Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

5 июля

На каблуках, в огромной, почти как сомбреро, шляпе, в размалеванных разными надписями майках, развратной походкой старой бляди гуляет здесь по набережной и аллеям коротышка Эдвард Радзинский. Вчера он был в рубашке со словами «Перо сильнее шпаги. Драматург». Имеется в виду конечно, «драматург Радзинский». И каждый день с новой бабой. Господи милостивый, неужели Татьяна Доронина действительно его жена!

Вчера был фильм «Андрей Рублев». Петя Палиевский сказал: «Если бы показывали, как его (фильм) сжигают, то я бы пошел».

9. VII

Итак, сегодня вечером уезжаем домой. Кажется, еще никогда я не проводил здесь время столь энергично. Правда, ничего не написал, кроме нескольких лирических стихов и письма «Об упразднении чинов и званий в российской словесности». Но зато, во-первых, начал играть в теннис, последние две недели играли с Таней по часу перед завтраком и по часу перед

ужином. Прекрасно! Во-вторых, никогда не плавал так много и так далеко, делал треугольник к бую, от него к другому и к берегу. В-третьих, никогда не пили так много и так хорошо. Вот сейчас посмотрел, остались 5 бутылок из-под коньяка (только одна не моя, Андрея Грюнталя), 5 бутылок из-под водки (и все какая – «Посольская», «Сибирская», «Московская»!) и 6 бутылок из-под сухого, да еще, помнится, что-то я выставлял на веранду, и горничная забрала.

В-четвертых, прочитал «Великого Гэтсби» Фицджеральда, «Осень патриарха» Маркеса, кое-что в наших журналах и ежедневно читал «Правду», «Известия», «Комсомолку», «Красную звезду», по поводу чего Петя Палиевский мне сказал «Как ты можешь при твоей квалификации тратить на это время!» В-пятых… Но здесь я и остановлюсь.

2 июля 1983 г. «Уважаемы тов. Бушин В.С.!

В связи с Вашим письмом в ЦК КПСС просим позвонить по телефону 206-26-38.

Инструктор Отдела культуры ЦК КПСС Г. Гоц».

Черт меня дернул писать им! Ведь затаскают теперь. Был же у меня опыт общения с ними.

11. VII, Москва

Вчера вернулись из Коктебеля. Ехали хорошо. Девочки всю дорогу спали. Поезд вместо 22.10 пришел около 11-ти. Нас встретил на машине Юра, и в половине двенадцатого мы уже были дома. Помылись и около двух часов легли спать.

В Москве литературная жизнь бьет ключом. Во-первых, над нами, на 9-м этаже, обчистили квартиру Аникстов. По одним сведениям, на 5 тыс. рублей, по другим – на 8,5. Даже для шекспироведа это немалая трагедия. Во-вторых, еще ранее того обчистили квартиру Майи Ганиной и Юрия Сбитне-ва на Кутузовском проспекте. По некоторым сведениям, унесли на 35 тыс. рублей (сказал А Мошковский). Знать, пронюхали, что они года два назад отгрохали роскошную дачу где-то под Лопасней. В-третьих, было совершено гангстерское нападение на Владимира Огнева. По звонку он открыл дверь, и какой-то малый, стоявший на пороге, кинулся на него. А дома была и жена, бедный Огнев только успел крикнуть ей, чтобы позвонила в милицию, а сам вступил в борьбу с преступником. Тот, поняв, что их двое, бежал. Таким образом Огнев спас честь всей корпорации критиков, а заодно и свои богатства, которые после выхода недавно его двухтомника и однотомника, видимо, сильно возросли. Бедный Огнев! Когда-то на него упала в ЦДЛ люстра, а вот теперь нападение. Тогда его некоторое время звали Огнев-Люстрин. Как назовут теперь? Да, литературная жизнь кипит.

