Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

Договорились, что после возвращения из Венгрии он мне позвонит, и я дам ему рукопись. Я, говорит, как писатель, верю первому впечатлению о человеке.

15. XII, воскресенье

Катя сегодня проснулась (в 11.30) вопреки своему мрачному обыкновению с улыбкой. Кажется, впервые в жизни! Что бы это значило?

Вчера около девяти вечера собрались было уже с Соловьевым идти ко мне смотреть «Время», как вдруг на перекрестке между Красноармейской и Аэропортовской обнаружилась Лиля Беляева. Она возвращалась от Алексеевых, сказала, что там Давид Кугультинов.

– Я хочу пожать ему руку, – сказал я. И мы все втроем пошли к СП. Алексееву, который живет в первом подъезде 25-го дома, где Гончаренко.

Пришли. Там застолье. Нам рады. Приглашают за стол. Я пожал руку Кугультинову за его поступок на съезде при выдвижении кандидатур делегатов на съезд писателей СССР.

А дело вот в чем. Позавчера последним в прениях выступил поэт Б. Бедюров из Горно-Алтайска. Говорил смело, горячо. Эти, мол, многочисленные полуклассики, как плотина, перегородили свободное течение рек… Вся страна говорит ныне на новом языке, а здесь на съезде говорили языком старым… Везде идет обновление и омоложение руководства, произойдет оно и в Союзе писателей! И т. п. Конечно, начальству это никак не понравилось. (Между прочим, ни один из героев, кроме, кажется, Михалкова, не пришел на съезд со Звездой. А Марков вначале сидел в первом ряду президиума, а потом перебрался в последний.) Так вот, на партгруппе все согласовали – 251 делегат. А при общем сборе какой-то делегат из Горького вдруг отвел свою кандидатуру и предложил Николая Благова (я его знаю, хороший парень). Вслед за этим Д Кугультинов внес кандидатуру Бедюрова – дескать, до съезда еще полгода, за это время человек 50 будут приняты в Союз, так вот почему бы из этого расчета не избрать еще одного делегата.

Михалков взбеленился. Все же, мол, уже согласовано, вот если бы вы отвели свою кандидатуру и предложили Бедюрова вместо себя…

– Хорошо, – сказал Кугультинов, – я предлагаю его вместо себя.

Уж тут взбеленился цековский Альберт Беляев. Вырвал, как рассказывал мне все это В. Чалмаев, у Михалкова микрофон и стал грубо поучать Давида, что тот ведет себя не как коммунист (он еще учит других коммунизму!). Ну, все замяли и Бедюрова не внесли в список

И вот хотя бы за такую попытку протеста против полной регламентации я и пожал Д. К-у руку.

Но потом… Я впервые сидел с ним рядом и выпивал. И лучше бы этого не было. Он говорил о себе без конца и неутомимо рисовал свой прекрасный образ. Говорит, что 10 лет сидел в лагерях. Когда? И рисовал такие ужасы, что четыре дамы, сидевшие за столом (впрочем, с его женой Аллой – пять), едва не падали в обморок. Вот, мол, вижу как-то: два зэка по очереди отрубили друг другу ноги, чтобы не работать на лесоповале. Сделали они это 21 декабря 1949 года в день 70-летия Сталина и сказали: «Это ему на холодец». Байки для идиотов в солженицынском духе. Ненавистью к Сталину пропитан он насквозь.

– Мне рассказывал Микоян, будто Сталин хотел переименовать Москву в «Сталин». Внесли этот вопрос в повестку дня заседания (то ли Политбюро, то ли Совмина, то ли Президиума ВС). Когда его огласили, все, мол, потупили смущенно глаза, и Сталин сказал: «Ну, перейдем ко второму вопросу». Лютая чушь! Я сказал: «Ну, это Микоян вам врал». Он сразу сник, видимо, понял, что я хотел сказать, что это он сам врет.

А дамочки ахают, возмущаются, чуть не плачут.

В оправдание, почему не ответил на грубость Беляева, рассказал байку о Сократе. Ему, дескать, однажды кто-то залепил пощечину, а он повернулся и пошел. Его ученики возмущены, негодуют, а он ответил им: «Вон стоит осел. Когда я пойду мимо него, он может меня лягнуть. Но разве можно на осла обижаться или подавать в суд?» Хотел я сказать ему, что это хорошее оправдание для трусов, но в присутствии его жены и других дам воздержался. Может, напрасно.

