Текст книги "Олег Ефремов"

Как было не любить ресторан ЦДЛ! Хаш по понедельникам, чуть не с утра, ну, кто понимает. Забота о творческом тонусе клиентуры. Какие люди! Все там были. Место встречи самой богемистой богемы, всех значимых и знаковых.

Непредусмотрительные покойные выставлялись по натруженной силе эпитета, то есть в разных по ранжиру помещениях ЦДЛ. Для Большого зала надо было умереть, например, Валентином Катаевым, для Малого – например, Владимиром Шленским. Для вестибюля на втором этаже – например, Василием Федоровым. Умереть Шаламовым было нельзя нигде, но Качур исхитрился и похоронил его ночью. При факелах. Кстати, родную матушку Брежнева тоже хоронил незабвенный Качур.

Сколько всего рассказал мне Лев Давидович за той цистерной кофе, что выпили мы с ним в Нижнем буфете ЦДЛ! Собственную могилу и даже памятник он оформил, кстати, сам, и оставалось только поставить вторую дату после тире.

Не хуже вышеописанного жили актеры МХАТ. Плюс цветы и овации поклонников (писатели все же видели их значительно реже), плюс регулярные поездки за границу, о которых простые граждане СССР могли только мечтать. Плюс религиозная мхатовская идея, о которой прекрасно и детально написано в книге Инны Соловьевой. Чувствуя себя избранными, купаясь в зрительской любви, они – за редким исключением – не испытывали никакой потребности что-то менять. Естественно, тот, кто сначала заговорил о переменах, а потом стал воплощать их в жизнь, вызвал у них протест, от которого до раскола и развода – один шаг.

Раскол

Теперь дадим слово одному из основателей МХАТ. Чтобы закрыть тему, кто и что развалил или разделил, достаточно заглянуть в самое начало и в самый конец. Итак, сначала летим в XIX век на открытие Художественного театра.

К. С. Станиславский

Речь перед открытием Художественно-общедоступного театра 14 июня 1898 года.

«Ровно десять лет тому назад, в это же время, я с Ф. П. Комиссаржевским и покойным А. Ф. Федотовым был занят подготовительными работами по учреждению и открытию Московского общества искусства и литературы.

Таким образом, день открытия нашего нового дела, Художественно-общедоступного театра, совпадает с десятилетним юбилеем Общества искусства и литературы. Это подарок нашему юбиляру, подарок, который он должен поровну поделить с Филармоническим обществом.

Говорят, что Общество искусства и литературы своим десятилетним трудом заслужило некоторое внимание публики. Если это так, вспомним, что побороло равнодушие к нему публики: общая дружная совместная работа.

Пусть же этот девиз, как отцовское завещание, послужит руководящей нитью в жизни сегодняшнего новорожденного.

Мы все призваны быть его воспитателями. Для меня это давно ожидаемый, обетованный ребенок.

Не ради материальной выгоды мы так долго ждем его; для света, для украшения нашей прозаической жизни мы вымолили его себе. Оцените же хорошенько то, что попадает к нам в руки, чтобы нам не пришлось плакать, как плачет ребенок, сломав дорогую игрушку. Если мы с чистыми руками не подойдем к этому делу, мы замараем его, мы его испошлим и разбредемся по разным концам России: одни – чтобы вернуться к прозаическим, повседневным занятиям, другие – чтобы ради куска хлеба профанировать искусство на грязных провинциальных полутеатрах, полубалаганах. Не забудьте, что мы разойдемся запятнанными, осмеянными поделом, так как мы приняли на себя дело, имеющее не простой, частный, а общественный характер.

Не забывайте, что мы стремимся осветить темную жизнь бедного класса, дать им счастливые, эстетические минуты среди той тьмы, которая окутала их. Мы стремимся создать первый разумный, нравственный общедоступный театр, и этой высокой цели мы посвящаем свою жизнь.

Будьте же осторожны, не изомните этот прекрасный цветок, иначе он завянет и с него спадут все лепестки.

Ребенок чист по натуре. Окружающая обстановка вкореняет в него людские недостатки. Оберегайте его от них и вы увидите, что между нами вырастет существо более нас идеальное, которое очистит нас самих.

