Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

Утром пришла мысль, когда думал о Лермонтове, повторяя про себя его «Смерть поэта» и «Выхожу один я на дорогу»: как обедняет Пушкина то, что он не знал Лермонтова; как повезло Лермонтову, что, прожив всего 26 лет, он знал Пушкина!

Б А. ИСАЕВУ,

Герою Социалистического Труда

«7 января 1984 г., Рождество.

Егор, друг ситцевый!

Только что прочитал в «Правде» твой очерк «Дела председательские». Это как рождественский подарок! От души поздравляю. У тебя иногда неплохо получается, когда ты пишешь не о литературе. А о ней, драгоценной, право, поостерегся бы иной раз.

Вот однажды вздумалось тебе восславить Пушкина, и ты разверз уста:

«Как замечательно, как гениально сказано у бессмертного гения:

Глаголом жги сердца людей!

Не существительным, не прилагательным, а именно глаголом – словом, выражающим движение, поступок!» и т. д.

Тебе и в голову не пришло, что при чтении такой похвалы многих мог хватить удар. Ну, в самом деле, дожить едва не до шестидесяти лет, всю жизнь писать стихи, получить Ленинскую премию и Золотую Звезду Героя Труда, и не ведать, что означает «глагол» в этом одном из вершинных произведений Пушкина. Егорушка, здесь «глагол» – высокое слово, речь пророка.

Читал ли ты, милый, стихотв. того же Пушкина «Поэт». Там так сказано:

 
…Но лишь Божественный глагол
До уха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел…
 

Неужто, и здесь ты всегда видел часть речи? Ну, Егор… До чего вы, секретари да лауреаты, обленились, вам уже невмоготу и в словарь заглянуть. Вот и у Бондарева один персонаж восклицает: «О милая пора, очей очарованье!». Другой тотчас поправляет его: «Пардон, не «милая», а «осенняя». Есть в цирке такой номер – соревнование дураков. Так это как раз то самое соревнование. Надеюсь, ты-то знаешь, что не «милая», и не «осенняя», а «унылая».

Обнимаю, Егорушка. Жми дальше, но иногда все же оглядывайся: позади великая литература».

* * *

А когда начался погром колхозов и этих самых «дел председательских», о которых с восторгом писал Е.Исаев в «Правде», он ведь и не шелохнулся. На даче в Переделкино курей разводил, о чем я и написал в статье «Муса Джалиль и куровод Исаев», что была в «Советской России».

8. I

Вчера на Рождество пригласили Лену и Сашу Щербатюк, соседей по 1-му коттеджу в Коктебеле минувшим летом.

Пришли с бутылкой шампанского, коробкой конфет и роскошными слайдами о нашей коктебельской жизни. Просидели до половины двенадцатого. Славные ребята, но мало у нас с ними точек соприкосновения.

13 января

Анастасия Ивановна Цветаева через свою опекуншу передала мне свои воспоминания. Написала:

«Владимиру Сергеевичу Бушину на добрую память о семье Цветаевых в старом мире (в России и давних европейских странах наше с Мариной детство и юность) и о зрелости нашей в новом мире. И все, что я узнала о конце Марины. И на добрую память о совместном пребывании в Коктекбеле осенью 1983 года. С добрыми пожеланиями!

Анастасия Цветаева.

30. ХII.83 г. Москва».

15 января

Из «Молодой гвардии» звонила мой редактор Нина Лагранж. Сказала, что утвердили план на этот год. Мои «Эоловы арфы» (34 листа) пойдут по школьной серии, тираж 200 тыс. экз. Ого!

