Текст книги "Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев"

завоевавшим Норвегию, через Харальда Прекрасноволосого. Единство этого круга подтверждает тот факт, что в династии этого короля постоянно встречаются имена Олав, Хальвдан и Гудрёд. Поле деятельности этого клана занимало пограничные земли Норвегии, Швеции и Дании. Если прибавить к этому фрагменты семейных легенд, которые, к счастью, использовал Снорри, то можно получить представление о вест-фольдских королях, которые воевали и дружили с конунгами владетелями юга Норвегии. Они также имели дело с королями востока, то есть Гаутланда, который в те дни был самостоятельным, полунезависимым регионом, располагавшимся между Норвегией и древним королевством Уписала. Эта связь была скреплена Ингьяльдом, который своим именем и через королеву Гаутхильд был тесно связан с Гаутландом. Место Ингьяльда в мире обозначалось в легендах тем, что он уступил свои владения Ивару Широкие Объятья, победоносному королю Скании, в южной части современной Швеции.

Над этой прославленной семьей можно выделить несколько групп, хотя не всегда представляется возможным указать точное место, где они соединяются. С помощью Адильса и его отца Оттара мы попадаем в мир, который описан в поэме о Беовульфе с другого ракурса. Согласно Снорри и северным источникам, которые основаны в основном на семейных легендах норвежских королей, Адильс без особого успеха воевал с Хрольвом Жердинкой из Зеландии и прославился разгромом конунга Али из Уппланда или, по другой версии, из Норвегии. В англосаксонской поэме, основанной на другой семейной легенде, нам открывается маленький мирок, в котором четыре королевских клана сошлись в битве и на пирушке. Самыми прославленными среди них были Скьёльдунги (Скильдинги) – датчане-копьеносцы из Дейре в Зеландии, которых звали Херогар и Хродгар, а среди молодого поколения – Хродульф Краки (Хрольв Жердинка). Из тех, кто противостоял им, самыми знаменитыми были копьеносцы-хадобарды: Фроди и его сын Ингельд, несчастливый муж Фреовары, дочери Хродгара. С одной стороны стояли гёты, люди Гаутланда, с другой шведы – конунг Охтхере (Оттар), его сын Эадгильс (Адильс) и их родственник Онела (также известный как Али Смелый и норвежский витязь Оло), который впоследствии узурпировал власть в стране и был убит своим племянником Эадгильсом. Эта история рассказывает нам о междоусобных войнах и дружбе между князьками Южной Скандинавии до того времени, когда на Севере кристаллизовались три этнографические и политические группы: Швеция, Норвегия и Дания.

Ингвар и Энунд представляли совсем иные круги; они повернулись лицом на Восток, к землям эстов, завоеванным шведскими викингами. Здесь люди, жившие на континенте, убили Ингвара, а Энунд, враг эстов, отомстил за него.

В восходящей части семьи мы можем выделить по крайней мере два клана. В одном верховодили несчастные братья Эйрик и Альрек, сыновья Агни, которые во время охоты убили друг друга конскими удилами: «Альрек, подняв / Руку на Эйрика, / Сам от руки / Братней умер. / Да не меч, / А узду простую / Князья в бою / Заносили. / Прежде вождям / Не доводилось / Брать на брань / Конскую сбрую»[82]82
  Песнь о Хюндле.


[Закрыть]; а также сыновья Альрека Альв и Ингви, которые поссорились и погибли из-за женщины. Они связаны единой семейной судьбой, и их печальным историям предшествовали трагедии Ванланди, Висбура и Агни; в этой семье все мужчины погибали из-за женщин. Мы встречаемся здесь с королями, чья хамингья имела особый оттенок, поскольку отдала их в руки женщин. Теперь эти короли принадлежат другой части мира, что подтверждает тот факт, что все их походы происходили в Финляндии. Здесь они занимались грабежом, здесь нашли себе жен, и отсюда проистекали чары, приведшие к смерти Ванланди. Все они принадлежали роду Инглингов, королей Уппсалы.

