Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

 
Женщина сережку обронила,
На свиданье тайное спеша.
Целый день она себя бранила,
Ангельская грешная душа.
 
 
– Так тебе, беспутная, и надо, —
Все твердила бедная со зла.
И снедала душу ей досада,
И несчастней всех она была.
 
 
Но при этом – всех счастливей женщин,
Потому что милый уверял,
Что в тот день он потерял не меньше —
Разум свой и сердце потерял.
 

* * *

Все женщины, оставлявшие след в душе моей, были прекрасны. Ни одной стервозы или склочницы, ни одной сквалыги или зануды, ни единой тупицы или сплетницы, скандалистки или шантажистки. Я уж не говорю о женах, которых небеса дарили мне. Красавицы, умницы, загадочны, как пушкинские русалки, что почему-то «на ветвях сидят», хотя им полагается быть в реке. Вот и жены мои – из вод. Одна явилась из Патриарших прудов (Ермолаевский переулок), другая – из Чистых прудов (Телеграфный переулок), третья – с Камчатки, то ли из Берингова моря, то ли из Охотского. Словом, ни одной Ксантиппы, а сплошь – Февронии. Повезло. И еще как!

4 ноября 70. Опалиха

Позавчера встретил Солженицына. Спускаюсь по эскалатору на пл Маяковского, гляжу, а он поднимается. Надо вернуться, думаю. Ведь ни разу в жизни лауреата Нобелевской премии не видел в натуре. Поднялся наверх. Вижу, он стоит у турникета. Вроде замок у портфеля поправляет. Портфель здоровенный, как у меня, только новенький и, видать, туго набитый. Уж не нобелевскими ли долларами? Сразу подойти не решился, думаю, на улице лучше будет.

Ладно. Иду за ним. Одет он хорошо, современно: добротные зимние ботинки, узенькие штанишки, коротенькое светлое пальтецо переливает разными оттенками, прекрасная меховая шапка. Идет он ходко, шагает через две ступеньки вверх, должно, торопится.

Вышли на улицу Горького. Пошли к Пушкинской. Тут где-то возле магазина «Малыш»,т. е. в самом начале пути, я поравнялся с ним и окликнул:

– Александр Исаевич?

Он встрепенулся, посмотрел на меня несколько мгновений и сказал:

– Извините, что-то не припомню.

Мне это показалось странным и даже обидным. Когда на обсуждении его «Ракового корпуса» в Союзе писателей я первый раз подошел к нему, то не успел представиться, как он сам воскликнул:

– Бушин!

Я удивился и спросил, как он узнал.

– Да ведь в журнале, где ваша статья, есть фотография. Это не уменьшило моего удивления, ибо фотография в

«Подъеме» была с почтовую марку и давняя, я там без бороды, а сейчас-то подошел к нему с бородой, и, однако, узнал.

«Ну и хваткий глаз!» – подумал тогда.

Узнал он меня и позже возле «Пекина».

А тут – не узнает!

Видимо, дело в том, что сейчас все знакомые и все человечество делятся у него на две противоположные половины: одна поздравляет с премией, другая не поздравляет. И те несколько мгновений, что всматривался в меня, он еще и ожидал: вот брошусь я жать ему руку и поздравлять. Увы, не бросился.

И это с самого начала определило его отношение ко мне. Я назвался и напомнил, что вот здесь, неподалеку мы однажды уже встречались.

– Да, да, – вспомнил он, но руку, как тогда, все-таки не протянул.

– Где печатаетесь? – спросил.

– В «Советской женщине».

– В «С. ж»? – переспросил недоуменно.

– Да, – сокрушенно подтвердил я.

– Какая у вас линия? – с прямотой прокурора спросил он.

Хотел я ответить: «Антисоветская. А у вас?» Но не сказал, а начал что-то городить о том, что время сложное и в одном слове свою линию не выразишь.

– Выразите в десяти словах, – снизошел лауреат.

Меня такой прокурорский тон уже начал злить, а он продолжает:

– Что делаете для будущего?

* * *

Знал бы он, какое будущее нас ждет и какую книгу я о нем напишу. «Гений первого плевка».