Говорил я о безграмотности Карпова, к которому он, видно, благоволит. Рассказал об обмене письмами с Ваншенкиным.

За столом К. рассказывал, что «свалил секретаря обкома». Сейчас назначили нового. И вот при прощании у метро он уже о нем: «Первые три года он меня будет бояться, а потом начнется борьба». Какой самовлюбленный хвастун! Представляю себе, как он держится у себя в Калмыкии. Его лейб-переводчица Юлия Нейман.

Еще рассказывал, как двадцать лет назад у Дома литераторов на площади, где стоянка такси, избил Михаила Бубеннова за то, что у него в «Орлиной степи» будто бы есть слова «Калмыки – самый мерзкий (подлый, отвратительный) на свете народ». Это он прочитал будто бы в «Огоньке», когда был в заключении.

21. XII

Время от времени мне снится один и тот же сон. Будто я еще студент какого-то технического института, коих было в моей жизни три, и почему-то сильно отстал по математике,

так отстал, что уже ничего не понимаю в каких-то новых формулах, и мне тревожно, даже страшно – как же я буду сдавать экзамены? И я просыпаюсь с облегчением и радуюсь, сознавая, что никакие формулы надо мной не висят. Это приснилось мне и сегодня.

В понедельник ездил в Подольск – в Центральный военный архив. Там развели такую секретность, что я сказал зав. читальным залом: «Легче было Кенигсберг взять, чем ваш архив!» Уехал не солоно хлебавши. Надо оформляться через аж начальника Генштаба!

В четверг, 19-го, ездил в Красновидово. Поставил в кухне плиту, застелил полы бумагой и картоном.

Вчера Тане исполнилось 47 лет. Катя испекла по этому случаю прекрасный рулет. Был праздничный ужин, выпили с Таней по рюмке водки (я – две). А сегодня утрецом…

23 дек.

Отвез на дачу холодильник, кушетку и т. д.

2. I.1986

Новый год встречали дома. Без двадцати пяти двенадцать мы с Таней пошли к Полторацким, подарили им большой вантуз (прокачку). Посидели у них за столом минут 15, выпили по бокалу шампанского, а потом поднялись к нам. Минут за десять за столом стали слушать речь Горбачева. На другой день я прочитал ее, там есть прекрасные слова: «Сегодня мы называем вещи своими именами: успехи – успехами, недостатки – недостатками, ошибки – ошибками». Мне вспомнились слова Маркеса: «Нас пленяет эта работа – называть вещи своими именами».

Около часа Катя ушла к Тане Кузнецовой. Там мама ушла в гости, и они собрались впятером – Таня, Катя, Аня Кам., Аня Богомолова и потом пришла Капочка. Там Катя и ночевала.

Полторацкие ушли около двух. По ошибке мы смотрели по телевидению вторую программу и удивлялись: одна классическая музыка!

1-го ездили с Таней гулять в парк, была прекрасная погода, ясно, солнечно, пахло мартом. Жалели, что без лыж.

А сегодня я покатался на лыжах. Перед лыжами в час дня звонил В.М. Андреев, парторг. Сказал, что 1) мое «письмо» «рассматривается в соответствующих инстанциях»; 2) спросил, не «распространяю» ли я «письмо»: «Вы, кажется, это делаете?» – «Нет». И просил «не распространять»: «Если вам что-нибудь не ясно, зайдите в партком». – «Нет, мне все ясно».

20. I

С Катей что-то происходит. Казалось бы, музыка давно начисто забыта, но вот стала время от времени подходить к пианино и играть. Вот и сейчас играет «К Элизе». Прекрасно!

А еще она впала в вегетарианство и вот уже неделю ест все только по выбору – отказалась от колбасы, от икры даже и т. п. К чему бы это? Мы с Таней отговариваем ее, просим бросить блажь, но она упорствует.

