Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

Раевского сопровождает какая-то молодая особа. Она как-то подошла ко мне и пустилась в рассуждения о том, почему Россия считается великой державой. «Что в ней великого?» – так и сказала. За кого она меня приняла? Я посоветовал ей пойти с такими рассуждениями куда подальше. На другой день она пришла с извинениями, я, мол, не то хотела сказать. Как старик терпит ее?

29. VIII.79, среда. Малеевка

В половине седьмого по «Голосу Америки» услышал о смерти Константина Симонова. Для моего поколения это имя – не пустой звук Отчетливо помню, как, прочитав летом 42-го, видимо, в «Правде» его очерк о лейтенанте-артиллеристе, я захотел воевать именно артиллеристом. И стихи его военных лет едва ли не все знал наизусть. Да и потом, после войны – тоже. А огромные романы его я не читал. Оказывается, недавно где-то прочитал, чуть ли не первой поэмой Симонова была поэма об Энгельсе, которую он, кажется, никогда не перепечатывал, а может быть, и не печатал. В дни его 60-летия я напечатал в «Уч. газ.» о нем статью, но так как редакция исключила какие-то соображения критического свойства, я подписался псевдонимом «В. Григорьев». Да, везде и всегда он старался быть первым. Первым был и в превознесении А Солженицына в «Известиях». Но тот ему за это отплатил по-своему обыкновению злобой.

31. VIII.79, пятница. Нагатино

Только что пришел с похорон К. Симонова. Зал ЦДЛ был полон, а мимо гроба, поставленного на сцене, мимо сцены шел народ. Очередь была, видимо, с Кудринской площади, а может быть, и дальше, не знаю, потому что сам влился в эту очередь метров за 200 от ЦДЛ. А потом уже прошел в комнату президиума, где было полным-полно. В 12.45 началась панихида. Выступали А Сурков, Б. Полевой, акад. Евг. Федоров, какой-то замминистра культуры Иванов, Кант (ГДР), Юрий Бондарев, Ермаш (Госкино) и кто-то еще – не вспомню, хотя прошло всего часа два. Самую длинную речь произнес Ермаш, самую неряшливую – Полевой, самую пафосную – Сурков, самую умную – Кант (он один из всех был в черном костюме), самую человечную – Бондарев. Мог бы задницу поднять, допустим, и Гришин, хотя нам от этого не было бы радостней, но все же. Однако ж сегодня пятница, уикенд, поди, укатил уже на дачу.

Общее впечатление от речей – серое. Ведь существует же культура надгробного слова тоже.

Но народу было много, и много было цветов. Гроб утопал в розах, у изголовья стояли в банках с водой гладиолусы. Я оказался в почетном карауле с левой стороны (если смотреть в зал) гроба, у изголовья, рядом, в паре, с Даниным. А во время панихиды стоял опять у изголовья рядом с О. Кургановым и С. Баруздиным. Когда гроб выносили, то впереди А Загорный и еще кто-то несли большой поясной портрет покойного. А следом – венки. Такие, что их несли по двое солдаты, я насчитал 26 огромных венков. И все-таки, и все-таки, и все-таки, что бы ни говорили о нем славянофильствующие идиоты, объявляющие его чуть ли не главой какой-то еврейской партии, как бы ни кривились в его сторону жидовствующие евреи (Мамлин, когда ехали из Малеевки: «Ведь его очень любил Сталин»), помнящие его речь закоперщика в «борьбе против космополитизма» в 49-м г. – все-таки, все-таки была война, и он был ее честным солдатом.

9/30 вечера

Сейчас передали во «Времени»: был венок от ЦК, Совмина и Президиума Верховного Совета. Один от троих. Сложились! (В кинохронике – очередь на улице – мелькнул я.)

8. IX.1979/ 6.45 утра

В 6 часов в первом выпуске последних известий, и в 6.30, во втором, «Голос Америки» передал, что вчера американские издатели, участвующие в Московской международной книжной выставке (надо сходить!), устроили в одном из лучших московских ресторанов прием для 50 советских писателей, среди которых были А Сахаров, Рой Медведев, Вл. Войнович, Георгий Владимов, Анатолий (?) Марченко. Из «пятидесяти» названы только эти. Медведев произнес тост, в котором сказал, что выставка помогла ослабить советскую цензуру.