22. I

19-го вернулся из Малеевки. Со 2-го там жила Катя с Капочкой. 8-го утром они уехали, а я приехал. Но 10-го я снова вернулся в город, и только с 13-го жил без выезда до 19-го. Так что всего дней десять, не больше. Четыре раза ходил на лыжах, два раза собирались у Микушевичей – 13-го, на Новый год, и 18-го, на крещенский сочельник Многим давал читать своего «Б» – Лиле Беляевой, Анд. Дугинцу, Ник Верещагину, Конст. Кедрову, Вл. Дм. Фоменко. Хотел дать еще Мустаю Кариму, но не успел. Кое-кто высказал весьма дельные замечания (Верещагин, Кедров). Удивили супруги Фоменки. Во-первых, читали больше недели, словно я только для них и привез рукопись. А главное, подошли к делу так, словно мне нужна была их консультация. И они дали мне ее дважды, и минут по 45. Но ничего интересного не сказали, а все больше беспокоились, как бы я не рассердил поклонников Окуджавы (он упоминается). Провинциальность это, что ли? А потом еще третий раз Фоменко завел со мной речь все о том же. Посоветовал убрать все рассуждения о языке и прочих «тонкостях», оставить только о войне, об издательских злоупотреблениях и в таком виде послать в ЦК Я ответил: «Это будет донос». – «Почему?» – «Да потому, что я написал литературное произведение и хочу, чтобы к нему как к произведению и относились. А если писать об издательских злоупотреблениях, то надо брать не одного Б., а человек десять. А об одном – именно донос».

Супруга его Ирина Иосифовна – это Собакевич в юбке, охаяла всех ростовчан, которых упоминали. Лебеденко и Бондаренко – бандиты, главари мафии, способные и на убийства. Наташу Суханову представила в комическом виде по той причине, что она болезненно переживает свое чуть ли не двадцатилетнее старшинство над мужем. О Долинском сказала, что он занят добыванием денег. Даже Мустая Карима не обошла, сказала, что он ни во что не желает вмешиваться, и ему рукопись давать не следует. Да и меня самого уподобила Сенковскому. Право, Собакевич, и только!

В последний день, вернее, 18-го, произошла у меня дикая стычка со С. Л. Около девяти утра я пошел в ванную, чтобы побриться. Вижу – дверь заперта. Я начал бриться в уборной, хотя там тесно, зеркальце маленькое – неудобно. И при этом говорю Марии Андреевне, горничной, чтобы она повесила объявление, что не след, мол, по утрам запираться в ванной. Действительно, можно принимать себе душ или ванну, а другой в это время может прекрасно побриться или умыться над раковиной. Вдруг Л. заорал: «А когда же можно?» Я объяснил. Тогда он, бандит санузла, заорал еще пуще: «Да пошел ты на х..!» С намыленной физиономией я ринулся к запертой двери и двинул по ней кулаком. Дверь открылась.

– Вы что себе позволяете, молодой человек?

– А вот позволяю!.. Дурак!.. Должен же тебе кто-то сказать это! А то все боятся…

– За…ц!

– Сам такой!

– Гов – д!..

– Сам такой!

Я повернулся и пошел добриваться. Странно, что я после этого сортирного ристалища был совершенно спокоен и не терзали меня приступы ни злобы, ни бешенства.

Перед ужином послышались какие-то шорохи на лестнице, ведущей к моей комнате. А когда я пошел ужинать, то за дверной ручкой обнаружил такое послание: «Глубокоуважаемый Владимир Сергеевич! Я хочу попросить у Вас прощения за свою грубость. Извините меня, пожалуйста. С утра у меня было какое-то нервозное настроение (свои причины). А к Вам, Вы знаете, я всегда относился по-доброму. И не знаю, чего меня занесло. Я думал, меня выгоняют, и т. д. Еще раз огромные извинения. С. Л.». Никогда он по-доброму ко мне не относился, и в искренность его извинения я не верю. Скорее всего, оно действительно продиктовано боязнью, о которой он орал. На его послание я никак ему не ответил.

23. I, утро

Полчаса назад позвонил Васильев из «Современника» (зам. Викулова) и сказал, что в пятницу обсуждали на редколлегии мою статью и решили, что в таком виде напечатать ее не сможем. Хорошенький подарочек к моему 60-летию.

– А что же меня не позвали на редколлегию?

– А зачем?

– Как зачем? Я же ни вам, ни Викулову никогда не говорил, что моя статья – неприкасаемая святыня. Я готов был выслушать и по возможности учесть все ваши замечания, соображения, опасения и т. д. Единственно, на чем я настаивал, это все изменения в статье сделать собственными руками.

Какая трусость!

Ведь Викулов 23 декабря, на другой день как я отдал им статью, сказал мне: «Возможно, кое-кто в редакции будет против, но решающее слово принадлежит мне, и я буду за. Поставим статью в мартовский номер».

