Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

7. III.76. Дубулты

Вчера хватанул перед обедом водки и, так как испытывал жажду общения, а сотрапезников за столом не было, то, сделав вид, что вспоминаю и не могу вспомнить строки Твардовского «Ел он много, но не жадно, отдавал закуске честь…», подсел за соседний столик к Марии Илларионовне, вдове Твардовского. Она тоже вспомнить не могла, но разговор завязался. Я сказал, что очень люблю Твардовского как поэта, но как с редактором «Нового мира» у меня с ним много несогласий. Старушка сразу оживилась: «Какие же?» Я ответил, что вопрос это сложный и большой, говорить о нем трудно, но если кратко сказать, то дело в антирусской линии журнала, потом уточнил – критического отдела в основном. Ах, как старушка взыграла! Да как? Да где? Да что я имею в виду? Я сказал – статьи Марьямова, Кардина.

– Кардин отстаивал исторические факты, правду. Вы что же, тут на стороне Кривицкого?

– Конечно, на стороне Кривицкого. Кому нужна эта «правда» Кардина – был залп «Авторы» или один выстрел. Да, один выстрел. И все, кому интересно, знали это, никто никогда не делал из этого секрета. Сказал комиссар Клочков «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва» или не сказал? Кардин доказывает, что не сказал. Допустим. Ну и что? Москву отстояли не болтовней Кардина, а мужеством и кровью русских солдат.

Хоть и выпивши был, но сразу понял, что старушка целиком новомирской формации и говорить с ней бесполезно. Сославшись на то, что моя котлетка стынет – а это важнее всех дискуссий, – я пересел обратно к себе.

Сегодня уезжаю, слава Богу. Соскучился о своих, о доме.

24. III.76..Москва

Вчера навестил маму. Отвез ей шапочку, связанную Таней, «образил» ногти на ногах, поговорили наедине. Я стал было

жаловаться на Таню: мол, все она забывает, о чем я прошу ее. Мать слушала-слушала, да вдруг и говорит:

– Ступай ты к черту!

Да с такой убежденностью, энергией, силой, что я засмеялся и позавидовал: дал бы Бог мне такое в 80 лет!

Потом она стала, как всегда, учить меня, как жить:

– Ведь ты очень трудный человек, очень. Я согласился. Она продолжала:

– Чтобы ссор у тебя с Таней не было, ты все время думай о себе, что ты самый плохой человек

Я опять засмеялся:

– Мама, Таня ненормальная.

– Чем?

– По забывчивости своей ненормальная.

– А ты нормальный?

– Нет. Я это всегда признавал.

– Хорошо еще, что признаешь.

Потом принялась снова стыдить нас за то, что мы не покупаем Кате пианино, деньги для которого они с М.М. по 300 р. дали.

– Это ты с Таней говори. Ты ей деньги отдавала, с нее и спрашивай.

– Нет, я тебе их отдала. Из теплых ручек в холодные передала.

Как сказано!

Потом она вспоминала, как осталась одна с двумя младшими сестрами да братом, как бегала по вечерам на могилу матери («Обхвачу, бывало, ее да плачу что же мне делать-то без тебя?»), как помогали ей и люди, и хозяин фабрики Арсений Иванович Морозов… И было это горе 65 лет тому назад!

26. III.76

Вчера схоронили С.С. Смирнова. Последний раз я видел его, кажется, осенью на каком-то нашем пленуме. Он сказал горячую речь. Запомнилось, что призывал быть доброжелательней и внимательней друг к другу, не помнить старых обид, ошибок люди меняются.

В перерыве я подошел к нему спросить, получил ли он мою книгу. Он с кем-то разговаривал (это было в фойе, у лестницы слева, у буфета). Я взял его за локоть и оторопел: в рукаве пиджака была худенькая косточка ребенка. Было так странно и страшно, что я тотчас отошел, ничего не сказав.

Все сейчас говорят о его доброте, благородстве, широте. Да, так оно и есть. За то, что он сделал для живых и мертвых участников войны, он заслужил настоящих народных похорон. Но у нас и похорон-то боятся. Это старая, еще со времен Пушкина, традиция: лишь бы побыстрей! Ну, понятно, можно было бояться похорон Твардовского. А здесь-то чего?

