Текст книги "Я жил во времена Советов. Дневники"

– Сейчас хорошо бы рюмку коньяка.

– Я не люблю коньяк

Спросил, сколько лет она уже ездит в Коктебель. Оказалось, что девять. Боже мой! И все по цековскому блату.

Перемолвились еще несколькими фразами, и я, не прощаясь, ушел.

26. V,утро

Вчера во время вечернего купания сильно ударился о подводный камень левой частью лобка и большим пальцем левой ноги: синяки. Смочил прополисом.

Обед. Сейчас звонил домой. Таня говорит, все в порядке, изнывают от жары.

– Какие новости?

– Никаких. Вот только ходят по дому и предлагают за 25 рублей вставить в дверь штырь, чтобы ее уж никак нельзя было вору открыть.

– 25 рублей?

– Да.

– Подожди, я скоро приеду и бесплатно вставлю тебе такой штырь!

– Ха-ха-ха!

И разговор оборвался.

12 часов ночи. Смотрел сейчас фильм Ларисы Шепитько «Восхождение» по повести Василя Быкова «Сотников». Они хотели показать преданность советского человека (Сотникова) родине и долгу, хотели вызвать ненависть к войне, но обилием нагромождаемых кошмаров вызвали только духовную подавленность, фильм запугивает, и нет мне никакого дела до Сотникова. Это типичная картина. Очень часто хотят, допустим, разоблачить фашизм (австрийский фильм «Наследники»), а в итоге – только запугивание. Состряпан фильм по западным канонам «ужасной правды». Такие фильмы ставили итальянцы, поляки, югославы, кажется. Смакуется поведение человека перед расстрелом, перед повешением. Берутся запредельные ситуации. Ну, давайте тогда ставить фильмы о том, как сжигали людей в Освенциме, как вели себя люди в двух шагах от печи. Это спекуляция на ужасах войны, на крови, на боли, на страхе. Это демагогия под видом беспощадной правды. Не удивительно, что фильм получил множество премий на Западе.

27. V

 
Я послал тебе черную розу в стакане
Золотого как небо аи…
 

Роза была не черная, а желтая; и не в стакане (бокале?), а в газете; и не послал, а сам вручил… Но во всем остальном – то же самое, как у Блока.

1. VI, 1984, пятница

Позавчера приезжал Алексей. Вечером я позвал Мишу Селезнева, двух Экономовых и устроил у себя на веранде ужин. Выпили две бутылки водки и полбутылки коньяка. Весело не было. Утром посмотрел я на Алексея: старик В 10.40 он уехал автобусом Тяжело это – 7 часов сюда, 7 часов обратно. Надо, видимо, отказаться от таких встреч. После выпивки у меня нечто похожее на депрессию. Это теперь все чаще после выпивок

Тоска!.. Перекоктебелился, что ли? Статью о Карпове закончил, получилось около 2 листов. Надо еще кое-что перекомпоновать. Но – тоска! Выпить разве? Нет, неохота. Домой хочу, домой. Соскучился о своих курочках, о доме. Надоели мне эти розы, бокалы, благоухания, все, все надоело.

2. VI

Сегодня приснился Солженицын. Будто сидим мы у нас на кухне, мирно о чем-то беседуем, он не похож на нынешний свой облик, в чем-то темном. Кто-то третий (вроде не Таня) говорит ему, что, мол, мне присвоили звание Героя Соцтруда. Он удивляется. Но это, кажется, шутка. Вот и все.

А вечером был литературный вечер. Вел Гришечка Соловьев. Выступали Алигер, какой-то Юрий Греков из Кишинева, В. Ерашов, Нина (Валерьяновна) Королева из Ленинграда, Кныш, Миша Селезнев. Алигер прочитала ядовитые стихи про литературного, всем довольного, преуспевающего паразита, у которого все есть – только нет творческой свободы.

Как ему, скотине, повезло!

Дескать, может равнять себя со мной, действительно страдающей от отсутствия свободы.

* * *

Мы давно возмущены тем, что тело Чехова было привезено из Баден-Бадена в вагоне из-под устриц. А погребение Шолохова под праздничный фейерверк по всей державе – не позорнее ли в сто раз!