24. I

День рождения начался со звонка из ЦК Ответственный инспектор Мих Ив. Елизаветин пригласил на беседу в связи с моим «Письмом товарищам по партячейке», которые я направил на имя Лигачева 12.XII прошлого года. Явился к нему (по пути сделал три ключа от входной двери в проезде от пл Революции к Никольской) в начале одиннадцатого, ушел в двенадцать. Тихий, деликатный человек, 67 лет, был вторым секретарем Омского (или Томского) обкома. Главная его цель была при беседе охранительная. Стал читать ответы по пунктам на мое «Письмо»

1. В том, что обе дочери Маркова приняты в Союз, он не видит ничего особенного. «Ведь нет второй такой семьи!» – «Ну, а вот теперь есть». – «У него же еще и внучка имеется Может, и ее в Союз?» – «Что ж, если заслуживает – можно и принять».

2. В изданиях Марковым своих книг, в т. ч. собрания сочинений, «никаких нарушений издательских норм нет». – «Возможно, но я говорю об этических нормах коммуниста и руководителя».

3. Я сказал: «Можно себе представить, чтобы в ваш комитет пришли работать жена Соломенцева, его дочь и его племянница?» – «Нет».

4. Будто бы не соответствует действительности моя оценка творчества Ек Марковой. Я ее не давал, я лишь привел другую точку зрения. Это-де статья не о повести Марковой, а о ней там сказано как бы мимоходом. Неправда. Рецензия целиком посвящена повести и называется «Облегченным путем».

Не смущает Маркова и то, что «Юность» (!) обильно печатает его дочь, премирует ее, а гл. ред. А Дементьев еще и нахваливает его жену в «Литгазете».

В. А. КАВЕРИНУ

«4.2.1986 г., Москва

Многоуважаемый Вениамин Александрович! Если помните, год назад мы с Вами обменялись мнением о высокопоставленных сановниках, старухах на завалинке и о литературных премиях. В развитие и дополнение к тому, что я сказал тогда, посылаю Вам в ответ на Вашу просьбу посоветовать, как тут быть, некоторые новые свои размышлизмы. С наилучшими пожеланиями».

* * *

Текст «размышлизмов» не сохранился.

* * *

3 февраля

На собрании критиков и прозаиков я выступил с разъяснением, что такое наш Первый секретарь Ф. К, человек, как он сам сказал, «с ролевым сознанием». Выступали о «ролевом» и другие в том же примерно духе. Но он, уцепившись зубами за карниз, все-таки не шлепнулся на асфальт.

Свое выступление послал в «Литературку».

«7 февраля 1986

Дорогой Володя!

Опять валяюсь у докторов. Эта зима особенно трудная: к ранам добавились еще и перепады давления.

Сегодня мне из соседней палаты дали почитать «Московскую правду» с отчетом Московского горкома. Ну и дела!!! Это впервые так! Давно пора сказать все, как есть. Даже выступление Феликса Кузнецова не эпическое словоблудие, как обычно. Впервые тронуты такие имена, как Айтматов, Чаковский, Юлиан Семенов. Уж не говорю об Окуджаве, Поволяеве… А ведь сколько таких «приписок» в литературе»!!!

Черкни хоть пару слов о своем житье-бытье, о московских новостях.

Желаю всего! Привет супруге!

Борис Куняев».

«17 февраля 86

Дорогой Борис!

Я получил твое письмо от 7 февраля, где ты радостно восклицаешь «Это впервые так! Давно пора сказать все, как есть». По страной игре случая нечто похожее говорил мне при встрече в Литфонде твой однофамилец Станислав. Вот, мол, торжествует наконец справедливость. Я, говорит, вспомнил прежде всего о тебе. О твоей статье о романе Окуджавы «Путешествие дилетантов». Вот, мол, она теперь получила поддержку первого секретаря с трибуны партконференции. Я ответил Станиславу то, что сейчас напишу и тебе.

Странно мне видеть людей столь зрелого возраста такими политическими и нравственными простачками. В выступлении Ф.Кузнецова все тщательно взвешено, рассчитано, отмерено. Он не тронул никого, кто хоть на одну ступеньку выше его на литературно-иерархической лестнице: ни Маркова, ни Михалкова, ни Бондарева. С другой стороны, что для него Айтматов, обитающий за горами, за долами? А чем опасен старый, больной Чаковский, вот-вот уходящий в отставку? Совершенно безобиден и Поваляев со всей его поваляевщиной. А Окуджава и Семенов, никаких постов не занимающие?

