Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

В наши дни вызывает улыбку одно нововведение, на которое в далекие времена смотрели с большой надеждой: человека, который отомстил обидчику, нельзя считать виновным, если его месть не превышала нанесенного им ущерба. Все, что свыше, должно было быть тщательно оценено в качестве уплаты за ущерб, после чего выплачивалась компенсация. Идея, конечно, хорошая, но как оценить, какой размер наказания соответствует совершенному преступлению и чему должна быть равна доплата, если таковая имеется? Гораздо лучше выглядела идея мягкого увещевания, которой должны были руководствоваться члены королевской свиты: не мстите чересчур неожиданно, и пусть ваша месть не будет чрезмерной. Так записано в своде законов короля Магнуса[14]14
  М а г н у с VI Законодатель (норе. Magnus Lagabote, букв. «Исправитель законов») – король Норвегии с 1263 по 1280 г. При нем были изданы первый общенорвежский свод законов (1274) и отдельный законник Исландии.


[Закрыть] 1274 г.

Все эти попытки изменить образ мыслей людей носят печать слабости; сами эти улучшения свидетельствуют о том, как сильно и прочно обычаи старых времен впечатались в сознание людей: вред того или иного рода требует исправления, и это исправление, разумеется, должно происходить в форме мести. Да, стали зарождаться новые идеи; но пока еще реформаторы не могли заложить ничего нового в фундамент новой жизни и поэтому вынуждены были опираться на старое, основывая свои указы против мести на том факте, что месть – это то, без чего человек обойтись никак не может.

Нет никаких сомнений, что между законом и жизнью пролегает пропасть, и для того, чтобы трактовать и применять законы, требуются особые знания. Ученый законовед с легкостью различает оттенки и степени преступления, которые обычный человек просто не замечает. Старые норвежцы, собираясь в суде, «с интересом слушали, как люди, поднаторевшие в изучении законов, рассуждают о различиях между раной, обнажившей кость, но закрывшейся после лечения, и более серьезным случаем, когда кусок плоти того или иного размера был отрублен полностью и упал на землю. Слушатели прикидывали в уме, сколько обидчик должен заплатить за первый удар и сколько – за второй. Им была предложена классификация различных терминов преступлений. Полный штраф должен быть выплачен, во-первых, когда один человек оскорбляет другого, лежащего в родах, во-вторых, если он заявляет, что другой одержим неестественными желаниями; в-третьих, если он сравнивает его с кобылой, троллем или шлюхой. Аналогичным образом, полный штраф полагается, если человека обзовут трэллем (рабом), шлюхой или ведьмой; что же касается других штрафов, приводятся оскорбительные слова, за которые полагается небольшой штраф; за них можно отомстить, сказав: «Сам такой».

После того как заседание объявлялось закрытым, добрые люди расходились по домам и продолжали кроваво мстить за крупные преступления и мелкие обиды, словно никогда и не слышали о градации преступлений. Также исландцы, эти суровые защитники своей чести, спорившие и мстившие за ее поругание старыми добрыми способами, приходили на свой альтинг и слушали, как законовед читает главу об убийствах, во всей ее искусственной сложности, перечисляя условия, возможности и обстоятельства, вплетенные в нее, до бесконечности. И никто из них не смеялся; наоборот, все слушали с глубочайшим интересом.

Если бы мы не знали, как на самом деле обстояли дела, мы решили бы, что в обществе произошел раскол. Но нет.

В Исландии, по крайней мере, не было и следа какого-нибудь различия между кастой, дарующей народу закон, и толпой, не признававшей никакого закона. Те же самые твердолобые йомены, которые сражались друг с другом в своих районах, были законоведами со степенями, любившими и умевшими распутывать юридические хитросплетения. Именно эти крестьяне и превратили законы Исландии в сложную сеть казуистики. Закон на острове саг представлял собой стройную, доведенную почти до совершенства систему, которую можно было найти только в Исландии и нигде больше. Она была создана постоянными судебными процессами и постоянным законодательством. Почти то же самое происходило и в Норвегии. Хотя повсюду люди, изучившие законы, в более узком смысле, жили рядом с теми, кто их не знал, различие заключалось лишь в объеме их познаний и никак не влияло на проявляемый к закону интерес.