6. VI.

Мировая скорбь прошла. Этому сильно способствовало появление двух милашек – блондинки Наташи и брюнетки Тамары. Очень разные, но обе милы невыразимо. По вечерам пьем у меня на веранде коньяк и едим клубнику, и я терзаюсь муками буриданова осла.

Сегодня день рождения Пушкина. Будем пить Новосветское шампанское и есть все ту же клубнику (6,5 р. + 4 р. – такова формула радости). Что за жизнь, а? Вот это развитой социализм!

Вчера была гроза, шел дождь. И какой же я все-таки хитроумный! Захотел собрать в чайник дождевой воды (в водопроводе не было). Подставляю под струи, а они хлещут вразброд, и почти все мимо. Тогда я взял зонтик, подставил под несколько сразу струй, поймал их, наклонил зонтик, и все они стали стекать с одного конца прямо в чайник Архимед, и только!

7.VI

Вчера по случаю дня рождения Пушкина пил шампанское у Миши Селезнева, а потом у себя на веранде в блондиночно-брюнеточной компании. Скушали килограмм клубники тож В конце появился Лева. Был тотчас пленен брюнеткой. А утром я написал стихи.

 
О дивное застолье в Коктебеле!
Шампанское, клубника и цветы…
Не от вина глаза мои хмелели,
А от блистанья близкой красоты.
От вашего безудержного смеха,
От вида загорелых ваших плеч
И от своих попыток без успеха
Восторг в слова достойные облечь.
Был слаб язык моей убогой прозы,
Но давний стих не шел из головы:
«Как хороши, как свежи были розы,
Так хороши, так свежи были вы».
 

Но при чем же Ишка Мятлев в день рождения Пушкина? Надо заменить строками Пушкина. Вот, пожалуй, как надо:

 
Меня терзала мука неуменья.
Я выхода искал из немоты.
И вдруг нашел: «За чудное мгновенье,
За тот же чистый гений красоты!»
 

8. VI, 11.30 вечера

В соседнем номере живут детская писательница Юркова Наталья Вениаминовна, ее муж Яковлев Сергей Сергеевич и его сын. Мальчику лет 7, худенький, бледный, горбатенький, с больными глазками, которые он все время трет, они гноятся. Он был на детской площадке, а они куда-то ушли. И до сих пор их нет. Я велел ему умыться и лечь спать. Он так и сделал. Он думает, бедненький, что они ушли его искать. А они сидят сейчас где-нибудь и хлещут вино, и не помнят его, и не хотят вспоминать. Ну, хорошо, я дома. А если бы меня не было? Как можно бросить такого малыша одного в таком далеком доме?

9. VI, суббота. Час ночи

Какая ночь! Какая крымская ночь! Тихо, тепло, чуть вздыхает море, светит почти полная луна. Мы посидели у меня на веранде, выпили по полстопки коньяка, потом чай с клубникой и пошли по темным аллеям парка. Вышли на пустую набережную, дошли до пирса, постояли на пирсе. Под ногами вздыхало море… Ах, нет, сперва мы пошли за спасательную станцию и прошли за нее сколько можно. Останавливались, смотрели то на Кара-Даг, то на море. А потом уже пошли на пирс, с пирса опять направо, мимо «Эллады». Я вспомнил:

 
В ресторане «Эллада»
Мы сидели вдвоем.
Ах, какая отрада!
Вот сидим мы и пьем.
 

Дошли до конца и повернули обратно. Без пяти двенадцать прошли через ворота на территорию Дома творчества. И потом целый час бродили по аллеям парка, уже пустого, безлюдного. Какая ночь! Как это у Шекспира, кажется, в «Венецианском купце»? «В такую ночь, как эта…» Странно, странно… Что есть время? И что есть человеческая душа? И что есть счастье? Такие ночи существуют для того, чтобы думать обо всем этом. Думать? Нет. Чтобы чувствовать все это. «И тень от льва увидев раньше льва, я, ужасом объятая, бежала…» В такую ночь…

10. VI, 10 утра

Говорят: надо быть терпимым. Но как терпеть Кныша, который почему-то убежден, что среди его достоинств великое остроумие, на дню несколько раз угощает меня своими стихотворными экспромтами, в которых нет ничего, кроме тупоумия и похабщины. Его любимые объекты словесной «игры» – сексуальные извращения. Сейчас перед завтраком он угостил меня очередным экспромтом с минетом. И это в присутствии своего сына. Ну не дурак ли! Но я терплю. Хватит ли моего терпения еще на три дня? Помоги, о Господи!