Но дело не только в этом расчете. Кузнецов лгал, когда говорил, что этих писателей невозможно тронуть. О «Буранном полустанке» Айтматова были критические суждения Н.Потапова, М.Синельникова, Ю.Мельвиль. О исторических фантазиях Окуджавы писали и я, и молодой критик С.Плеханов. А где же был в это время Кузнецов, если у него, оказывается, имелись серьезнейшие претензии к этим авторам? Почему молчал, когда выдвигали на госпремию «Полустанок»? Что могло помешать ему, первому секретарю МО, секретарю Российского Союза, секретарю СП СССР, депутату Верховного Совета, дважды лауреату, дважды орденоносцу, доктору наук и профессору? Да еще и члену парткома МО, члену горкома. На собрании 3 февраля я задал ему эти вопросы. Ему нечего было ответить. На партконференции он поступил, как Хрущев в докладе на ХХ съезде: во всем обвинил Сталина, а сам в эти годы будто жил где-то в Центральной Африке.

С трибуны того же собрания я привел прежние высказывания Кузнецова о некоторых авторах и произведениях, которые он сейчас критикует. Например, теперь он называет роман Чаковского «Победа» слабым. А вот что писал раньше: «Все более заметен поворот нашей литературы к проблематике социально-философской. Углубление государственного ее мышления. Речь прежде всего идет о таких заметных явлениях прозы последнего времени, как «Берег» Ю.Бондарева, «Победа» А.Чаковского». Даже о Поваляеве, которого ныне топчет, говорил в возвышенном духе: «Книги В.Поваляева позволяют говорить о новой ступени в развитии нашей социально-экономической публицистики» (МЛ.21.11.80).

И вот тебе еще: «Мы не умеем ни гневаться, ни радоваться в полный голос согласно масштабу того, о чем идет речь». А он умеет, когда нужно – радоваться, когда выгодно – гневаться. «Надо научиться говорить правду в глаза» (МЛ.31.10.80). Он будет нас учить! Но я ему сказал: «Вот я читаю в «Правде» твою хвалебную статью о спектакле Малого театра «Вызов» по пьесе Г.Маркова и Э.Шима и вижу, как безрадостно, как скучно ты

радуешься, как деревянны твои похвалы… Но вот читаю в той же «Правде» статью Лилии Беляевой, слушаю ее выступление по радио и воочию вижу: человек всем сердцем и радуется и гневается. Или вот статья Майи Ганиной в «Литературке» – тоже живое лицо в радости и гневе. Можно назвать и другие имена. Так что не надо свою собственную бледную немочь выдавать за вселенское бедствие. Но именно так всегда поступают те, кому пора уходить.

Как видишь, Борис, Кузнецов – это ловкий литературный оборотень, и выступление его на партконференции – обычное политиканство. Вот что на первый случай я хотел тебе сказать.

Надеюсь, со здоровьем у тебя стало получше.

Обнимаю. ВБ.».

Я.К. ГОЛОВАНОВУ

«18 февраля 1986

Уважаемый Ярослав Кириллович!

С большим опозданием и случайно я прочитал на днях в «Комсомолке» за 30.11.85 Вашу статью о фильме «Константин Симонов». Вы сделали, конечно, доброе дело, но одно место в статье меня удивило. Вы пишете о знаменитом стихотворении «Жди меня»: «Давайте задумаемся: в газете оно напечатано в январе 1942 года, значит, написано, скорей всего, в конце 41-го». На самом деле было не так Стихотворение написано не в конце 41-го, а в июле 41-го и не на фронте, а в Москве, точнее, в Переделкино жарким июльским днем.

И, к слову сказать, после войны Симонов не остановился перед тем, чтобы опубликовать письмо одной женщины с горьким упреком ему. Она писала, что это стихотворение твердила всю войну как заклинание, как молитву, но муж не вернулся, погиб. Что ж, спрашивала она поэта, я плохо ждала? Ведь там вот какие слова были:

 
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
 

Действительно, это прекрасное стихотворение именно как молитва, как заклинание верности, но если тот, за кого молились, погибал, оно неожиданно оборачивалось совсем другой стороной, оно становилось обвинением. И автор имел мужество признать эту страшную сторону своего шедевра.

Всего доброго!»