Господи, и как я мог поверить! Ведь была же история со статьей об Окуджаве, когда он в Малеевке прочитал ее и тоже сказал: «Я хочу видеть ее в нашем журнале», а потом съездил в Москву и через два дня запел другое: «У нас сложная обстановка, трудное положение» и т. п. Они сами себе создают трудности, печатая такие бульварные, безграмотные и провокационные вещи, как «У последней черты» Пикуля.

Что же теперь делать? Пойду опять к Алексееву. Но сколько сил-то все это стоит! Лучше с врагами иметь дело, чем с такими патриотами!

13–00. Сейчас прочитал в «Известиях» слова, будто бы сказанные когда-то Твардовским: «На писателе, который печатает свои произведения на машинке, надо ставить крест». Какая узость и догматизм.

24. I

Звонили и поздравляли с днем рождения:

В 9, когда я еще спал, Миша Шевченко, потом – в 10. Назвал меня счастливым человеком.

В 9.30 Алимова и Св. Игнатьева. Очень приятно. Сказали, что в другой день зайдут.

В 10 звонила Людмила Сбоева, «дитя моя».

В 12 – Нюся Пархомовская, одноклассница.

В 11.30 – Бела (Танина сослуживица).

В 12.30 – погода пасмурная, валит крупный снег, и вдруг – молния и гром. Салют небес в честь моего юбилея! Мать всегда говорила, что именно в этот час, в 12, я родился.

25. I, среда

Первый юбилейный эшелон пройден. Кроме нас троих, были Ада с Васей, Сергей с Валей, Фоменко и Лариса Кожухарь. Всего 9 человек Это как раз то количество, когда можно хорошо поговорить и послушать друг друга. Юбилейных речей избежать не удалось. Фоменко договорился до того (а ведь, кажется, был еще не пьян), что скоро, мол, Бушин обретет мировое звучание или что-то в этом роде. Сестрица Галюшка отсутствовала. Поругались из-за ее манеры насильно разувать всех приходящих к ней в дом. Прислала все-таки поздравленьице. Если бы змеи поздравляли друг друга с днем ангела, то они писали бы именно так.

Лариска и Фоменко почти переругались из-за еврейского вонючего вопроса. А в остальном все было очень славно. У Ады и Васи хватило такта никак не упоминать о прошедшей ссоре в Нагатино, когда я после сестричкиных требований переобуться матюгнулся, хлопнул дверью и ушел. А был голоден как черт, и дома обеда не было (Таня уезжала в Тбилиси).

Удивляюсь, как много выпили: бутылку шампанского, бутылку (0,75) лимонной водки, бутылку водки, настоянной на грецком орехе (0,75), и почти две бутылки армянского коньяка. Так что одного винца выкушали на 40 рубликов, а ведь вроде никто и не пил.

Второй эшелон предполагается на субботу.

2. II.84

Юбилейная моя барщина продолжается. В прошлую субботу были Белошицкий с Милой, Карпеко с Фаиной, Гальперин с Региной, Мухачев с Мурой. Карпеки подарили часы, которые теперь тикают, проклятые, и не знаешь, что с ними делать. А Гальперины принесли роскошную бутылку арманьяка в специальной деревянной коробке. Отведаем при подходящем случае. Ну, и так далее. Посидели славно и приятно. Гальперин по обыкновению хотел затеять спор о Сталине (и Карпеко был на его стороне), но я по случаю юбилея уклонился. Разошлись около двенадцати.

А позавчера довольно неожиданно нагрянул Володя Бурич с двумя бутылками шампанского (одна – Golden Soviet) и домашними туфлями. Растрогал. В этот день он получил билет члена Союза. Это был у него больной пункт, и сейчас он, конечно, безмерно рад.

Вчера был мой секретарь Аркадий с родителями Левой и Зоей Экономовыми и Гончаренко. Тоже было хорошо. Я читал им записи из дневника за июнь 79-го года, когда мы соседствовали с интеллектуалами Виноградовыми.

Ночью в половине четвертого внезапно проснулся, как от толчка или крика. Принял таблетку радедорма, но все равно часов до пяти с лишним не мог уснуть. Проснулся только в половине десятого.