Можно предложить еще одно, более вероятное объяснение. Люди не остаются все время на одной и той же стадии развития, но за один отрезок времени изменяется лишь часть их души. Один и тот же человек может мыслить прогрессивно, и это особенно проявляется, когда он занимает какую-нибудь общественную должность или сотрудничает с людьми, разделяющими его взгляды; и одновременно он сохраняет старые, консервативные взгляды, которые проявляются в его домашней, повседневной жизни. Такой человек пользуется преимуществами, которые предоставляют ему любые нарушения баланса в душе, чтобы захватить своего соперника врасплох и устранить его. Законы Исландии и Норвегии вовсе не были примитивными, наоборот, они отличались необыкновенной прогрессивностью. Они выражали взгляды прогрессивных людей. Но странное дело, у норвежцев была разработана целая шкала ран: если образовалась лишь вмятина на коже, то за нее налагался штраф в половину марки, если не повреждались ткани под кожей – штраф в 1 унцию; если рана заживала без шрама – 1 унция, а если со шрамом – то 6. Исландцы же вообще ограничились тем, что называли всякую рану раной. И если бы мы могли проследить, как менялся закон от одного века к другому, то увидели бы, как его формы все больше упрощались под влиянием повседневной жизни.

Неизменным оставалось одно: желание примириться никогда не основывалось на стремлении оставить незначительный удар неотмщенным; если пострадавший чувствовал, что задета его честь, то он должен был мстить, точно так же, как и тогда, когда дело шло о жизни и смерти. Незначительность оскорбления не означала, что плата будет уменьшена. И перед лицом этих базовых принципов весь прогресс прекращался. Реформаторы закона в Норвегии старались задвинуть месть в самый дальний угол. Они утверждали, что суды готовы принять всех, кто в нуждается в должном разбирательстве, кроме того, назначались особые королевские чиновники, которые должны были помогать людям получать возмещение ущерба, которого они раньше добивались, кто как мог. Но они не могли не добавить, что, если противник не хочет уступать и приказа чиновника будет недостаточно, тогда к человеку, который лично мстит за оскорбление, нанесенное его чести, нужно отнестись с большим пониманием. Если месть не превысит того, чего заслуживает обидчик, то мстителя нельзя считать виновным. «Если за убийство человека не будет внесен выкуп, то родственники погибшего могут отомстить сами, и их ни в коем случае не должен останавливать тот факт, что король простил убийцу и разрешил ему остаться в стране» – так гласит указ короля Хакона, проводившего реформу судопроизводства, который изложен во введении в Законы Фростатинга.

В этом образце законодательства хорошо виден конфликт между теорией закона и практикой повседневной жизни. Тевтоны предпочитали мирное решение споров, но посредничество стояло вне этого, стараясь добиться примирения по взаимному согласию, без малейшего нарушения прав фрита. Позже закон отразил оригинальное тевтонское чувство справедливости, сумевшее объединить обе эти тенденции. Законоведы переходного периода пытались сделать посредничество неотъемлемой частью юридической процедуры, что позже привело к появлению легальной системы, построенной на взвешивании и оценке преступления. Одновременно они стремились отменить древнее право личной мести. С помощью этого гармонизирующего процесса тевтонская юриспруденция постепенно стала соответствовать римскому закону, но северяне слишком поздно отказались от идеи абсолютной репарации как главного условия права и справедливости.

Требование персональной реституции, конечно же, не такая вещь, признанием которой жизнь и общество могли ограничиться; это самый главный секрет, главная опора законодательства Севера. Когда Закон Гулатинга[15]15
  Закон Гулатинга (Guatings-lov) – законодательный свод, действовавший в области Гулатинга, Юго-Западная Норвегия.


[Закрыть] порвал с лозунгом «И да свершится отмщение» или когда он говорил: «Никто не может требовать платы за ущерб более трех раз, не отомстив своему обидчику», это вовсе не означало, что закону бросали вызов, когда надевали парик законника и произносили циничные фразы с комической серьезностью. Эти фразы – прямое выражение той законотворческой энергии, которая создала и поддерживает всю систему указов, из которой они появились. Дух закона можно назвать юридическим сочувствием оскорбленному человеку и его страданиям. Суд – это место, куда он приходит в поисках исцеления. Если жертва не смогла сама явиться в суд, то ее должны заменить родственники; вопрос заключается не в том, чтобы найти обидчика, а найти того, кто нуждается в восстановлении чести.