10. IX.79, понедельник. Нагатино

Белошицкий вчера по телефону сказал, что после моей статьи о нем у Окуджавы только два выхода: или вызвать меня на дуэль, или застрелиться.

Св. Червонная в восторге. Можно, говорит, написать одну такую статью и умереть. Какой блеск убежденности, говорит. Но она, конечно, не знает, «что лучше» – Россия или Запад.

12. IX, Красноармейская

У Кати насморк. Таня пустила ей что-то в нос, и она сейчас чихнула подряд 23 раза! Никогда в жизни не видел ничего подобного!

18 сент.

Звонил Вл. Ив. Стеженскому в Инокомиссию. Узнал состав нашей делегации в ФРГ: Сергей Антонов(глава), Василий Субботин, Вадим Собко (Украина.), Людмила Уварова, Межелайтис и я. Срок с 10 по 23 октября.

25. IX, вторник

В четверг был в Иностранной комиссии в связи с поездкой в ФРГ. Зашел к Светлане Стариковой, которая работает где-то там в подвале ЦДЛ. Она рассказала, что сидит в обеденный перерыв за чайным столом в ЦДЛ, а против нее – Окуджава. Подходит Лазарь Карелин и говорит ему, что вторую неделю читает его роман. «Это что, после «Москвы»?» (Т. е. после моей статьи) «Нет», – говорит. «Надеюсь, Московское отделение оградит меня от инсинуаций». А Карелин – секретарь МО. Он промычал что-то невнятное.

А Дм. Ив. Еремин вчера рассказал мне, что ему позвонил Ляшкевич, предложил куда-то поехать. Тот отказался. Посылайте, мол, знаменитых, да помоложе, например, Окуджаву. Ляшкевич ответил, что звонил, он отказывается от всяких поездок, пока его не реабилитируют.

7. Х-79

В пятницу позвонила Антонина Дм. из «Москвы», секретарь Алексеева. На ваше имя, говорит, пришла телеграмма. Голос тревожный. Прочитайте, говорю, я запишу текст. Она читает…

Ха! Эту телеграмму послал я сам. Она мне нужна для занимательного сюжетного хода в моей второй статье об Окуджаве. Неужели не догадаются?

Эту статью тогда напечатать не удалось. Вот она.

На уровне мировых стандартов 1880 года

Моя статья в журнале «Москва» о романе Б.Окуджавы «Путешествие дилетантов» вызвала множество читательских откликов. Я тогда же написал их обзор, но главный редактор журнала Михаил Алексеев не решился его напечатать: статья вызвала слишком большой шум. Но теперь по прошествии долгого времени, уже поглотившего, увы, и Михаила Николаевича, я все же хочу рассказать о некоторых откликах.

Была, например, такая телеграмма: «Москва Арбат 20 журнал Москва Бушину Потрясен Смотрите последнее издание моих сочинений том первый страница семнадцать Антоша».

Было ясно: автор шутник, разыгрывает. Но что за Антоша? Какое собрание сочинений? Значит, писатель? Кого из нынешних писателей зовут Антоном? Я не вспомнил ни одного. Вот в прошлом были: Антон Дельвиг, Антон Чехов… И тут осенило: конечно, Чехов! Антоша Чехонте! Последнего собрания его сочинений у меня не было. Позвонил в библиотеку ЦДЛ и спросил, – что там на 17-й странице первого тома. Милая библиотекарша Нина ответила: пародия «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.» Это я когда-то читал и сейчас быстро нашел в своей библиотеке.

Торопливо пробежав чеховский текст, я понял, что хотел сказать неизвестный автор телеграммы: пародия, написанная в 1880 году, вполне приложима к роману Окуджавы, вышедшему как бы к ее столетнему юбилею. Я начал вчитываться и сопоставлять.

В пародии: «Граф, графиня со следами былой красоты…». У Окуджавы графы и графини чуть не на каждой странице. Вот хотя бы граф Бенкендорф, граф Н. с супругой, графиня Румянцева, графиня Баранова… Правда, последняя «немолода, некрасива и неумна», но зато Анна Михайловна (что ж из того, что баронесса!), которой уже перевалило за тридцать – по тем временам возраст почти критический – «продолжала оставаться все той же пленительной Аннетой».