13. VII

Я испугался только в первый момент, а потом откуда-то пришла уверенность, что все кончится хорошо, но был взбешен нерадивостью Татьяны. Они поехали к Люсе. Когда выходила из дома, я спросил, есть ли у Кати деньги, сказал: «Дай ей». Они собирались купаться, но дождь промочил их, и они пошли к Люсе. Оттуда Татьяна позвонила, сказала, что Катя, вероятно, поедет домой, а они – к Лиле. Я сказал: «Когда примете решение – позвони мне». И вот около девяти она звонит: «Катя дома?» А ее нет. Оказывается, они расстались полтора часа назад, и Катя давно должна быть дома. Где же она? Я уже обзвонил и Ситу, и Соню, и Таню, и Бисвиську – никого их дома нет и в Москве нет. Позвонил нашей Гале. Да, за Катю я, пожалуй, не волновался, но вот-вот стемнеет. Татьяна каждые пять минут звонила. И вот наконец около десяти Катя заявилась. Оказалось, родная мамочка посадила ее, вернее, показала ей не ту остановку, и она уехала до конца не в ту сторону. А денег всего 5 копеек! Слава Богу, она решилась ехать назад без билета. Доехала до «Сокола», а на метро пяти копеек нет! Ох, Танечка, до чего ж ты легкомысленна! Но – слава Богу! – все обошлось.

21 июля

Был в ЦК. Беседовал с Гоцем Ген. Сидоровичем и зав. сектором Степановым В.А Пустое дело.

2. IX, Москва

Третий день твержу стихотворение Л. Мартынова:

 
Я жил во времена Шекспира,
И видел я его в лицо,
И говорил я про Шекспира,
Что пьесы у него – дрянцо,
И что заимствует сюжеты
Он где угодно без стыда,
И грязны у него манжеты,
И не изящна борода.
Но ненавистником Шекспира
Я был лишь только потому,
Что был завистником Шекспира
И был соперником ему.
 

Только я читаю не «где угодно», а «где попало», и не «не изящна борода», а «неопрятна», и не «ровесником», а «соперником».

18. IX, воскресенье

Ах, какая стоит осень! Каждый день как ломоть спелой дыни. (Впрочем, пожалуй, так лучше б сказать об августе.) Собираюсь в Коктебель.

Я, казалось бы, вполне искренне презираю нынешние обильные награды – все эти медальки да орденки. Ну, в самом деле, после 18-кратного Героя, маршала, кавалера ордена Победы и лауреата Ленинской премии по литературе все это опоганено окончательно. Все так, но вот, однако же, два раза уже снилось, что награжден я Золотой Звездой Героя Соцтруда. О, глубины подкорки, кто в вас проникнет!

19. IX

Сегодня в 12 часов проводил с аэровокзала Таню – полетела в Самарканд на какую-то конференцию с фильмом своей студии. Вернется в субботу, а я в четверг отправляюсь в Коктебель.

С аэровокзала поехал в российский Союз – отдать рецензию на книгу Ан. Знаменского «Золотое оружие». Зашел к Мише Шевченко. Он великий почитатель и знаток Шолохова. Почти целый час о нем и проговорили. В Алма-Ате вышла книга какого-то Гавриленко о Шолохове, и в ней он рассказывает, как однажды Шолохов прочитал статью Шевченко о себе, вернее, то была не статья, а зарисовка, что ли, о том, как старик-отец читал «Тихий Дон», как был поражен и раздосадован он тем, что Мишка Кошевой не поверил Григорию и тем пихнул его в банду. Шевченко, конечно, очень доволен, что Шолохову это место понравилось и взволновало его. Рассказал Миша, что, когда Шолохов окончил «Тихий Дон», написал Лежневу: отослал, мол, в «Новый мир», концовка такая, какую никто предугадать не мог, лишь бы напечатали, а там – хоть четвертуйте.

А я в четверг отнес в «Москву» своего «Суровцева» и сказал Вике Софроновой, что не нужно мне, мол, никакого гонорара, сам готов перечислить в Фонд мира тысячу рублей. Лишь бы напечатали.

Потом вернулся домой, пообедал и поехал в издательство «Молодая гвардия». Десятерика не застал – он числа до 10 октября в отпуске. Володин («ЖЗЛ») на заседании. Так и вернулся ни с чем.

М.Н. АЛЕКСЕЕВУ

«20 сентября 83

Михаил Николаевич!

Я выполнил нашу давнюю договоренность – написал статью о Ю.Суровцеве, отчасти прихватил В. Оскоцкого. Значение статьи, я думаю, гораздо шире личных имен. Я показал, что очень важные позиции в критике захватили люди недобросовестные, развязные и невежественные, и что сделано это при пассивном, а то и поощрительном отношении литературного начальства. Я показал также, как это вредно и опасно для литературы и ее будущего.