Ради такой цели оставим наши мелкие счеты дома; давайте собираться здесь для общего дела, а не для мелких дрязг и расчетов. Отрешимтесь от наших русских недостатков и позаимствуем у немцев их порядочность в деле, у французов их энергию и стремление ко всему новому. Пусть нами руководит девиз: “Общая совместная работа” – и тогда, поверьте мне, для всех нас

 
…настанет день.
Когда из мраморных чертогов храма,
Нами созданного, благовест святой
Раздастся с высоты, и разорвется
Завеса туч, висевшая над нами
Всю зиму долгую, и упадут
Для нас на землю перлы и алмазы.
 

Приписка в 1900 г.

Все наши сотрудники, почти без исключения, вняли моим молениям. Хвала им!

Теперь, через два года, перлы и алмазы начинают только сыпаться. Дай бог только, чтоб они не ослепляли нас и не кружили трезвых голов – иначе “беда”, – придется вспомнить последний акт “Потонувшего колокола”. Amen!»

…Эстетика странствующего комедианта – его личное дело, пока театр мал и новорожден. Но события в кафедральном соборе, а МХАТ уже без улыбки называли храмом, – дело всенародное: касается всех, даже если все не в курсе дела. Летим в конец ХХ века.

О. Н. Ефремов

Обращение к труппе МХАТ СССР им. М. Горького 24 марта 1987 года.

«Я собрал впервые за все эти месяцы труппу театра, актеров и режиссуру, чтобы внятно и определенно сказать вам о том, что происходит в театре и как я понимаю эти события. Сегодня я хочу говорить не с администрацией, не с оркестром, не с суфлерами и помрежами. Я хочу говорить с актерами и режиссерами МХАТа.

Напомню, что в начале ноября прошлого года было решение художественного совета, который поручил мне сформировать две труппы внутри МХАТа. Это решение я выполнить не мог, потому что начались собрания, письма, заявления и т. д. С труппой, таким образом, я даже не мог поговорить, а для меня именно труппа – называется она трудовым коллективом или как-то иначе – это та самая общность людей, тот коллектив, мнение которого наиболее весомо. Повторяю, я не формировал еще двух трупп, речь идет не о том, кто где будет работать, а о том, что делать с искусством Художественного театра.

В марте этого года положение Художественного театра коренным образом изменилось по сравнению с ноябрем прошлого года. Документ, который был послан от имени МХАТа и который некоторые из вас подписали задним числом, окончательно убедил меня в том, что внутреннее размежевание труппы стало реальным фактом. Это размежевание проходит не только по линии разного понимания искусства, но и по линии чисто человеческой, этической, нравственной. Никто не может заставить меня или любого другого артиста заниматься совместным творчеством с людьми, которым по понятиям старого Художественного театра нельзя было бы и подать руки. Заявляю со всей определенностью, никакой единой труппы у нас нет и быть теперь уже не может, как не может быть и общего художественного руководства. Последняя мысль принадлежит не мне, она блестяще выражена в той схеме новой организации МХАТа, которая вывешена для ознакомления. В нем не нашлось места только одной театральной профессии, профессии главного режиссера театра.

Для тех, кто ослеплен или обманут демагогами, хочу еще раз пояснить смысл моего предложения по перестройке работы театра. Разделение огромной труппы необходимо потому, что театр давно стал неуправляемым. Практически половина актеров не получает и не может в этих условиях получить полноценной творческой работы. Нынешняя ситуация складывалась десятилетиями, ее питала ситуация общего застоя. Сейчас она стала невозможной и невыносимой. Театр – не здание, не собор, не храм Василия Блаженного. Театр, если хотите, это идея храма, идея Василия Блаженного. “Храм” театра должен строиться и перестраиваться до тех пор, пока жива идея этого театра. В существующих организационных условиях, в обстановке творческой глухоты и безделья многих актеров идея Художественного театра не может дальше развиваться. Больше скажу: ей угрожает гибель.