Вечер. А сегодня прочитал у Лабрюйера: «На свете нет зрелища прекраснее, чем прекрасное лицо, и нет музыки слаще, чем звук любимого голоса».

Сегодня шел дождь, и тенниса не было, но в половине пятого зашла Наталья, чтобы договориться, будем ли мы играть, и мы выпили по стопке коньяку: сегодня Троица.

11. VI

– Тринадцатого я уезжаю, двенадцатого прощальный ужин, приходите одиннадцатого.

– Нет.

– Я очень прошу: приходите одиннадцатого.

– Нет, нет, нет.

И пришла десятого.

12. VI, Коктебель

Вчера опять было застолье. Кныш организовал на моей веранде стол и пригласил В. Брюггена и А.Ф. Чернiшова (именно так он себя называет) из Харькова, Вик Вик Коптилова из Киева и вот меня из Москвы, а сам из Львова. Получился союз городов. Славно погудели. Выпили бутылку коньяка, бутылку водки, бутылку «Ркацители» и бутылку «Совиньона». Коптилов приятный человек. Заведует кафедрой в Киевском университете и ведет курс украинистики в Сорбонне. Меня удивило, как он и Чернiшов вольно говорили о евреях. Разве Брюгген не еврей? Очень же смахивает. Чернiшов (в начале застолья говорил только по-украински, но видя, что я никак не реагирую, перешел на русский) говорит, например: «Какой же он Иван, откуда он Радченко, коли я видел, что он еврей!» Коптилов, когда я принес из комнаты книгу Андре Моруа «От Монтеня до Арагона», чтобы показать там явную нелепость перевода: «В браке отсутствие сопротивления (!) притупляет желание». Конечно же, надо было сказать не о сопротивлении – Коптилов вставил: «Получается как в грузинском анекдоте: «Сопротивляйся же, дура!», – а о препятствиях, которые отсутствуют, – когда я это сделал, В.К сказал, что и Моруа еврей. Опять!

Удивительное дело! А неужто Андре Жид не еврей? Нет, это только буквенное и звуковое совпадение. Кстати, вот любопытная мысль в этой книге А Моруа: «Поль Моран заметил: французские писатели никогда не бывают столь молодыми и свободными от всякого рода теснений, как после шестидесяти лет. В этом возрасте они избавляются от романтических треволнений молодости, от погони за почестями, которая в стране, где литература – общественное дело, поглощает в период зрелости очень много сил». А наши? Вот Марков и в 75 все трусит за почестями.

11 вечера. После ужина на набережной Оля Чалмаева сказала, что звонила Виктору, и он сказал, что умер Володя Чивилихин. Я уехал из Москвы сразу после похорон (Федорова) и приеду сразу после похорон. На поминках Федорова мы сидели напротив, чуть наискосок, он дважды брал слово.

15. VI Москва

Ну вот, вернулся я вчера поздно вечером из Коктебеля, вернулся. Не было меня дома 50 дней – почти два месяца. Во всяком благоустроенном семействе это должно быть праздником: убранная квартира, цветы, хороший обед.

18. VI

Чехов хотел высмеять, осудить свою душечку: вот, мол, какая бесхарактерная и переменчивая, непостоянная, ветреная. А получилось наоборот: она постоянна в своей доброте, сострадании, заботе. Толстой понял это и писал, что так убедительно это получилось именно потому, что непроизвольно, вопреки авторскому замыслу. А у самого с «Анной Карениной» произошло в сущности то же. «Аз воздам…» Но Анна так пленительна и несчастна, что все симпатии читателя, конечно, на ее стороне. В чужом глазу…

19. VI

Эмоционально-этическая драма нынешней интеллигенции состоит в том, что от старой простонародной деликатности чувств она ушла, оторвалась, а к развитости и тонкости чувств подлинно интеллигентных людей, увы, не пришла. Вот и появляются такие, как поэт Карпеко, который на своем юбилейном вечере выходит на сцену и говорит после чтения стихов: «А теперь я вам расскажу (дело было в клубе «Правды»), как я убил первого человека». Первого! Он мог бы рассказать, как видно, и о третьем, и о пятом.