Я сейчас уезжаю из Москвы и надеюсь, что к моему возвращению недели через три статья будет уже всеми прочитана, и вопрос станет ясен.

Всего наилучшего!»

В. ШОРОРУ,

помощнику ЕММаркова

«20.10.83

Дорогой Володя!

Своими расспросами, а отчасти и угрозами вчера в ЦДЛ ты меня удивил и огорчил.

До тебя дошли какие-то невнятные слухи от людей, которых ты отказался мне назвать, о какой-то моей рукописи, будто бы сданной в какую-то инстанцию Союза писателей. И вот ты кинулся разыскивать ее, но, увы. Нигде не обнаружил. Разве твоя служебная обязанность в том, чтобы вызнавать и вынюхивать все, что происходит в литературном мире, и осведомлять об этом начальство?

Если рукопись не поступила тебе, значит, она не тебе и адресована, значит, тебе и не следует о ней беспокоиться да еще так рьяно. Пойми же, дорогой, что есть в литературной жизни вещи, которые тебя не касаются, тем более, что ты такой молодой член Союза писателей, кажется, еще и трех лет не исполнилось твоему стажу.

И уж совсем ты меня ошарашил уверенным заявлением: «Если захочу, твоя рукопись завтра будет у меня на столе». Но, как я понял, ты уже давно очень хочешь, а рукописи нет…

Друг мой, при таких замашках, склонностях и амбициях тебе бы не на побегушках у Георгия Мокеевича служить, а быть бы правой рукой Леонтия Васильевича. Ей-Богу!

Обнимаю

С пламенным литинститутским приветом!»

26. IX, Москва

Ого-го! Как давно не раскрывал дневник Надо было бы записать и об августе, проведенном в Малеевке, и о сентябре – в Москве, и о сентябре – октябре в Коктебеле.

В Малеевке хорошо работалось. Закончил статью «Послушай, дедушка» о Суровцеве. Все время купался в пруду, играл в теннис с Таней, когда она приезжала, с Катей (она жила там две недели), а в конце – с Надей Островой.

… А 22 сентября уехал в Коктебель. Дала мне Ада Ефимовна 11-ю квартиру 3-го корпуса. Жил я там как бог. Опять играл в теннис, купался в холодном море, и работа была подходящая: сокращал своего «Ветрова». Из 400 стр. убрал 130. И, откровенно говоря, почти все это пошло на пользу делу. О Достоевском много было интересного, но знающим людям это известно, а книга-то не о нем. Сейчас сокращаю вторую часть – военную. И тоже делаю с удовольствием. Много там лишнего. Ну, в самом деле, нельзя же всерьез опровергать весь солженицынский вздор и всю его малограмотную клевету, а я это делал. Доказывал, скажем, что Герои Советского Союза – это действительно герои. Приводил 11 примеров в ответ на его слова, что-де Героя давали «тихим мальчикам», отличникам политической подготовки. Ну не смешно ли! Как помогает время трезвости взгляда. А ведь тогда, полтора года назад, я наверняка стал бы при случае доказывать, что это нужно, важно и т. д. …

Вчера пошел в Союз за талоном на фрукты и попал в объятия Юры Гордиенко. Хорошо поработали в малом банкетном зале – две бутылочки коньяка выкушали на четверых – Юра, Феликс Чуев, Юр. Кузнецов и я. Платил Гордиенко. Кузнецов было вынул две «красненьких», но он заставил его убрать. А придя домой, решил поздравить с 80-летием Э. Гр. Герштейн. Сорвал распустившийся цветок с кактуса и пошел. А там уже застолье. Мне бы поздравить и уйти, но она, по вежливости, пригласила сесть, и я с пьяных глаз остался. Должно быть, больше часа просидел, кидал им свои завиральные идеи насчет «Александрийского столпа», «Прощай, немытая…» и др.

16 ноября 1983 г.

Сегодня в «Литературке» на целую полосу напечатаны прекрасное письмо Глеба Горышина Бурсову и отрывок из замечательной книги Бориса Ивановича «Судьба Пушкина». То и другое прочитал с удовольствием.

Захотелось посмотреть, что я писал ему еще в 81-м году. Покопался и нашел это письмо от 20 января.