Что Чехов называет дальше? «Сосед-барон». Имеется у Окуджавы и барон – Фредерико, не говоря уж о бароне Р. и других. Фредерико обменивается визитами с главным героем, князем, а тот затевает интрижку с его баронессой, уже помянутой Аннетой: «Неожиданно он понял, что она неописуемо хороша, пленительна и что случится непоправимое, ежели он не сможет отныне видеть ее часто. Это было в нем так сильно, как никогда до того». До-то-го у него была, например, поповна, пахнущая луком. Но какое может быть сравнение! Там было все так просто, а здесь – «Он старался не глядеть на нее, чтобы не быть убитым наповал, смеялся в душе, пытаясь залить бушующее пламя, но попытки были напрасны… Дышалось трудно, с ужасом».

Итак, барон зафиксирован. Что за бароном? «Литератор-либерал». Тоже есть? Как же-с, наличествует! Князь Андрей Приимков. Уж до того махровый либерал, что на родине пишет и публикует сочинение, которое «было замечено обществом с удивлением и одобрением», а за границей – во Франции, в Париже, под псевдонимом – издает совсем иное, даже нечто противоположное, разоблачительно-обличительное. На чем и был схвачен, несмотря на псевдоним. Здесь нельзя, конечно, не вспомнить Андрея Синявского, который в наших советских журналах печатал хоть и несъедобные, но вполне лояльные статьи, а во Франции под псевдонимом Абрам Терц – махровую антисоветчину. Не прообраз ли это Приимкова?

Дальше? «Тупоумные лакеи, няни, гувернантки». Разумеется, есть они у Окуджавы, и в большом количестве. При каждом князе, графе, бароне, при всех статских советниках, камергерах и генералах. Фигурируют также повара, кухарки, кучера, форейторы, садовники и мажордомы. И все – именно тупоумные.

«Белокурые друзья и рыжие враги»? С белокурыми друзьями дело обстоит сложновато, ибо тут друзья все больше кавказцы, а они, как известно, белокурыми бывают не так часто. Что же касается рыжих врагов, то от них романист никуда не делся. Вот, скажем, муж Аннеты, вблизи которой главному герою дышится с ужасом. Естественно, муж – преграда на пути свободной любви, следовательно, это враг. И каким же он рисуется? «Уже немолодым рыжим человеком». А еще есть некто Аглая, дерзкая, непочтительная особа, ловко женившая на себе слугу князя. Конечно, и она рыжая.

«Доктор с озабоченным лицом»? Докторов в романе даже два. И оба озабочены одним и тем же. Об одном из них, Шванебахе, сказано: «В добром и высокомерном лице доктора (обращенном к молодой и красивой пациентке. – В.Б.) заключалось нечто большее, чем простая профессиональная озабоченность». Нечто большее! Что же именно? Вероятно, мысль, которую он выскажет чуть позже: «Половое влечение это еще не любовь». Озабоченность второго доктора по отношению к той же особе, которую он приютил в своем доме в качестве гувернантки дочери, выразилась в такой форме: «Вскоре в одну из ночей он появился у нее в комнате в халате и со свечой. Она испугалась, пыталась сопротивляться, просила, но он молча скинул халат и грузно привалился рядом». Ну, конечно, после этого доктор стал уже не таким озабоченным…

Уж вроде бы и хватит для полноты картины, но Чехов продолжает: «Музыкант-иностранец». Ну, уж этого-то, конечно, нет! – вероятно, хотите вы сказать, читатель. О, если бы!

Да вот же, полюбуйтесь: «Однажды Петербург посетил знаменитый европейский гений. Он играл в нескольких домах, покуда не дошла очередь до дворца. Гений был невысок» и: т. д.

Еще не все? Нет. Еще – «герой, спасающий героиню от взбешенной лошади». Господи милостивый, неужели есть и это? – должно быть горестно вздыхают сейчас почитатели Окуджавы. Да, есть и еще в каком варианте! Не одна взбешенная лошадь, а целая квадрига…

«Чей-то пронзительный крик раздался неизвестно где: то ли в кафе, то ли на проспекте. Все стихло. Прогрохотал гром… Тяжелая карета, разваливаясь на ходу, вынырнула из-за угла. Четверка лошадей колотила копытами по воде.

