Текст книги "Олег Ефремов"

Миша-Петя отдает баскетболисту свои стихи, чтобы тот выдал их за свои, и начинается уже «полный Сирано». Потом идет занимать очередь за билетами для Горошкиной – аллюзия на очереди в «Современник». Ночные очередники поют песню из фильма «Белорусский вокзал» – а фильм-то 1970 года, того самого, когда Олег Николаевич возглавил МХАТ. Понятно, что в очереди, при фонариках, можно было спеть миллион песен – но звучит эта. Из фильма, где бойцы вспоминают минувшие дни. И получается, что воспоминания о «Современнике» приравнены к памяти о боевых операциях, и живая память – к свежей боли. А финальная сцена, где поэт с авоськой, полной булок, поднимается-опускается и Горошкина смотрит вверх-вниз, и рост меняется, и любовь открывается! И Сирано победил при жизни.

В очередях за билетами в «Современник» стояли, чтобы объединиться. Сейчас очереди за дорогими айфонами – чтобы разъединиться: очередь за понтами. От объединения к разъединению, разные времена.

Трагедия художника – стремление быть всегда современным. Особенно в России. Мощь Ефремова: честно и самоотверженно пройденный путь посланника и трагедия современничества.

Репетиция спектакля «Сирано де Бержерак» 5 февраля 2000 года. Кабинет О. Н. Ефремова в Театре. Запись:

«КОРОСТЕЛЕВ Б. Б. Он ушел драться против ста. А какой результат?

ЕФРЕМОВ О. Н. Сейчас узнаем. Давайте прочтем. (Читают.) И давайте подумаем, как играть. Что вам нужно для вашей сцены? Обращайтесь ко мне. Договоримся, много не возьму.

Читать репетиции поначалу трудно, а потом не оторвешься. Я полюбила интермедии, коды – придаточные, оговорки, добавки, – ни одной случайной. Обращайтесь ко мне. Договоримся, много не возьму».

К моменту шутки «Договоримся, много не возьму» О. Н. уже тридцать лет руководит Театром, а до этого еще пятнадцать – «Современником». Много не возьмет – зато с него многое спросится…

* * *

Итак, 20 мая, 12.00, квартира Ефремова.

У Олега Николаевича в гостях Ольга Рослякова – помощник режиссера, Полина Медведева – Роксана в «Сирано де Бержераке», Станислав Любшин – де Гиш, Сергей Шнырев – Кристиан. Позже подойдет Виктор Гвоздицкий – Сирано. Идет разбор любовной сцены де Гиша с Роксаной.

«Ефремов: Я хотел вас спросить. Какие-то моменты я сам знаю, но что-то может быть и нет. Где есть неудобства, где есть неоправданность для самих себя… Это очень важно.

Любшин: Идем от характера. Эта публика очень цинична. Он “де Гиш” держит ее “Роксану” за руку во время серенады, и это дает ему право идти на свидание. Он пришел с коробкой конфет. Прошел в центр. Поставил конфеты, потом идет к ней, обнял. Очень конкретно и цинично. Она же девочка, не знает, как себя вести. А он принимает за холодность…

Медведева: А зачем он пришел?

Любшин: Перед уходом на фронт…

Медведева: …переспать. Я буду защищаться. Я влюблена в другого. И я должна защищаться.

Любшин: А если бы это был Суслов? Ты не можешь защищаться. Он власть имеет. Ее трагедия – зависимость от этой власти…

Ефремов: Интересно… Мое резюме: может быть так и эдак. Как угодно. И весь ваш спор просто стоит на том, что у Станислава Андреевича есть обыкновение. Если он что-либо попробует, ему понравится, он это будет отстаивать.

Любшин: Проявим гибкость.

Ефремов: Ты вот “считаешь”, что он тайно идет сюда. Тайно, не тайно, но чего ему бояться? Нечего.

Любшин: Скомпрометировать девушку.

Ефремов: Да плевать ему на это.

Любшин: Вот, подбираемся к характеру.

Ефремов: У меня другое – как замотивировать. Я не за то, чтобы отказаться от этой краски – в этом есть что-то от времени. Но должен быть какой-то толчок для этого.

Любшин: А как его найти?

Ефремов: Раз тебе это нравится, это кидание к ней, хорошо. Давайте и так. Но он пришел, и ему показалось, что она с кем-то, – это самое главное. Что там таится? В будущем надо искать какого-то парня. Мастроянни мне говорил, у них очень трудно бракоразводные дела в Италии проходят. Страна католическая. Мы говорим: бедняжки. А он возразил: наоборот, это хорошо. С любой могу роман завести, а потом ей говорю: я не могу, у меня жена.

