Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Первый строительный устав

Во оной же Комиссии учинить Обстоятельную и порядочную инструкцию полиции, по которой бы она впредь поступать имела…

Из именного указа. Июль 1737 года

Растущий регулярный город должен иметь не только общую идею и генеральный план застройки, но и свой «кодекс» – свод четких, неукоснительно соблюдаемых архитектурных правил и технических норм. Такой «кодекс» был создан в Комиссии о Санкт-Петербургском строении – ив этом ее огромная заслуга и перед нашим городом, и перед отечественной культурой.

Создание «Полицейского регламента архитекторской должности» (таково официальное название устава, составленного в комиссии) было одной из главнейших задач, возложенных на нее. Петербург переживал пору интенсивной массовой застройки, подобного не знал ранее ни один российский город.

В ежегодном строительстве сотен новых домов в разных районах столицы принимали участие тысячи людей разных специальностей и различного уровня квалификации: мастера, подмастерья, ученики, простые «работные люди» – подсобники. Огромные количества строительных материалов заготовлялись подрядом (камень, кирпич, песок, глина, лес) и доставлялись в Петербург из ближних и дальних мест сухим – на тысячах телег и саней и речным – на сотнях барж – путем. Заготовка строительных материалов велась в основном в зимнее время, строительные работы велись летом.

Всю эту работу, учитывая ее громадный размах и великое множество занятых в ней людей, надлежало ввести в четкие границы строго нормированных правил. Этим и занялась Комиссия о Санкт-Петербургском строении.

Дело начиналось, разумеется, не на «пустом месте» И в России, и в Европе был накоплен веками огромный опыт строительных работ, сложилась определенная система их организации. Мастера, их подмастерья и ученики подчинялись цеховым правилам и уставам, а на Руси для строительных артелей, строивших в городах и селах, тоже существовали закрепленные традицией условия и технические приемы. Опыт этот был бесценен, пренебречь им было недопустимо, но требовалось свести воедино, выстроить в четкую систему все отдельные, разрозненные элементы этого опыта.

Замысел Петербурга как нового, регулярного, создаваемого на основе четких правил, как нечто цельное, города требовал не только регулирования и нормирования проектных и строительных работ, но и жесткого контроля. Все «обывательские» строения, сооружаемые в строгом соответствии с утвержденным «генеральным планом» застройки, находились в ведении Главной полицеймейстерской канцелярии. При ней существовала «архитекторская должность» – административная структура, на которую возлагалось наблюдение за тем, чтобы новые дома строились, а уже существующие эксплуатировались в строгом соответствии с утвержденными правилами.

Но в понимании членов Комиссии задача не ограничивалась этим. В сугубо деловом документе появляются разделы и идеи, далеко выходящие за определенные этому документу границы: не только создание «архитектурной экспедиции» при главной полиции, но и объединение всех работающих в юной столице зодчих в единый Корпус архитекторов – и даже идея создания в Петербурге Архитектурной академии и попытка наметить общие очертания ее структуры и учебного плана.

Таким образом, «Инструкция» явилась не просто неким профессиональным регламентом и сводом обязательных норм и правил, но может быть названа «последним словом» новейших идей и достижений в области архитектуры и строительства, опирающимся на национальный и мировой опыт. И в первую очередь на опыт петербургский!.. Но предназначение «Инструкции» тоже не выходило за пределы Петербурга: другие города России были еще просто не готовы к применению подобного документа. Впрочем, не были готовы к этому и большинство городов европейских держав – городов, еще сохранявших к этому времени свои средневековые облики.

Среди постоянных членов самой Комиссии был лишь один архитектор – «полковник» Пётр Еропкин. Ведущие столичные зодчие, представлявшие важнейшие ведомства – Главную полицию (Михаил Земцов), Адмиралтейство (Иван Коробов) и Академию наук (Иоганн Шумахер), были откомандированы в Комиссию на время – и главным образом для участия в работе по составлению «Инструкции», архитектурного устава. Кроме них Комиссия периодически привлекла к своей работе и других архитекторов-практиков, как, например, 30-летнего «архитектурного подмастерья» Михаила Башмакова, много и удачно строившего в этот период в столице и успешно сотрудничавшего с комиссией в деле составления устава.

Работа над ним началась весной 1738 года – к этому времени Комиссия уже несколько «разгрузилась» от самых срочных, неотложных своих задач: Зихгейм составил планы нескольких частей, а генеральный проект застройки Адмиралтейской части был завершен и представлен «на апробацию». 20 апреля он будет утвержден императрицей, а еще за месяц до этого, 20 марта Комиссия постановила разделить составление «Инструкции» между членами, «по частям».