Две автономные сцены МХАТа дадут возможность каждой части труппы решить для себя вопрос, живы ли они как артисты, способны ли развивать идею Художественного театра или они способны только получать зарплату и привилегии под вывеской “МХАТ”? У каждой группы будут свои сложности и свои проблемы. Я зову не к легкой, а к трудной жизни. Зову тех, кого у нас именуют “звездами”, зову тех, кого именуют “средним поколением”, зову тех, кто только начинает свой путь в искусстве театра. Со времен “Современника” я знаю вкус истинной демократии и вне демократии не мыслю настоящего театра. Мне казалось, что в моем предложении труппе понятие демократии наполнится наконец реальным содержанием. Поэтому я предлагал и предлагаю, чтобы каждая группа артистов выбрала свой художественный совет, дирекцию, определила свою режиссуру и своих лидеров. Я убежден в том, что эта работа может быть созидательной, что она может действительно сплотить людей на основе искусства, а не на основе места службы. Для многих из вас это единственная возможность не просто значиться артистом МХАТа, но наконец стать им. Неужели существующее противоестественное положение может устраивать творческие силы труппы?

В том, что развернулось в последние месяцы в театре, я вижу и другое. Многие актеры, не желая серьезно вникнуть в суть моего предложения, передоверили свою судьбу кучке демагогов, преследующих исключительно эгоистические цели. Вашу судьбу решают те, которым, я в этом убежден, до вас нет никакого дела. Эти люди отбросили творческую работу, прекратили репетиции новых спектаклей, обратили всю энергию на то, чтобы сокрушить, не брезгуя никакими средствами, идею творческой перестройки МХАТа.

Я обращаюсь к труппе: опомнитесь. Не убивайте в себе художников, не растравляйте самые темные инстинкты. Подумайте о своем будущем не как чиновники-перестраховщики, а как артисты.

Вас запугивают тем, что не будет второй сценической площадки. Вы не верите мне, не верите министру культуры. Еще раз повторяю: предложенный эксперимент мыслился и мыслится только при наличии двух сценических площадок. В противном случае я от него отказываюсь. Я выбрал этот путь, чтобы избежать громадного сокращения труппы, которое изначально предлагали мне в высоких инстанциях.

Затягивать решение конфликта дальше нельзя. Театр находится у той черты, у того порога, за которым нельзя уже будет скоро играть совместно спектакли. В дело пошли доносы, исчезли остатки интеллигентности, даже элементарной порядочности. Поэтому я прошу сегодня труппу с полным пониманием своей ответственности за театр проголосовать мое предложение о создании двух автономных сцен внутри объединения “Художественный театр”. Я обращаюсь с этим именно к актерам и режиссуре. Мне известно мнение оркестра. Я знаю отношение к этой идее дирекции, я помню итоги голосования творческого коллектива, того, что у нас называют трудовым коллективом. Эти голосования никто не отменяет. Но сегодня меня как главного режиссера волнует конкретное, поименное мнение каждого члена труппы Художественного театра. Чтобы каждый мог свободно высказать свою точку зрения, предлагаю провести тайное голосование».

* * *

Надеюсь, читатель не ждал глаголов тайного действия и разоблачительных сюжетов. Греки относили трагедию на счет рока как силы внешней, внеположной человеку. В разделении Художественного внешних воздействий я не обнаружила. Органичное и логичное следствие общекультурных и социально-политических процессов – и не перестроечных только, а всего ХХ века. Ефремов и в этом сюжете современен и правдив абсолютно. С неизъяснимым упорством он говорит коллегам об идее искусства, но в 1987 году его не могут услышать исключительно избалованные – в том числе великие, гениальные, потрясающие – актеры, которые тоже люди и боятся будущего.

Два раза О. Н. уже проходил этой дорогой: в Школе-студии в марте 1947-го, когда призывал сокурсников отнестись к сессии как служению искусству, а потом в «Современнике», когда корабль единомышленников дал течь, торпедированный простым человеческим индивидуализмом. В обоих случаях его не так поняли. В первом слегка обиделись, во втором чудовищно расстроились. Теперь он пошел на таран третий раз.

Особо отметим стилистику речи. Из-под глыб обтекаемых суггестивно-советских фраз, которыми он привык пробавляться на публике, здесь пробивается живой язык его героев – и не столько театральных, сколько киношных. Такими словами могли говорить шофер Саша из «Трех тополей» или даже грузчик Горохов из «Последнего шанса»: «Детки! Жалейте друг друга!»

Реализм! Психологический театр! Большего идеалиста и придумать невозможно. Трагедия.