И наконец, в этой группе встречаются и другие имена: Домальди, Домар, Дюггви, Даг. Кому они принадлежали, мы сказать не можем. Домара называли Инглингом, он правил долго, умер своей смертью и был сожжен в Фюрире в Уппланде. Дюггви также называли и членом клана Ингви, то есть шведом, в то время как о Домальди говорили, что он был врагом ютов. Но в чем мы можем быть уверены, так это в том, что с Дагом (сурово отомстившим за своего воробья, о чем мы говорили выше) мы неожиданно возвращаемся в Норвегию или, по крайней мере, в соседние с ней регионы. Это имя не только снова и снова встречается в семейных записях норвежских королей – так зовут одного из сыновей Харальда Прекрасноволосого. Можно не сомневаться, что Да г был мифическим родоначальником клана вождей в южных частях Норвегии или Швеции, Даглингов: вероятно, через эту семью Рёгнвальд был связан с Инглингами. Сохранились намеки на то, что наследники Харальда Прекрасноволосого признавали своими предками Дюггви и его мать Дротт, и в их генеалогических таблицах они назывались потомками Дата. Это совсем не доказывает, что Дюггви действительно произошел от Дата; вероятнее всего, Даглинги обладали хамингьей Дюггви и передали ее в королевскую семью Норвегии путем заключения брака.

В «Инглингатале» мы можем уловить следы семейной традиции, которая сходна с традицией, провозглашенной в «Песни о Хюндле». Все это говорит о том, что для того, чтобы понять клановое чувство и клановую систему древности, необходимо полностью пересмотреть наши идеи родства и заменить наше генеалогическое древо другими структурами. Родство рассматривалось с точки зрения отдельной семьи, центра нескольких неконцентрических кругов, поэтому отношение к родству в одном клане не соответствовало отношению в других семьях, хотя люди в них и приходились друг другу родственниками. Круги рисовались в разной перспективе, говоря современным математическим языком. Мы не можем проследить историю, сравнивая связанные между собой генеалогии и синхронизируя их данные с нашей хронологической системой. Рёгнвальд Достославный и Харальд Прекрасноволосый имели общего деда по отцовской линии, и мы называем их двоюродными братьями. Харальд делил Гудрёда Охотника и Хальвдана со своим кузеном Рёгнвальдом, но эти предки, в случае с Харальдом, приводят нас не к Инглингам, а к его норвежским предкам. Он касался хамингьи своего кузена посредством Дага, Ингви и Фроди, которые вновь появляются среди предков короля, но это родство не распространялось на восток и не связывало его со шведами. Предками Харальда были Эйрик и Альрек, их хамингья присоединилась к удаче Харальда, но она не была такой обширной. Во всех других вопросах обе семьи следовали своему курсу, и этот курс определяли разные тенденции семейной удачи. Семья Харальда продемонстрировала свои амбиции, включив в свою хамингью удачу победоносных вождей датских викингов, что подтверждает наличие имен Ивара Широкие Объятия и наследников Рагнара в их летописях. Благодаря этим восходящим линиям в суровые времена на заре северной истории эта норвежская семья дошла до владений Скьёльдунгов и Вёльсунгов у франков. Среди предков Харальда были Сигурд Победитель Драконов и Нибелунги, о которых северяне слагали песни. Вот почему в семье Харальда поклонялись не Фрейру и Ингви, а Одину и Скьёльду, героическому предку Скьёльдунгов.

Необходимо всегда твердо знать, с какого персонажа началась родословная того или иного клана; если он неизвестен, генеалогическая таблица теряет свою семейную марку и мы никогда не сможем воссоздать ее историю полностью. Там, где выпали звенья, их никогда уже нельзя будет вставить ни путем сравнения с другим кланом, ни даже опираясь на кровных родственников.

Круги, которые рисует жизнь клана, либо с помощью женитьбы, либо каким-нибудь иным способом, не вымываются из своих прежних связей, возникших до установления родства и дружбы. Каждая семья несет в себе честь, удачу и судьбу, которые составляют ее душу, поэтому, женившись, Оттар и Рёгнвальд обзавелись новыми предками – родичами своих жен.