Петру Еропкину достались начальные главы: «О собрании всех архитекторов в один корпус для порядочного правления и пересечения в строении всяких непорядков» и «О штате архитектурного корпуса и о мастерах» (гл. 1 и 3), «О архитектуре и архитекторах и что их должность при строениях» (гл. 5) и «О академии архитектурной для размножения и непресекательной надежды сея науки впредь» (гл. 6).

Далее шли главы, в которых подробно расписаны были «должности и обязанности разных художеств мастеров» и порядок их объединения в профессиональные цехи; отдельные главы (9-12) посвящались каменщикам, штукатурам, плотникам и печникам; каменотесы, резчики, столяры, кузнецы, кровельщики и слесари, маляры и токари, «оконничные мастера» объединены были в одну главу, состоявшую из 41 пункта – «артикула».

Главы 13–17 «Инструкции» трактуют о различных строительных материалах (камень, кирпич, черепица, «мраморы», известь, алебастр, железо, медь, гвозди, цемент, свинец, дерево). Четко и жестко определены требования к качеству этих материалов, условия их хранения, ответственность за недоброкачественный материал или за самовольную замену подрядчиками оговоренного сорта материалов другим.

Чрезвычайно важны и подробны главы 19–23, посвященные условиям строения «каменных палат», домов над погребами, «хоромному строению» и «публичному строению», зданиям общественного назначения. Специальные главы посвящены противопожарным мерам: условиям кладки «каминов, очагов и печей» и «осторожности, какую впредь» в этом отношении «иметь надлежит»

Очень интересны и важны главы 18–20 о содержании планов (домов и владений)… и о «даче мест под строение желающим и о свидетельстве строениев по тем планам ежегодно или когда будет потребно»…

Заключительные главы «Инструкции» посвящены проблемам общегородским: колодцы, насосы, мощение улиц и площадей, спусик к воде на реках, мосты, зимние настилы по льду рек и речек, подземные стоки и «привод воды для фантан»… Таково содержание 29-ти глав этого первого отечественного строительного устава; общее количество «артикулов» в них – 390…

Работа над уставом заняла два года; она завершалась летом 1740 года – тяжелейшего для России в целом и для Комиссии в частности. В мае был арестован, обвинен в ужасных политических преступлениях («дело Волынского»), приговорен и в конце июня казнен Пётр Еропкин. Он, правда, еще в начале марта завершил и представил свою часть «Регламента». Потрясенная, деморализованная и дезорганизованная этими событиями, Комиссия торопилась с рассмотрением глав «Инструкции». Заседали каждую неделю, рассматривали по нескольку глав сразу, вносили изменения и исправления, чтобы к следующему заседанию подготовить окончательный вариант текста.

29 июля «слушали реестр главам о должности архитекторской экспедиции» при Главной полиции. На том же заседании «определили о собрании всех архитекторов вместе и о установлении архитекторского корпуса для порядочного правления и пересечения прежних непорядков». Иван Коробов и секретарь Комиссии Ермолай Тишин должны были закончить эту работу. Земцов и Шумахер «доводили» главу «О Академии архитекторской», а Джузеппе Трезини – «О материалах…»

Так шло до конца 1740 года, когда работы была прервана – на стадии, близкой к окончанию. Плодом ее работы осталась замечательная рукописная книга большого формата, объемом 239 листов, принадлежащая Российскому государственному архиву древних актов в Москве. Здесь – не только черновой текст всех глав с изменениями и дополнениями, предложенными во время заседаний, но и окончательный, «перебеленный» после редактирования текст многих глав. И лишь однажды, вскоре после Великой Отечественной войны, текст «Инструкции» опубликовали в малотиражном и малоизвестном специальном издании, да и не по основному экземпляру, а по копии, содержащей множество ошибок.

В этом документе интересно и поучительно все, он – полная энциклопедия отечественной архитектуры и строительного искусства к середине XVIII века, ко времени интенсивной застройки и всестороннего развития Петербурга, становящегося признанной европейской столицей.

Но одна, совсем небольшая часть этой «Инструкции» представляет для нас особый, исключительный интерес. Это – глава 30-я, последняя, занимающая в рукописи 234 и 235 листы. «О гербе Санктпетербургском и его частей» называлась она и содержала подробные описания «знаков» (гербов) самого столичного города и каждого из районов («частей»), на которые он подразделялся.