* * *

В 1983 году был снят фильм «Графоман» по рассказу горячо любимого О. Н. Александра Володина. Режиссер фильма Александр Белинский с помощью имени Володина умело решал вопросы. «Никогда не забуду, – пишет он, – когда, начиная снимать “Идеалистку”, я позвонил Михалкову и предложил ему сниматься. Он сразу же отказался. Потом спросил: “А чей сценарий?” “Володина”, – ответил я. “Я завтра же приеду”, – сказал Никита. “Может быть, прислать тебе сценарий?” – спросил я. “Зачем? Это же Володин”. И приехал. И снялся.

Такая же история произошла с “Графоманом”. Когда мы придумали фильм по чудесному его рассказу “Поэзия и проза”, я сразу же сказал, что это для Ефремова. “Я не буду ему звонить, – сказал Володин. – Он так занят своим МХАТом”. “Рискну”, – сказал я и набрал номер. “Ты с ума cошел! – сказал Ефремов. – МХАТ. Я уже два года не снимаюсь”. “Это сценарий Володина”. Последовала пауза. “Когда приезжать?” – спросил Олег. “Послезавтра”, – робко сказал я. И приехал. И снялся. Я помню лица Алисы Фрейндлих и Игоря Владимирова, когда я читал им “Дульсинею Тобосскую” в рукописи. На следующий день они начали репетировать. Он любил название своего фильма “Графоман”. Володин начал писать стихи очень поздно и, когда прочел мне свои первые строфы, на мой возглас “Ты же поэт!” раздраженно ответил: “Я графоман! Поэт для меня один – Борис Леонидович”. Он мог часами наизусть читать Пастернака».

Воспоминания режиссера Белинского хороши еще и тем, что фильм «Графоман» по рассказу «Не хочу быть несчастливым» мало кто помнит. Фильм хороший, только имел несчастье выйти в 1983 году, а к тем предперестроечным годам сегодня внимания мало. Перестройка оттянула все внимание на себя, перенесла фокус на политику. А кино про поэта Петра Кондратьевича Мокина и сейчас уместно: графоман стал явлением массовым, и не только в стихотворчестве. Герой (Ефремов) пишет стихи, а жена (Маргарита Терехова) не понимает его тонкую натуру. Поэт переживает, тогда она выдумывает ему читательницу и пишет от ее имени тонкие письма, где с полным пониманием исследует тайники его души. Кино про непризнанного поэта смотреть хорошо: мостик между временами так и поскрипывает на ветру. Фильм в Интернете есть, поглядите. Нежное, человечное кино, сейчас таких мало.

– Олег Николаевич, я потрясена вашим здоровьем. В восьмидесятых годах, то препираясь с культурными властями, то сражаясь с циклопической труппой Художественного театра, вы ухитряетесь забежать в кино и сняться в очередном шедевре. Казалось бы: столько хлопот. Ан нет: чем больше хлопот, тем вернее побег в кино.

– В кино сниматься полезно. Ты попробуй.

– В 1987 году (в разгар скандала!) снимается детектив «Первая встреча, последняя встреча». На 25-й минуте появляется чумазый веселый человек, вскидывает руку и декламирует стихи. Фильм, до сего кадра тягомотный, мигом оживает, уютнеет, хотя в кадре снег и начало ХХ века. Персонаж – изобретатель – входит в залу Выставки механических курьезов (сапог с встроенной печкой, беспрогулочная корова и пр.). Персонаж, самоубийственную кончину которого расследует главный герой фильма, тоже был изобретатель, Куклин, и опасался имитации самоубийства ввиду открытия мирового значения на благо России (тут изобретатели сдвигают бокалы – на благо России!). Не спешили авторы советских фильмов развернуть действие: словно у них вечность была в кармане.

Продвигается действие – так чувствуешь – мимикой «порохом опаленного» Занзевеева (Ефремова). Походка чуть не вприсядку. Реплика – вот здесь работает русский гений – звучит глубоко и по-мхатовски; глянь на часы – так на дворе у исполнителя, в отличие от действующих лиц, 1987 год.

Год перестроечный. Все глубже – о духе. Скажешь, что ты выступаешь за дух, так поймут даже те, кто в беспамятстве. Вы, Олег Николаевич, затем и ходили сниматься в кино: досказать недосказанное. Подчеркнуть акценты, чтобы потом кто-нибудь разобрался в деталях и намеках. Ну вот, разбираюсь. Сидим тут с вами, курим уж который месяц…

* * *

Главный режиссер главного театра самой большой в мире страны снова собирается в заграничную поездку. Выездных анкет О. Н. заполнил уже с килограмм. Рассматриваю типичную: полезный путеводитель для экскурса в историю свободы, правды и прочих приятных абстракций. (Как я полюбила желтые листочки! Желтая пресса выезда!)