В ночь на свое 60-летие видел во сне собаку в гостях у какой-то неопознанной женщины. Собака была черная, с белыми пятнами на голове, гладкошерстная и очень ластилась ко мне. Дня через два – опять собаку, тоже гладкошерстную, но поменьше ростом, рыжую и тоже очень резвую и ласковую. Будто у нас было 3–4 кошки, и вдруг оказалось, что одна из них – собака. Вот после этого сна и пришел Бурич с шампанским и шлепанцами.

* * *

В А. КАВЕРИНУ

«4 февраля 1984 г.

Уважаемый Вениамин Александрович!

С большим интересом прочитал сегодня в «Комсомолке» Ваше интервью, которое Вы дали В. Галантеру. Но одно Ваше сравнение меня несколько озадачило и огорчило. Вы сказали о плохих литераторах: «то, что они пишут, напоминает разговор двух старух на завалинке, в котором нет ни складу, ни ладу». Конечно, такие разговоры могут быть у деревенских старух, но только ли их эта привилегия? «Разговоры», в коих нет ни ладу, ни складу, нередко слышим мы не от деревенских старух, а от городских ученых мужей, высокопоставленных сановников и даже писателей, пребывающих в полном расцвете своих возможностей и талантов. И слушать их вынуждены не кучка любителей посидеть на завалинке, а все народонаселение державы.

Приведу лишь один пример. Известный писатель, в определенном смысле даже первый писатель страны не на завалинке, а с самой высокой в стране трибуны говорил: «Огромное воздействие на все (!) виды и жанры литературы и искусства в эти годы оказали книги (надо ли их перечислять? – В.Б.)… удостоенные Ленинской премии. (Аплодисменты). Эти подлинно народные книги обогатили духовную жизнь советского общества, показали высокий образец партийного мышления, побудили художников всех (!) поколений на более весомые художественные обобщения» (ЛГ. 4.3.1981).

Где эти книги ныне по прошествии трех лет? Кто их читает?

Согласитесь, ни одна деревенская старуха на такие «разговоры» не способна. И надо заметить, что все «разговоры» на завалинке, как правило, совершенно бескорыстны, чего нельзя сказать об иных «разговорах» приведенного выше образца. Так надо ли было, Вениамин Александрович, обижать помянутых старух? Вы и сами знаете множество примеров, подобных тому, что привел я.

В конце беседы Вы говорите об интеллигентности и даете свое определение. Очень хорошо. Я с Вашим определением согласен. Но больше мне по душе то определение, которое дал когда-то еще до революции Максим Горький: «Интеллигент это человек, который во всякую минуту жизни готов встать с открытой грудью на защиту правды, не щадя даже собственной жизни». Очень хорошо тогда же сказал и Леонид Андреев: «Интеллигент это, во-первых, не подпевала сильным мира сего. Во-вторых, это человек с гипертрофированным, можно сказать, изнуряющим чувством совести. И, в-третьих, сколько бы ни выпил, всегда остается культурным человеком». Что можно возразить?

Всего Вам наилучшего!»

* * *

Каверин, конечно, понимал, что речь шла о книгах ЛБреж-нева «Малая земля», «Возрождение» и «Целина». А Ленинскую премию по литературе дал за них и потом нахваливал их председатель Правления Союза писателей СССР Герой Социалистического Труда Георгий Марков.

* * *

5. II.84

Вчера были с Таней на 60-летии Белошицкого. Как всегда – содом. Все взвинчены, все лезут из кожи, стараясь показать свое остроумие, и все страшно многоречивы – даже Севастьян произнес длиннющую речь. Особенно несносны Ушаев со своей напористостью, металлическим голосом, желанием торчать на первом месте, и жирный Летик (фамилию его я так за долгие годы и не узнал) с бесконечной болтливостью, помешанностью на еврейской теме, с его юмором, шибающим сортиром, да не простым, а вокзальным, даже пристанционным.

Самодовольные, сытые, орущие, уверенные в том, что так и надо, что это и есть жизнь. Хорошо держались Зорик Вертман, Ян, Ной, какой-то высокий русский мужик, которого я не раз встречал. Ну, и, пожалуй, все женщины, кроме хозяйки, которая сразила меня в первые же минуты. Софья Ильинична что-то сказала ей, попросила, а она ей в ответ «Если еще раз скажете (что – я не понял), то врежу». Господи! И она считается интеллигенткой в наше время! 80-летней свекрови грозится «врезать». Впрочем, однажды она при нас в прямом смысле врезала дорогому супругу, который в каком-то споре между ней и моей тещей Александрой Дмитриевной посмел поддержать мою тещу. Так-таки и врезала по физиономии…

А Катя помыла сегодня голову и была со своими разлетными бровями очень похожа на Ал-дра Ульянова.