Или Миша Селезнев, который, явившись ко мне впервые в дом сильно навеселе, тоже возгорел желанием рассказать мне и Тане, как он убил немца. Видимо, это у него самое яркое и многозначительное воспоминание жизни. Ну конечно, так Но рассказывать о таких вещах на юбилейных вечерах, делиться этим с женщинами! А ведь простой солдат Ерошка в «Казаках» Толстого понимал, что о таких вещах рассказывать нельзя, даже мужчина мужчине, даже на войне.

22. VI, пятница

Сегодня утром проводили Катю в трудовой лагерь – в Лотошинский район (на самом северо-западе Московской области) полоть свеклу. Я хотел поехать вместе с детьми, чтобы посмотреть, как они там. Но Катя – в слезы. И все-таки я сел незаметно от нее в первый автобус, она ехала во втором. Проехали мы уже Тушино, вдруг – удар, треск, шум. Что такое? В мелкие кусочки рассыпалось ветровое стекло. Почему? Неизвестно. Никакого удара не было. Вероятно, из-за перекоса. В этом автобусе было всего шесть-семь человек Слава богу, никто не пострадал, в том числе и шофер. Ребят пересадили во второй автобус, мест там не оказалось. Мы с Джульеттой Аркадьевной (Сониной мамой) решаем ехать обратно. Но как? Выясняется, что автобус без ветрового стекла поедет в гараж, а вместо него пойдет в лагерь другой. Ведь сейчас туда поехало 42 человека, а взять там надо 62, одного автобуса мало. Ну, поехали. Дж Арк намерена была на другом автобусе ехать все-таки в лагерь, но я ее отговорил, и мы вернулись домой. Она, между прочим, сказала, что Катя напоминает ей улитку, вылезшую из своей раковины. Такой она представляется ей ранимой и незащищенной. Неужели это так? Со стороны видней. Сердце у меня сжалось.

28. VI

«Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» – сказал Ленин. Какая глубокая и какая горькая мысль! Я потому и люблю свою профессию, что она дает мне известную свободу от общества. Но в то же время жить без людей я не могу.

2. VII

Вчера вернулась из трудового лагеря Катя. Пробыла там десять дней. Привезла две трудовые мозоли на руках. Хотя было там много всяких неустройств, но очень довольна, жалеет, что рано уехала. Если бы не поездка в ГДР, осталась бы, говорит, там.

Был сейчас в поликлинике у зубного. Разговорился с вдовой Дм. Кедрина. Ей уже 76 лет. Спросил, русскими ли были родители Дмитрия Борисовича, ибо, мол, говорят разное. Она сказала, что не только русские, но даже дворяне.

Вспомнила, что видела в октябре 41-го, как Фадеев и Дубинский (секретарь) жгли во дворе Союза писателей у памятника Толстому личные дела писателей.

4. VII

Сейчас был у зубного. Встретил Феликса Чуева, который вхож к Молотову Он сказал, что 7 июня Молотова восстановили в партии. Через 22 года! Билет вручил сам Генсек. Восстановили стаж с 1906 года. Теперь он самый старый член партии. Феликс давно обещает сводить меня к нему.

Зашел к зубному врачу. Сел в кресло. Приятно полная женщина лет тридцати пяти. Труфанова Людмила Васильевна. Рассказал ей о Молотове. А она говорит: «Какой Молотов?»

7.VII

 
Ты в разговор вступала смело,
Но что-то чуть не так, и – ах!
Ты так неистово краснела,
Что даже слезы на глазах.
 
 
И говорила, морщась мило,
Ладони прислонив к щекам:
«Вот мама даром наградила —
Краснеть по всяким пустякам!»
 

11. VII, Малеевка

8-го проводили Катю в ГДР. И я перешел на другую платформу и поехал в Малеевку. За Катю, конечно, страшновато. Ведь за границу же!

Живу в 8-й комнате 2-го коттеджа, в моей любимой, с балконом. 8-го и 9-го была хорошая погода, я играл в теннис с Надей Островой, купался. А 10-го уехал в город. Надо было получить гонораришко (300 р.). Это Алексеев расплачивается за свою трусость. Все сделал и сегодня вернулся в Малеевку. Во второй половине дня погода снова исправилась, но сейчас (11.30 ночи) небо чистое.