22 февраля

Получил письмо от Каверина. Адрес надписывал, видимо, сам – каракули, но машинописный текст письма четок Судя по обратному адресу, он за это время переехал из Лаврушинского переулка, из писательского дома, на какую-то улицу Ульбрехта. Где это, не знаю. Надо думать, квартиру получил не хуже лаврушинской. И вот:

«17.2.86

Уважаемый Владимир Сергеевич!

Я с удовольствием прочитал Ваши размышления о литературных премиях и в целом не могу с Вами не согласиться. Я тоже думаю, что премии приносят больше вреда, чем пользы, и будь моя воля, учредил бы некоторое количество их, согласуясь с характером жанра того или иного произведения. За выдающийся роман я учредил бы премию Льва Толстого, а за выдающийся стихотворный сборник – премию Пушкина. Но таких произведений в нашей литературе, к сожалению, нет. И Булгаков, как известно, умер, не дождавшись не то что премии, а просто публикации своего прекрасного романа «Мастер и Маргарита» (он умер в марте 1940 года, а первый раз Сталинские премии присудили в 1941 году. – В.Б.).

Вообще говоря, меня мало беспокоят эти премии – со всеми своими премиями Симонов, к сожалению, будет забыт через 3–4 года, а, скажем, Чаковский – на другой день после его кончины. Так что премии и не только мешают справедливой оценке произведений русской литературы, они только вполне естественная декорация к тому глубокому неестественному положению, в котором находится наша литература.

С отдельными Вашими оценками я, однако, не могу согласиться. Думаю, что Залыгин отнюдь не заслуживает звания Героя (Неужели я писал, что заслуживает? После публикации «Архипелага» в «Новом мире» он тотчас заслужил звание американского академика. – В.Б., 2012). А в неровном таланте Шолохова не нахожу ни следа гениальности. Не надейтесь, что я могу дать Вам дельный совет. Литературой управляют лица, награжденные премиями. И они едва ли согласятся на Ваши предложения (об упразднении премий. – В.Б.). Конечно, если бы я был влиятельный писатель, я бы постарался доказать, что в премиях никакой необходимости нет. Но меня нельзя назвать влиятельным писателем. И хотя я тоже получил премию, но очень давно (В 1944 году за «Два капитана». – В.Б.) и за роман, который все-таки выдержал около ста изданий.

А пока я бы посоветовал Вам направить Ваши дельные соображения в комиссию по подготовке съезда партии.

С приветом В.Каверин».

8. III, суббота

Позавчера вечером, в день закрытия 27 съезда партии, делегатом которого он был, позвонил А Чаковский. Поблагодарил за сочувствие по поводу интервью Ф.Кузнецова «Московской правде» (20.2) и его выступления на городской партконференции, где тот поносил роман Чаковского «Победа». АБ. сказал, что у него связаны руки. Я ответил, что ведь можно и не упоминать «Победу», можно обойтись другими именами, например, В. Поволяевым. Такой поворот его заинтересовал. Сказал, что завтра уезжает за границу (в Бельгию, как уточнил сегодня по телефону М.Синельников), вернется 16-го. Предложил позвонить его заму Юр. Петр. Изюмову или после 16-го – ему.

Договорились, что я напишу статью о Ф. Кузнецове. Вчера я ее начал писать. Получается памфлетно. Подойдет ли так?

Сегодня были все дома. Праздничный обед: я выпил две рюмки коньяка – одну на помин усопших (сегодня Родительская суббота), вторую – за праздник. Вечером Катя играла на пианино, что случается крайне редко. А ночью ей сделалось страшно, и она пришла спать к Тане, но на тахте в кухне тесно, и они легли в ее комнате на одной кровати.

С.В. ПОТЁМКИНУ

Отдел культуры ЦК КПСС

«5 марта 1986 г.

Уважаемый Сергей Васильевич!

Ваш сегодняшний звонок был для меня неожиданным, и потому у меня не было под рукой источников, которые могли бы подтвердить мою правоту. Но сейчас я могу восполнить этот пробел.

Я сказал, в частности, что Г.Марков ходит в секретарях сорок лет. Вы воскликнули: «Загнул! Загнул!» Но вот книга его осведомленного биографа И. Мотяшова «Георгий Марков» (1984). В ней читаем: «Новый 1946 год писатель встретит в Иркутске. Вскоре Г.Маркова избрали секретарем отделения СП». И с тех пор он все время возвышался по секретарской линии, дойдя в 1971 году до первого секретаря СП СССР, где пребывает и ныне. Итак, 1946–1986. Это ровнехонько сорок лет.