Зрительный зал ЦДЛ был полон, стояли люди и в дверях, и в фойе. Но разве так надо было бы хоронить? Это могло бы стать прекрасной патриотической манифестацией – тысячи, десятки тысяч проводили бы его на кладбище. Так нет же! Несколько автобусов с сотрудниками ЦДЛ, с писателями – и дело кончено.

25. IV, Пасха

В среду. 21-го Таня была в Ленинграде. Я взял Катю из детсада, и мы были одни. Когда я ее купал, она сказала, что Дима Гильфман собирается подарить ей духи. Это у них сейчас такое поветрие: Кирилл Квитко уже подарил духи Ане Аграновской.

– Откуда знаешь, что собирается подарить?

– Мне Маша Перепелицкая (кажется, его двоюродная сестра) сказала.

Еще рассказывает:

– Даша Жданова говорит «Смотрите, у меня ребра торчат!» Кирилл Квитко подошел, пощупал и говорит: «Это у тебя не ребра, а сиськи торчат».

А вчера ходили на «приемные экзамены» в школу. Какая ужасная первая встреча со школой! Назначили на час, начали почти в два, самое время обеда и сна. Дети устали, проголодались, изнервничались. Некоторые выходили в слезах. Я принес скамейки, хоть они, бедненькие, сели на них. Катя пошла уже почти в 4 часа, после трех часов томления. Спрашивали, что больше – 10 или 12 и на сколько; 8+2 и т. д.; какое сейчас время года? Покажи на картинке, какого цвета на тебе платье? Прочитала (не до конца – остановили) «Зимнее утро» до слов «Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?» И даже пела какую-то песенку про Чебурашку. Я удивляюсь! Все ответила, не растерялась. Молодец! Но еще не ясно, примут ли.

Сегодня в метро по дороге в Нагатино пришло на ум:

 
Склоняя голову все ниже,
Старушка-мать и день, и ночь
Бредет к обрыву… Я все вижу,
Но не могу ничем помочь…
 

11. VII.76

Живу в Малеевке с 3 июля. Это уже третий мой выезд в этом году в феврале (до 7.III) был в Дубултах, с 27 апреля до 8 июня – в Коктебеле, и вот здесь. Дали маленькую и темную комнату, в которой когда-то жила Таня Сидорова. Тогда я жил рядом в огромной, как ангар, 2-й гостиной. Я говорил ей тогда, что это комната для нобелевских лауреатов.

3-го и 4-го была хорошая погода (суббота, воскресенье), а потом зарядили дожди. Вчера, на Самсона, опять был дождь, а сегодня вроде устанавливается с утра наконец-то хорошая погода. 9-го вечером приехали с Таней в Москву, а 10-го отмечали мамино 80-летие. К сожалению, собрались не все: Вася опять угодил с кардиограммой в больницу, Сергей в командировке, не было, конечно, Миши, Веры, Виталий с Женей в Кратово, но зато от минчан была Тоня. Все вроде бы хорошо, если бы не болезнь Васи. Мама и Ада прослезились. И грустно, и радостно. Но все-таки получилось несколько суматошно. Я хотел большей торжественности, но и меня, и маму перебивали, когда мы говорили, и мама выглядела несколько забитой, пришибленной, что ли.

14. VIII

8-го Катю забрали из Малеевки после школьного праздника, на котором она вместе со всеми танцевала, пела и читала стихи. Выдали ей аттестат об окончании детсада.

8-го, 9-го, 10-го она пробыла в городе. Я сходил с ней в церковь Симеона Столпника на выставку «Прекрасное в природе». А 11-го, в среду, она уехала с Маняней в Кратово.

– Катя, ты меня любишь?

– Люблю. Только я о тебе не скучаю, а о маме скучаю. Какая прямота! Вот бы нашей критике это.

7. IX.76

Уже несколько дней Катя ходит в школу. Нравится. Хвалит учительницу Валентину Дмитриевну. Вчера первый раз была на продленном дне – до 6 часов. Тоже нравится. Начали учить английский с учительницей. А мы с ней начали еще 1-го. На разных предметах в ее комнате я русскими буквами написал английские названия. Для нее это занятная игра. И вот за 6 дней уже запомнила 30 слов. Можно было бы и больше, но она дурачится.