16. VII

С пятницы до вечера воскресенья была Таня. Все три дня играли в теннис, купались, читали. И этим наш досуг не исчерпывался. В воскресенье я зачем-то позвал в гости Володю П. с женой Галиной Петровной. Видно, просто потому, что хотелось выпить. Никогда этот П. симпатии у меня не вызывал, не вызвал и сейчас, как и здоровенная жена его.

За столом со мной сидят какие-то нелитературные простушки Вера и Валя, башкир Ф. Мансуров, Б. Сарнов и Марианна Строева. Сарнов все тот же банальный умник Живет в мире экстравагантных легенд, которыми они друг друга снабжают и часто утешают, вернее, удовлетворяют. По одной его легенде, Юр. Карякина исключили из партии за то, что он вот уже в наши дни, после Хрущева, непочтительно выразился о Сталине где-то; по другой легенде, переводчика К. Богатырева из наших аэропортовских домов укокошили кагэбэшники за то, что он ходил пить чай к Сахарову; по третьей – Окуджава замечательный поэт и страдает из-за того, что изменил своему Арбату, переселившись в Безбожный переулок … и т. д.

Я сказал:

– Но свой любимый Арбат он воспевает неграмотно.

– Как так?

– Да так «От любови твоей вовсе не излечишься…»

– Он хотел сказать «от любови к тебе».

– Так почему не сказал? Но все равно глупость. Зачем «излечиваться»?

20. VII, Малеевка

Ушел сейчас Владлен Анчишкин. Часа два держал передо мной речь на балконе. И вчера тоже. По поводу моей рукописи о Б., которую он прочитал. Ведь я держал его за граммофон, а он говорил очень важные, интересные и полезные для меня вещи. Собственно, он единственный, кто мне это сказал.

Во-первых, он считает, что надо внятно сказать обо всем положительном, что есть у Б. И, конечно, совершенно прав. Во-вторых, он считает, что проза Б-а – это «поток недодуманностей», т. е. у него преобладают ощущения, состояния души, эмоции, но нет ясности чувств и ясности мысли. И это накладывает свою печать на все – и на язык, и на композицию, и на идею книги. И что этот «поток» противоречит традициям классической ясности, определенности, четкости. Думаю, что и в этом он совершенно прав. Действительно, почему в батальных сценах у него все так четко, нет никаких украшательств, безвкусицы и т. п. Да потому, что это он знает, тут все «додумано» до конца. А начинает описывать движения души, любовные переживания и т. д. – и сразу возникает этот самый «поток». Толстой писал однажды Фету: «Я сейчас очень много работаю». Через месяц то же самое: «Страшно устаю». Через месяц опять: «Измучился». И вдруг еще через месяц: «Наконец-то мне все стало ясно, я начал писать». Т. е. все предшествующие месяцы шла напряженная изнурительная работа мысли. А потом началась работа пером. Б-в не знает этой изнурительной работы мысли, добивающейся ясности вопроса, он застревает на стадии ощущений и удовлетворяется ею. Анчишкин – молоток! Я даже обещал ему сто грамм, которых у меня сейчас нет.

21. VII, суббота

Сегодня должна была приехать Таня. Без четверти двенадцать пришел автобус, а ее нет. Телефон не работает. И как сразу тревожно. В голову лезет всякое, хотя, скорее всего, она просто проспала и опоздала на поезд. После обеда пойду в ВТО звонить.

22. VII, 7.30

Вот уже больше часа, как не сплю. Вчера, не дождавшись до трех часов Татьяны, пошел в санаторий Дорохово звонить. Идти полчаса с лишним. Ждал очереди. Звоню. Телефон не отвечает. Звоню соседке Софье Павловне. Она говорит, что видела Таню вчера во второй половине дня. Идет, звонит и стучит в дверь. Никакого ответа. «Что передать?» – «Передайте, что звонил». Что еще скажешь? Словом, ничего не прояснилось. Что думать? Поехала и не доехала? Почему? Что-то случилось с тетей Диной? Самое страшное – вдруг какие-то недобрые вести о Кате?

Вернулся в Малеевку, постепенно успокоился. А за ужином Марианна Строева подлила масла в огонь, дала новый толчок моему чудовищному воображению. «Тебе надо еще раз сходить в Дорохово или в ВТО. Там, в ВТО, у входа есть телефон. Скажи, что у тебя чрезвычайные обстоятельства, пропала жена…» Господи, с какой легкостью люди произносят самые страшные слова! «Пропала жена»! Неужели, дожив лет до шестидесяти пяти, она не понимает до сих пор, что слово имеет магическую силу?