Выездные унижения вызывали во мне такую ненависть, что в советское время я и не ездила за границу никогда. Впервые полетела – по делу – в возрасте тридцати восьми лет, когда уже не было омерзительных выездных шоу. Но Ефремову приходилось ездить постоянно. Гастроли, конференции, делегации – все это невозможно перечислить; он и ставил за рубежом. В 1968-м «Большевиков» Шатрова в Болгарии (театр «Слеза и смех» – вот уж действительно, хотя к смеху сюжет не слишком располагал; и как в братской стране проморгали такое легкомыслие?). В 1979-м – «Утиную охоту» Вампилова в Венгерском национальном театре. В 1990-м, когда пали запреты идеологии, добрался и до Нью-Йорка с «Ивановым» Чехова. В следующем году поставил чеховскую «Чайку» в Китае, отношения с которым только налаживались после многих лет взаимной враждебности. И мхатовские спектакли, и поставленные им с местными актерами принимали на ура – особенно в годы перестройки, когда наша страна вмиг стала модной, уже (или еще) не страшной.

Анкетная история любого гражданина, выезжавшего в советское время за рубеж, самодостаточна для, скажем, краткого курса истории. Листаем не бумаги, листаем годы. Люди, годы, несвобода. Толстая анкета туриста содержит заверенное начальником отдела кадров МХАТ Приложение (от 16 апреля 1987 года – год разделения театра, самый раскаленный в его жизни) к личному листку по учету кадров. Приложение содержит список посещенных товарищем Ефремовым О. Н. стран. Ездил, вел себя хорошо, можно выпустить еще раз. Цитата:

«П. 14. Пребывание за границей. С 1958 г. выезжал неоднократно.

1958 – ЧССР

1959 – Австрия

1961 – Куба, США

1964 – ПНР, ГДР

1965 – ЧССР

1966 – ЧССР

1968 – ЧССР, НРБ (трижды)

1969 – ГДР, СРР

1970 – НРБ, СРР

1973 – НРБ

1974 – ПНР, Норвегия, ГДР

1976 – Норвегия, НРБ, Греция

1977 – США

1978 – ВНР, Италия, СФРЮ

1979 – ВНР (четырежды)

1980 – ВНР

1983 – Австрия, НРБ, ГДР, ЧССР

1984 – Филиппины, Франция, Австрия, ВНР

1985 – Греция, Аргентина, ПНР

1986 – Швеция, НРБ, СФРЮ, ГДР

1987 – Великобритания, Монголия

1988 – ФРГ, Турция, Япония

Начальник отдела кадров МХАТ

П. Г. Чекаленков».

Дальше листок к анкете:

«Б. жена Покровская брак расторгнут 1983 г.».

Справка из ЖЭКа – где и с кем проживает. А еще в выездных делах есть творческие характеристики. Они подписаны группами лиц, партийных и профсоюзных. Лиц то мало, то много, но там всегда написано, сколько всего полезного сделал человек и почему можно выпустить его в командировку или на отдых. С перечислением наград и званий.

Наши юные современники, обиженные иноземными анкетами (сколько всего надо заполнить, иногда проще заплатить, чтобы это кто-то сделал за тебя: нудно же!), не все знают или даже никто уже не знает, что они получают въездную визу в желанную страну. А здесь речь о выездном деле: сам выезд оформляется характеристиками и результатами собеседования (а зачем вы едете? Знакомы ли вы с основополагающими решениями съезда КПСС?). А уже потом въездная виза, которую выдают – тоже не без скрипа – органы соответствующей страны.

Ефремов ездил по свету много. Анкет набралось – юному историку на загляденье. Сижу, гляжу – и переселяюсь в прошлое. Вспоминаю фильмы, одежду, прически, разговоры. До перестройки одни разговоры, с ее началом – абсолютно другие. Фонтан. Или лопнувшая труба. Вспомнились милые черты того времени.