* * *

Ноябрь 1970 г.

Мишка Фоменко пишет из Равалпинди: «Этому «фую» – как он придумал в «Иване Денисовиче» – здешние газеты отводят передовицы и сравнивают его с Толстым, с Данте. И гадают, как ему вручат 78 тыс. долларов Нобел. премии, как он отпразднует это в кругу друзей на даче Ростроповича».

Господи, даже в Пакистане! Ну, какое им-то до этого дело?

* * *

3. XII.70, четверг

Катя растет большой ябедой. Стоит бабке на нее прикрикнуть, как она бежит ко мне: «Папа! Папа!» Стоит мне ее шлепнуть, бежит к Тане: «Мама! Мама!» Таня ее приструнит, бежит к бабке: «Баба! Баба!»

Появилось много новых слов. Наконец-то стала говорить «Мама». «И-и-и» означает все маленькое (ложку, гранат, куклу), «О-о-о» – все большое.

С 24-го по 29-е мы были с В.П. Друзиным по делам Союза писателей в Самаре. Я привез оттуда отличные легкие санки, в Москве таких нет. А в мое отсутствие Таня за 35 р. купила Кате славную цигейковую шубку. Шубка голубоватого цвета и очень идет ей, сероглазой блондиночке. Она ужасная модница, все новые вещи доставляют ей прямо-таки дикий восторг. Глядя на новую шубку, она и ручками потирает, и ножками топает, и ни за что не хочет с ней расстаться. Первые дни даже клала ее рядом с собой в постель, ручку положит на нее и только так засыпает.

Так вот, еще о Домах творчества.

21 сентября 1971 года я писал в Москву жене и дочери:

«Курочки мои!

Вот я и в Коктебеле. Доехал хорошо. Почти весь вагон ехал туда же, все знакомые. Комнату мне дали, как и в позапрошлом году, прекрасную – в каменном четырехкомнатном коттедже. Все удобства, полная изоляция. Только уборную и умывальник делю с Крупником и его женой. Большую часть дня на моей террасе будет солнце, но сегодня его почти не было.

Все время стояла 30-градусная жара, а сегодня вдруг пасмурно и ветер. Надеемся, это ненадолго. Обед сегодня был отличный. На рынке еще не был, но на почту заходил, купил 17 открыток для вас.

Пишите. Да! Я заказал «книга – почтой» словарь языка ХVIII века. Принесут – заплатите.

Целую. Папа».

От письма веет полным довольством и Домом творчества, и от пребывания в нем. А вот с каким отвращением писал о наших Домах критик Сарнов, которому омерзительна не только Советская власть, но и все, что ею порождено или просто одновременно существует. В книженции «Перестаньте удивляться!»(1998) он пишет сперва о Доме в Малеевке: «Дом, как и все такие дома, был привилегированным. Попасть туда даже члену СП было не так-то просто. Борьба за путевки шла отчаянная». И с кем же ты отчаянно боролся, Беня? У кого так часто вырывал путевки для себя и супруги? Ответить ему нечего, ибо соврал.

«Существовала табель, по которой секретарям, членам парткома путевки выдавались в лучшие месяцы года, другим же – когда дом пустовал». Во-первых, дом никогда не пустовал. Во-вторых, подобные табели существуют в обоих полушариях и всегда были, это не советское изобретение. Но я, например, никогда не был не только членом парткома, секретарем или лауреатом, но хотя бы членом бюро секции критики, а путевки получал всегда, надо было только не прозевать срок подачи заявления. И тут я – типичная фигура. А секретарей-то, допустим, Маркова или Гранина, я в Домах творчества и не встречал, они ездили в цэковские санатории.

Вот так же врал Беня, что после войны фронтовиков принимали в вузы без экзаменов, и потому они преградили его великому таланту путь в МГУ. Я, фронтовик, метался после войны и поступал тогда, в 46-м году, сразу в Энергетический, Медицинский, Литературный и Юридический – и всюду держал экзамен, кроме Юридического, поскольку там были те же экзамены, что я уже сдал в Литературном, и мне их перезачли, к тому же речь шла об экстернате.