Для современного читателя существует разница не в степени родства, а в качествах таких людей, как Клюй, Эльмод или Сигурд Фафниробойца (Зигфрид Победитель Дракона), который, как мы уже говорили, был литературным героем. Но в древние времена Сигурд был таким же реальным предком, как и всякий исторический деятель. Очень многие норвежские или исландские семьи считают, что этот знаменитый герой и его бургундские шурины входили в число их предков.

Все эти кланы, по праву и по закону, приобрели хамингью франков и бургундов путем браков или заключив жизненно необходимые для них союзы с семьями, которым принадлежали подвиги южных героев. Мы до сих пор можем указать на узы родства, соединявшие семьи Севера с могущественными кланами, жившими на Рейне. Как Харальд Прекрасноволосый приобрел право включить в число своих предков бургундских, франкских и готских королей, хорошо видно из его родословной. Его семья связана с датскими королями, которые утверждали, что состоят в родстве с домом Рагнара Лодброка, а предки королей этого дома породнились с русскими князьями или с правителями стран, располагавшихся на южном берегу Балтийского моря. Некоторые исландские семьи, очевидно, заключали браки, которые во время походов Сигурда к западным островам включили его в их хамингью там, где они временно поселились или вступили в контакт с наследниками кланов датских викингов, в первую очередь с сыновьями Рагнара.

В случае с Оттаром мы можем представить себе, как он получил такую мощную хамингью, которой славились Сигурд Фафниробойца и бургундские короли, правившие в Вормсе. Мы уже говорили, что некоторые имена, упомянутые в «Песни о Хюндле», встречаются в истории семейства, самым влиятельным членом которого был Эрлинг Скьяльгссон, «король» ругов, заключивший брак с Астр ид Трюггви, сестрой Олава Трюггвасона, праправнучкой Харальда Прекрасноволосого. Вот эти имена, перечисленные в «Саге об Олаве сыне Трюггви»: «В Хёрдаланде было много знатных мужей, которые возводили свой род к Хёрда-Кари. У того было четыре сына: один из них был Торлейв Умный, другой был Эгмунд, отец Торольва Скьяльга, отца Эрлинга из Соли, третий был Торд, отец Клюппа херсира, который убил Сигурда Слюну, сына Гуннхильд, четвертый был Эльмод, отец Аскеля, отца Аслака Фитьяскалли. Этот род был тогда самым могущественным и знатным в Хёрдаланде»[83]83
  Сага об Олаве сыне Трюггви // Стурлусон С. Круг Земной. М.: Наука, 1980. Пер. М.И. Стеблин-Каменского.


[Закрыть]. Эрлинг жил примерно в то же время, когда была создана «Песнь о Хюндле», и женитьба Эрлинга, вероятно, объясняет, каким образом датская и южная хамингья проникла в самые могущественные кланы Западной Норвегии.

Эти факты проливают новый свет на древнюю эпическую поэзию и саги, в отличие от чисто литературной теории наших дней, которая строится на несколько наивном предположении, что современные литературные условия можно приложить ко всем временам и культурам. Для нас поэмы и романы – это товары, которые приносят на рынок поэты и писатели и продают их читателям за твердую цену.

В древние же времена песни и саги были собственностью отдельных лиц, это были «исповеди» конкретных кланов. Сага хранилась не у автора, а у владельца, того, кто признавал, что в ней изложено прошлое его семьи; он считал сагу своей собственностью, гордился ею и зависел от нее. Истинная сага, суть которой заключалась в том, что ее рассказывали устно, в действительности никогда не покидала пределов семьи. Даже те исландские саги, на форму которых сильно повлияла европейская литература, до сих пор носят следы того, что в них выражалась точка зрения клана. Каждая сага рассказывала о личном прошлом клана. Так, «Сага о Вёльсунгах» предваряет сагу о Рагнаре Лодброке и его сыновьях. В конце «Саги о Хервёр» автор приводит генеалогию владельцев семейной реликвии – меча Тюрвинг, поскольку рассказывает о норвежской и исландской семьях, входивших в клан Ангантюра, который гордился своими связями со шведским королевским домом. «Беовульф» стал поэмой для чтения только после того, как ее обработал поэт более позднего времени. Если же мы изучим западносаксонские кланы, где было много людей по имени Беов и Скильд (Скьёльд), то поймем, откуда пошли легенды, вошедшие в поэму «Беовульф».