Какая сила толкнула Мятлева из кафе, непонятно… Карета, стремительно накатывала. Мятлев успел увидеть дикие глаза первой лошади, разинутую пасть форейтора, протянул руки и схватил тонкое тело молодой дамы и потащил ее прочь, хотя она сопротивлялась, билась, а ливень бушевал, молнии сверкали, удары грома слились в непрерывный грохот, пена клокотала вокруг них, и каждый их шаг казался, шагом в бездну».

Право, это почище, чем последний день Помпеи: и ливень, и гром, и молнии, и пасть форейтора, и четверка взбешенных лошадей, и дама, и герой-спаситель, и бездна…

Ну, а как обстоит дело, так сказать, с неодушевленным антуражем, с деталями быта? О! И тут полный порядок. Например, Чехов указывает: «Револьвер, не дающий осечки». У Окуджавы – шестизарядный благородный лефоше. Правда, находясь под периной возлюбленных, он, слава Богу, дает осечку.

Что еще из бытовых подробностей у Чехова? Китайский фарфор. Есть и фарфор, хотя и не китайский, а «посеревший от пыли саксонский фарфор». А чем он хуже? Но есть и «китайские веера умопомрачительной работы и фарфоровые табакерки» – уж табакерки-то наверняка китайские.

Ананасы. Есть нечто, пожалуй, равноценное. Барон Фредерике, рыжий обладатель очаровательной Анеты, говорит, что у него обед «всегда начинается с ботвиньи, а оканчивается апельсинами». Всегда! И где он зимой берет зелень для ботвиньи? И как она не надоест круглый год?

Дальше: «Шампанское, трюфели и устрицы». Это все было еще в предыдущем романе Окуджавы. Там во время одной попойки то ли купали, то ли топили одну милашку в лохани с шампанским.

«– Мирсинда, неужто вас в платье окунали в лохань?

– Горе мое, – засмеялась Мирсинда. – Да как же в платье, когда я голая была!»

Наконец: мигрень. Куда же без нее! Некий персонаж сетует: «От водки мигрени по утрам…» У других – от шампанского. И сам царь говорит: «Эти головные боли у женщин могут свести с ума». Не совсем ясно кого.

При всей его прозорливости Антон Павлович едва ли мог предвидеть, что и через сто лет после написания его пародии она останется так же актуальна для великой русской литературы».

* * *

24. XI

Ну и гуманист наша Катя! Когда-то она жалела в фильме «Маугли» шакала. Как же! Его все время бьют, гонят, презирают. А сегодня вдруг говорит Тане перед уходом в школу, что ей жалко Наполеона. Зачем его стали преследовать, когда он сам оставил Москву? Зачем разбили его армию?

Что делать с таким гуманизмом?

28. XI.79 г.

Уф! Вчера наконец отнес Алексееву вторую статью об Окуджаве – по письмам читателей. 130 страниц!

– Это целый роман, – говорит.

– Да, роман. Если ты его напечатаешь, тебе при жизни поставят памятник

– Или где-нибудь в Переделкино, в темном переулке, убьют. Да, это самое серьезное, важное и сильное из всего, что я написал за свою жизнь. Давать надо на открытие номера.

Сегодня позвонили из литотдела «Комсомолки» (кажется, Петр Тауров), выражают восхищение статьей и просят встретиться. Предварительно договорились на пятницу…

1. XII.79 г.

Завтра отправлю Палькину в «Волгу» стихи «Воспоминание об отце», «Рая Коган», «Когда с ватагой босоногой», «Я не звонил». «Самое важное дело», «Мадонна в электричке», «Умерла моя крестная мать», «Видение в Махачкале», «Он говорил мне о невесте», «Брак по любви», «Мы провожаем дочку», «Доченька во сне захохотала», «В зимнем поле», «Рдел закат», «Сын», «Разница в устройстве глаз», «Любовь?».

6. XII.79 г.

Вчера вечером, с 7 до 9, встретился с ребятами из литотдела «Комсомолки»: Алексей Владимирский, Петр Татауров и Саша Кротов (он был 4 года комсоргом Литинститута. Разговор о встрече велся уже дней десять. Они поджидали меня у моего дома возле парикмахерской, и мы пошли к Петру, он живет здесь близко, на Черняховского. Славные ребята, чистые и искренние. Расспрашивали, как я писал статью о Б.О. Выпили две бутылки «Саперави» и по 100 г коньяка. Просят о сотрудничестве. Вот бы дать им очерк о Л.К.!