Далее Вы уверяли, что Марков не имеет премии Комсомола. В той же книге на стр.322 читаем, что Марков огреб Ленинскую, Государственную СССР и РСФСР, им. Комсомола, им. Тычины, а также три иностранные. Всего 8! Особенно примечательна комсомольская. Во-первых, ведь она предназначается для литераторов не старше 35 лет (КП.25.2.86), а ему было уже 70. Во-вторых, эту премию он разделил с Анат. Ивановым. Не побрезговал, болезный, даже половинкой («МЛ».14.11.80).

Тут же критик сообщает, что Марков имеет две Золотых Звезды Героя. Как Шолохов! Чем он хуже? Кроме того, четыре ордена Ленина (больше, чем у маршала Жукова после войны), ордена Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, медаль «За победу над Германией», пребывая всю войну на востоке и т. д.

М.Горбачев сказал однажды, что иные награды теряют у нас стимулирующий смысл. И тут он прав.

Если Вас интересует, какие награды имеют жена Маркова и его дочери Ольга и Екатерина, – все четверо члены Союза писателей! – то Вы можете без труда узнать это сами.

С наилучшими весенними пожеланиями!»

10 марта

Борис Куняев пишет:

«Дорогой Володя!

Спасибо за письмо-размышление о самых острых углах нашей литературы. Разумеется, ты полностью прав! Но все эти мысли гасит бюрократическая костоломка нашего правления. На кой хрен нужны все эти бесчисленные секретари и члены? Ведь куда ни плюнь – начальство. А где начальство, там кончается творчество, остается лишь чинопочитание. Пора разогнать все правления и бюро! У писателя должно быть одно звание – писатель!!!

Сейчас я, как та одинокая телега. Вечер и бесконечная тоска.

Обнимаю. Борис».

11. III, вторник

Вчера поехал в «Молодую гвардию» за окончательным расчетом по «Эоловым арфам». Когда был на прошлой неделе, в бухгалтерии мне сказали, вроде, что полагается еще 2800 р. Я такую сумму приблизительно и ждал, даже меньше – вычеты же еще. И вдруг вчера мне говорят вам еще 6200. Я не поверил своим ушам. На 4 тыс. больше, чем ожидал! Вот это сюрприз! Дали на руки три тысячи, остальные перечислят на сберкнижку. Пришел домой и сказал Тане, что нашел на дороге по пути от «Динамо» сумочку с четырьмя тысячами. Не поверила.

Но судьба строго блюдет закон равновесия добра и зла. Вечером, когда ел апельсин, выпали два вставных зуба. Разве это стоит четырех тысяч.

Сегодня ездил на улицу Лестева в челюстной госпиталь к Гале Ревуновой. Поставила те зубики на старое место и говорит, что надо бы по-другому, опасается за надежность.

18. Ill

Как видно, Чаковский сильно заинтересован в статье о Фельке. Вчера утром позвонил его зам Юр. Петр. Изюмов. «Как дела со статьей?» Я сказал, что часа в три привезу. Но приехал в «Л.г.» только около пяти. Изюмова уже не было. Секретарь в вестибюле позвонила секретарю Чаковского, и он тут же меня принял, хотя сперва его секретарша сказала, что он занят, у него люди. Я впервые в новом здании «Л.г.». Роскошно устроились они в Костянском переулке, что на Сретенке. Какой-то огромный дореволюционный дом этажей в 6–7. И внутри все отделано по последней моде.

Кабинет Чака на втором этаже. Не большой, не такой, что был когда-то на Цветном бульваре во времена Кочетова – Друзина – Смирнова – Косолапова, но уютный и богатый.

Чаковский сильно постарел. Опасается, как бы не обвинили, что он привлек меня для своей защиты. Попросил написать на рукописи «Ю.П. Изюмову. В. Бушин», что я и сделал. Стал жаловаться: «Столько доносчиков развелось!» – «Что делать, АБ., таков мир, в котором мы живем, другого у Бога нет».