В соответствии с нашим утверждением о том, что поэты заимствовали темы для своих произведений из поэтического наследия других народов и подражали своим предшественникам, а древние легенды переходили из одной страны в другую, мы построили свои рассуждения о том, как сказание о Зигфриде перешло от франков, живших на Рейне, к скальдам Севера. Но на самом деле песни или легенды не передавались из рук в руки, а распространялись по миру, переходя из одного круга людей в другой. Но фактически это были не легенды, не поэтические сокровища, а наблюдения и опыт, которые продолжали жить в душах людей. Они передавались из одного места в другое благодаря созвучию души – в том самом смысле, что один ум втягивался в другой и заставлял его делить на двоих честь, которой он обладал. Саги и легенды появлялись в доме вместе с невестой, когда она, облачившись в дорогие одежды, входила в дом своего мужа и приносила с собой честь, сильную умом и жаждущую действий. Они распространялись, когда человек братался со своим названым братом и приобретал его предков, живущих родичей, его дела, его мысли и его хамингью.

Возвращаясь к описанию семьи в «Песне о Хюндле» как к самому подробному и точному портрету древнего клана, мы видим, что перечисленные в ней круги принадлежат Оттару и его родственникам целиком. Все, что имели союзные им семьи, пополняло удачу этой семьи. И это духовное слияние было гораздо более глубоким, чем нам представлялось вначале, поскольку родственники Оттара представляли собой не просто группу людей, а совокупность дел – удачи, чести и «судьбы». Имена членов этой семьи сопровождаются эпитетами и короткими описаниями, которые говорили о жизни, пульсировавшей в жилах старых героев, переходившей к их наследникам, в их дела и достижения, в которых проявляла себя их честь. Мы не можем понять сагу так, как понимали ее слушатели прежних веков, поскольку у них каждый эпитет и каждая строчка вызывали массу воспоминаний. Наши произведения литературы рассказывают людям историю – как все начиналось, развивалось и чем закончилось; древние же поэмы только напоминали или намекали на дела, которые жили в памяти людей. Они всплывали в памяти слушателей, и перед их глазами оживали картины минувшего.

Семья – это главным образом хамингья, и, подобно душе, она вселяется в нового родственника. Люди – лишь носители этой хамингьи, и их власть состоит в том, что они способны воспроизвести жизнь со всеми ее особенностями, которая текла в жилах их предков. Хамингья – это всегда настоящее, а прошлое реально в том смысле, что ее судьба снова и снова возрождается в последовательности поколений. Эти старые герои никогда не покидали реальности. Сигурд, Хрольв, Рагнар снова и снова рождались для жизни, снова появлялись в последующих поколениях, их подвиги снова и снова свершались потомками.

Хамингья – это явление настоящего времени, живое и единое, а не комплекс, разделенный на несколько человек. На примере Харальда или Оттара мы видим, как в отдельном человеческом существе встречается целый мир.

Признание хамингьи основополагающим понятием в культуре древних германцев предполагает иной взгляд на историю. История ранних германцев имеет совершенно другую структуру, это – не перечисление событий в хронологическом порядке, которые мы развешиваем по крючкам дат, а живые события, повторяющиеся вновь и вновь – в несколько измененном виде, возможно, но в целом те же самые – на протяжении сменяющих друг друга поколений.