«Уважаемый Борис Иванович!

Работая над книгой о самой что ни на есть современности (о Солженицыне. – В.Б.), я ощутил нужду опереться в одном пункте на Достоевского. С этой целью решил заглянуть в Вашу книгу «Личность Достоевского». Заглянул, да так и не смог оставить ее, не дочитав до конца. Книга интереснейшая, богатейшая по наблюдениям и мыслям. Однако кое-какие как раз интересующие меня места остались для меня неясными.

Например, Вы пишете: «петрашевцы предпочли лучше(?) подняться на эшафот, чем отречься от своих убеждений» (с.142). А разве такая возможность выбора им предоставлялась?

Я не понял, как вел себя Д. на следствии: «он сваливал вину за свои действия как члена группы на Спешнева» (с.93). Где это имело место? Когда? Как? На самом следствии или потом в каком-то разговоре или письме? Разница очень важная. Если на следствии, то как же понимать его слова в письме Тотлебену: «Я вел себя перед судом честно, не сваливал свою вину на других и даже жертвовал своими интересами, если видел возможность выгородить других» (с.307). Это подтверждают и слова чл. Следственной комиссии ген. Ростовцева о нем: «умный, независимый, хитрый, упрямый преступник».

Озадачивает и вопрос об отношении Д. к Западу. В одном месте в книге сказано: «к Западу относился с нежностью. Достойной удивления» (с.600). В другом читаем: «Оба (Толстой и Д.) резко отрицательно относились к Западу» (с.666). Что читателю думать?

Вы пишете: «С детских лет Д. узнал нужду в разных ее обличьях… запомнил детство как мрачное и нелюдимое». Но этому противоречат и вспоминания брата, Андрея (с. 115), и сведения о том, что в семье Д-х прислуживали няня, две горничных, были кухарка, кучер, лакей, имелся свой выезд, наконец, два имения.

Вы уверяете, что Д. признавал большое значение «достижений едва ли не всех выдающихся писателей, живших до него и одновременно с ним», а на стр. 137 – совсем иное.

Вы пишете, что Толстой признавал великими пять писателей. Почему не назвать их? Ведь читатель умирает от любопытства.

Вы неоднократно хвалите «редкую терпимость Д. к чужим мнениям». И вдруг: «Он зло издевается над всем, что не соответствует его собственному умонастроению» (с.170).

Сомнительным мне кажется Ваше утверждение: «Желания могут быть только у свободного человека» (с.372). У несвободного человека, мне кажется, есть, по меньшей мере, одно желание – обрести свободу.

«С А.Шуберт у Д. было некоторое подобие романа». Что это такое?

Позвольте заметить и о том, что есть не «Троице-Сергиев-СКАЯ» лавра, будто она названа так не в честь о. Сергия, а какого-то тов. Сергиева, но – Троице-Сергиева.

Если хоть 2–3 моих замечания Вам пригодятся, буду очень рад.

И еще одна просьбы: не могли бы Вы сказать, откуда эти слова Д-го: «дети голодали, уже несколько дней они ничего не видели, кроме хлеба и колбасы».

А известна ли Вам странная книга В.И.Кулешова «Жизнь и творчество Достоевского»? Странность ее уже в том, что в отличие от Вашей книги она написана без любви к писателю и даже с явным чувством вражды. Так вот он пишет «Суслова обвинила Д в том, что, порвав с изменившей ему женой, он помогал ей материально». Что за чушь! Мария Дмитриевна умерла у него на руках. В этой книге все от начала до конца сомнительно».

На эти мои январские придирки Б.И. ответил 12 февраля:

«Уважаемый Владимир Сергеевич,

простите Бога ради, что с таким запозданием отвечаю на Ваше столь любезное письмо. Я бы даже сказал, что это редкостный случай для нашей среды, где так принято подсиживать друг друга.

Я действительно собираюсь переиздать «Личность Достоевского, и Ваши замечания для меня очень ценны. Кое-что из того, о чем Вы написали, было уже исправлено. На следствии Достоевский вел себя безукоризненно».

Далее перечислял свои исправления, а в конце писал «Еще раз большое, большое спасибо. Через год-полтора будет возможность послать Вам новое издание «Личности», и вы убедитесь, сколь внимательно я отнесся к Вашим замечаниям.