«Урвав наконец с бою свою путевку, вы приезжали в этот привилегированный Дом, где вас ожидало множество чисто советских гадостей: принять душ было невозможно, ванну тоже, поскольку вода была только холодная, а если и появлялась горячая, то была цвета конской мочи». Из этого видно, что Сарнов урывал с бою какие-то люксовские номера с ваннами. Я в таких никогда не жил и не подозревал об их существовании в наших Домах. Я благополучно пользовался душем, в работе которого, конечно, иногда случались перебои. А где их нет? И надо бы знать Сарнову, что моча любого сивого мерина и даже знаменитого благородного Буцефала примерно такого же цвета, как моча и критика, члена Союза писателей, собственная.

«В комнатах тоже все (!) было далеко от идеала». Всю жизнь он тоскует об идеале, но не видел, что, допустим, пол, потолок, стены, окна в Домах творчества были очень близки к идеалу. А все никогда не может быть в совершенно идеальном состоянии, это к 80 годам любой человек даже при большом тупоумии может знать.

«В пятирожковой люстре в лучшем случае горели две лампочки». Люстры да еще пятирожковые? Нет, он действительно урывал какие-то люксовские номера. Я ни разу не жил в таких.

«Люди опытные привозили с собой несколько лампочек». Назвал бы хоть одного. Сам-то сколько лампочек привозил? И вот представьте: едет, допустим, помянутый Мустай Карим из Уфы, а в кармане у него лампочки…

«Пить воду из графина было все равно, что пить из унитаза». Видимо, Сарнов никогда не спускал за собой воду, а ведь если спускал, то мог бы и пить.

«Белье меняли только по большим праздникам». То есть на Новый год, 1 мая и 7 ноября, да? Но вот рассказывает, что прожил в Коктебеле два летних месяца, там никаких больших праздников. Можно себе представить, в какое состояние он привел свою простынку! А наволочку? Вся в соплях! Ах, антисемиты проклятые! А вот мне во всех Домах всегда меняли белье еженедельно.

«Но самой большой гадостью была еда». И что, люди опытные привозили еду с собой? Украинцы – поросят, дагестанцы – баранов, москвичи – кур… Тут их и резали, и жарили. Так?

Для выразительности Сарнов приводит цитату из известной фантасмагории Д.Оруэлла, уверяя, что в наших Домах именно так и было. И первая же фраза – вранье: «Очередь за обедом продвигалась толчками…». Никаких очередей в наших Домах не было. Когда мы приходили в столовую, закуска и третье блюдо уже стояли на столах, а первое и второе разносили любезные официантки.

«Особенно отвратительны были изо дня в день повторявшиеся «кнели паровые». Нет, должно быть, Сарнова почему-то не кормили в Домах творчества и он ходил в какую-то забегаловку, где и пожирал ежедневно эти кнели. А для всех остальных существовала достаточно разнообразная система заказов на первое и второе.

И вот убийственный итог: «Академики и членкоры любили писательские Дома творчества». Помилуй Бог, да за что же любить эти жуткие Дома, в которые надо ехать со своей едой, с лампочками, простынями, где из крана течет вода цвета мочи Сарнова, но не горячая, как у него, а холодная, где что ни день извольте есть такие кнели, что после них не тянет к Нелли – за что? За что и сам-то любил их? А ведь любил, коли ежегодно жил там месяцами. Там, умываясь лошадиной мочой, и сочинял свои паскудные книги.

И ведь так этот литературный прохвост, страдающий недержанием, пишет не только о Домах творчества, – о всем нашем Советском Доме, который для этого засранца не что иное, как «срань» (с.119).

И вот любопытно! Виктор Астафьев – человек совсем иного жизненного опыта, другого облика. Общего с Сарновым у него только одно – ненависть к Советскому времени. И этого тут достаточно: Астафьев так же поносил наши Дома творчества, так же врал о них.