6. II

Сегодня всю ночь снился мне Сталин. Может быть, это после фильма «Блокада», который недавно передавали по телевидению, где он много раз появляется; возможно, сыграла тут роль и ссора с Ритой Ураловой на дне рождения Белошицкого. Будто бы в каком-то большом моем доме, неожиданно появившись, Сталин дает кому-то интервью. Но его собеседника я не запомнил, его словно бы и не было. Сталин очень высокий и крупный. Я сказал ему, что удивлен этим. Ну, помните, говорю, как вы сами были удивлены, когда увидели, что Ленин небольшого роста. Он мягко улыбается и почему-то говорит об Ортодаксе [именно «а»]. Я спрашиваю, кто это. «Троцкий». Это, кажется, понятно, откуда появилось – только вчера я вставил в рукопись о Солженицыне, что у него во время обыска при аресте нашли портрет Троцкого и что, мол, видимо, он всю войну хранил его у сердца.

У меня мелькает мысль – взять у Сталина автограф. Тут кто-то и еще (довольно много людей) с тем же. Я достаю из шкафа «Вопросы ленинизма», но это старое издание, у меня где-то есть лучшее, в красном переплете, но где – не знаю, искать некогда, и я иду к нему со старым изданием. Что он написал – не знаю, это мне даже и не виделось.

Он очень мягок, тих, в какой-то момент кладет руку на левую часть моей головы, а мое состояние – благоговейно-восторженное.

1330. Исторический час. Первый раз принесли пенсию! Почему-то не 120 р., а 150 р. 97 коп. Теперь заживем! Теперь мы им покажем, всем этим Марковым, Карповым, Суровцевым. Не лишат же меня пенсии!

7. II

Ездил в Дом военной книги и купил еще 20 экз. (раньше купил 40) своих воениздатовских «Арф». Продавщица сказала, что книга идет хорошо, другая поправила – «очень хорошо». В этом магазине ее, конечно, много.

А утром получил письмо от Г.М. Гусева, директора «Современника». В ответ на мою жалобу в Госкомиздат, что обманули, поставили в договоре 3-е издание, а не второе, он, не упоминая, конечно, о жалобе, грозит взыскать с меня за «причиненный убыток». Ах, шельма! Книга лежала у них 10 лет – это ничего, а тут сразу лезет с параграфом. Я ему устрою Карфаген! Ответил: «Сообщите сумму убытка».

8. II,11.4_ вечера

Сегодня получил пенсионное удостоверение. Вручала мне его очаровательная девушка Таня, по отчеству Михайловна. Смотрел я на нее глазами совсем не пенсионерскими.

10. II, 11.2

Сейчас позвонила Ада. Вася в своей поликлинике, позвонил ей и сказал, что плохо с Первым. Включил радио. Передают классическую музыку. Неужели правда? О, это было бы ужасно! Ужасно! Ужасно! Пойти на Красную площадь?

11.45. Включил телевизор. Передают с Олимпиады лыжный бег на 30 км. Может, неправда? Пронеси, Господи!

11.55. Позвонил Гончаренко, Соловьеву, сказал, чтобы включили радио. Обшарил эфир: по всем программам, кроме первой, идут обычные передачи. Надежда? А может, это с космонавтами, запущенными дня два назад?

Возвращаюсь к работе над рукописью.

12.00. По радио передают обычные последние известия. Значит, брехня. Ура!

12.05. Позвонила с работы Таня – о том же. Назвала даже имя преемника – Устинов. Неужели все-таки правда? Видно, весть облетела уже всю Москву. А я думал о Романове.

12.30. Позвонил Г. Соловьев. Сказал, что не Андропов, а Устинов. Все равно – плохо, все равно – очень жаль.

2.37. Да, сбылось самое худшее. Только что передали по радио и телевидению.

2.45. Я плачу, плачу… Как мало у него было времени, чтобы расчистить брежневские конюшни! Да, он останется в памяти народа надолго.