А пока всего Вам доброго. Примите мои самые лучшие пожелания. При случае был бы рад познакомиться.

В. Бурсов».

Я ответил: «Вы пишете, что рады были бы при случае познакомиться со мной. И я был бы рад. Я видел Вас на последнем съезде писателей в буфете Дворца съездов, но не решился подойти. Что ж, будем ждать нового случая. Но я с Вами уже в большой мере знаком через Достоевского, а если у Вас есть желание составить некоторое заочное представление, то можно, например, взять ж «Москва» № 7 за 79-й год – там один мой довольно нескучный опус. (Это была статья о «Путешествии дилетантов» Окуджавы).

Всего Вам доброго.

С поклоном».

22. XI.83

Вчера позвонил в Воениздат насчет справки о гонораре для пенсии и чтобы забрать две свои рукописи («Ветров» и о Б.), и вдруг секретарь отдела прозы Марг. Мих. говорит мне, что вышли мои «Арфы». Как так? Ведь я ожидал в лучшем случае будущим летом. А вот так! Словно в сказке – в феврале, кажется, я им сдал расклейку, в марте они сдали в набор, и вот в ноябре – выходит. Несмотря на недомогание, поехал в издательство за «сигналом». Как издали! Какая обложка! Какие надписи! Какой корешок! Ну словно Бальзак.

Право, вся эта история будто сказочная. И издать предложили сами, и 350 рублей за лист платить согласились (вернее, вести отсчет от этой точки!), и тираж определили в 100 тыс., и вот издали, что ли, не всего через полгода. Фантастика! Теперь бы еще заплатили как следует, а там на страх врагам можно бы и на премию выдвинуть. Хотел порадовать такой удачей свою семейку. И что же? У дочери как клещами вытащил «Поздравляю». А жена, поскольку я, по обычной своей склонности к розыгрышам, сказал вначале, что это, мол, всего лишь дополнительный тираж «Современника», за который никакого гонорара не полагается, – жена, выхватив у меня книгу и три секунды повертев ее в руках и даже не разглядев, что это Воениздат, даже не заметив прекрасного оформления и не порадовавшись ему, не поздравив меня, метнула: «Ну, раз без гонорара, то такое искусство нас не интересует!» Потом, когда я сообщил, что гонорар будет, она заинтересовалась произведением искусства, хотела взять книгу посмотреть, да я не дал ей. Позже пришла Катина подруга Марина смотреть «Подростка», так от нее я увидел больше заинтересованности в моей книге и больше участия ко мне, чем от этих так называемых ближайших родственников.

30. XI

Был утром в поликлинике – закрывал больничный лист у Лифшиц. Встретил в коридоре Мишу Шевченко, поздравил его с премией комсомола, заметив при этом, что вообще-то я, как Толстой, противник литературных премий. Ну, говорит Миша, если бы дали, наверно, не отказался. Нет, говорю, отказался бы. Вот, мол, только что в Воениздате вышел мой роман об Энгельсе – вполне могли бы за него дать, а я бы не взял и т. д.

Подходит Евтушенко, здоровается с Мишей, бросает мне «Привет!» и протягивает руку. Собственно, мы с ним никогда не ссорились, хотя я раза два-три когда-то и задевал его в статьях. Последний раз в статье о «Дилетантах» Окуджавы. Буквально следующее: «Поэт Евгений Евт., вспоминая свое знакомство с О., недавно писал: «Меня невольно потянуло к этому человеку – в нем ощущалась тайна…» Действительно, и мы говорим об этом. Как же не тайна!» «О. показал мне рукопись своей новой книги, – пишет Е. – Раскрыв ее, я был поражен… Сразу врезались такие строчки:

 
Сто раз я нажимал курок винтовки,
А вылетали только соловьи…
 

Вот она – тайна! И даже не одна. Во-первых, зачем Булат нажимал курок, когда надо нажимать на спусковой крючок? И т. д. Но как бы то ни было, а мы с ним давно никак не общались. Изредка встречаясь, даже не всегда здоровались, вернее, иногда делали вид, что не замечаем друг друга. Так было, например, в «Книжной лавке» как-то. А последний раз я видел его стремительно вошедшим в ресторан ЦДЛ в окружении каких-то незнакомых людей (вроде бы восточных), – на груди его красовался орден Трудового Красного Знамени. Было такое впечатление, словно он его только что получил (это в связи с 50-летием) и вот зашел обмыть.