Любшин: Объективная причина.

Ефремов: Хороший мужик был Марчелло… Как-то пришел во МХАТ, в Камергерский, я придумал, давай сыграю дядю Ваню. Я ему – ты на итальянском, а мы на русском. В этом что-то есть. У Стреллера, например, в “Вишневом саде” все на итальянском говорят, а прохожий – на русском…

Какие первые слова насчет объятий? Он подъезжает именно к этому юноше “Кристиану”, и он даже мысли не допускает, что можно полюбить этого длинноносого… Ты хотел кидаться сразу.

Любшин: “Де Гиш” в этом месте “устал поститься”. Но получил отказ, ее холод его оскорбил.

Ефремов: (после цитаты из текста. – Ред.) Не ставь точки (любимое выражение Олега Николаевича. – Ред.) (еще одно! – Е. Ч.). Мне нравится с пилочкой эпизод, потому в этом есть обратный ход. Остается ее темперамент – и всё. Мы сейчас еще в сомнении, потому что света нет у нас. (Имеется в виду освещение сцены. – Ред.) Я не знаю, как будем появляться, черт подери! Может быть, Ольга (Рослякова) знает.

Рослякова: В какой-то степени.

Ефремов: Из середины не стоит, потому что будет натянут тюль.

Рослякова: А если сделать разрез для прохода?

Ефремов: Он не будет натянут тогда. Этим самым он и глубину нам сократит.

Любшин: Я вижу, как Кристиан уползает? Вы хотите, чтобы я его застал?

Ефремов: Именно что не застал. Прибежал, поглядел – никого нет. И тогда сел, может быть, с другой стороны. И после этого – текст. (Репетируют. – Прим. ред.) Если Полина начинает пилочкой обрабатывать ногти, это привычно, что женщина этим занимается…

Медведева: Художница мне сказала: у Роксаны на платье пояс с крючочками, где кошелек, веер, пилочка, очки… Она сказала, что в это время это было распространено.

Ефремов: Мы должны иметь это все. Это женщина. А мужчина – что-то другое… Ты, наоборот, делаешь вид, что заканчиваешь свою обыденную жизнь. Вы пришли, а я должна уходить, к сожалению. А я пришел проститься… (Далее – цитата из текста. – Прим. ред.) Но не гляди на нее. Нос в нос в этом спектакле нельзя. Хоть Рослякова со мной не согласна.

Италия впереди всех других стран была. Наверное, от Венеции шло, потому что Венеция была центром мировой торговли… Это будет сильная мизансцена, если не очень суетиться.

Любшин: Я пометался, поискал, и к ней в кольцо, сидим.

Ефремов: Надо дойти до этого. Давайте почитаем текст.

Любшин: Мы дошли до того, как Кристиан высунулся.

Ефремов: Обратно через круг, налево, направо. Здесь не меняйте мизансцен. Каждое слово – это не мизансцена. (Показывает. – Прим. ред.) Вот это дороже всякого коленопреклонения… Сначала – влево, потом – вправо, сначала – к лестнице, потом – вправо, а ты пересела. (Актеры поменялись местами. – Прим. ред.) Здесь ты ноготочки чистишь…

Медведева: Я тут хотела хулиганить.

Ефремов: Хулигань по-другому. Того длинного – ты бы его заколол расческой. Прямо заколи. “Юноша, раз!” (Показывает. – Прим. ред.) А здесь ты “Роксане” его виноградом корми. Нужен настоящий виноград.

Медведева: Может быть, изюм?

Ефремов: Но не шоколад.

Любшин: А она не может ему бокал вина дать?

Ефремов: Они пьют с Сирано.

Любшин: Лучшие краски им отдали…

Ефремов: (Виктору Гвоздицкому) Что еще изобразить в линии? Главное – мотивировать и оправдать все движения. И находить эти движения. Мы дошли до того, что он рад, что Роксана выходит замуж за Кристиана, потому что за ним стоит Сирано. А как это выразить? Я не знаю. Подумай.

Гвоздицкий: У меня проблемы. Вы все наши отношения со Станиславом Андреевичем “де Гишем” (выстраиваете) при большом количестве народа. И линии конфликтные пока не намечаются. И жалко, потому что для меня эта фигура непростая и для него – тоже.

Ефремов: Ведь он же все твои козни у Нельских ворот знает… Хотя тебе надо найти существование и в начале, и во время серенады, и как плюнуть на него, когда он повиснет.

