумил ненасытный аппетит «невесты»:

 
Сказал тогда Трюм,
ётунов конунг:
«Где виданы девы,
жаднее жевавшие?
Не знал я невест,
наедавшихся так,
и дев, что по стольку
пива глотали!»
 

Тогда хитроумная служанка, роль которой сыграл Локи, объяснила:

 
«Восемь ночей
не ела Фрейя,
так не терпелось ей
к турсам приехать».
 

Наконец принесли молот и положили его на колени «невесте». На этом комедия и закончилась:

 
У Хлорриди дух
рассмеялся в груди,
когда могучий
свой молот увидел;
пал первым Трюм,
ётунов конунг,
и род исполинов
был весь истреблен[109]109
  Здесь и далее «Песнь о Трюме» цит. по изд.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М.: Художественная литература, 1975. (Библиотека всемирной литературы. Т. 9.) Пер. А.И. Корсуна.


[Закрыть].
 

Песнь пародирует свадебный ритуал, и ее церемониальная основа проявилась в словах великана, приказавшего принести Мьёлльнир, поскольку положить молот на колени невесты означало освятить ее.

В «Саге о Хёрде и островитянах» говорится, что слова и поступки в день блота имеют особую силу и способны изменить судьбу. В день, когда в капище на Эльвус-озере приносили жертвы, Сигню, оставив заботы о жертвенном пире, сидела в посреди комнаты и наряжалась. Этот день стал началом всех несчастий ее маленького сына Хёрда – впервые оторвавшись от опоры, он подошел к матери на неокрепших ножках и ненароком сбросил с ее колен любимое ожерелье. Единственное сокровище Сигню разбилось, и та в сердцах прокляла сына. Судьба Хёрда была горькой не только оттого, что его первый шаг был проклят матерью, но и оттого, что произошло это в разгар праздника блота.

Олав Святой, узнав, что бонды в Трандхейме продолжают приносить жертвы старым богам, неожиданно нагрянул в те земли, напал на людей, участвовавших в церемонии блота, и захватил огромную добычу – драгоценные сосуды, пиршественные кубки и прочие ценности, которые собравшиеся принесли на праздник. Люди пришли в святилище, облачившись в самые лучшие одежды; это означало, что клан использовал свое священное наследство, чтобы наполнить жертвы святостью («Сага об Олаве Святом»).

Церемония жертвоприношения, несомненно, требовала действий, но, чтобы они возымели эффект, необходимо было, чтобы их сопровождали нужные слова. Во время ритуала глава общины, председательствующий на празднике, «говорил от лица рога», то есть провозглашал первый тост. Эта традиция, как и многие другие, перешла в христианство и продолжала бытовать в более поздние времена; в статуте одной из норвежских гильдий есть упоминания о том, что в начале пира старейшина «говорит от лица минни и благословляет собравшихся».

Какие слова произносились на празднике в языческие времена, мы уже никогда не узнаем, но мы можем представить, что должно было быть сказано и какие идеи выражали эти слова. В повседневной жизни слово «минни» имеет два значения: поздравлять или желать кому-то удачи, поднося кому-то подарок, и проклинать. В основе официального и частного использования этого слова лежит одна и та же идея: произнести что-то со значением и силой, с целью подчинить себе честь и удачу, произвести с помощью слов изменения в уме и во всем состоянии человека. Это делалось с той целью, чтобы этому человеку сопутствовала удача или, наоборот, чтобы она его покинула и превратила в отщепенца. Соответствующий термин: формали (formali), или формэли (formaeli), тоже имеет широкое толкование: от благословения до проклятия, от законного соглашения до легально обязывающей формулы намерения, соединенной с применением вещи. И если пользователь хочет, чтобы то, что было ему доверено, принесло ему удачу, он должен уважать эту формулу. Мы можем судить о силе формали по следующей фразе из «Саги о Вёльсунгах»: «…Когда родился Хельги, явились норны и предвещали ему судьбину[110]110
  В оригинале – formali. Сага о Волсунгах. Пер. Б.И. Ярхо.


[Закрыть] и молвили, что быть ему из всех конунгов славнейшим».

Между религиозным и юридическим значением слова формали существует тесная связь. Это слово было необходимым довеском ко всем действиям, и оно приносило человеку удачу. Это слово использовали, готовясь снабдить умершего всем необходимым, чтобы он мог насладиться своим будущим; с его могилой «беседовали», а ему самому указывали место пребывания – либо в Вальхалле, либо в другом чертоге, где пребывают достойные люди после смерти.