Посадили ее, как одну из самых высоких, на предпоследней парте с мальчиком – Кириллом. Видимо, все-таки она сильно устает: в 9.30 без разговоров ложится спать и спит до 7–7.15 без просыпу.

2. X.76. Гагры

26-го приехал в Гагры, в Дом творчества. Последний раз был здесь в 67-м году, когда отмечалось 50-летие революции. Помню, был еще Вас. Вит. Шульгин, 90 лет.

Живу в общем корпусе, комната на 3-м этаже (28), выходит на море, но и на шоссе, по которому в минуту проходят десятки машин. Думал, что не смогу спать и жить. Удивительно – и сплю, и живу.

За ужином (пил только чай с хлебом) вдруг подумал, как далеко я от дома, от своих – и почувствовал, что вот-вот сойду с ума. Было полное ощущение того, что еще какой-то толчок – и готово. Стало страшно.

Уже скучаю о Тане, о Кате.

Забыл записать, что числа 15-го, когда я ходил в школу за Катей, мы где-то потеряли с ней фартучек Уж то-то бабушка нагатинская убивалась! Но зато Катя на уроках труда смастерила такую репку (из пластилина) и таких ежиков (из шишек), что их взяли на выставку.

* * *

«Липецк 28.10.76

Дорогой Вова!..

Сожалею, что наши пути не пересеклись, хотя наблюдения показали, что порой ты бываешь свиреп и при этом тяжело дышишь. А я даже загорела. Жаль, показать некому. За столом сижу с Сергеем Орловым, его большой женой и маленьким внуком.

А еще тут некий Равиль из Татарии и Салават из Башкирии. И оба, как мне показалось, с большим презрением к русскому народу. У меня однажды просто глаза на лоб полезли от этого. Я прочитала стихи Цветаевой:

 
Я тебя отвоюю у всех земель,
у всех небес,
потому что лес – моя колыбель,
и могила – лес.
Потому что я на земле стою
лишь одной ногой,
потому что я о тебе спою,
как никто другой… и т.д
 

И вдруг сей неведомый мне Равиль говорит: «Вы опять что-то отнимать у нас собираетесь? Вам мало того, что уже вырвали у нас?» Так он понял стихи Цветаевой.

А сам «вырвал» какую-то вашу аэропортовскую вдовушку и утащил к себе, о чем она сама поведала всему нашему столу, где были и моя мама, смущенная ее доверительностью, и два безусых шахтера, сгоравшие от стыда. Дикость вашей вдовушки нашла эквивалент. Да, брат мой, нынче провинциал и москвич сравнялись…

Прочитала роман Окуджавы «Путешествие дилетантов» в «Дружбе народов». Роман великолепен! Язык порой витиеват. Но весь в духе вещи… Читается интересно…

А что ты? Где? Когда? Пиши.

Твой Св. М».

* * *

Когда летом 1979 года появилась моя жестокая статья об этом романе Окуджавы, Светлана прислала письмо:

«Дорогой Володя!

Собиралась тебе давно написать – сразу, как только прочитала твое произведение в № 7 «Москвы». Мне все твое задиристое, очень убедительное, хотя порой и несколько нажимистое перо очень понравилось. Я подумала даже, что твоя вещь тоже вроде повести, а не критического очерка, причем повести нужной и важной, которая могла бы быть наглядным примером для братьев-литераторов, будь она напечатана под одной обложкой с окуджавскими «дилетантами». Ей-богу! Я прочитала твою вещь залпом, останавливаясь на некоторых местах и возвращаясь.

Мне любопытно: сей труд был задуман тобой самим или тебе его подсказали? Не хочешь, можешь не отвечать.

Умен ты, брат, умен! С чем тебя и поздравляю.

Ездил ли в ФРГ, как собирался?

Поклон Тане и дочке!

Светлана М.

г. Липецк. 24.Х.79.

Володя!

А какие же мысли у тебя, всезнающего, должен вызывать Пикуль, вокруг которого столько страстей: одни восхищаются, другие плюются. Вокруг Окуджавы-романиста такого не было никогда! Его «Дилетантов» многие и не заметили даже или, заметив, быстро забыли. А ведь тут – у Пикуля – запахло фарцовским потом. Его книжки (журнальный вариант «У последней черты») подскочил в цене за пазухой. Странные вещи происходят.

С. М».