Примитивной истории не хватает определенных временных пропорций, которые у нас составляют основание всей исторической правды, и, соответственно, она не может создавать блоки веков и строить из них пирамиды. Но примитивные или древние историки могут сделать то, чего не можем мы или чего еще не научились делать, – они могут представить прошлое как целое, объясняющее настоящее, в то время как наша история – это всего лишь длинная вереница безвозвратно ушедших людей.

Различие между обеими системами так велико, что, хотя их можно считать одинаково историческими, нет таких ключей, которые могли бы перевести факты из одной системы в другую. Совершенно бесполезно анализировать «мифы» в легендарных или исторических элементах, чтобы отыскать в них зерна истины.

Таким образом, проблема структуры клана древних германцев решается сама собой. Не стоит искать жесткой системы, которая стоит за законами, и еще более глупо пытаться найти универсальную германскую систему, для которой приведенная выше схема является вариантом. Проблема здесь по большей части заключается в психологии, а не в социальной жизни, ибо форма клана зависела в основном от своей внутренней структуры, а не от внешней организации. Все люди, имевшие общие мысли и традиции, одно прошлое и одни и те же амбиции, обладали единой душой и составляли клан. Клан был единым живым организмом, то расширяющимся, то сужающимся, меняющимся в соответствии с силой хамингьи и потребностей момента. В его ядре находилась группа единомышленников, которая не могла распасться. Это ядро никогда не было тождественно семье или отцовскому дому; оно не только включало в себя зятьев и шуринов, но и буквально расширялось, о чем говорит нам тот факт, что своих родных сыновей и сыновей брата относили к одной и той же категории. Под давлением обстоятельств или при определенных политических условиях клан мог вырасти до размеров племени или даже народа.

Нормальное состояние не было хамингьей; кланы держались вместе благодаря верности вождю, а также участию в легальном порядке, центром которого был суд или место, где люди собирались несколько раз в году. Это не мешало кланам яростно отстаивать свои права и воевать между собой; существование суда означало одно: противоречия между членами могли быть вынесены на суд общины и разрешены либо в виде приговора, либо посредничеством между соперниками. Но когда люди действовали единодушно – во время войны, походов, словом, в любых совместных предприятиях – все отдельные хамингьи сливались и всем сообществом правил один фрит и одна честь. В такие времена убийство считалось преступлением.

В примитивном и древнем обществе не было притворства; товарищи были действительно одной хамингьей и, соответственно, одним телом, а когда узы дружбы ослабевали и повседневные формы жизни снова раскачивались, хамингья единого организма засыпала, но не прекращала существовать.

У германцев самой большой хамингьей обычно – но не обязательно – обладал вождь или король. Во время войны его удача поглощала удачу его последователей, и потому его боги и предки становились богами и предками всего народа. В истории невозможно различить клан короля и людей, которыми он руководил, просто потому, что в отношении к иностранным телам они были неразличимы.

Без возрождения нет вечности, и понимание этого выражения является необходимым условием, которое помогает осознать, что означало – жить и умереть так, что никто не узнает твоего имени.

Часть вторая

Глава 1
Богатства

Впечатление, которое случайный человек получает от первого знакомства с клановой системой, такое: сдержанность, самодостаточность, готовность всякого человека воевать со своими соседями.

Со стороны не видно ничего, кроме воинов, сражающихся или готовых сражаться, людей, которые спят с топором в руках и берут его с собой, даже отправляясь в поле сеять. Их единство основано на неуверенности в своей безопасности, которая является доминантой их жизни. Каким же сильным должно было быть давление извне, чтобы создать такое единодушие!

Мы не можем сказать, что наши предки отличались миролюбием, ибо им никогда не приходило в голову ставить мир во главу угла. Они сделали кое-что другое – в своей культуре и социальной жизни воздвигли монумент, посвященный желанию мира, и у них, должно быть, господствовало неизменное стремление к миру, помогавшее сохранять единство людей не хуже, чем личное удовлетворение. Их повседневная жизнь была отмечена стремлением к сотрудничеству и дружбе; руки членов клана простирались во все стороны, приглашая соседей к союзу и сотрудничеству.