Сереже (Шныреву) в первой половине надо еще искать, как ему поступать. По тому характеру, который рисуется, просто стоять и смотреть на все это? Я не знаю, как делать сцену с Роксаной и Сирано. Ну, давайте, попробуем. Есть вопросы. Я не знаю, получится ли целиком. Я иду, подчиняюсь этой необычной любви, когда любят двоих.

Гвоздицкий: И надо учитывать условия их отношений, они никогда не бывают вдвоем “Де Гиш и Сирано”.

Ефремов: Тебе надо быть поехиднее “Сирано”, а тебе надо кушать “де Гишу” и отвечать определенно. Ладно, вы задали задачку. Вот сцена Кристиана с Роксаной. Ты видел, Сергей? (Шныреву – он репетирует роль Кристиана в очередь с Борисом Щербаковым. – Прим. ред.)

Шнырев: Видел.

Ефремов: Я не уверен, что Борис Васильевич Щербаков ее помнит. Я так не помню.

Шнырев: Я не могу играть, как Борис Васильевич, мы разные. Я буду искать, какие-то общие мотивы будут обязательно.

Ефремов: Эта сцена требует очень гибкой формы.

Ладно, давайте на этом закончим. (Помощнику режиссера) 26-го вызови мне в правление всех ребят. 25-го – сцена монастыря, в 12.00».

Это последняя запись в дневнике репетиций.

24 мая Олег Николаевич Ефремов умер.

В декабре 2013 года на Первом канале вышел телесериал «Оттепель», где роль кинорежиссера Кривицкого играет Михаил Ефремов, сын Олега Николаевича, а роль Олега Николаевича играет его родной внук, Никита Михайлович Ефремов, сын Михаила, играющего кинорежиссера Кривицкого, у-попа-была-собака-он-ее-любил. Сгущенное облако Ефремовых наличных – одновременно с ушедшим отцом-основателем в одной картине про оттепель – случайным у В. Тодоровского быть не могло. Вероятно, символом временного отрезка является слово Ефремов как для старшего Тодоровского, так и для сына его, создателя фильма.

Ефремовский шлейф прикреплен к понятию оттепель по временной близости к театру «Современник». Все выучили, все молодцы. В одной книге его основал Ефремов. В другой он один из основателей. В интервью Татьяны Васильевны Дорониной театр основали Вениамин Захарович Радомысленский и Виталий Яковлевич Виленкин. Слово Ефремов в публичной речи Т. В. Доронина не использует практически никогда. Есть одно телеинтервью, красивое, с намеками, но скорбное такое, будто она вынуждена говорить о покойном, хотя и не стоит. Чем он обидел прекрасную женщину? Тем, что вручил ей целый театр на долгие годы?

Вы обидитесь, если вам подарят МХАТ?

Эпилог

Признанных при жизни гениев ничтожно мало. Непонятые – были. Пострадавшие от непонимания – еще как были. Понятых вполне и всеми быть не может. Гений приходит не для удовольствия толпы. Гений – genius – дух, он приносит вести, возбуждает и беспокоит.

Телесная оболочка хочет любви. Приходится делать вечный Художественный театр. «Я романтичен, мой друг, безумно романтичен. Для счастья мне необходимо быть любимым и, раз я дурен собой, могущественным, чтобы внушать любовь» – эти слова вложил Андре Моруа в уста своего героя. До Моруа примерно о том же подумал Эдмон Ростан и написал своего Сирано. Любовь надо вызвать, пригласить, вынудить ее приползти на коленях, если не понимает по-хорошему, а любовь не понимает по-хорошему, если ее жаждет гениальный человек. Для развлечения толпы трудятся таланты. Для ее удовольствия работает армия способных. А гениям обычно мстят – и при жизни, и посмертно – за разрушение стереотипа.

Ефремов был гениален, говорили мне люди. Я не спрашивала, в чем именно. Ждала: что еще они скажут. Одним поворотом головы в кадре можно прославиться, как в знаменитом такси – и «Три тополя на Плющихе» навсегда впечатывается в память как песня любви. А фильм-то не про любовь.

В режиссуре советского пространства? Нет, говорили мне люди. Советский мир – лишь его сцена: обстоятельства сковывают, будто наручники, и О. Н. прилюдно рвет цепи, обаятельно улыбаясь. Он не был при этом революционером, сотрясателем основ – но однажды социум взрывается сам, и рушить уже нечего: все уже разлетелось в куски. Девяностые неспешно и надежно убивают его, дышать нечем, и вырванная у системы победа – МХАТ вернулся в Камергерский – вдруг теряет смысл. Его творческая жизнь становится молитвой Кому-то. Так произошло со многими, кто не пережил девяностые по причине кислорододефицита. Казалось, раньше уж как было трудно – но стало невозможно. Назначенная на хлебную должность, свобода поерзала на служебном кресле и как-то стухла, постарела, получила инвалидность.