«В помощь активисту Всесоюзного добровольного общества борьбы за трезвость». Брошюрка – глазам не верю! – Московского городского совета, 1986 год. Понимаете? Как сказала партия (а партия в стране все еще одна), что надо бороться за трезвость, так народ ответил «есть!». Такой был ход мысли: кто-то знает, как надо, говорит всем, кто еще не знает, но вот сейчас узнает. Если партия в стране одна и она лучше всех все знает, то она, во-первых, всемогуща, во-вторых, вездесуща. И в конституции написано, что направляет именно она, Коммунистическая партия. Мало что еще ненавидел Ефремов так же, как неповоротливую, хитрую, могучую силу, рулившую творчеством от имени народа.

Борьбу за трезвость начали в том же 1985 году, когда объявили ускорение, перестройку, гласность. Завертелась карусель: общества борьбы за трезвость раскинули свои всесоюзные сети. В теплых республиках вырубали виноградники, уничтожали вековую лозу, а в партийных ячейках отчитывались о мероприятиях. Например (цитирую брошюру «В помощь активисту»): проведение устных журналов, вечеров вопросов и ответов, заседаний «за круглым столом», организация работы клуба трезвости, распространение инициативы «Стань наставником работника, склонного к употреблению алкоголя» и т. п. Я не шучу, я цитирую. Брошюра вот, на моем столе.

Погружаясь в восьмидесятые через борьбу за трезвость, я погружаюсь и в лично-служебные воспоминания. Сижу в Нижнем буфете ЦДЛ, кофе пью. Входит писатель Г., всем известный пристрастием к выпивке. Ему удалось прославиться пьянством даже в ЦДЛ – это все равно что молекуле воды прославиться в океане своим личным химическим составом. Видит меня писатель Г., подходит, абсолютно трезвый, протягивает мне брошюры и приглашает вступить. Брошюры беру, я коллекционирую документы, но вступать в антиалкогольное общество не спешу. Я и в партии не была никогда, чего ж мне бороться за трезвость? Но писатель Г., потрясая брошюрами, трезвым голосом гремит, что не партия его сподвигла, а личный выбор, сознательность. (Это, кстати, крутой и традиционно безопасный ход: признать, что выбор, спущенный сверху, в то же время и твой личный.) Зачем я вспоминаю этот трагифарс? А чтобы коснуться эпохи. Ради понимания контекста перестройки, объявленной в 1985-м.

Стиль советской пропаганды был совершенен. Он был заточен под любую мысль так, что выразить ее публично можно было только на штампованном языке. Если партия велела протрезветь, надо вырубить виноградники. Решения партии – в жизнь. Те же стилистические подходы «надо – есть!» применялись в культуре, физкультуре, прокуратуре – везде. Язык идеологии был отточен до сияния ледяных граней. На том и погорели дорогие товарищи. Стоило поменять одно слово на шапке периодического издания или в названии театра – например, назвать МХАТ именем не Горького, а беспартийного Чехова – и народ получил сигнал, что начинается нечто невероятное. Я сейчас не пошутила. Так и было.

Завершая пассаж о трезвости (в провал фанерного щита идеологии можно просунуть любую кампанию, но в 1985-м всунули трезвость), докладываю: побед она не одержала. Зато памятными сценками абсурда обеспечила. Приезжает МХАТ на гастроли. Как всегда, столы накрыты по-царски; в те времена – по-обкомовски, по-райкомовски. Но накрыты всухую. Боржомчик стыдливо притих вдоль осевой длиннющего стола, морсики всякие. А как? И хоть нельзя верить мемуаристам вполне (очень расходятся в показаниях), но в застольной живописи едины: сценки в жанре байки щедро рассыпаны по книгам.

Тут уж память слиянна: как поднимает свои добрые глаза народный артист СССР Ефремов на местного руководителя. Как все всё понимают. И как сложнейшая по мимике немая сцена в конце концов приводит к коллективному потреблению напитка, приличествующему и случаю, и перелетной усталости труппы, и традиции хлебосольства, и вообще – сколько можно! Вместо рюмок чашки. Вместо бутылок – термосы с чаем. И мемуары: когда местные начальники пытались угостить Ефремова тоже как начальника – но одного, в отдельной комнате, у них никогда не получалось оторвать его от коллектива. Главный режиссер говорил, что он может потребить продукты питания и выпивания только вместе с друзьями-коллегами, и никак иначе.