В социальной жизни германцев ведущую роль играла сделка, или уговор, великий символ взаимодействия и взаимной доброй воли. Если кланы, породнившиеся в результате брака, соединяются в одном сообществе и человек во всех своих начинаниях может надеяться на поддержку новых родственников; если женщина законным путем приобретала статус фрити-сибб (friðu-sibb), то есть вступала в ряды клана в результате брака, то это объяснялось тем, что кланы заключили сделку и обменялись подарками.

Брак – это важнейший из всех союзов, сопровождающийся обменом дарами и возможный только при должном обмене дарами. В современном датском слове, означающем «брак» – giftermål, идея дарения – gift – была передана последующим поколениям. У англосаксов то же самое слово – gift (подарок) – означало в первую очередь подарок невесте, а во множественном числе – свадьбу.

Если взглянуть поглубже, то мы увидим, что брачная сделка ничем не отличалась от дружбы, которая тоже была сделкой и сопровождалась дарами. Подарок у германцев демонстрировал стремление к миру, но одновременно обнажал тайные стороны души.

Когда Кетиль Соня был сожжен заживо в своем доме и доброжелатели искали, как бы помочь его сыну, они не нашли ничего лучшего, чем породнить его с самым могущественным человеком округи, Тордом Ревуном, путем женитьбы Херстейна на его племяннице. Хёвдинг Торд был знаком с Кетилем, более того, Кетиль оказал ему услугу, однако Торд не желал этого брака: «Кетиль был достойным человеком – однажды, в дурную погоду, он впустил меня к себе в дом, обменял лошадей и подарил племенную кобылу; тем не менее я не думаю, что буду сожалеть, если этот брак не состоится» («Сага о Курином Торире»). Если не обратить внимания на слова «тем не менее», истинный смысл этих слов будет непонятен. Подарок порождает определенные обязательства; при каких бы обстоятельствах его ни вручили, он обязывает сделать ответный подарок. И это обязательство само по себе расшифровывается так: получивший подарок попадает во власть к тому, кто его даровал.

Когда сыновья Ньяля вернулись домой и стали хвастаться богатыми подарками, которыми наградил их Мёрд на пиру, устроенном в их честь, Ньяль сказал: «Он, несомненно, сделал это неспроста. Смотрите, как бы вам не пришлось заплатить за них столько, сколько он пожелает». Но перед судьбоносной силой этих подарков совет отца оказался бессильным. Из-за них сыновьям Ньяля пришлось напасть на своего приемного брата Хёскульда, а потом погибнуть во время пожара («Сага о Ньяле»).

Умный человек не примет подарка, пока не поймет, что задумал его даритель. Один человек убедил другого принять залог его дружбы, надеясь получить от него мощную поддержку. И то, что получатель просто сказал «спасибо», ничего при этом не добавив, могло означать либо то, что он понял, с какой целью ему поднесли этот подарок, либо готов был отплатить за него, или же то, что он верил, что даритель никогда не потребует от него ничего невозможного.

Обязательства, вытекающие из принятия подарка, ярко проявились в германских идеях закона. Как юридическая формула, это обязательство описывается в 73-м параграфе ломбардского свода законов короля Лиутпранда: «Подарок, не подтвержденный ответным подарком, не считается действительным по закону». Иными словами, даритель может забрать его назад и, если потребуется, защищать в суде Швеции свое право против возражений принявшего. Человек, требовавший вернуть подарок, должен был произнести такую фразу: «Он подарил мне, и я отдарился в ответ». В законе Исландии тоже существовал параграф, касающийся этого вопроса: «Если в ответ на подарок ценой в 12 унций или более даритель не получил подарка не меньше чем в половину его стоимости, то даритель, после смерти получателя, может потребовать его возврата, если сам подарок не будет по закону считаться ответным подарком или вознаграждением». Впрочем, точное ограничение стоимости и условий в исландской книге законов «Грагас»[84]84
  «Грагас» (Grágás, grau-Gans, Серый гусь) – происшедшее от переплета название сборника исландских законов, относящегося ко времени независимого от Норвегии (X–XIII вв.) существования Исландии и сохраняемого здесь уже в сравнительно позднейшей переработке и различных рукописях. Наиболее полные – Codex regius (1258–1262) и Codex Armagneanus (1262–1271) (ЭСБЕ).