2.52. А у нас сегодня хотели быть гости – Миша Шевченко, Толя Мошковский, Леня Образцов, Светлана Червонная. Придут ли? Хорошо, если бы пришли. В такие дни хочется быть с людьми.

3.03. Радио повторило сообщение о смерти и передает музыку, а по телевидению – поразительное дело! – идет какой-то антимистический фильм о «сибирском чуде»! Не есть ли это очень дурной знак?

3.23. Пошел было немного проветриться. Заглянул по пути в молочный магазин. Оказалось, есть простокваша и ряженка. Нагнулся над ящиком, кладу в авоську баночки. Вдруг, весело что-то напевая, подходит работница магазина и тоже тянется к баночкам.

– Вы что, с ума сошли? – вскинулся я.

– А что, я вас напугала? – улыбается.

– Андропов умер.

– Что?! Извините… У нас тут нет радио… Телевидение: мчатся тройки, в санях весело хохочущие мужики и бабы. Видно, все тот же фильм о «сибирском чуде». Мерзавцы!

Выходя на улицу, спросил лифтершу:

– Слышали?

– Слышала! Горе-то какое!

Да, всего 15 месяцев, 450 дней, отвела ему судьба высшей власти и высших возможностей.

5.15. Сходил-таки прогуляться в парк Вернулся – Катя уже дома, первый ее вопрос: «А мы будем хоть один день не учиться?» По радио повторяют сообщение о смерти, некролог, а с экрана телевизора опять раздается смех. На этот раз смеется… Ленин! Пустили какой-то фильм, где Ленин, Горький, какой-то пианист и маленькая девочка Таня. Так вот Ленин разговаривает с этой Таней и хохочет, этот болван Лапин, как видно, уверен, что ленинский смех сейчас – это как раз то самое, что требует коммунистическая идеология.

11. II, 11.30

Вчера никто из ребят не пришел. Миша позвонил – у него температура 39. А без него все рассыпалось. Я позвонил Мошковскому и Образцову, сказал, что потом, дескать, соберу их.

Но часов в 9 явилась Червонная. И сразу

– Вы что – в трауре? И гостей отменили? Да бросьте вы!

И понесла! На мои слова, что-де начал покойный хорошие дела и т. д. она свое: до предела обострил международную обстановку, жрать нечего и т. д. Заявила, что не может сказать ничего хорошего об Андропове и ничего плохого о Рейгане. Я оборвал: «А то, что Рейган назвал нашу страну империей зла?» Вроде, на мгновение смутилась, опустила глаза, но тут же: «Смотря что считать злом!» – «Да ведь всю же страну!» И так весь вечер. Этот человек с нулевой нравственностью, с полным отсутствием совести. Она говорит за рюмкой коньяка (и даже без нее) – одно, а на публике, а пишет – совсем другое, очень правоверное, очень патриотичное и т. д. И ее, конечно, знают как ловчилу. Помню, когда я работал в «Дружбе», написала она хвалебную статью о художнике Пименове, ныне покойном. Я почему-то сказал ему об этом заранее. Так он потребовал снять статью, когда узнал, что ее автор – она. Вот до чего! Даже похвалы ее порядочным людям мерзки. А она и член партии, и состоит в какой-то группе активистов при МК, и пишет сейчас докторскую!

18. II, суббота

Сегодня устроил себе полный отдых. Коля Плевако пригласил меня быть свидетелем с его стороны при регистрации брака. Второй раз женится на своей жене. Ну, это самое надежное дело – по себе знаю. Ему 62, а жене Татьяне 34. Разница 28 лет. Это их дело. Не хотелось ехать, но подумал, как он огорчится, как будет выглядеть в глазах молодой жены – и поехал. А это не Москва, а Лобня. Добирался до них 2 часа. Пошли в ЗАГС. Я говорю ему: «С тебя сто рублей. Где ты найдешь такого свидетеля – член партии, писатель, ветеран войны!» С ее стороны была приятельница Лена. Потом пошли к ним домой. На столе шампанское, «Монастырская изба» и много всякой правильной пищи. Они оба увлечены сыроядением и прочими затеями, которым нет конца: едят морскую капусту, моченый горох и пшеницу и т. д.