С течением времени право на месть среди южных племен германской семьи постоянно угасало. Самое радикальное отношение к этому вопросу демонстрирует Бургундский закон, согласно которому, за убийство полагалась смертная казнь; это условие полностью устраняло попытки взять закон в свои собственные руки. Однако добрые бургунды были еще далеки от совершенства, и законодатели находили необходимым подчеркнуть, что казни должен быть подвергнут только виновный в убийстве, и никто другой. Другие народы, вероятно, еще не продвинулись за пределы этапа ограничений, когда они начали создавать свои законы. К сожалению, из-за случайной природы законов мы можем проследить это движение лишь с помощью отдельных проблесков.

Закон алеманнов ограничился различием между удовлетворением желания отомстить, возникающим спонтанно, и спланированной и хладнокровно осуществленной местью. Человек, который вместе с помощниками, оказавшимися под рукой, пускается преследовать убийцу сразу же после трагедии и убивает его в его же собственном доме, должен был уплатить простой штраф в размере, равном цене человеческой жизни; но если он специально находил себе помощников, то размер штрафа возрастал в девять раз.

Среди франков первыми занялись реформами Каролинги. Сначала право мести признавалось полностью, по крайней мере в случае серьезных преступлений. В славянских законах упоминается о наказании всякого, кто без разрешения снимет с шеста голову, насаженную на него мстителем для того, чтобы известить всех о своей мести. Мы узнаем о хорошем человеке Гундхарте, который вынужден был все время сидеть дома, потому что ему угрожала месть. Тогда он обратился к Эгинхарду, который написал (вероятно, около 830 г.) слезное письмо Грабану, велев этому слуге Христову освободить Гундхарта от военной службы, поскольку его появление в армии позволит его врагам убить его. Попытки короля реформировать закон ограничились в основном искренними и сердечными увещеваниями обеих сторон примириться и отказаться от мести.

Наиболее интересными являются ограничения, которым закон подвергал месть у саксов. Во-первых, она запрещалась во всех случаях, если ущерб был нанесен с помощью домашнего животного или из-за того, что оно вырвалось из рук управлявшего им человека; хозяин животного должен был уплатить штраф, но закон запрещал мстить ему. Более того, человек, который не сделал никому зла, не должен был отвечать за поступки своих людей; если они действовали по его тайному наущению, тогда, конечно, он должен был заплатить штраф или подвергнуться мести. Если же виновный человек совершил зло по своей инициативе, то по закону разрешалось отречься от него и заставить его, вместе с семью ближайшими родственниками, стать объектами мести. И наконец, если произошло убийство, то семья душегуба обязана была купить себе освобождение от мести, заплатив третью часть простой виры за убийство; оставшаяся часть огромного штрафа (в девять раз больше обычного) падала на убийцу и его сыновей. Если они не могли заплатить эти деньги, то подвергались мести.

В кратком фризском законе читаем следующее: если кто принудит другого человека к убийству (здесь, очевидно, снова имеются в виду отношения хозяина и слуги), то сумеет избежать мести только в том случае, если убийце удастся сбежать; в этом случае он обязан уплатить только третью часть штрафа. Если же убийца не покинул страны, то решение остается за пострадавшей стороной – согласится ли она отказаться от мести обидчику и уладить дело миром или нет. И если человек сумеет доказать, что он непричастен к поступку своего слуги, то ему удается избежать мести; тем не менее он должен заплатить штраф.

Законодатели Ломбардии много занимались вопросами мести, стремясь решить вопрос, как загнать ее в более узкие рамки. Их указы открывают перед нами интересную картину того, какое положение занимала месть в самом законе и в тех случаях, когда оскорбленные стороны брали исполнение закона в свои руки. В случае непреднамеренного убийства, имевшего место среди людей, работавших вместе, а также в случае нанесения ущерба домашним скотом, вырвавшимся на свободу, месть запрещалась. Согласно Эдикту Ротари[16]16
  Эдикт Ротари – свод законов обычного права лангобардов, кодифицированный при короле Ротари в 643 г.


[Закрыть], мстить за оскорбление или удар было запрещено; дело ограничивалось одним штрафом. В ответ король устанавливал такую цену: «По этой причине мы для каждого типа раны и удара установили плату, которая выше, чем была у наших предков, для того чтобы штраф помог отбросить мысли о мести и сделать все возможное для полного примирения».