* * *

4 января 72

Михалков в своем «Фитиле» высмеял тех, кто кожно-вене-рологический диспансер назвал именем Короленко. Я ему написал, что да, вроде несуразно, но этот диспансер писатель, хорошо знавший сию жуткую проблему по Якутии, основал на собственные средства. А богачом он не был. И уж тут ничего смешного. Сегодня он прислал ответ «Ну, а может быть морг имени кого-то, или баня, или кладбище, или вытрезвитель?»

* * *

Тогда я этот вопрос пропустил, а сейчас назвал бы морг им. Горбачева, вытрезвитель им. Ельцина, кладбище им. Чубайса…

* * *

«Господин Короткая Память!

Поздравляю тебя. Желаю радостей и удач во всем. И солнышка – в любое время года… Прощайте…»

7. I.1971 г.

Сегодня Катя освоила один падеж Раньше на вопрос «Чей это носик?» она отвечала: «Катька». А сегодня говорит «Кати», да еще налегала на окончание: «Кати-и». И видно было, что она старается это запомнить и освоить.

Новый год мы встречали у Ивановых, там и ночевали, брали с собой Катю. Она поразила всех своей воспитанностью. Поела и легла спать на огромную кровать, в которой совсем затерялась. Никому не мешала ни Новый год встречать, ни спать. Проспала, как всегда, часов до 9. А утром сказала новое слово: «мой», но произнесла как «май». Правда, потом забыла.

Сегодня Таня и бабушка купают ее. Ужасно стала бояться купания. Но сама зовет в ванную, видно, что хочет преодолеть страх, но как только пускают воду – крик и слезы.

Она уже все-все понимает. «Поди принеси мне маленькую ложечку». Пойдет на кухню, откроет шкаф и принесет именно маленькую ложечку.

Очень любит помогать бабушке и маме по хозяйству: убирать постель, подметать и т. д.

15. I.197 1

Сегодня во многих отношениях знаменательный день. Во-первых, с утра до прихода Тани мы были с Катей одни. Благодаря моему неусыпному вниманию она ни разу не сделала пипишки в штанишки. Потом во время гуляния в сквере ее поцеловал в правую щечку мальчик Паша, который моложе ее на четыре месяца. Это произвело на Катю огромное впечатление. Вечером мы все втроем ходили на «Динамо», где я после ужасно долгого перерыва впервые встал на коньки и сделал 10 кругов. Так она несколько раз вспоминала об этом первом поцелуе мальчика, показывая рукой на щечку, и издавала крики.

А позавчера Катя порезала указательный пальчик, сунув его под нож, когда Таня резала хлеб. Вечером же я прищемил ей этот же пальчик дверцей кухонного шкафа. Больно ей, должно быть, не было, но выступила кровь.

29. I.71

У Кати то и дело прорываются совершенно неожиданные и довольно сложные слова. Таня принесла какую-то покупку, завернутую в бумагу и перевязанную бечевкой. Катя встретила ее в дверях, выхватила сверток и вдруг сказала совершенно внятно: «Веревочка». Таня принесла резиновые сапожки для нее, и она опять изрекла: «Ботики». Откуда это слово? Ведь, кажется, оно и не произносилось в нашем доме. А сегодня, взяв Танину кофточку, она сказала: «Блузка». И это столь же загадочно!

Погода стоит такая, что 24-го, в день моего рождения, и 25-го мы пускали с ней бумажные кораблики в ручье перед домом.

* * *

А недавно ее трехлетняя дочка Маша, полежав какое-то время в постели с бабушкой, вдруг встала и сказала: «Спасибо этому дому, пойду к другому». И тоже неразрешимая загадка – откуда она взяла это?

* * *

30. I

Катя попила из своей обливной кружечки, поставила ее на подоконник и слегка задернула штору. Микроскопический жест, но как видно в ней стремление к порядку, основательности!

5. III.71 г.

А вот еще жест. В последний день Масленицы ехали мы в метро от мамы к Аде. Катя сидела рядом с Адой, а с другой стороны сидела незнакомая женщина. Вот она стала подниматься с места, чтобы выйти на своей остановке. И Катя легонько подтолкнула ее левой ручкой – уходи, мол, дай место моим родственникам. Никто, кроме нас, этого озорного ее жеста не заметил.