Как видно, моя статья изменила первоначальное мнение Мекшен о «великолепии» романа. Я ответил:

«Дорогая Света!

Спасибо на добром слове. Ты все поняла правильно вплоть до того, что мое перо было «несколько нажимистое». А как писать иначе, если тебе принародно говорят, что каждый третий русский – доносчик?

Ты спрашиваешь, сам ли я решил написать статью или мне «подсказали». Подозревая, что именно «подсказали», ты разрешаешь мне на твой вопрос не отвечать. В моей литературной работе, друг мой, нет ничего такого, о чем я не мог бы сказать открыто. Чего мне подсказывать, коли роман печатался в журнале, где я работаю, и мне доводилось на редколлегии не раз выступать с его критикой.

История статьи довольно трудная. Когда появилась первая часть романа (3 и 9 номера за 1976 год), я ни с кем не договариваясь, накатал статью и принес ее в «Москву», где раньше никогда не печатался, так как Алексеев каждый раз восхищался моими писаниями, но печатать их боялся. Поэтому надежда у меня была слабая.

Я уехал в Малеевку. Там дал почитать Викулову. Он пришел в состояние экстаза, близкого к обмороку, и решительно заявил: «Я хочу видеть эту статью на страницах «Нашего современника». Что ж, говорю, печатай. Он срочно уехал в город, а вернувшись дня через два, вдруг промямлил с кислой миной: «У журнала сейчас трудные времена, нас и так терзают» и т. п. Видно, с кем-то посоветовался.

А ведь опасаться там абсолютно нечего. Я защищал русскую историю, русский язык, разоблачал клевету на наш народ – что тут опасного? С другой стороны, Окуджава никаких постов в Союзе писателей не занимает, никаких званий, премий и наград не имеет. И все-таки им страшно!

Тут вдруг проснулся Алексеев. Ищет меня по всей Москве. А я в Малеевке. Шлет телеграмму, чтобы я позвонил. Звоню и слышу: «Напечатаем в ближайшем номере!» Прекрасно.

Тем временем настала весна, и я укатил в Коктебель. Приходит туда верстка статьи. Все хорошо, только завотделом критики Вика Софронова (Старикова) для усиления статьи вписала мне 3–4 совершенно несъедобных фразы. Я посылаю телеграмму: прошу или убрать эти усилительные фразы, или статью снять. Ни ответа, ни привета. Статью сняли.

Вернувшись в Москву, встретил как-то в ЦДЛ Андреева, заместителя Алексеева. Он говорит: «Мы решили, что ты испугался». Конечно. Испугался. Но не публикации статьи, а сермяжной глупости в редакции.

А время идет, и выходит вторая часть романа. Я пишу Алексееву: можно, мол, вернуться к делу. Он звонит мне: «Давай!» Не струсишь, спрашиваю. Нет, говорит. А причина неожиданной смелости, пожалуй, в том, что ему уже исполнилось 60, он Звезду Героя получил, дважды еще никому не давали, ждать больше нечего. Вот и осмелел.

Я пишу статью уже обо всем романе. Написал, отдал в редакцию, поставил жесткие условия: никаких поправок и вставок! Никакого вмешательства в текст без моего согласия! Они дали слово и сдержали его. Я сказал все, что хотел и не сказал ничего, чего не хотел. Статья появилась в том виде, в каком я ее сделал.

Ну, шорох был великий: телефонные звонки, письма, телеграммы…

Единомышленники доходили до такого экстаза, что объявляли статью гениальной, а противники – до угрозы физической расправы.

Ты спрашиваешь еще о Пикуле. Я написал о нем так: если Окуджаву вывернуть наизнанку – будет Пикуль, а если Пикуля вывернуть – будет Окуджава. В сущности говоря, и «Дилетанты», и «У последней черты» – это бульварщина. Сытая, преуспевающая, наглая.

А в ФРГ я ездил. Удалось побывать во Франкфурте, в Аугсбурге, Мюнхене, Майнце, Вуппертале. Это было здорово. И даже Вася Субботин не смог испортить поездку, несмотря на все его занудство и добродетельность. А твой С.П.Антонов, который был руководителем нашей группы, благодаря своей сообразительности и расторопности оказался весьма уместен и полезен. Только уже в обратном самолете хватил лишнего, но это никому не повредило.