В Законах короля Лиутпранда[17]17
  Король Лиутпранд за годы правления (712–744) издал более ста пятидесяти законов, базирующихся на Эдикте Ротари и римском праве. Кровная месть в 723 г. была заменена вирой – выплатой крупного штрафа за убийство или отданием в рабство, если преступник не мог уплатить штраф. Половина виры выплачивалась семье погибшего, другая половина шла в королевскую казну.


[Закрыть] есть параграф, который проливает свет на жизнь ломбардцев и показывает, как месть, выпущенная на свободу, мечется между сторонами конфликта. Король узнал о неприятной истории: некий мужчина спрятал одежду купавшейся женщины. Лиутпранд издал указ, что за такой проступок виновный должен заплатить большой штраф; его размер был равен размеру штрафа за убийство, «ибо, – объясняет свои мотивы Лиутпранд, – предположим, что отец женщины, или ее брат, или муж, или другой какой-то родственник пришли бы сюда и устроили драку. Поэтому не лучше ли будет, если согрешивший заплатит цену, равную цене человеческой жизни, и живет дальше, чем над его телом вспыхнет кровавая вражда между двумя семьями и тогда придется платить гораздо более высокую цену?».

Законодатели Ломбардии, таким образом, проявили себя хорошими знатоками своих подданных; их задачей было внедрить в их консервативные головы более высокие требования морали и постепенно исключить месть из легальной сферы и из жизни вообще. Ломбардские девушки, очевидно, не хотели следовать старому доброму обычаю, который гласил, что они должны быть довольны тем мужем, которого выбрала им семья. Поэтому обрученные невесты постоянно сбегали из дома с мужчинами, в которых они влюблялись, а это, естественно, порождало месть и вражду между семьями. Лиутпранд решил проверить, сможет ли перспектива лишиться приданого научить девушек уважать условия помолвки. Нарушив их, девушка лишалась всего и изгонялась из дома нагой, с пустыми руками. Король строго-настрого запретил отцу или брату проявлять сочувствие к дочери и сестре, «…чтобы вражда исчезла и с местью было покончено».

Из всех народов Севера датчане и англосаксы более или менее следовали примеру бургундов. Номинально всякая месть у них была запрещена. Но законодатели этих стран не смогли привести свой язык в соответствие с новыми идеями. Пытаясь объяснить причины, по которым женщины и священники не могли брать или платить виру, они выражались по старинке: «Ибо они не могут мстить мужчине, и ни один мужчина не может мстить им». Временами в сводах законов проскальзывали такие фразы: «Если человек, получивший рану, решил не заявлять о содеянном, а отомстить (без предупреждения)». В эдикте Вальдемара II относительно убийства находим поразительное несовпадение между предметом указа и его словесным выражением: целью этого указа было освободить родственников от обязанности платить долю виры: «Пока убийца находится в пределах страны, никакой другой человек не должен подвергаться мести». Его побег развязывал оскорбленным сторонам руки, а его родственники должны были предложить выкуп; если они этого не делали и один из них погибал от руки мстителя, то они должны были пенять на себя за то, что не предложили выплатить компенсацию. Естественно, мститель должен был заплатить за убийство; он должен был оплатить свое право, совсем как бургундец, совершивший убийство «движимый болью и гневом», должен был немедленно заплатить за него.

Шведы не далеко ушли от своих южных соседей. В шведском законе особенно подчеркивалось, что мстить можно только тому, кто нанес ущерб, а не его родственникам. Нарушение этого принципа упоминается в разделе «незаконная месть». Эта идея была известна и в Дании. Например, король Вальдемар I в своем указе, посвященном пытке огнем, делал различие между убийством невиновного человека и убийством ради «законной мести».