А утром я звонил Н. Шундику, и он предложил должность главного редактора в «Современнике». Привлекательно тут лишь одно – что начальником будет Шундик Ну, конечно, большая зарплата, служебная машина – но так много сейчас замыслов и так важно осуществить их побыстрей, что, вероятней всего, откажусь. Десять лет сам себе хозяин, а тут вновь натягивать хомут! Трудно представить.

9. ХII

12 декабря к годовщине разгрома немцев под Москвой в ЦДЛ будет вечер «Улица имени…». Кого? На пригласительном билете их фотографии – генералы и Герои Советского Союза Панфилов, Доватор, Талалихин, полковник Полосухин, Зоя… Имена знаменитые. А из писателей выступят Виталий Озеров, Алигер, Брагин, непременный Галлай, обязательный Павел Железнов, Цезарь Солодарь и Володя Туркин – он и есть один русский среди всех выступающих.

11. XII.79

У Катюшки наметились бугорки. Раньше она частенько говорила: «Ну когда же они у меня вырастут!» В прошлом году в Коктебеле у меня с ней была ссора: она напяливала купальник с бюстгальтером, а я не давал. Дело дошло до слез. А теперь молчит. Появилась стеснительность, чего раньше совершенно не было. Теперь ванну, когда моется, стала запирать. У Марины, Ани Каминской – тоже появились. И смешно, и как-то тревожно. До сих пор это было просто существо, дитя человеческое, а теперь определяется его неизбежное предназначение.

Хочу сегодня отнести в «Октябрь» Над. Вас. Кондаковой, очень ко мне расположенной после моей статьи, стихи «Вот этот камень», «О если б умереть зимой» и др.

15. XII.79

24 ноября, в субботу, были в гостях у Бондиков. Сергей Михайлович вполне хорош. Выкушал с нами рюмочку водки и много рассказывал. Например, о том, как его однажды Михаил Астангов и А Глоба напоили. В Вахтанговском театре готовились «Маленькие трагедии», и у них зашел разговор об этом. СМ. загорелся. Стал говорить, что надо бы сделать так и так.

– Правильно. Но вы пейте.

– Никто не знает, кроме меня, как надо поставить.

– Конечно. Но вы пейте.

И так в азарте рассказа он набрался до того, что его отправили в больницу, и он пролежал там три дня.

Много говорил о Мейерхольде, с которым был знаком. Говорил возбужденно, восхищенно, как о гении, который учитывал всякую мелочь на сцене, всякая деталька у него играла. А потом как-то вдруг сник и печально проговорил:

– Ну а на содержание пьесы он обращал мало внимания. Жена перебила:

– Перестань, Чуча. От твоего Мейерхольда и пошли все эти фокусы, что теперь в театре.

Не скажешь, что пустые слова.

Прошлый раз мы были у них ровно год назад. Только тогда угощение было весьма скромное, а в этот раз – куда там! Видно, дело в том, что Над. Вас. ушла на пенсию. Любопытно, что о покойном Фохте она говорила как бы с осуждением:

– Он был на 42 года старше своей жены. А ее собственный муж старше ее на 38!

30. XII, Малеевка

Приехали с Катей в Малеевку. К концу года образовалось редкостное сосредоточение бед. Сам я только что встал – болел гриппом, температура доходила до 38,7, хотя перенес и легко. Мария Мих. лежит плоха. Юра вот уже месяц почти в больнице с инфарктом. Позавчера увезли в больницу Васю. Галю скрутил радикулит. И в завершение всего – Таня беременна! Мало того, приехал в Малеевку, а тут еще и Окуджава. Сколько лет езжу по домам творчества, ни разу не встречал его, вдруг именно теперь – явился! Еще не хватало бы жить в соседних номерах.

Единственный просвет в тучах – позвонили из «Современника», предлагают подписать договор.

Алексеев с моей статьей осторожничает. Но я вчера отнес ее в «Современник».

Из дневников начала 80-х

11.1980, Малеевка

1980-й! В каком-нибудь, 39-м, 48-м или 57-м немыслимо себе представить, что этот год когда-то настанет, но вот настал. Встречали в общем зале. За столом – Павел Ильич Федоров, Юр. Ант. Колесников, его жена Вера Ив., сын Алексей и нас трое.