Прекрасно-неловкие выражения коллег – лидер театрального движения, настоящий строитель театра, – говорят о том же: трудно признаться, что один грешный смертный на рубеже тысячелетий в России средствами театра держал внимание к человеку-коллективисту до последнего своего часа. Числился в больших демократах, дружил с Горбачевым, а результатов полученного освобождения человека от партии, от липучего обязательного мы – не принял.

Что делает обычный человек, если почти наверняка знает – осталось недолго? А что делает тот, кто при этом еще и несет крест миссии? 6 декабря 1997 года он высылает на бланке МХАТ им. Чехова факс в Мадрид г-ну Гуттиэресу А. (так на бумаге): «Дорогой Анхель! Думаю, что во второй половине марта я мог бы приехать в Мадрид для проведения занятий в Вашем институте. Предлагаю следующие темы лекций, или бесед:

О возникновении Художественного театра. Его история.

Об Антоне Павловиче Чехове как основоположнике эстетики Художественного театра.

О влиянии Художественного театра на мировой театр.

О системе Станиславского (здесь я хотел бы уточнить, что именно Вас интересует).

Надеюсь, что при встрече в Москве мы сможем оговорить все это точнее. С уважением и признательностью Олег Ефремов».

Они встретились и поговорили обо всем. Точнее не бывает. Анхель мне это рассказал. Я слушала, и сердце сжималось. Я понимала, о чем моя книга, к ее завершению: о том, что все теории стоят одна другой. Что все они выстроены на идеальном человеке, которого нет на свете.

Может быть, О. Н. действительно узнал, как надо любить жизнь. Он – будто лучезарный урок невидимого мира миру явному, зримому. Николай Скорик, режиссируя вместе с Ефремовым того самого «Сирано» 2000 года, наконец врезался в основной мхатовский вопрос. Зная, что в тот день главный не сможет репетировать, позвонил ему домой, услышал в трубке хриплый, обескровленный голос и бескрайнюю усталость, все понял, но все-таки спросил о том, зачем позвонил: о чем этот спектакль? Что мы ставим?

Последовал ответ: «Жить хорошо…»

Это было за день до его смерти.

Philosophe, physicien, – философ, физик

Rimeur, bretteur, musicien, – рифмоплет, бретер, музыкант,

Et voyageur aerien – путешественник по воздуху

Автоэпитафия Сирано, произносимая перед смертью, рисует интегрального человека: некую сумму теологии и технологии. Энциклопедию сил. Симфонию возможностей. Только актер и режиссер, только художник может быть и всем, и ничем: Qui fut tout, et qui ne fut rien – такова последняя строчка эпитафии.

Последнего, что пишет художник, как правило, не видят в упор, не слышат современники. Последний роман великого писателя пролетает, поскольку не соответствует имиджу, который уже сложился. Джек Лондон, Бальзак, Шмелев, даже Булгаков, – любой гений рискует остаться непонятым, особенно если слава пришла рано и образ автора криво, лживо, косо, но ярко впечатался почтенной публике в ее непочтенные мозги. За ярким первым образом публика не видит целокупного смысла, который проступает потом. Сообщение, с которым прислан на Землю гений, может остаться нерасшифрованным, а жизнь показаться бессмысленной, ибо из нее выхвачены куски, брошенные толпе, – сколько женщин и вина потребил мужчина? Ну-ну. А потом ни к селу ни к городу переходят на латынь: De mortuis aut bene, aut nihil. Есть и другая версия: о мертвых либо хорошо, либо правду. «Хорошо» так же трудно, как «правду». Но нельзя и смолчать, умолчать, помолчать век-другой – как же законы жанра?

– Мой роман идет к финалу, скоро мы простимся, Олег Николаевич. Выйдет книга. Частями ее уже читают. Всем интересно: как вы относились к кинематографу, скольких женщин любили, зачем разделили МХАТ и как воспитывали детей.

– Настя и Миша могут сами рассказать. Как я воспитывал! Я в театре, дети дома. Подросли – тоже в театре, Миша играет, Настя театровед.

– Руководитель фонда Ефремова.