На острове Готланд прогресс в развитии законов не отставал от времени, но во многих отношениях носил весьма необычный характер в том, что касалось возможности избежать мщения. Рецепты, которые предлагал Закон Готланда, касающиеся того, что надо делать, когда «дьявол устроил дело так, что человек должен забрать жизнь у другого человека», вдвойне интересны, поскольку в них, с одной стороны, подчеркиваются сложности, встречающиеся на пути того, кто хочет избежать мести, а с другой – предлагается выход, основанный на использовании старинных способов. Так, убийца должен бежать со своим отцом, сыном и братом или если таковых не имеется, то вместе с ближайшими родственниками и провести сорок ночей в одной из трех церквей, имеющихся на острове. После этого они должны найти себе новое место для жизни, подальше от прежнего. Они имеют право выбрать такую местность, где имеются три деревни, окруженные лесом. Им разрешалось поселиться на полпути от ближайшего населенного района, если там, конечно, не было суда или торгового города и не более одной церкви. Здесь они и должны были жить. В течение трех лет они должны были предложить семье погибшего деньги; если же она примет их после первого же предложения, то можно было считать, что убийца искупил свою вину. Если же он откажется от штрафа после третьего предложения, то люди сами распоряжались этими деньгами, а обидчик получал свободу.

Месть старались ограничить повсюду. Сначала от нее отказывались, если человек нанес урон непреднамеренно, потом разрешили мстить только за очень серьезные преступления, вроде убийства и супружеской измены; и, наконец, было установлено, что мести должен подвергаться лишь сам преступник, а не его семья. И все же в последних попытках королей и церкви избавить общество от личной мести уже открыто признается, что месть была необходима, и реформаторы должны были найти ей подходящую замену. Ограничения вводились при условии, что реституция будет осуществлена другими способами, а также при условии, что если новые законные пути ни к чему не приведут, то родственники пострадавшего получают право восстановить свою честь, не подвергаясь риску ее потери. Таким, как мы уже видели, было последнее замечание в эдикте Вальдемара против помощи родственников; они должны были винить только себя, если, отказавшись предложить компенсацию, навлекли на себя месть. Даже англосаксам пришлось, вслед за ломбардцами и северными народами, объявить право на месть последним средством, когда обидчик не хотел или не мог восстановить честь пострадавших каким-нибудь иным способом.

В отношении отдельных случаев можно найти идею о том, что закон, существующий ради наказания, служит предупреждением для плохих людей и защитой для хороших. Эта концепция встречается в предисловии к законодательству Ютланда[18]18
  Ютский закон – законодательный памятник средневековой Дании, изданный королем Вальдемаром II и принятый в 1241 г. на собрании знати в Вордингборге.


[Закрыть], в Бургундском законе и в некоторых королевских постановлениях. Он рассматривается как урок, выученный и повторенный, но совершенно изолированный, без какого-либо влияния на сами законы. Его приводят здесь как демонстрацию того, что этот принцип несовместим с психологией германцев. И пока реформаторы не пришли к мысли о том, что месть отравляет человека, они были вынуждены снова и снова противоречить себе. Они были людьми своего мира и не могли представить себе, что страданий можно избежать, запретив главное средство излечения от них.

В Дании выкуп за убийство делили на три части: одна передавалась наследнику погибшего, другая – его родственникам по отцовской линии, и третья – родичам по материнской. Но даже если по материнской линии родственников не было, гласит закон Эрика, и даже если «его потомок был рожден рабом и не имеет, по этой причине, права на наследство, или за пределами королевства, и поэтому не известно, где его родственники, тогда родственники по отцовской линии, хотя они уже и получили первую и вторую части, должны взять и третью; чтобы их родственник не мог погибнуть без того, чтобы за его смерть было заплачено, если он был свободным человеком; за его смерть должно быть заплачено сполна». Мы видим, что этот древний принцип по-прежнему присутствует в умах относительно прогрессивных служителей закона. Главным в жизни человека является честь. Реституция – это компенсация, которую потерпевшая сторона может и должна получить взамен его жизни. И это то самое средство для лечения души, которое суды прописывают истцам.

В законе Готланда мы находим упоминание о члене духовного ордена, которому был нанесен ущерб. Этот почтенный человек ожидал возмещения ущерба, но ему отказались заплатить штраф; он должен был появиться в суде перед всеми людьми и сказать: «Я – ученый человек, и мое предназначение – служить Богу; я не должен сражаться или наносить удары; я должен был взять штраф, если бы мне его предложили, но я не желаю терпеть позор».