Подобные слова сопровождали действия переселенца, грузившего на борт своего судна родовые столбы, которые до этого поддерживали крышу над его почетным сиденьем в прежнем доме, и заявлявшего, что он построит себе дом и будет жить на том месте, где сойдет на берег. Произнося формали, человек сообщал столбам силу святости, которые должны были на новом месте одаривать род удачей и обеспечивать благоволение богов.

Подобно тому как присвоение имени помогало душе вселиться в новорожденного, так и следование церемониалу придавало пиру нужное направление, а также устанавливало его пределы и цели, которых он должен был достичь. Поэтому формальности должны были соответствовать тому случаю, в честь которого устраивался пир. Они закрепляли воздействие пива, в задачу которой входило объединение людей в единое целое, превращение чужого человека в родственника в результате усыновления и подтверждение обещания о свадебном подарке невесте. «Отцом твоим станет Гьюки-конунг, а я – матерью, а братьями – Гуннар и Хёгни, и все вы побратаетесь, и не найдется никого вам равного», – говорит Гримхильд, когда Сигурд берет рог, который заставил его взглянуть на членов семьи Гьюки по-новому.

Когда пиво пьют на свадьбе, то обещание должно включать в себя, помимо всего прочего, заявление об условиях союза двух кланов. В Норвегии в дни не столь отдаленные отец девушки на выданье, прежде чем дать согласие на брак, подсчитывал количество коней и скота у жениха и только потом решал, будет ли сделка взаимовыгодной, ибо, не желая отдавать дочь замуж, словно нищенку, сам он давал за нее «тысячу норвежских талеров, кровать с постельным убранством, коня в полной сбруе и пять коров». Как видим, обычай брачной сделки за сотни лет изменился не слишком сильно. В шведском брачном договоре читаем, что невестино пиво должно было быть выпито «за честь дома, за хозяйку, за половину кровати, за замки и ключи… за домочадцев и всех добрых христиан». Чаша, подтверждавшая брачную сделку, называлась ньётсминни (njotsminni), и в этом слове отображалась суть договора, о чем говорит корень «ньёт», обозначавший того, кто радуется, а также душу и способ использования вещи.

Словесная формула, используемая при заключении мира между двумя кланами, не сильно отличалась от знаменитой клятвы: «Теперь все вопросы разрешены, и над кубком и добрым жарким [обещаем, что] и в суде и на пиру все мы, как родичи, будем делить нож, мясо и все остальное друг с другом, а не с врагами… Ради нас и наследников наших, рожденных и еще нерожденных, зачатых и еще незачатых, поименованных и нет, [клянемся, что] каждый из нас принимает обещание и дает истинное обещание не преступать уговор отныне и во веки веков, пока стоит земля и живут люди… как сын отцу и отец сыну во всех делах, где они будут действовать сообща, на земле и на воде, на корабле и на лыжах, в море и верхом на коне, делить весла и ковши, рабов и палубу… как друг встречает друга в море, как брат встречает брата на дороге».

На большом празднике, целью которого было обеспечить, с помощью жертвоприношения, благополучие собравшихся, формали главных минни носило общий характер, о чем известно из саг языческих времен и их более поздних христианских адаптаций. Так, языческая формула «во имя урожая и мира», произносимая на пиру по случаю первого снопа, с принятием христианства преобразовалась в прославление Христа и Девы Марии за то, что они даровали людям мир и урожай. В несколько измененном виде эта формула присутствует и в Норвежском гильдейском уложении. Статут гильдии Святого Олава начинается такими словами: «Праздник нашей гильдии будет проходить каждое лето во славу Господа нашего Иисуса Христа, Пречистой Девы Марии и святого короля Олава во имя мира и урожая, телесного здравия и процветания добрых христиан, да не оскудеет милость Божья отныне и во веки веков…», а в конце его читаем такие слова: «Пусть же Господь Бог и святой Олав укрепят всех добрых христиан, чтящих заповеди Божьи и мирской закон, и благословят их труды добрым урожаем, ниспошлют мир и процветание и не лишат нас Царствия Небесного». Праздник проводился в честь будущего урожая ради преумножения стад и всеобщего процветания. С особым усердием кубки во славу небесных покровителей поднимались в год, следовавший за голодным годом, в надежде, что новый урожай будет лучше.