Комиссия провозгласила великолепную идею. Напомним, что герб Петербурга – в принципе тот же, что и в нашем документе, – был официально утвержден лишь четыре десятилетия спустя, 7 мая 1780 года.

Гербом города избирался мотив, изображенный на знамени Санкт-Петербургского гарнизонного полка: «В красном поле стоящей скипетр золотой с гербом государственным, и над щитом императорская золотая корона. А в знак, что при оной нашей резиденции находятся как морской, так и речной флоты, при скипетре изображены наклоненные два якоря серебряных – морской и речной».

Герб Московской части города основывался на мотиве Московского герба, на гербе Литейной части «в черном поле желтая пушка» изображалась.

На островах, входивших в Санкт-Петербургскую часть города (Петроградская сторона), были расквартированы основные (кроме гвардейских) полки столичного гарнизона. Гербом этой части предлагалось изображение белой крепостной башни на зеленом поле (цвет мундиров российского войска, которое «в храбрости превосходит других»).

На знаках Васильевской части первоначально предполагалось изобразить на синем (цвет воды) поле трех рыб – ибо «издревле на том острову… новгородския рыболовы ловитву рыб производили, жилище свое имели…» Но позднее рождается другой вариант, связанный с пребыванием на Васильевском острове Академии наук, – и на поле рукописи появляется приписка, сделанная другой рукой: «Обсерваториум и наверху с поставленным сферическим глобусом» И еще одна приписка, уже третьим почерком: «На синем же поле».

Наконец, «герб» Адмиралтейской части. Первоначальный вариант – Адмиралтейский флаг: «В белом поле синие якори накрест…» Но на поле рукописи другой рукой, чем сам текст, в два приема, с допиской отдельных слов над строками, мы читаем: «В золотом поле военной карабль бегущий, с летущим двойным вымпелом, с поднятым генерал-адмиральским флагом»…

Фрегат, венчающий «адмиралтейскую иглу»!.. Уже к этому времени (всего двумя годами ранее) поднятый над новым шпилем «коробовского» Адмиралтейства. Парящий над городом и ставший его символом!

Так завершается текст рукописи первого строительного устава. И в этом заключительном «аккорде» замечательного документа как бы закодирован его смысл, его выдающееся значение для Петербурга – значение, далеко выходящее за границы той служебной задачи, выполнить которую было поручено составителям устава. Они мыслили шире, масштабнее – потому что продолжали развивать идею Великого города, провозглашенную Великим Петром.

«Ледяной дом»

Здесь, в Санктпетербурге художество знатнейшее изо льду произвелось: из чистого льда построен дом, которой по правилам новейшей архитектуры расположен… И кроме увеселения можем мы оной и за действительной физической опыт почесть…

Г.-В. Крафт. 1741 год

Этот эпиграф – из книги, вышедшей в свет в Петербурге 260 лет назад, в 1741 году. Называется она: «Подлинное и обстоятельное известие о построенном в Санктпетербурге ледяном доме».

Ее автор – немецкий ученый Георг-Вольфганг Крафт, прибывший в российскую столицу в 1727 году и проживший здесь 17 лет. В Академии наук Крафт был профессором математики и физики и в течение нескольких лет – конференц-секретарем, вел протоколы академических заседаний.

30-страничное сочинение Крафта – единственный серьезный источник, рассказывающий о «Ледяном доме». Для Крафта он был «академическим сюжетом» – подлинным чудом, уникальным произведением мастерства и убедительным физическим экспериментом – недаром автор подробно рассказывает про лед, его типы, физические свойства и особенности, про различные способы формирования льда и изготовления ледяных скульптур…

Другие источники о ледяном доме молчат. Ни словом не обмолвились о нем «Санктпетербургские ведомости» за 1740 год – газета, подробно рассказывающая о событиях придворной жизни. Не сохранились в архиве и «Церемониальные журналы» за этот год – а в них были сведения буквально о каждом шаге царствующей особы. Отдельные, отрывочные документы, найденные нами в архивах и приводимые в этом рассказе, не дают полной картины.

Но сюжет с «Ледяным домом» широко известен – не из документальных свидетельств, а из произведений исторической беллетристики. Современник Пушкина, писатель Иван Лажечников назвал так один из своих самых популярных романов. И все же сюжет этот «опутан» преувеличениями, заблуждениями, легендами и загадками. И потому заслуживает серьезного разговора – в надежде некоторые из этих загадок разгадать…

В нашем представлении Ледяной дом, построенный специально для свадьбы царских шутов – яркое доказательство жестокости и разнузданности нравов, вздорности и извращенности власти, безвкусия и бесчестия всей эпохи императрицы Анны Иоанновны – своеобразный «фокус» этого почти одиннадцатилетнего царствования, смещенный к его концу.