Еще жаловался, что утром был секретариат большого Союза, многие выражали ему сочувствие, говорили, какой подлец Кузнецов, но с трибуны никто не сказал об этом ни слова, не защитил его. Лишь, говорит, Колька Грибачев, который-де сегодня может разругаться, а завтра лезет целоваться, только он сказал, что «Победа» хороший роман, но опять-таки безо всякого отношения к Кузнецову, который разнес роман. А!.. Это тебе с твоими званиями-регалиями, постами-должностями, орденами-премиями больно и лихо от одного критического словца, а каково нам, у которых нет никакой защиты, когда нас пинают и топчут, как хотят, хотя бы издатели.

Потом он меня поблагодарил, и я ушел.

Сегодня ездил к Анат. Богдановичу. Бедный парень! Он совсем теперь не может передвигаться. Дал мне книгу М.Меньшикова.

21. III

Позавчера утром уехал на дачу. Ехал поездом до Истры. Там в мебельном магазине купил два стола для кухни и две книжных полки. Обещали привезти в 4, заявились в 6. Пока я относил полки, два здоровенных малых все сгрузили и укатили. Даже не попрощались. Пришлось звать на помощь Ник Андр. Втащили стол рабочий, все остальное – сам. Ехать в город было уже поздно. Остался ночевать. Весь вечер возился

со столом. Первый раз ночевал на даче. Прекрасно! Спал как младенец. На другой день тоже возился с квартирой. В город приехал только в половине восьмого (в пути у «Икаруса» была небольшая авария).

Поламывает затылок Неужели давление?

8. IV

Купили собаку! В прошлое воскресенье мы с Таней были на дне рождения Василия Александровича (76!), а Катя поехала на Птичий рынок и за десятку притащила оттуда маленькую бестию – курбастенького щенка бурой медвежьей масти, будто бы помесь лайки с немецкой овчаркой. Есть белые пегашины – под нижней губой, на пузе, на задних лапах Сучка. Катя зовет ее Тофсла – есть такой персонаж в какой-то давно прочитанной ею шведской книжке. Я зову Тэффи, Таня – Жучка. Конечно, очень забавное существо, но, кажется, и свирепое. Вдруг вырастет с теленка? Сейчас ему всего месяц. Мы с Таней решились на это в расчете, что собака благоприятно повлияет на Катю, свяжет ее заботами и хлопотами, отвлечет от того проклятого мира. Ведь в позапрошлый четверг, 27 марта, опять был фокус без четверти одиннадцать позвонил парень, назвавшийся Мишей, и сказал, что не волнуйтесь, Катя просила передать, что она уехала в Ленинград. И ночь она вместе с АБ., конечно, не ночевала дома, они явились часов в 12 – около часа. «Где ночевала?» – «У Иры с Мишей». – «Тот самый, что звонил?» – «Нет». – «Кто они?» – «Муж и жена, студенты лет двадцати».

Ада, Галя, Сергей – все одобряют наш собачий шаг.

16. IV

Вчера отметили по-домашнему Катино 17-летие. Из подружек была лишь Арина Калачкина. Распили бутылку приятного грузинского вина «Ахмета». В субботу она, должно быть, соберет подружек

Сегодня хоронили Валентина Катаева (умер 12-го на 90-м году жизни). Гроб стоял на сцене Большого зала ЦДЛ, зал был почти полон. Выступали Вит. Озеров, Анд. Дементьев, Ф. Кузнецов и какой-то секретарь ЦК комсомола. Панихида длилась полчаса. Всю жизнь он шагал в ногу, а лет за двадцать до смерти у него проснулась совесть. И завершил свою жизнь он достойно – повестью «Уже написан Вертер». Дай-то Бог такую старость – почти до самой смерти работал!

17. IV

День рождения Сергея. Ему исполнилось бы тридцать лет.

А.Б. ЧАКОВСКОМУ

«17 апреля 1986

Уважаемый Александр Борисович!

Ю.П. Изюмов сообщил мне, что с публикацией моей статьи об известном литературном Бармалее дело обстоит довольно неясно, однако радостно присовокупил, что с нее сняли копию и направили куда-то «для принятия мер». Куда именно, умолчал. Э-тэ-тэ-тэ-тэ… Куда же все-таки – в ЦК, в КГБ, в Интерпол? И даже не спросив автора! Но ведь возвышенная статья написана вовсе не для «принятия мер» по отношению к коллеге, а в защиту святынь искусства. Есть же некоторая разница между жалобой в редакцию пенсионера на плохую работу жэка (такую жалобу можно и нужно переслать куда следует для принятия мер) и статьей писателя о другом писателе.