Федоров ярый поклонник моей статьи и, как рассказывает Соловьев, буквально отобрал меня у него.

Вчера после обеда у входа в столовую столкнулись с Александром Кривицким, и он выпалил мне:

– Ты, старик, твердо стой на своем. Твое дело правое. Еще давно, в пору песенок, я сказал Окуджаве, что он – раздувшийся мочевой пузырь. Действительно, это раздувшийся мочевой пузырь, а он изображает из себя сердце. Задача пузыря – гонять ссаки, а он делает вид, что гоняет кровь. Я не против его романа, вот еще был у него о слежке за Толстым, пусть существует и это, но когда из таких сочинений делают событие, знамя, это терпеть нельзя. Ты глубоко прав, но кое-где допустил стилистический перехлест, и вся эта шушера теперь схватилась за это: тон! тон! А вообще-то можно было написать еще жестче. Роман графоманский. Держись, ты прав.

Я поблагодарил его, сказал, что Окуджава в уста своему князю Андрею вложил цитату из «Архипелага».

– Надо было об этом написать! – сказал он. Его поддержка меня порадовала.

В новогоднюю ночь Лена Дымшиц сказала:

– Что бы они ни говорили, это самое яркое событие года. Много хорошего говорил и ее муж Павел Мовчан.

5. I.80. Малеевка

Сидим за одним столом с Павлом Ильичом Федоровым («Доватор») и Юрием Антоновичем Колесниковым (роман «Земля обетованная»). Оба читали мою статью, они в восторге. Ю.АК сегодня после завтрака сказал

– Прекрасная статья. Получил огромное удовольствие. Можно было бы еще резче. А вы как бы раздеваете Обдулата (так он называет Окуджаву) и говорите ему «Полюбуйся на себя, какой ты». После такой статьи ему надо бы поехать куда-нибудь в Томск

12.30. 15 минут назад Таня привела Катю домой – она упала с лошади. Больно спину. Ну, я думаю, если сама дошла, поднялась по лестнице, не потеряла сознание, то все обошлось. Но больно поясницу. О Господи!

6. I

Вчера все шло хорошо, боль утихала, но вечером, когда пошли в туалет, ей вдруг сделалось плохо. Сегодня утром вроде лучше. Были врачи Ракита, Лиля Аграновская, Качурин. Вчера Катя лежала как незнакомый продолговатый предмет, а сегодня пришла к ней Таня Успенская, и они мастерят мышеловку.

Вчера Карпека прочитал мою статью, и сегодня за завтраком сказал:

– Как бог черепаху!

Его возмущают слова О-вы о том, что он занимается любимым делом и ему за это еще деньги платят. Действительно, а другие что – каторгу отбывают?

7. I. Рождество

У Кати вчера вечером был приступ какой-то пупочной болезни. Мы перепугались, думали, аппендицит. Хотели бежать к Эдику, чтобы ехать на его машине в Рузу. Но пришла Лиля Аграновская, посмотрела, пощупала смугленький Катин животик и сказала, что пупочная болезнь пройдет. Дали ей ношпу, и действительно, скоро все прошло.

На ночь они с Таней ставили мышеловки в виде стеклянных банок. Увы, мышки не захотели лишаться свободы в рождественскую ночь.

9. I, Малеевка

Подошел вчера к Вл. Жукову из Иванова и познакомился с ним. Дал ему читать мою статью. Сегодня сказал «Большое удовлетворение получил! Вы его догола раздели. Какой сарказм! Я хохотал».

13. I.80

10-го отвез домой Катю. 11-го мы пошли с ней в нашу поликлинику к хирургу. Попали к зав. отделением Людмиле Давыдовне Розенбаум. Крайне нелюбезная особа. Сказала, что ей будет легче с ребенком, если я выйду А потом сама же и расспрашивала меня об обстоятельствах падения.

Велела Кате раздеться до трусов. Она разделась, стараясь не выдать своего стеснения передо мной. И вот стоит в одних трусишках, стройненькая как тростинка, смугловатенькая, подняв согнутые руки к набухающим грудкам, видеть которые мне странно и трогательно. Должно быть, надолго запомню ее такой – как пленительный образ девочки, становящейся подростком.

14. I

Семена Шуртакова особенно восхищает в моей статье ее, как он говорит, полная защищенность, т. е. неуязвимость, и сама форма.