Здесь изложена самая суть германской идеи права. Мы не желаем терпеть позор. Суд должен принять сторону пострадавшей стороны и бросить на ее защиту весь свой авторитет и власть, ибо, отказавшись восстановить ее в правах, он отбросит человека за пределы общества. Закон основывается на принципе, что человек, который страдает от нанесенного ему позора, не считается больше членом общества; в будущем он не может обращаться за защитой в суд. Если человека назвали трусом, а он не смог бросить вызов и доказать обратное, то в глазах соплеменников он становится трусом и лишается всех прав. Таков приговор – на севере и на юге. Ущерб – дело личное, он подобен болезни, от которой человек должен исцелиться сам; фрит не берет на себя инициативы в преследовании обидчика. Но правда заключается и в том, что общественное мнение превратит пострадавшего в изгоя, если он сам не сможет себя реабилитировать. И пострадавший может, в определенном смысле, передать свое отчаяние обществу, пожаловавшись в суд; благодаря этому люди становятся причастными к его позору и к последствиям этого. И суд должен восстановить его права, если обладает средствами для этого. Он должен заявить, что становится на сторону пострадавшего и отрекается от обидчика – если, конечно, стороны не сумеют примириться. Если люди не могут этого сделать, тогда они, вероятно, заразятся слабостью суда. Истец имеет, если так можно выразиться, определенную власть над людьми и их сознанием, но не в силу суда или конституционного принципа, который гласит: ты не должен, и требует наказания, не в том смысле, что если ничего не будет сделано, то я должен погибнуть и тогда я потащу за собой вас.

Человек, который не способен отомстить за оскорбления, является нидингом, изгоем и лишается защиты закона. Истошный крик о защите чести слетает с уст родственников, потому что они боятся. Без сомнения, это главным образом было формальным делом, когда во Фрисландии один из родственников убитого мужчины схватил меч и нанес три удара по могиле, воскликнув в присутствии всей семьи: «Месть, месть, месть!» Таким же формальным делом был и ритуал, во время которого жалобщики выхватывали мечи и издавали первый крик, а потом относили тело в суд и, прокричав еще два раза, убирали мечи в ножны. Но формы были не более яростными, чем чувства. Среди мужчин, которые испускали крики, разносившиеся далеко по всей округе, существовало напряжение. Закон не знает такой неукротимой жестокости. Он дает советы, взвешивая свои слова, но оставаясь при этом искренним, как тот, кто видел человеческое существо в тяготах жизни; а когда уже все сказано и сделано, требование закона о необходимости чести для человека столь же полно сочувствия, что и вопли родственников. Четкое и строгое по форме слово законника не позволяет требованию набрасываться на нас с диким криком родичей: «Требуем мести!» Тем не менее если наши уши открыты тому, что излагает законник в своих кратких предложениях, то мы можем с помощью этого непрямого свидетельства получить всепоглощающее представление об энергии чести, которое усиливается от сознания того, что мы видим, как эта энергия преобразуется в поддерживающую энергию общества.

Процесс германского суда строится на том принципе, что обвинения – выдвинутого, разумеется, в надлежащей форме – вполне достаточно, чтобы человек смог сам защитить себя. Любой должен был быть готовым свести к нулю простое, необоснованное обвинение с помощью своей клятвы и клятв его сторонников. Если же человек молчал, то это означало, что он согласен с обвинением, и дело считалось решенным, как если бы он сам публично признал свою вину. Никто не боялся, что таким способом можно вынести приговор совершенно невинному человеку, поскольку молчание не считалось молчаливым согласием; наоборот, само обвинение считалось способом внушить человеку мысль, что он виновен. Если человек не способен отбросить обвинения, то пусть оно, так сказать, проникнет в него и пометит. Обвиняемый не доказывает, что он чист; он сам себя очищает.

Таков был господствующий принцип в германском судебном процессе, и он объединял людей в сообщество закона. Так же и в повседневной жизни, по-видимому, человек приобретал власть над другими с помощью своих слов. Один человек мог раздавить другого, чтобы показать свою силу, смелость, свою безрассудную храбрость. Можно было подчинить себе человека, выразив сомнение в его мужестве. У исландцев был даже специальный термин, обозначавший такие слова, предназначенные для подстрекания: fryjuord. Этим обидчик выражал свою уверенность в том, оскорбляемый им лишен мужских достоинств. Жил когда-то человек по имени Мар. Одни люди решили его извести. Однажды в его дом явился человек подозрительного вида, который сказал, что один из его быков увяз в болоте. Мар хорошо знал, где его быки, но, когда другие стали заявлять, что Мар боится пойти и посмотреть, где его скот, йомену пришлось пойти на болото, где его ждала смерть («Сага о Золотом Торире»).