Сейчас пишу статью по полученным письмам, обзор.

Будь здорова!

С приближающимся праздником.

29.10.79».

Кажется, это был последний акт нашей переписки. Больше я и не видел Светлану. А когда началась разбойная катавасия, я с изумлением узнал, что она оказалась заядлой демократкой.

Господи, да она же выросла в детдоме! Но, видно, не случайно нахваливала Евтушенко, по первости восхитилась романом Окуджавы, и даже снился ей Поженян – все лютые «прорабы перестройки».

В декабре 2011 года М. отметила в городской библиотеке Липецка семидесятилетие. Я на нем не был…

30. Х,76, суббота. Москва

21-го вернулся из Гагр. На этой неделе, в четверг, Катя пришла из школы с радостной вестью: за контрольную по арифметике получила пятерку. Первая пятерка! Я как услышал, распахнул шкаф и стал вытаскивать на стол бутылки: коньяк, вино, рижский бальзам. Катя хохочет. Видно, что довольна пятеркой. Но при этом сообщила, что и другие девочки, ее подружки, получили пятерки, и только у Кати Володкиной четверка.

– А еще у нее есть настоящая двойка.

– Что значит настоящая?

– С точкой.

4 декабря

Из ЦДЛ прислали пригласительный билет на вечер «Строка, оборванная пулей…». Прекрасно! Вступительное слово – конечно, Симонов, председатель – разумеется, Сурков. А выступают Баруздин, Винокуров, Галлай, Друнина, какой-то Александр Дунаевский, Железнов, Алик Коган, Марк Колосов, Марк Соболь, Григорий Маркович Корабельников, Зоя Корзинкина, Крон, Илья Френкель и Шток Замечательно! И кто тут, кроме Симонова и Суркова, русский? Баруздин и Корзинкина.

5. IV.197. Москва

2-го, в субботу, вернулся из Малеевки, где находился с 24.II. Готовил рукопись для Воениздата, написал с десяток стихотворений.

Катя за обедом сказала:

– А мама ходила в ресторан и пила там черное вино.

– Откуда ты знаешь?

– У нее зубы были черные.

Таня смеется, но покраснела. Первый раз дочка маму в краску вогнала!

А перед этим Катя и сама первый раз на моих глазах покраснела. Я стал разыскивать карточки-календарики за прошлые годы, а она говорит, что у нее есть несколько карточек Сказала и покраснела. Она их взяла у меня и не знала, можно это было или нет. Очевидно, раньше не краснела – ведь это определенная ступень душевного развития.

14 октября

В «Огоньке» несколько месяцев пролежала моя статья о «Путешествии дилетантов» Окуджавы. Забрал и отнес в «Москву». А стихи, которые отобрал завотделом поэзии Е.Антошкин,

лежат там три года! ТРИ ГОДА! А ведь в них нет таких строк, как у самого главреда Софронова —

Жить без тебя – что ноги протянуть…

Это из его книги «В глубь памяти», которую я недавно рецензировал для издательства.

9 ноября 77 г.

Куняев-Рижский сердится и поздравляет:

«Приветствую, Володя!

Хотя ты хамски ведешь себя по отношению ко мне, но я все же поздравляю тебя с Октябрем и желаю доброго здоровья и новых творческих взлетов. Хочется верить, что ты не такой, каким хочешь казаться…

Сердечный поклон жене.

Борис».

* * *

Вот как! Октябрь превыше всех обид. И я, видимо, исправился, перестал корчить из себя негодяя. Во всяком случае, следующее письмо Борис начал словами «Милый Володя!», а закончил – «Братски обнимаю».

* * *

19 апреля 78 г.

Послал письмо на семи страницах в Кремль на имя Л.И.Брежнева по поводу его «Малой земли». Отметил там 25 фактических неточностей и прямых ошибок да еще десятка полтора стилистических огрех.