Загадочная личность, этот К Начал с того, что заявил, когда речь зашла о романе Окуджавы и о моей статье: «Для меня главное – мнение партийных работников». А через несколько дней о самом главном «партийном работнике» уже сказал «Лет через 10–15 никто о нем и не вспомнит». Сомнительный человек Очень круглый, очень скользкий. Все может обратить в шуточку. Написал книгу «Земля обетованная» против сионизма, а хвалят ее почему-то одни евреи: ген. Драгунский в «Правде», Бровман в «Известиях», в «Правде Украины» – какой-то Плоткин.

Ходили с ним позавчера в Старую Рузу. Я купил 2 бутылки «Сибирской», а он – одну «Пшеничной». Вчера ходили туда же с Семановым. Он купил 3 бутылки бормотухи, а я – 400 гр. сала.

15. I.80. 10.40

Сейчас у входа в главный корпус я сказал «Доброе утро!» какой-то маленькой, немолодой уже даме. Воспользовавшись этим, она со мной заговорила и стала выражать восторги по поводу статьи: «Роскошно! В писаревском духе! Сцену с пистолетом под периной я выписала и читаю знакомым». Когда ей давали статью, говорили, что она антисемитская. «Я наполовину, вернее, на четверть даже еврейка, и поэтому считают, что я должна иметь соответствующие взгляды. А мне противны некоторые чисто еврейские черты» и т. д. Я спросил ее имя. Оказалось, Лариса Теодоровна Исарова. Сошлись и во взгляде на Пикуля. А с Федоровым только что, за 15 минут до этого, поспорили из-за него.

– Я не понимаю твоего отношения к нему! – горячился старик

– В новом сочинении «У последней черты», описывая 35 лет русской жизни, он не нашел ни одного приличного человека – ни в окружении царя, ни в Гос. Совете, ни в министерствах, ни среди военных, ни среди духовенства, ни даже среди крестьян села Покровского, откуда Распутин.

Кажется, старик заколебался.

17. I, Малеевка

О ленивая, сонная Русь! Вот Викулов, казалось бы, одним из первых должен бы прочитать мою статью – ведь в центре литературных страстей, но он прочитал ее только сейчас, когда я предложил ему. И дорогой единомышленник Сеня Шуртаков тоже только здесь прочитал, и П.И. Федоров. А теперь Викулов трясет мне руку, поздравляет и говорит, что со времен Писарева не было ничего подобного. Если, говорит, ты напишешь еще такую статью о Вознесенском, то останешься в истории литературы. Какая перспективка!

Одно из тяжелых впечатлений этих дней – жидоедская тупость С-ва и дочери О-о, cтудентки. Евреи им мерещатся всюду. Бонди? Еврей! Бор. Ив. Соловьев? Еврей! Жена Бонди? Еврейка! Таких людей я cчитаю агентами. Они выполняют самую грязную и опасную работу, которой брезгуют и которой боятся сами сионисты: сеют недоверие в нашей среде. Послушать их, так русских и нет, везде одни евреи. Не только с легкостью, но даже с какой-то радостью они отдают многих талантливых людей туда. Симонов? Еврей! Спасский и Карпов? Евреи… Идиоты! Они не могут ни о чем другом говорить, у них мозги высушены этой страстью.

19. I.80

Сегодня подошел на кругу перед обедом Лев Озеров и заговорил о моей статье. «Она блестяща по всем параметрам», но находит, что я раздел О-ву догола и злоупотребляю демонстрацией его голых телес.

20. I, 9.55

«Айн унд цванциг, фир унд зибциг!» – как говорили древние зулусы, что в переводе означает: ученье – свет, а неученых тьма», – Арк Райкин сейчас по радио. У Окуджавы перепутаны зулусы и зуавы.

23. I, Малеевка

Вчера подошла жена АИ. Рутько: «Мы теперь ваши поклонники». А тут подошел и он сам, жмет руку, поздравляет. Его больше всего восхищает спокойствие и обстоятельность, с коими я раздеваю О-ву.

2330

Завтра уезжаю из Малеевки. А сегодня вечером купил бутылку «Кюрдамира», легкой закуси и позвал к себе Шуртакова, Семанова, Федорова и Соловьева. Кое с какими пропусками прочитал им статью, написанную здесь, в которой ставлю под великое сомнение, что «Прощай, немытая Россия» написал Лермонтов. Хвалили мудрецы.