«Ты не осмелишься» – этой фразы было достаточно, чтобы человек подверг свою жизнь опасности. Грегориус Даггсон, храбрый предводитель лендрманнов, погиб оттого, что не смог вынести насмешек над собой. Когда он и его враг Хакон встретились, между ними текла река; лед в том месте был некрепок, к тому же Хакон заранее прорубил в нем проруби и засыпал их снегом. Грегориусу не понравился вид льда, и он решил подняться выше по течению и перейти реку по мосту. Но бонды в его войске сочли, что лед крепок, а он просто испугался врагов, хотя тех было совсем немного. «Лед на реке хорош, да, видно, удача покинула тебя», – молвил один из бондов. «Я никогда не давал повода упрекать меня в трусости, не дам его и теперь! – заявил Грегориус, ступив на лед. – Вы сами захотели проверить, крепок ли лед, я этого не желал, но терпеть ваши насмешки больше не намерен, идите же за моим знамением!» За ним пошло двадцать человек, а остальные повернули назад, как только почувствовали, что лед не крепок. «Тут один из людей Хакона пустил в Грегориуса стрелу, и та угодила ему в шею. Грегориус пал, и с ним двадцать человек», – говорится в «Саге о Хаконе Широкоплечем».

Человек может подчинить себе соседа, пустив в ход fryjuord (насмешки, подстрекательство), ибо это способно затронуть его честь. Если честь не заговорит и не покажет свою силу, человек превратится в ничтожество. Когда исландец или норвежец кричит своему врагу: «Если ты не вступишь со мной в бой, значит, твои люди трусы!», это действует на него как самая сильная магическая формула, ибо если он не ответит на этот вызов, то до конца своих дней покроет себя позором. В «Песни о Хильдебранде» отец издает гневный вопль: «Теперь собственный сын должен нанести мне удар мечом, зарубить меня своим топором. Или я прокляну его! Но что же делать? Тот, кто откажется от битвы с тобой, станет самым трусливым из истерлингов, ибо ты так жаждешь ее…» Сила насмешки так велика, что может заставить человека совершить самое злодейское из всех преступлений – убийство родственника.

Оскорбление или обвинение не меньше, чем удар оружием, затрагивает в душе человека какую-то струну, ту, что составляет основу его характера. В этом случае человек может унизить его в суде и нарушить его права. В законе Уппланда приводится отрывок из старой юридической нормы, сохранившейся со времен язычества, которая касается обвинения в трусости. Одна сторона говорит: «Ты – не мужчина, ты трус», а другая утверждает: «Я – такой же хороший человек, как и ты». После этого они должны встретиться с оружием в руках на перекрестье дорог; тот, кто не явится на поединок, превратится в ничтожество и будет лишен всех прав. Или, как говорили ломбарды: «Если кого-то называют трусом, он должен доказать обратное в ходе поединка; если же он проиграет, то должен по праву заплатить за поражение. Если кто-то назовет женщину ведьмой или шлюхой, то ее родственники должны очистить ее имя в ходе поединка; в противном случае она должна понести наказание за ведовство или распутство». Так оскорбляющая сторона по своему желанию присваивает кличку труса или шлюхи кому захочет. Аналогичным образом, можно обвинить своего противника перед законом в грабеже или другом преступлении, а после заставить его оправдываться.

Если человека обесчестили, он должен реабилитировать себя, чтобы его честь снова получила возможность им управлять. Оскорбление подобно отраве, которую нужно исторгнуть из души и бросить тому, кто ее послал. После этого пострадавший должен забрать свою честь у оскорбителя; это позволит ему завершить усиление своей личности. Реституции требует простое чувство самосохранения; ибо человек не может жить в постоянном стыде. Из чувства чести рождается конституция общества; этот фундаментальный закон достаточно прочен, чтобы держать суровые натуры в упорядоченном сообществе, находящемся под управлением закона.

Если человек не имел возможности отомстить за оскорбление, за дело брались его друзья. «Мы исправим это положение, если ты не решаешься; ибо позор пал и на нас», – говорили они. Но даже если от врага удавалось добиться возмещения, честь все равно не считалась полностью восстановленной. Стыд по-прежнему висел над семьей, поскольку одного из ее членов оскорбили и это оскорбление пристало к нему. Если человек не сумел сразу же сбросить оскорбление, он сам и его родственники покрывались позором.