Заодно напомнил, что в новогоднем приветствии Брежнева накануне 1974 года мы слышали: «Я мысленно вижу перед собой всех вас. Дорогие соотечественники… Вижу лица миллионов сынов и дочерей нашего рабочего класса… Вижу миллионы героев великой битвы за урожай… Вижу мужественных воинов нашей армии…»

Не исключено, что тут сознательно подсуропили Генсеку кто-то из его начитанных советников и помощников – Бурлацкий, Бовин, Арбатов…

Ведь именно этот стилистический прием использовал Черчилль в знаменитом выступлении по радио 22 июня 1941 года: «Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли… Я вижу тысячи русских деревень… Я вижу, как на все это надвигается нацистская машина…» и т. д. Вот так же, используя честолюбие Брежнева, ему сознательно с целью компрометации навесили четыре Звезды Героя, присвоили звание маршала, всучили орден Победа. Они работали…

23. IV.1978, воскресенье

Вчера с недельным опозданием отметили Катин день рождения. 15-го она хворала.

Бывают в жизни огорченья,

Когда болеешь в день рожденья.

В гости к ней пришли Аня Каминская, Саша Грамп, Таня Шаврова, потом – Марина Ситникова – все одноклассники. Таня накрыла им в кухне стол. А перед тем как сесть за него, уложили Катю на диванное покрывало и качали, чтобы росла. Хотя она уже больше всех своих гостей и выглядела среди них немного дылдочкой.

Выдули три бутылки «Саян» и бутылочку кваса. Саша пил больше всех и словно опьянел. Расшумелся, разболтался. Катя встала из-за стола и пошла к телефону:

– Надо позвонить в вытрезвитель.

Саша кинулся за ней. Она захлопнула на английский замок дверь в мою комнату и что-то там болтала в телефонную трубку. А он стучал в дверь и умолял не звонить. Когда она вышла и вернулась на кухню, он, едва не плача, стал допытываться, звонила она или нет. И успокоился только тогда, когда я сказал, что Катя пошутила.

Потом они все возились-веселились в Катиной комнате, доходя до осатанелости и экстаза, и, когда уже невозможно стало терпеть, Таня отправила их на улицу. Веселье продолжалось там – прыгали через резинку (это у теперешних детей игра вместо наших скакалочек). Потом за Таней пришла мама, затем проводили Марину (Аня живет рядом). Я оставался дома. Катя пришла домой веселая, разгоряченная. Сняла платье, подошла ко мне с поднятой вверх левой рукой и говорит

– Понюхай в подмышках. Потом пахнет.

Я понюхал, ничего не почувствовал, но спросил:

– А это хорошо или плохо?

– Да, конечно, хорошо! Как будто я совсем взрослая. Видимо, тема зрелости их занимает. Когда сели за стол, а

Марины еще не было, Саша, чокаясь бокалами с водой, после тостов за именинницу предложил и такой:

– За Марину! Чтобы она стала хорошей взрослой женщиной.

Катя и все остальные зовут Марину Сашиной невестой. А еще в прошлом году Катя под великим секретом сообщила Тане, что Марина влюблена в Австрийского. Видимо, Марина уже сейчас не может обходиться без такой атмосферы. Хорошая штучка чувствуется в ней уже теперь.

И в то же время!..

Кате надо было написать сочинение на тему «My room». Стали мы с ней писать, перечислять, что в комнате, дошли до стульев. Я говорю:

– Пиши: шесть стульев.

– А мы «шесть» еще не проходили.

– Ну, пиши пять.

– Но ведь их же шесть!

– Какая разница!

– Да! А вдруг учительница придет проверить!

2. V.78

Катя заставила Таню поехать с ней на Птичий рынок и купить хомячка. Как же – Марине купили попугая! Вот теперь эта зверушка, чуть побольше мышки, живет у нас в клетке, глазастенький чистюля. Кажется, самочка, но назвали Вениамин Львович. Вчера Катя и я ходили с ним в парк, выпустили его на траву. Очень ему все было интересно.

Все праздничные дни занимаемся с Катей английским и музыкой. Вчера она дала по телефону праздничный концерт из трех пьес для нагатинской бабушки. Старушка, конечно, довольна: «Не пропали наши денежки!»

А вечером вчера Таня вымыла Катю в ванной, была она такой чистенькой, беленькой, хорошенькой и пошла послушно спать. Через несколько минут Таня входит в комнату – кровать пуста.

– Катя, где ты?

– Я здесь! – раздается из-под кровати, а там пыль-пылища. Вот тебе и чистенький ангелочек Хохочет, словно выпала какая-то огромная удача. Да, у детей бывают приступы такого внезапного озорства и веселья – по себе помню.