* * *

Вернулся из Терскола, где две недели роскошно катались мы на горных лыжах с Зориком Вертманом, которому по вечерам я растирал «поморином» поясницу от приступов радикулита. Приехал, сразу увидел, что Катя стала очень похожа на шустрого и озорного воробышка. Вот куры копаются в пыли, ищут что-то, о чем-то между собой ко-ко-ко да ко-ко-ко. А воробышек в сторонке, он вроде бы и не обращает внимания на кур. Но вдруг срывается с места, подлетает к курам и из-под самого носа у них выхватывает зернышко. Так и она. Слушает-слушает разговор взрослых незаметно для них. Вдруг хватает какое-нибудь словечко из их разговора и начинает щебетать, вертит его так и эдак У меня недавно утащила словечко-зернышко «Туся» – Туфя, Туша, Суся…

Очень хорошо освоила она слово «все», произнося его «те». Проснулась – те! Поела – те! Я ей сыплю с блюдечка бруснику, намереваясь кое-что оставить себе, а она требует – «те!»

В речи ее начинает проявляться понимание падежей. Раньше было только «Катя», «мама», «папа», теперь, когда надо – «Кати», «папе», «маме»…

3. V.71. Малеевка

1-го было холодно, шел снег, 2-го погода стала лучше, проглядывало солнце. А сегодня – солнце и теплынь. Хотя на берегу пруда еще лежит кусочек снега, а под купальней огромные пласты льда, но птицы просто сходят с ума, а за будкой сторожа запел соловей. Впрочем, один прохожий сказал мне, что, может быть, это скворец передражнивает. Господи! Еще есть люди, которые говорят «передражнивает». Хорошо-то как!

* * *

Когда Катя хочет, чтобы ее взяли на руки, она говорит: «На Катю, на!» Она потрогала ямку на моем подбородке и уверенно сказала: «Пупок». Новые словечки она подхватывает моментально. Я взял эластичный флакон из-под бодусана, стал запихивать в горлышко кусочки поролоновой губки и стрелять ими в Катю. «Мимо!» – восклицаю я. «Мимо», – повторяет и она.

На 1-е и 2-е Таня приезжала сюда. К Кате телеграммой вызвали Анну Фоминичну. Позвонить отсюда не удалось – автомат не работает. Как они там?

* * *

Дача – дачник жилец назван по жилью. Скворец – скворечник жилье названо по жильцу. Дело тут, конечно, в последовательности происхождения слов. А вот интересно. Скрипач – тот, кто играет на скрипке; толкач – то, что или кто толкает; трепач – тот, кто трепется… Что же такое врач?

11. VI.197 1, пятница

В конце мая ходили все втроем гулять в Тимирязевский парк На обратном пути Катя ужасно расшалилась. Придумала такую игру. Берет меня за руки и ведет по дорожке обратно. «Я тебя заблудю», – говорит. Потом бросает меня и несется к Тане вперед и кричит: «Иду, иду, иду! Бегу, бегу, бегу!»

24. VI, четверг

С 3-го июня Катя с бабушкой живут в Кратове на даче. Две недели, до 28-го, проживет там и Таня. Я был только два раза – когда отвозил и на прошлой неделе.

Сегодня поеду опять.

Желание говорить распирает ее, и она говорит: копатка (лопатка), байотка (трогая меня за бороду), нама (сама), нанишки (штанишки).

2. VIII, понедельник. Ильин день

8 июля проводил Таню в Германию и Чехословакию. 9-го поехал в Кратово с альбуцидом для Кати. И с тех пор не был в Кратове до 31 июля, т. е. три недели: вначале хорошо одному работалось над статьей о языке (для «Москвы»), а потом начался этот ужасный кинофестиваль, на котором я посмотрел 29 фильмов. Катя все время обо мне и не вспоминала, но 30-го, в пятницу, вдруг ее прорвало. Начала ко всем приставать: «Где мой папа?» Тянет бабушку: «Пошли встречать папу». Лифтерша Анна Хрисанфовна объясняет это так Все три недели я не собирался в Кратово, знал, что не смогу съездить, а как только засобирался, заскучал сильнее, так ребенок это тотчас почувствовал. Как она была рада, когда я приехал! «Папочка! Мой папочка!» – твердила все два дня, терлась об колени, обнимала. Все-таки очень это странно, неужели такая кроха уже так любит отца? Понимаю – бабушку, маму. Но ведь я с ней почти не бываю.