Ну, протянутую руку я пожал, он ответил слабо. Они с Мишей начали выяснять какой-то вопрос о какой-то женщине. Я отступил на шаг. Но вижу, он хочет вовлечь в разговор и меня. Миша стал выражать восторги предисловием Евг. Сидорова к трехтомнику Евт. Тот стал рассказывать, что редактор был против иных мест предисловия, ибо там были критические замечания. «Ну и что? Пусть!!» Евтушенковеды, говорит, подсчитали, что я написал 110 тысяч строк, а в трехтомнике будет только 47 тысяч. Я спросил, как считали – по рифмам? «Нет, по строкам, но я же редко разбиваю строки».

Миша спросил меня, читал ли я книгу его критических статей. Я сказал, что у меня есть книга его статей, изданная «Молодой гвардией» («Точка опоры»), и тут вспомнил и стал рассказывать, что вот, мол, написал работу о Б., у него тоже вышла в «М. гв.» книга статей, и я сравнил обе: в ней 30 фотографий (Б. в пыжиковой шапке, Б. в ондатровой шапке, Б. без шапки…), даже у Ев. только 28! Правда, говорю, одна уж очень хороша: поэт на берегах Амазонки в объятиях анаконды. Очень красиво и впечатляюще! Но голову-то анаконды держит двумя руками змеелов-профессионал. Я даже подумал, что эта фотография могла бы быть отличным фотоэпиграфом ко всему творчеству Евтушенко. Он слушает, смеется.

Потом стал рассказывать, что поставил двухсерийный фильм о сорок первом годе. Снимал на станции Зима, попросил там сыграть настоящую свадьбу – со старухами, с настоящей водкой, настоящими песнями и т. д. Приняли, говорит, первой категорией. «ФРГ сразу купила». Я подал ему левую руку, правая болит.

А когда он ушел, я сказал Мише: «Вот единственный у нас писатель, не имеющий никаких медалей, ничего, кроме имени. Так и должно быть у настоящего художника: ничего, кроме имени!»

Сейчас заходила машинистка Тамара Афанасьевна, отдала «Один день И.Д.», который я давал ей читать. Рукопись она закончила. Вероятно, по крайней мере, хоть часть ее прочитал и муж. «Он сказал, – говорит, – что если бы дали волю, я пошел бы и убил его (Солженицына)». Видимо, такова будет реакция у всех нормальных людей на мою книгу.

5. XII.83

Вчера были в гостях у Левы Экономова. Ну и кудесник! Что он сделал из своей квартиры! Никакой покупной мебели нет, все своими руками, да как! Но венец всего – домашняя парилка, которую он устроил в уборной с помощью металлического ящика, наполненного камнями. Камни он калит на газу. Ну кудесник, ну мастак! А откуда вдруг завязалась дружба? Он хочет, чтобы я зачислил себе секретарем его старшего сына Аркадия, 29 лет, кандидат наук Что ж, пусть. Жил 60 лет без секретаря, теперь будем с секретарем. Как Лев Толстой.

12. XII

Заезжал Фоменко. Я прочитал ему два фрагмента – стихи о Манделе и «следственный эксперимент» (любовь через колючую проволоку в «Архипелаге»). Хохотал до слез.

Катя с Соней собираются в театр на «Много шуму».

Наконец-то сдал! Почти три месяца не разгибал спины. Наконец-то! Но, конечно, еще не все это, не все. Да, пришли Божьи сроки, Александр Исаевич!

М.Н. АЛЕКСЕЕВУ

«15 декабря 83 Михаил Николаевич!

Со времени твоего звонка прошло полтора месяца, да еще месяца два моя статья лежала в редакции до этого – вот такие сроки! А мои писания, увы, не обладают свойством бессмертия, как, допустим, сочинения Сартакова. Они интересны сейчас для нынешнего читателя, а не для потомков. Но моя последняя статья лежит в журнале уже четверть года. Сейчас ее читала бы по меньшей мере «вся Москва», и она сделала бы полезное дело. Ты похваливаешь: «Молодец, старик Хорошо!» И я работаю не для читателей моих рукописей, а для литературы. Ты за четыре с половиной года не напечатал ни единой моей строчки. А ведь у меня и способностей, и любви к слову, и жара души, без коих невозможна литературная работа, может, всего с полфунтика меньше, чем у того же Сартакова и других бессмертных.