– Такие отцы и деды, как я, могут подействовать только своим примером, поскольку воспитывают издалека, из-за рампы, но пусть они меня простят. К концу, уже году в 1999-м, помню, я тянулся к ним, страшно хотел вернуть, дать им то, что не успел. Ты не пиши, что я плохой отец. Все же отец…

Художник ищет всю жизнь, а ему в лицо кривляются: маска-я-тебя-знаю. Жан Кокто: «Художник сначала находит, а потом ищет». Все радостно кивают на французистость автора: о, парадокс! Острословие!

Нужна ли адвокатура творческому поиску вообще – и моя Ефремову в частности? Заканчивая эту книгу, я думаю, что да, нужна. Диктатура современности еще перемелет немало костей. Художник, выражающий только свое время, абсурден и никому не нужен – только арт-менеджменту. У Бога нет времени. Прекрасна фраза Иоанна Дамаскина «Бог – ничто из того, что есть», закрывшая многовековую дискуссию об определениях Всевышнего. И что бы мы себе ни выдумали, включая время, современность, актуальность и тому подобное – мы ошибаемся.

Трагично? Комично? А зачем оценки, жанры, торговые ряды? Пустяки. Я прожила год с великой личностью: режиссером-мыслителем, через вечно недопрочитанного Чехова, всю жизнь ломившегося в сердце к своим современникам.

Навсегда опустив забрало обаяния, он выхватил шпагу, взял все слова любви, бросил в умное лицо толпы panache своего Сирано.

Уходящий в вечность человек проговорил в телефонную трубку почти беззвучно, что «жить хорошо» и что последний его спектакль – об этом. Григорий Козинцев в последнем, 1973 года, письме сыну тоже написал: «Дышать хорошо… Живите хорошо». Два колосса перед уходом сказали одно и то же: жить, дышать хорошо. Они успели. Почтительно-восторженное отношение к трагедии как высшему проявлению земного все-таки успело умереть, и родилась мудрость.

Анхель Гутьеррес сказал мне, что они вместе с О. Н. почитают выше всего и всех Пушкина, а любимое у обоих – «Из Пиндемонти».

Из наиболее почитаемого Олегом Ефремовым стихотворения Пушкина:

 
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
 

И еще Анхель сказал мне:

– Я привел Олега на площадь Испании в Мадриде. И показал памятник Сервантесу, где изображены его герои. Разумеется, и Дон Кихот. «Вот это ты. Ты хочешь сыграть Сирано. Но ты Дон Кихот».

Умирающему другу он звонил в Москву каждый день.

– Ты единственный, кто мне звонит… Брат мой… Спасибо, – сказал Олег Ефремов.

Анхель сказал мне, что в голосе Олега тогда были слезы. Время в сатанинском облике современности убило своего Сирано. Дон Кихот русского театра, всю жизнь окруженный людьми, умер одиноким.

Вот такие дела…

Благодарность

Собеседниками, советчиками и помощниками автора были:

– сотрудники Музея МХАТ

Марфа Николаевна Бубнова

Ольга Игоревна Друкер

Евгений Анатольевич Конюхов

Людмила Николаевна Медошина

Мария Федоровна Полканова

Ольга Дмитриевна Полозкова

Мария Иннокентьевна Смоктуновская

Екатерина Аркадьевна Шингарева

– сотрудники Московского театра «Современник»

Елена Волкова

Татьяна Прасолова

Александра Толубеева

– друзья и коллеги О. Н. Ефремова

Татьяна Бронзова

Александр Галибин

Татьяна Горячева

Сергей Десницкий

Анхель Гутьеррес

Николай Скорик

Мария Клюса

Ирина Корчевникова

Григорий Катаев

Игорь Калядин

Елена Кондратова

Елена Миллиоти

Евгений Новиков

– мои друзья, коллеги, знакомые

Лилия Гущина

Татьяна Гуськова

Мария Ковшова

Лада Миллер

Маруся Пестунова

Нана Татишвили

Психологическую поддержку и практическую помощь мне подарила моя дочь Полина Лопатенко.

Президенту Благотворительного фонда Олега Ефремова, театроведу Анастасии Олеговне Ефремовой я глубоко признательна за одобрение моей роли как автора этой книги, а также за корректные и точные информационно-аналитические подсказки.

Сердечная моя благодарность навечно обращена к великому человеку Олегу Николаевичу Ефремову – мастеру, прилагавшему все силы для того, чтобы понять и воплотить время, в котором он жил, отыскать в нем красоту и человеческий смысл. Год театра в России мы провели вместе, и я никогда не забуду пространств, попаданиями в которые я обязана моему собеседнику.