Без четверти десять взял у В. Ковды велосипед и поехал в Дорохово. Велосипедик какой-то вихляющий, но все-таки доехал. Там огромная очередь. Кто-то сказал, что в ВТО никого нет у телефона. Поехал туда. Очередь, конечно, есть. Выстоял минут 40. Звоню. Дома, мерзавка! Как ни в чем не бывало, сообщает, что ездила на дачу к Нинке Зиновьевой. «Ты что, телеграмму дать не могла?» – «А почему ты не позвонил?» Будто не знает, что телефон тут работает раз в год по обещанию! «Будь ты…!» И бросил трубку. Уже в двенадцатом часу по темной дороге добирался до Малеевки. Ну откуда в ней это поведение безмозглой дурехи, откуда это? Как это? Почему? Это же не людское поведение! И ведь уже сколько раз об этом говорено. И ведь знает, что я буду не спать, буду бесноваться. Если приедет сегодня, выставлю.

И вот ведь спал плохо, проснулся в седьмом часу и работать сегодня едва ли смогу. А она, чертовка, наверняка спала как тюфяк.

Я знаю, как я умру…

10.35. Третий день за нашим столом сидит отпрыск Левки Гольдштейна-Березина-Устинова. Он появился со словами: «Кажется, я отсюда сбегу. Мое окно выходит на детский сад, где дети весь день разучивают вслух патриотические стихи». А сегодня за завтраком мы с Бенедиктом вели разговор все о тех же трех процентах. Поняв это по-своему, отпрыск принялся рассказывать о каком-то знакомом, который написал диссертацию, в которой доказывал, что Александр Матросов совершил свой подвиг в пьяном виде. И его, говорит, этого ученого, посадили в сумасшедший дом.

– И правильно сделали, – сказал я. – Еще легко отделался. Только диссертаций о том, кто был пьян или трезв, не бывает. Ври да знай же меру. – Встал из-за стола и ушел.

24. VII, Малеевка

Господи всемилостивый! Прости мне, бешеному, позавчерашнюю запись. Ведь все не так. И она свидетельствует только об одном – о помутнении разума, что случается у меня в моменты приступов бешенства. Только об этом!

Вчера ездил в Москву. Возвратилась из ГДР Катя. Ужасно довольна поездкой. Привезла кое-какое барахлишко. «Но знаешь, – говорит, – нам так и не удалось научить немцев играть в дурака». О, это наша национальная игра.

29-го у нас будет Family Day – Familien Tag. В гости придет девочка Доротея, у которой Катя была в гостях.

27. VII.

Я долгие годы считал, что мой однокашник Сарнов умнее, интеллигентней, трезвей смотрит на вещи, чем иные его собратья. Ничего подобного! Сляпан по той же колодке. Все те же симпатии и антипатии, суждения и взгляды. Например, при имени Сталина совершенно дуреет, теряет способность соображать.

16.20. Утром до завтрака купался. С 11.40 до 12.40 играли с Надей Островой в теннис.

Сарнов прямо-таки фонтанирует глупостями:

1. Курильские острова надо отдать японцам. Они за это стали бы на нас молиться. Он знает! Будто полжизни прожил в Японии или, скажем, личный друг микадо. Молились они, когда получили весь остров?

Финляндии – Карельский перешеек? (Он тоже против того, что мы там отодвинули границу. Таким образом, расширение нашей страны он осуждает, а сужение приветствовал бы). А Польше отдать Гродно, Львов и др.? А ФРГ – Калининград? А Румынии – Бессарабию? А китайцам – 1,5 млн. кв. км? Ведь тоже были бы нам крайне признательны. Вот и Окуджава: «Меня удручают размеры страны проживания»

2. Сталин объявил себя корифеем науки.

Где? Когда? Этого не говорили даже холуи, воспевавшие его громче всех, впереди которых бежали его соплеменники – Мехлис, Эренбург и Давид Заславский.

3. Сталин очень любил фильм «Волга-Волга». [Сам же называет его талантливым.] Мне кто-то рассказывал, что Сталин хлопал его по колену и, заливаясь, говорил: «Вот он сейчас упадет в воду!» Ну и что? Живой человек, живая реакция на смешное.