Второй день Би-би-си и «Голос Америки» заполнены воплями об А Сахарове. Вот сейчас выступал Володька Максимов – оракул! Передавали пленки самого Сахарова. Он сказал, что ему больше, чем «инакомыслящие», нравится старорусское слово «вольномыслящие».

24. I.198 0, Малеевка. 8.30

56 лет! А все чувства, желания, надежды еще со мною. И замыслов – пропасть.

Думаю, что статейка, которую вчера закончил и где доказал недоказанность лермонтовского авторства, произведет известное шевеление в мозгах не одних только лермонтоведов. Надо только вставить еще вот что: почему первое упоминание встречаем лишь в 1873 году? Почему нет более ранних упоминаний в дневниках и мемуарах, как о «Смерти поэта»? Ведь прошло 32–36 лет!

230, Москва

Около десяти пришло из Рузы такси, и мы поехали: П.И. Федоров, Соловьев и я. Часа два тому назад приехали, поблуждав из-за Ф. в поисках его Беговой. Я соскучился о жене, о дочке, о доме. А Гриша говорит

– Вот сейчас приеду, открою холодильник – что там?..

Он соскучился о холодильнике!

25180

В 10.15 позвонила Мелита Мартыновна Романовская из Франкфурта-на-Майне. Передала привет от Т. Мевес, Володи Пруссе, Аркадия Артемьева и Юрека. «Я имею свое дело». Живет в доме, где Аэрофлот. Помню этот дом – огромный, роскошный. Жила в Америке. В Риге, в Юрмале у нее старые родители. Едет к ним недели на две, потом вернется и позвонит.

28. I, понедельник

Вчера ходили на день рождения к Гале. Народу собралось много: Ада, Вася, Сергей, Валя, Гена, Неля, Галка с Юрой, мы с Таней, да еще дети: Кирюшка и Женя. Как всегда в нашем клане, было шумно и суетливо. Я пришел самым первым, в 2 часа. Потом все удивлялись, ибо привыкли, что я всегда опаздываю. По дороге на ст. метро «Пушкинская» у меня было в час назначено свидание с патриоткой Ольгой Ивановной. Она пришла не одна, был еще историк Ан. Мих Иванов и какая-то молодая особа. Она подарила мне «Вопли» со статьей Суровцева обо мне, я отдал статью Иванова о Пикуле. Ну, постояли минут десять, поговорили. Так и получилось, что я поневоле приехал в Нагатино раньше. Сел около мамы и слушал ее. Вспоминала как с Анной Константиновной Хлыбовой в 1940 году были в доме отдыха, как купили там бутылку вина и выпивали перед обедом и угощали няню, а та говорила, что никогда так не жила замечательно. Вспоминала, как вдруг плохо себя почувствовала после встречи с Клавдией Барабановой, которая порадовалась, как хорошо, мол, выглядишь – у нее дурной глаз был. И вдруг в разговоре упомянула пословицу: «Бойкий сам найдет, а на смирного бог нашлет». Я пришел домой, решил проверить у Даля, открыл слово «бой» и читаю: «На тихого Бог нанесет, а бойкий (резвый) сам набежит (наскочит). Тихий наедет, а бойкий сам наткнется (наскочит)». Словом, то же самое, только у мамы-то по форме лучше, чем у Даля. И в каких же, спрашивается, уголках ее 83-летней памяти хранятся эти сокровища!

29. I.80

В десятом часу вечера позвонил Федя Чапчахов:

– Старик, кончай переписку с Чаковским! Я сказал ему, что не годится, когда Бушин в какой-то оппозиции к «Литгазете», надо его привлечь к сотрудничеству. Ты углубился в историю. Напиши нам про Исая Калашникова.

– Нет, Федя, у меня свои планы. Я вот отвлекся от них на статью о стихотворении «Прощай, немытая Россия». Я доказываю, что Лермонтов это не писал.

– Очень интересно!

– Вот могу предложить вам.

– Давай!

Он энергично уговаривал меня, «как приятель», отказаться от пикирования с начальством. Конечно же, звонил он по поручению Кривицкого, который писал письмо, подписанное Чаком, и испугался вчерашнего разговора со мной – моего обещания ответить на заключительную часть письма.