Коля славный парень, да и она приятная женщина. Вначале она кажется внешне отчасти избыточной, но потом это ощущение пропадает.

Просидели у них с 11.30 до 2.30. Потом они пошли меня проводить, но Таня сказала, что хочет съездить в город. И Николаю пришлось согласиться (28 же!). Так и проводили они меня до Белорусского вокзала.

… Идет вторая неделя нового царствования. На похоронах Андропова новый генсек вызывал жалость: старенький, маленький, сутуленький да еще говорит сбивчиво, задыхаясь (Таня Плевако сказала сегодня, что у него больные почки). Разве такому мужику надо бы стоять во главе России!

Сейчас я звонил Володе Буричу и пригласил его на завтрашние пельмени. Он ездил в Клин и говорит, что потрясен тем фактом, что Чайковский умер в 53 года. Я ему сказал: а ты представляешь себе, что, когда началась война, Сталин был в возрасте нынешнего Романова, одного из самых молодых в нашем руководстве? А умер в возрасте нового генсека. А я, говорю, уже старше Достоевского. Он ахал и удивлялся.

21. II, вторник

Вчера в первом часу был в «Москве» у Алексеева с новым, сокращенным и приглаженным вариантом своей статьи «Два Аякса» («Послушай, дедушка») – о Суровцеве и Оскоцком.

– Я, – говорит, – его ненавижу, но меня за эту статью съедят, даже с помощью Маркова – он в восторге от Суровцева: какого, мол, теоретика вырастили! Но я пойду даже на то, чтобы хлопнуть дверью.

– М.Н., да что же они могут сделать тебе, – я рассыпался мелким бесом, – тебе, стоящему в рядах первой пятерки, а то и тройки наших писателей!

– Суровцев и сам поверил в свое величие.

– Конечно!.. Ах, как хорошо бы напечатать! Ведь это святое дело – за честь нашей литературы. Сколько же можно терпеть, чтобы нас поучали и прорабатывали такие личности.

– Я ему сказал однажды: Юрий Васильевич…

– Иванович.

– Юрий Иванович, вы весь в броне из цитат, а мы, писатели, перед вами с голой грудью.

Поговорили (это вначале) об Андропове, пожалели. Алексеев сказал:

– Как его успел полюбить народ!

– Люди понимают же, что хорошо, что плохо. По-моему, его смелости испугались даже члены Политбюро.

– Вероятно.

Расстались хорошо. Договорились, что я буду ждать от него вестей.

12.55. Только что позвонил Лева Экономов. Умер Шолохов! Да, и таких смерть не щадит. Последний классик России.

Я думал порой, где, в каких обстоятельствах может застигнуть меня эта весть. И очень боялся, что где-нибудь в Коктебеле или в Малеевке, среди всей этой жрущей, сытой, загорающей публики. Хорошо, что это случилось, когда я в одиночестве, никто мне не мешает, никто не лезет в душу.

Низкий тебе поклон, дорогой Михаил Александрович. Сыновнее спасибо за великий подвиг твоей жизни.

Вот как начался 1984-й, високосный…

15.30. Вдруг усомнился я в этом Экономове – ведь несуразный же мужик, может, все перепутал. И стал названивать в Российский Союз. Шевченко нет на месте, Загорного нет… Тогда набрал телефон дежурного у входа:

– Это Союз писателей?

– Да.

– Скажите, о Шолохове – это правда?..

– Да.

И только тогда, бросив трубку, я разрыдался.

1945. Позвонил милый Володя Семенов и добрым голосом стал поздравлять с выходом «Эоловых арф» – они сегодня поступили в продажу в нашей «Книжной лавке». А я ему в ответ – умер Шолохов. Извинился, конечно, что он ко мне с доброй вестью, а я к нему – с такой.

22. II,11.15 вечера

Вчера, когда по телевидению передавали сообщение о смерти Шолохова, зазвонил телефон. Я приподнял трубку и опустил ее на рычаг. Опять звонит. Я сделал то же самое. Третий звонок

– Да.

– Володя, зайдите за талонами, – это Евгения Федоровна Аникст не нашла лучшего часа.

А сегодня соседка Софья Павловна вдруг принялась поздравлять меня с Днем Красной Армии, который завтра.

– Завтра хоронят Шолохова, – сказал я.