4. Рокоссовского во время войны освободили, его вызвал Сталин и говорит: «Нашли время сидеть».

Я сказал, что Р. был освобожден не во время войны, а до нее, весной 40-го. Он сразу поехал отдыхать с семьей в Сочи, потом его вызвал Тимошенко и предложил командовать 9-м мехкор-пусом. Сарнов на это только и сказал: «Странно!» Странно, что ты такой олух. Ведь Литинститут окончил, годы…

5. Сталин, когда началась уже война, запретил отвечать на огонь немцев.

– Ты обитаешь в мире легенд.

– Да я читал об этом!

– У Некрича?

– Нет.

Читал он, скорей всего, у Солженицына. Да ведь другие и твой вздор читают, думая, что это правда.

23.30. Все разговоры Сарнова вертятся вокруг евреев, и все, что он рассказывает о них, представляется ему очень милым и трогательным. Вот на днях умерла Фаина Раневская. После нескольких общих фраз о ней («Это целая эпоха умерла» и т. п.) следует конкретный эпизод для оживления великого образа:

– Во время войны Раневская была в эвакуации, кажется, в Ташкенте. Там за ней толпами бегали мальчишки и кричали: «Муля, не нервируй меня!» Она оборачивалась и говорила: «Мальчики, идите вы в жопу!» Юный отпрыск Голдштейна, которому этот очаровательный эпизод тоже известен, уточняет: «Нет, она говорила грубее».

Другой эпизод. Заходит речь о питании. Сарнов рассказывает:

– Один мой знакомый (кто – не называет. Да конечно же, свой) вспоминал, как однажды они ехали куда-то с Василием Гроссманом, сошли на какой-то маленькой станции, заглянули в буфет. Гроссман взглянул на прилавок и бросил: «Яйца холодные, как у покойника». И это он запомнил, и это он рассказывает как необычайно меткую остроту. Как будто вместе с Гроссманом щупал яйца у покойников, один – правое, другой – левое. А гольдштейновский отпрыск с поразительной болтливостью сочетает поразительную осведомленность. Знает буквально все: и когда в нашей молочной можно лучшие продукты купить, и как погиб адмирал Холостяков, и когда стали выпускать танк Т-34 (убежден, что в 44-м году, хотя на самом деле еще до войны) и т. д.

28. VII, Малеевка

Вот хоть лучший рассказ Сарнова:

– Светлова как-то спросили: «Михаил Аркадьевич, вы действительно еврей?» – «Нет, я сегодня просто плохо выгляжу».

Алек Коган знает о моей работе о Б. И, убежденный, что мне понравится любая гадость о нем, говорит:

– В военной его биографии есть нечто странное и сомнительное.

– Что?

– Понимаешь, есть фотография (я могу тебе ее показать), где он снят во власовском мундире…

– Власовцы носили мундиры старой русской армии. Ну и что?

– Нет, я не хочу ничего сказать… Но – странно…

Он, мерзавец, не хочет ничего сказать! А зачем сказал? Ведь этот факт может не означать ничего – просто человек напялил на себя вражеский мундир либо в шутку, либо холодно было, а своя одежда, допустим, промокла или изорвалась; партизаны нередко носили даже немецкие мундиры, – но тогда об этом ничего не значащем факте зачем говорить, зачем распространять его с преамбулой о чем-то сомнительном в военной биографии человека? Или этот факт означает слишком много, и тогда зачем же ты лепечешь, глупец, что не хочешь ничего сказать? Все это имеет особую гнусность в связи с тем, что в Гослите только что вышла книга Ю. Идашкина о Б., написанная в жанре гав-гав: автор облаивает всех, кто осмелился когда-либо выказать хоть одно критическое замечание о Б. И редактор этой книги не кто иной, как этот милый Алек!

Вспоминаю давнюю историю. Я еще не был членом Союза писателей, но уже вступил в Союз журналистов, и даже сподобился стать там членом бюро секции критиков. И вот бюро рассматривает заявление Когана о приеме. Я голосую за. Через много лет он все не мог прийти в себя от моего поступка и выражал мне свое недоуменное восхищение, ибо незадолго до разбора его заявления на бюро в «Вопросах литературы» была напечатана его статья, в которой он лепетал что-то неодобрительное обо мне. В этом недоумении сказался тот же склад ума и души, что и в нынешней его надежде понравиться мне подлыми домыслами о Б.