[Закрыть] для простых людей не имело никакого значения – для них подарок, большой или маленький, был просто подарком, и они дарили его от души. Когда Стейнун Старая, родственница Ингольва, приплыла в Исландию, он выделил ей землю, в ответ она подарила ему плащ, полагая, что благодаря этому никто не осмелится признать сделку недействительной («Книга о занятии земли. Часть пятая»).

У нас есть много примеров исполнения указов Лиутпранда, приведенных в судебных документах того периода. Из них хорошо видно, что значение подарка, поднесенного в ответ на подарок, не зависело от его ценности. Вот один из них (792 г.): «Согласно обычаю, существующему у нас, ломбардцев, я, для большей безопасности, принял от тебя в ответ на мой подарок перчатку, чтобы за мой подарок ни ты, ни твои потомки не были мне ничего должны». Человек, написавший эти слова, хорошо знал о спорах, которые возникали между сторонами, обменявшимися дружескими подарками, где, в ответ на сомнения в принадлежности, люди получали такой ответ: «Вы же сами подарили мне эту землю». Но другая сторона заявляла: «Неужели? А ты подарил мне что-нибудь в ответ?»

Позже, когда из бартера или личного торга вырос институт торговли, отношения дарения не только создали свои формы и этикет, но и эффективные формальности взаимных обязательств. Так называемая арра (задаток), или божье пенни, стала легальным символом обязательств, которые принимал на себя человек, получивший подарок. Тот, кто брал божье пенни, принимал на себя обязательство завершить обсуждаемую сделку, как только потенциальный покупатель доставит требуемую сумму; в это время он не имел права принимать никаких предложений от другой партии, какими бы заманчивыми они ни были.

Германский ум не понимал, как можно оставить подарок без ответного подарка, то есть без обязательств. Если человек принял доказательство дружбы и пошел прочь, словно ничего не произошло, тогда полученную им вещь считали не его собственностью, а причисляли к украденному добру. Обязательства, возникавшие в результате принятия дара, имели скорее умозрительную, чем коммерческую ценность, они были слишком глубокими, чтобы их можно было причислить к материальным ценностям. В обычной жизни ответный подарок зависел от щедрости получателя, а еще больше от его положения в обществе. Король, принимая дружеские подношения своих подданных, не мог отделаться пустяками. Психология щедрости хорошо видна из истории о человеке, который выбился из нищеты и стал богатым и знатным, умело эксплуатируя систему поднесения подарков. Жил когда-то молодой человек с многообещающим именем

Рев (Лис) – так начинается «Сага о Гаутреке». Этот юноша, согласно традиционной сказочной концепции, был весьма многообещающим человеком, поскольку относился к тому типу гениальных людей, которые не желали работать, а просто лежали у очага, зарастая грязью. В один прекрасный день отец выгнал его из дома, и Рев Дурень, забрав лучшего быка из стада отца, отправился к ярлу Нери. Подарив ярлу быка, Рев, вероятно, рассчитывал на щедрый ответный дар, однако тот отдарился точильным камнем, а на прощание поведал юноше, как воспользоваться этим подарком.

Вышло так, что Гаутрек, король тех мест, после смерти жены повредился рассудком – сидел день-деньской на ее могиле и наблюдал за полетом своего ястреба, время от времени бросая камни, чтобы поднять уставшую птицу с земли. И кто мог подумать, что точильный камень станет для короля желанным подарком? Но так оно и вышло. Рев сел позади короля и, когда тот стал шарить по земле в поисках камня, вложил ему в руку свое единственное богатство. Благодарный король подарил ему за это кольцо. Рев отдал кольцо королю Элле, прибавив при этом, что король Гаутрек дарит кольца за точильные камни. Элла подарил Реву корабль с ценным грузом и командой и пару породистых собак в золотых ошейниках. Рев, которого теперь величали не иначе как Рев Подарок, на своем корабле отправился в Данию и преподнес собак в полном убранстве королю Хрольву Жердинке, не забыв упомянуть о том, как они ему досталась. Король оставил его у себя зимовать, а весной одарил шлемом, кольчугой червонного золота и снарядил корабль. Так Рев обзавелся целым флотом и свитой и в один прекрасный день явился к королю Гаутреку свататься к его дочери.