Ты говоришь, есть резкости. Что ж, давай пригладим. Но помни и о том, что Суровцев-то и вся его их братия не стесняются лепить в глаза все, что хотят. Тот же Оскоцкий вел недавно вечер Искандера в ЦДЛ. И обронил между делом: «Как приятно видеть полный зал! Ведь на вечере, допустит, Михаила Алексеева он был бы на три четверти пуст, если бы, конечно, не пригнали солдат».

А мы деликатны, стеснительны, робки, у нас высшие соображения, нас скоро приучат считать Божьей росой нечто по составу совсем иное.

Если робеешь печатать, так и скажи: я, мол, хоть и Герой, но не из храброго десятка, боязно…

Как ни дико, а единственное, что сейчас утешает меня, это слова Солженицына, который писал мне: «Влад. Серг., помните: где нет сопротивления, там нет и работы».

Кстати, моя рукопись о нем, которая тоже так долго и мертво лежала на твоем письменном столе, кажется, скоро будет издана.

Жду ответа, как соловей лета».

17. XII

Если бы сегодня ночью кто-то мог бы наблюдать меня, то у него сложилось бы полное впечатление моего безумия. В 3 часа я проснулся помочиться. Чувствую, что не усну. Принял полтаблетки пипольфена и стал читать книгу «Мужчина и женщина», через полчаса отложил книгу и погасил свет. Все равно не спалось. Через некоторое время я вскочил, стал бегать по комнате и материться. Принял еще полтаблетки. Опять погасил свет. Опять не спалось. Я стискивал кулаки и выкрикивал ругательства. Принял еще полтаблетки радедорма. И так пробесновался до шести часов, когда, наконец, заткнул уши затычками, положил на голову думочку и, наконец, уснул. И все из-за чего? Из-за того, что был вчера у Ивановых (день памяти отца), и те по своему всегдашнему мещанскому обыкновению потребовали снять ботинки! Ну, правда, Вася еще такой вздор нес, что просто не верилось. Зачем, говорит, писать критические статьи? Зачем портить отношения с человеком, который так популярен (Окуджава и т. д.)? Неужели не слышал он о Белинском, Добролюбове, Чернышевском?

Таня вчера уехала в Тбилиси. Мы с Катей хозяйничаем одни.

Вчера звонил Слава Пушкин, который посылал моего «Б» какому-то могущественному приятелю во Владивосток. Работа моя пересекла всю державу туда и обратно и вернулась ко мне с восторгами ее читателей, но безо всякой надежды на опубликование.

23. XII

Да! Да! Да!

Тихо, Бушин, тихо, а то сорвешься. Вот сегодня по дороге из «Нашего современника» в Центральный дом журналиста при переходе с Петровского бульвара в Рождественский едва не попал под машину. Тихо, Бушин, тихо.

24. XII

А дело-то вот в чем. Статью о святой троице (Суровцев, Оскоцкий, Соколов) я сдал в «Москву» еще до Коктебеля, 15 сентября. Софроновой, как все мои статьи, и эта не нравится, хотя она не говорит. Ну как она может ей понравиться при ее складе ума! Числа 2-го ноября позвонил мне Алексеев. Во всем, говорит, согласен. Но есть резкости, надо это убрать, и мы «доведем статью». Но с тех пор прошло почти полтора месяца. Мое терпение лопнуло, я взял второй экземпляр и в четверг отнес в «Наш современник». Отдал в руки Вл. Вас. Васильеву, очень, кажется, славному парню. Это было около часа дня. А часов в 8 он мне звонит: хотел, дескать, посмотреть две первых страницы и не мог оторваться. Передал Викулову. А утром, часов в 9, звонит и Викулов. Уже прочитал! Это, выходит, и двадцати часов не прошло, а Алексеев четвертый месяц чухается. Попросил приехать к четырем часам. Приехал. Поговорили. Кажется, все понимает – и что советоваться ни с кем не надо, и что давать следует быстро и т. д. Кажется, хочет дать в мартовском номере. То-то славно было бы! Вот все это меня и взвинтило.