1. VIII, 84. Малеевка

28-го, в субботу, после обеда поехал в Москву. В воскресенье был Family Day. В 8 часов утра Катя пошла в школу и привела немецкую девочку Доротею. Симпатичная упитанная девочка. Ее появление я приветствовал несколькими заранее выученными немецкими фразами. Она улыбалась и ничего не отвечала. Потом она приняла ванну, так как в школе помыться негде.

После этого сели за праздничный стол: пироги, икра, торт и т. п. Затем отправились вместе с Шавровыми в Архангельское. Не без маленького скандальчика взяли девять билетов: Катя, Доротея, Таня, я + Таня Шаврова, ее мать Нат. Серг., ее отец Вл. Григ., ее сестра Женя и немочка Катрин.

Погода, немного нахмуренная с утра, разгулялась, и когда мы вошли в роскошный Архангельский парк, я в упоении стал декламировать Гёте:

 
Wie herrlich leuchtet.
Mir die Natur!
Wie glänzt die Sonne!
Wie lacht die Flur!
 

Но немочкам это было до лампочки. Они накануне легли спать чуть ли не в три часа ночи, не выспались, и, конечно, им было ни до чего. Но мы их все-таки поводили по парку, показали старинную церковь, колоннаду (там выставка зарубежной керамики), а потом и сам дворец. Вначале пристроились было к экскурсии, но это долго, и мы прошли по залам довольно быстро, чтобы девочки потом смогли поспать. Мне запомнилась мраморная «Сияющая Венера» работы какого-то француза. Даже сложились строчки:

 
В Архангельском, в Юсуповском дворце
Три века спит на мраморе Венера.
Покой и нега на ее лице.
Ваятеля изысканна манера.
 

Потом взяли такси (у Шавровых своя машина) и поехали домой. Спать Доротея отказалась. Сели обедать. Мы с Таней выпили по паре рюмочек коньяка, причем я возглашал тосты: «За великий немецкий народ и его маленькую дочь!» и т. п. Около шести поехали в гостиницу «Россия» – в главный концертный зал «Россия» на спектакль Ленинградского балетного ансамбля Эйфмана. Билеты были хорошие – в 11-м ряду, но Катя и Доротея сели с Таней и Катрин в 22-м. По наблюдениям наших девочек, балет немочкам не понравился. Катя ну очень страдала оттого, что Катрин так неинтеллектуальна. Оказывается, она с ней давно переписывается.

Потом поехали пить чай к Шавровым. Там на немочек напал по неизвестной причине приступ дикого смеха, который передался и нашим девочкам.

Около двенадцати мы отвели гостей в школу – она оказалась буквально напротив. Когда немочкам сказали, что они явились последними, их охватил новый приступ восторга.

Хорошо бы написать рассказ – глазами участника войны – «Family Day».

Вчера вернулся в Малеевку. Погода два дня, в понедельник и во вторник, была отвратительная – лил дождь. Но сегодня во второй половине дня прояснилось, засветило солнце, и мы с Игорем Минутко даже играли в теннис перед ужином.

3. VIII, 13.45

По ТВ идет 10-частный сериал «ТАСС уполномочен заявить…» по сценарию Юлиана Семенова, советского Сименона. Фильм не лишен экстравагантненьких моментиков. Во-первых, если раньше о всяких там досье, слежке и тому подобных вещах речь у нас велась обычно лишь в отношении уголовных элементов или представлялось это принадлежностью западного мира, то здесь мы видим обстоятельнейшие досье, кинослежку и т. п. на рядовых советских людей. Словом, дается понять, что постулат «на каждого мусье имеется досье» распространяется и на мир развитого социализма. Во-вторых, в числе лиц, подозреваемых в шпионском пособничестве американской разведке в Москве, названа и некто Ольга Винтер, о которой внятно сказано, что она еврейка. И вот сейчас, после четвертой серии, все подозрения сходятся на ней. Что же это такое? Еврей Семенов избрал американским шпионом советскую еврейку? Конечно же, нет. Ибо, с одной стороны, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Она ни в чем не повинна. С другой – если бы Семенов все-таки изобразил еврейку американской шпионкой, всех их во главе с Лапиным объявили бы антисемитами. Мысль проста: как нехорошо подозревать евреев в плохих делах!