– Но это в Вешенской, – удивилась она.

А чем лучше этих дам тов. Лапин со своим телевидением – прелестная Ангелина Вовк объявила сейчас, что завтра будут передавать из Останкино праздничный концерт, посвященный Дню Красной Армии!

23. II, 11.00

Только что отправил окончательный и полный текст телеграммы: «Москва 326 Пятницкая 25 Госкомрадио Лапину. От праздничного концерта, что вы додумались закатить на всю державу в день погребения Шолохова, отвернутся и родина, и революция, и народ, великим певцом которых был гениальный художник, их любовь, гордость, мировая слава. Вам будет рукоплескать сегодня один Сальери. Примите мое негодование. Владимир Бушин»

Спросил у девушки-приемщицы: «Надеюсь, никаких препятствий не будет?» Она ничего не ответила, взяла два с полтиной и ни слова.

Ах, надо было написать «Примите мое презрение».

11.55. Вывешены флаги. А в сегодняшнем приказе Устинова обещан в 21 час еще и «праздничный фейерверк» в Москве и еще в 32 городах. Это какая годовщина Красной Армии? 66-я! Могли бы одну из 66 отметить и без фейерверка, ведь этим годовщинам и впереди конца не видно, а смерть Шолохова, как прекрасно сказал вчера в программе «Время» Абашидзе, это такая утрата, что случаются одна-две в столетие.

Вечером

Сегодня утром получил ответ Каверина на мое письмо. Адрес четко написал, видимо, кто-то из домашних, а само письмо – слепыми заглавными буквами на машинке:

«Уважаемый Владимир Сергеевич!

Не могу с Вами не согласиться, но, может быть, Вы, умный и интеллигентный человек, напишете мне, что сделать для того, чтобы поднять уровень ученых мужей и высокопоставленных сановников до уровня старух на завалинке хотя бы в нравственном смысле. Вы остроумно заступились за деревенских старух, Вы справедливо оценили незначительность литературных премий, которые давно надо как-то трансформировать, чтобы подлинные таланты, не нуждающиеся в премиях, все-таки время от времени получали их. Посоветуйте.

Мнение Леонида Андреева, Горького и Ваше совсем не противоречат моему мнению и даже больше того – подтверждают его.

Желаю Вам всего лучшего. С приветом.

В.Каверин (от руки красными чернилами)

16.2.84.

(И тоже от руки теми же чернилами)

P.S.

Извините за плохую машинку».

24. II, пятница, 10.10

Вчера утром, в это же время, Ульянов читал по радио главу из «Тихого Дона» – ту, где умирает Аксинья, и Григорий, вырыв могилу шашкой, хоронит ее. Я вспомнил:

Зарыта шпагой – не лопатой

Манон Леско…

Михаил Ульянов читал прекрасно. В свое время, года два-три назад, я прослушал по радио почти весь «Тихий Дон» в его чтении. Это лучшая его актерская работа.

А последнюю, XVIII главу передали вчера в чтении самого Шолохова. Когда он читал: «А там, где прошли палы, зловеще чернеет мертвая обуглившаяся земля, не гнездует на ней птица, стороною обходит ее зверь, только ветер, крылатый и быстрый, пролетает над нею и далеко разносит сизую золу и едкую темную пыль», – я вспомнил «Анчар» Пушкина:

 
К нему и птица не летит,
И зверь нейдет. Лишь вихорь черный
На древо смерти набежит
И мчится прочь уже тлетворный.
Он читал, едва не плача.
 

А вечером в программе «Время» передали его похороны. На панихиде выступали с речами (так было показано) только чины: М. Зимянин, секретарь обкома Н. Бондаренко, слава Богу, что не передали еще и Маркова, и Михалкова, которые тоже выступали.

Как хорошо, что лежать он будет не в Кремлевском колумбарии, а возле своего дома, где прожил почти всю жизнь. В утешение остается лишь повторять строки Жуковского:

 
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
 

8 вечера. А концертик-то праздничный по телевидению, конечно, состоялся вчера. Ну, сперва «День Победы» сыграли, а потом одна милашка пела «Смуглянку-молдаванку», другая – «Полюбила я парнишку, а завлечь не завлекла». А уж в конце солдаты ансамбля ходили по сцене колесом. О, времена!