А Алексееву я послал официальное «Прошение»:

«По договоренности с Вами, более того, – по Вашей неоднократной настоятельной просьбе я написал для «Москвы» статью «Послушай, дедушка». Вы мне выразили полное согласие с тем, что я написал. Однако время показало, что Вы либо намерены тянуть с публикацией статьи до неизвестных времен, когда она потеряет всякую актуальность и интерес для читателя, либо не намерены печатать ее вовсе. Мой многолетний и безрадостный опыт общения с журналом убеждает меня в большей вероятности второго: за 15 лет Вашего редакторства я раз десять предлагал журналу свои работы и каждый раз слышал Ваши похвалы, но, в конце концов, за все время лет пять тому назад была напечатана только одна статья, и то после возмутительного скандала, вызванного тем, что в статью для повышения ее идейности мне бесцеремонно насовали несуразных фраз, что заставило меня снять первый вариант статьи.

И раньше во всех помянутых случаях я имел право требовать выплаты гонорара хотя бы как за литературные разработки, но, дорожа вроде бы дружескими отношениями, я этого не делал. Так могло длиться год, два, три, но не 15 же лет! Поэтому ныне, исходя из вышеизложенного, прошу оплатить статью «Послушай, дедушка» в полном объеме, как это предусмотрено юридическими установлениями и правилами литературной чести».

25. XII,5 утра

Проснулся, и не спится. Буду сейчас читать «Полководца» Карпова.

Вчера были в гостях у моего секретаря Аркадия. Вернулись около двенадцати. Катя говорит: «Странное дело – били наши часы, что в кухне». Да, странно, они никогда не били, это часы Марии Михайловны. В 12 они сделали уже при нас один удар, а в 12.30 разразились двенадцатью ударами. Что бы это значило?

Это – пробил мой звездный час.

Это —

 
Час мужества пробил на наших часах…
 

28. XII,5 утра

Не спится. Неужели все эти волнения, и напряженность, и бессонница пропадут даром? Да ведь вроде же нет…

11.1984

Вчера около семи вечера я поехал в Центр поискать какие-нибудь подарки для моих курочек Вышел из метро на Театральной площади, пошел в ЦУМ. Против Большого театра елка, идет какое-то представление. Народу везде мало. Ничего хорошего выбрать я не смог, купил набор вьетнамских салфеток (7 шт. за 6 р. 80 к) да Кате модель автомобильчика за 8 р. В Столешниковом купил торт, за которым накануне простоял у нас битый час, и не досталось. Около девяти был дома. Таня готовила, Катя мастерила торт «Птичье молоко», и он получился на славу. А я развешивал в кухне фонарики. В половине двенадцатого сели за стол. Открыли шампанское. Да какое – «Новосветское», коллекционное, специально для этого случая привезенное осенью из Коктебеля (была еще бутылка – подарил Фоменке в день рождения). Катя тоже пила – впервые в жизни. Как славно было втроем! Только не хватало Марии Михайловны, которая все последние годы была на Новый год с нами.

В два часа я пошел спать и проспал до десяти. А курочки мои еще долго смотрели телевизор, и разбудил я их только в 11. Снилось мне, будто мы целовались с Бондаревым. К чему бы это?

Завтракали, конечно, поздно, а после завтрака, около часа дня, все трое пошли в парк на лыжах. Прекрасно прогулялись полтора часика! Потом я вычитывал своего «Ветрова» (3-й экз.), а девочки после обеда поспали, потом смотрели телевизор. Шло двухчастное (до «Времени» и после) представление какого-то Евгения Гинзбурга. Спарили Аллу Пугачеву и Кио на арене цирка. Что было, что было! Плещется вода, бьют фонтаны, клубами валит откуда-то дым и все окутывает, а Алла поет о любви и страсти. Словом, пожар в бардаке во время наводнения.

21,23 часа

Сейчас смотрел интереснейшую передачу об Игоре Ильинском. Поразителен путь этого актера от фокусника и смехача к глубине и простоте, к классике, без желания, как он сказал, быть умнее ее, современнее, интересней. Ах, какие прекрасные слова Толстого читает он! Не хвалите меня после моей смерти, слишком часто я был темен и нечист, но иногда высокая истина все же проходила через меня, и мой дух давал ей форму. И еще: правда, получив ясное и четкое выражение, становится непобедимой.