К тому же, с одной стороны, ведь Вы не владелец газеты, а только один из ее редакторов, пусть и главный; с другой – Золушка-Бармалей задел не одного Вас, а целую группу писателей и грубо исказил положение дел в целом. Поэтому выступление газеты с отпором лицемерному Бармалею было бы защитой совсем не Вас лично. Да и вообще эпизод о Вас можно и вовсе снять.

С наилучшими пожеланиями В. Бушит.

* * *

Статья не была напечатана. А куда ее послали, не знаю.

* * *

НАРОДНОМУ АРТИСТУ М.А УЛЬЯНОВУ

«21 апреля 1986

«Уважаемый Михаил Александрович!

На протяжении долгого времени Вы читаете по радио и по телевидению рассказ Василия Шукшина «Микроскоп». С увлечением Вы прочитали его и со сцены Колонного зала 24 февраля в концерте для делегатов 27-го съезда партии, который транслировался на всю страну.

Как видно, рассказ Вам очень нравится или Вы просто доверились авторитету очень талантливого писателя. Но разве Вы не знаете, что и у самых больших мастеров бывают неудачи? Тут – явная.

В рассказе все построено на диком, точнее, дикарском невежестве героя. Человек зрелых лет, грамотный, он вдруг узнал о микроскопе и загорелся несуразной страстью неизвестно зачем приобрести его. Ради этого пошел на обман жены, утаив от нее заплату – 120 рублей, которые предназначались на покупку теплой одежды детям. И вот купил и носится с несуразной покупкой, как дурак с писаной торбой.

Лет 50–60 тому назад можно было встретить людей, которым микроскоп представлялся загадкой, чудом и мог вызвать у них восторженное изумление. И это могло дать Михаилу Зощенко повод для горькой усмешки над нашей тогдашней отсталостью или для веселой шутки. Но где сыскать такого темного человека ныне? Автор не показал ни причины столь загадочного невежества своего героя, ни источника его маниакальной страсти. И какой хоть сколько-нибудь значащий смысл можно извлечь из образа такого человека? Все это выглядит фальшью, выдумкой с целью рассмешить – и только.

Герой не только неправдоподобно темен, но и не умен, не только примитивен душой, но и вульгарен, лжив. Он еще и лишен простейшего чувства ответственности перед семьей: лишает свою блажную прихоть за счет благополучия родных детей. Он вызывает решительную неприязнь. А Вы его пропагандируете!

Под стать герою и его жена, особа столь же примитивная, неумная и вульгарная. Вот муж говорит, что потерял зарплату. Поверив ему, она не сочувствует беде, а хватает сковородник и с диким воплем бросается на мужа и бьет его по кумполу. Как видно, и автор, и Вы считаете, что эта сцена отвратительного супружеского суесловия полна сочного юмора и народного колорита. Ведь супруги то и дело частят друг друга на такой манер: сволочь!.. паразит!.. чурка с глазками!.. кикимора болотная!.. дура!..зараза!..гад!.. Да еще и слегка усеченная матерщина. И все это при родных малых детушках.

К слову сказать, Вы читали эту непотребщину со сцены Дома, который когда-то назывался Российским Благородным собранием. Стены этого Дома повидали на своем веку многих. Они помнят Пушкина и Лермонтова, Тургенева и Островского, Гончарова и Аксакова… 6 июня 1880 года с этой сцены произнес свою великую пушкинскую речь Достоевский. Наконец, эти стены помнят январь 1924 года и март 1953-го…

Невозможно представить, чтобы в пору помянутых великих людей России на эту сцену допустили бы кого-то с рассказом, подобным «Микроскопу». А если кому-то и удалось бы проскочить и выйти к рампе, то при первом же произнесении таких слов, как «зараза» и «сволочь», проныру стащили бы со сцены и через черный ход вышибли бы на Большую Дмитровку да еще, как того Аркашку Счасливцева, гнали бы нагайками до Страстной площади или аж до Тверской заставы, дабы очистить нравственно-эстетическую атмосферу Первопрестольной. Помнить об этом надо всегда.