Нам сейчас трудно представить себе, какое впечатление производила эта история в те давние годы. Комический эффект, который затрагивал самые глубокие слои человеческой души и порождал смех, создавался рискованной зависимостью от внешней стороны жизни. Смех возникал оттого, что благодаря удаче и смекалке героя рушились социальные барьеры, составлявшие основу жизни. Но, осознав, как важны подарки для нашего сознания, мы можем по крайней мере понять, почему история о хитром Реве вызывала у людей гомерический хохот. Все это происходило оттого, что им была прекрасно понятна идея этой истории: и, смеясь вместе с ними, мы сможем лучше понять этих людей.

Подарок был важным фактором социальной жизни. Передаваемый из рук в руки, он создавал в социуме сеть обязательств, причем такую прочную, что если терялось одно ее звено, то это приводило к потрясению всего государства. «Подарок всегда ждет ответа», – говаривали в те времена. Традиция благодарить за дар равноценным даром кажется нам излишне меркантильной, так как в наше время укоренилась мысль, что только безвозмездный дар выражает искренность чувств и дарит радость. Однако если взглянуть на этот вопрос глазами предков, мы убедимся, что в основе этики и юриспруденции наших предков лежит благодарность.

Наши предки могут многому нас научить. Они относились к благодарности и расчету очень трезво, не чувствуя смущения, ибо понимали, что главное в подарке не акт дарения, а сам подарок, его ценность.

Германцы открыто признавали себя рабами и золота, и серебра, и железа. И они сочинили гимн, посвященный этим металлам, грубость которого выходит за все рамки приличия. Они сочиняли величайшие поэмы, искренно восхваляя золото, и научили нас, с неотразимой логикой жизни, что дорога к золоту для нас, слепых, не заканчивается в мире самых низменных страстей, но приводит к величайшим достижениям духа. Образ скупца, порабощенного жаждой золота, жалкого безумца, продавшего душу дьяволу за блага мира, чужд менталитету древних германцев.

Вся германская поэзия пронизана радостью от получения золотых колец. Такие поэмы, как «Беовульф», освещены сиянием этого металла. Эта поэма рассказывает о мучениях данов, которые вынуждены были еженощно терпеть посещения чудовища, жившего на болотах, и о доблести героя, который одолел Гренделя, а потом сразился с его матерью в самом центре болотистой пустоши. Его победа избавила людей от напасти. Сцены сражений, описанные в поэме, захватывают внимание слушателя, воодушевляют и заставляют сопереживать. Однако и те сцены в Хеороте, Палате Оленя, в которых король одаряет Беовульфа золотом, не менее значимы – они вызывают не меньшее восхищение, чем описание битв. Слушатели старых времен с равным удовольствием любовались героем, когда он красовался в пиршественном зале при свете факелов с золотыми кольцами на шее и запястьях. Описание пира в Хеороте, устроенного после битвы, когда «счастливцы» вновь уселись на свои скамьи и отдали должное угощению, когда по кругу носили бесчисленные кубки с медовой брагой, когда Хродгар наградил Беовульфа богатыми дарами: «Наследник Хальфдана / пожаловал Беовульфу / знак победный / – ратное знамя, / стяг златовышитый / и шлем с кольчугой; / многие видели / и меч знаменитый, / ему подаренный». Далее следует описание шлема, одного из «златозарных сокровищ»: «Сетью железной / по верху обвитый, / шишак тот служит / надежным кровом, / спасая голову / от остролезвого / меча, разящего / в жестокой сече».