Залезла пальцами мне в рот, стала перебирать зубы. «Этот беий, этот беий, а этот (на золотой) бьистясий». Таня дает ей малину. Она берет одну ягодку и говорит «По-моему, она зеленая». Уже употребляет слово «кажется».

14 сентября 71 г.

В «Молодой гвардии» вышла моя небольшая, но вполне приличная книжечка «Ничего, кроме всей жизни» – рассказы о примечательных событиях в богатой ими жизни Маркса и Энгельса.

Тираж 100 тысяч! Иосиф Дик сказал, что бессмертие мне обеспечено.

17. Х, Москва

Вернувшись из Коктебеля, я обнаружил великую перемену в Кате: она не только перестала бояться купания, особенно мытья головы, но и полюбила это дело. Теперь сама требует, чтобы ее мыли-купали каждый вечер. Чем объяснить эту перемену? Таня не знает. А мама (у нее Катя прожила три недели, когда Галя уезжала в Ялту), уверяет, что это она ее устыдила и внушила нормальное отношение к воде.

Я иногда говорю, обращаясь к Тане и Кате – «Курочки мои». Вчера сказал «Вы мои курочки, а я ваш петушок». Катя, видно, поняла, что значит петушок это курочка мужского пола. И вот сегодня во время купания, когда Таня ее уже вытирала, она в приливе хорошего настроения стала лопотать: «Мама – кошечка, Катя – кошечка…» На мгновение задержалась и добавила: «А папа петушок-кошечка», ибо слово «кот» ей еще неизвестно.

* * *

Недавно бабушка Валя за что-то корила Ваню: «Что ты натворил! Это же курам на смех!»

Он задумался: «Куры будут смеяться?» – «Конечно!» – «А петух?»

Как видно, реакция петуха для него гораздо важнее.

7. XI.197 1, воскресенье

– Катя, посмотри, вот бежит собачка.

– Какая собачка?

– Маленькая.

– Какая маленькая собачка?

– Черненькая.

– Какая маленькая черненькая собачка?

– Лохматая.

– Какая маленькая черненькая лохматая собачка? И т. д.

Я стою в ванной комнате у зеркала, подстригаю бороду. Катя сбоку наблюдает за этим.

– Папа, ты чего делаешь?

– Подстригаю бороду.

– Зачем?

– Чтобы она красивей была.

– Мы с мамой тебя и так любим.

7. I.197 2 г.

Сижу в своей комнате, работаю и слушаю, как Катя в кухне без конца зовет «Гуси-лебеди, домой! Гуси-лебеди, домой!..» Какая милая музыка!

* * *

В конце ноября, когда было уже холодно и грязно, мы с ней пошли в зоопарк Первым увидели гуся на дороге. Кате было очень интересно. Но она все-таки нашла в себе силы оторваться от гуся и пойти дальше. Многие звери были уже в зимних вольерах. Посмотрели и львов, и тигров, и медведей – всех. Морж – огромный, красный – энергично плавал под водой и выныривал у самой решетки, обдавая нас своим жарким утробным паром. Его Катя, пожалуй, испугалась и потащила меня к другим клеткам. Два раза по три круга каталась она на пони. Я не думал, что она решится одна, но – хоть бы что! Села и поехала. Правда, сидела очень тихо, смирно и держалась за спинку крепко.

* * *

Я рассуждаю о том, какие мы все «разноцветные»: Таня – красная, Катя – белая, я – черный и т. д. Катя слушала-слушала и вдруг говорит Тане:

– А какая у тебя морда?

13. III.72 г.

Подходит ко мне со щипцами и говорит

– А я орехи щипцаю.