Но если взглянуть на сюжет глубже – дело оказывается сложнее…

Приближался 1740-й год – последний и самый трудный год аннинского царствования. Все, копившееся годами, «выплеснулось» на поверхность. Экономика была в упадке – почти пятилетняя война с Турцией ослабила ее чрезвычайно. Пропасть между обнищавшим, запуганным народом и властью углубилась и расширилась. Утвердившийся в стране политический режим, получивший название «бироновщины», окончательно утвердился, вступил в пору беспредельного разгула.

Все противоречия обнажились. 47-летняя, уже тридцать лет находившаяся во вдовстве императрица окончательно утратила те волю и здравый смысл, которые были ей присущи. «Растрепанная, толстая и рябая царица в шлафроке и чепце» (так писала об Анне Иоанновне академик М. Нечкина) полностью подпала под властью ею же «созданного» всесильного Бирона и «растворилась» в развлечениях: карты, охота, примитивные затеи придворных шутов, театральные представления и концерты поглощали все время императрицы. Внешне все выглядело именно так, но кто знал, что творилось в душе этой быстро стареющей женщины. И кто этим интересовался среди окружавших ее и склонявшихся в низких раболепных поклонах «верноподданных»?..

Но чем явственнее проступали признаки распада системы государственного управления, тем более пышным, вызывающе пышным становился «фасад» Придворная жизнь превратилась в какое-то непрерывное пиршество, церемонии следовали одна за другой. Эпоха становилась все более зрелищной.

Спектакли – оперные, балетные и комедии – в построенном по проекту Растрелли в Зимнем дворце театре следовали один за другим. Почти еженедельно справлялись пышные свадьбы вельмож, аудиенции дипломатам (французским – отъезжавшему маркизу Бота и вновь назначенному маркизу Шетарди, польскому – графу Огинскому). Торжественный прием кавалеров ордена Андрея Первозванного и празднования дней рождения императрицы и Бирона, прием в доме посла Франции в честь дня рождения короля Людовика XV (два фонтана, бившие белым и красным вином). Праздник Крещения с водосвятием и «военные увеселения» на льду Невы, перед Зимним домом императрицы. Орудийные салюты «с обеих крепостей», иллюминации и роскошные фейерверки (для которых в самом центре столицы, на Стрелке Васильевского острова, близ нынешней ростральной колонны – той, что стоит ближе к Дворцовому мосту, был построен специальный помост на воде – «Иллюминационный театр», просуществовавший немало лет)…

В свой день рождения Анна Иоанновна в Зимнем доме «со обыкновенным великолепием… за большим столом публично кушала… при итальянской музыке с концертом на инструментах и кантатами на голосах» А вечером состоялась «фейерверков преизрядная иллюминация, представляющая сад с цветниками, фонтанами, зелеными аллеями… и прочими натуральному саду весьма подобными вещами…» Посреди этого великолепия (стужа в тот вечер стояла невероятная) вид проспекта, уходящего к горизонту, обсаженного кедровыми деревьями, над которыми всходило солнце. «Не только бастионы здешней крепости и Адмиралтейства, – читаем мы в «Санктпетербургских ведомостях», – различных видов огнями украшены, но и все дома сего столичного великого города иллюминованы были»…

Во всем этом невероятном нагромождении торжеств просматривается явный замысел: чередой эффектных массовых развлечений отвлечь жителей столицы от тяжелых дум и забот, от чувства страха и тревоги. Повод был подходящий: заключение мира с Турцией. Специально созданная «маскарадная комиссия» во главе с обер-егермейстером знаменитым Артемием Волынским и камергером Александром Татищевым разрабатывает сложнейший сценарий грандиозного многодневного маскарада. Но маскарад доступен не всем – и рождается идея «потешного праздника» для всех петербуржцев, для каждого простолюдина.

Затевалась беспроигрышная «пиаровская акция» И, вопреки принятому мнению, «курьезная свадьба» царских шутов была лишь доступным, понятным «простому народу» поводом – а отнюдь не целью, не смыслом затеянного, не изощренным издевательством над человеческим достоинством «молодоженов», как это принято представлять.

Тема «придворных шутов» – вообще особая тема в истории всех монархий. Их ум и проницательность, их особая энергетика, их влияние на власть имущих и на принимаемые решения подтверждаются множеством примеров. В России были иные шуты – не игравшие политической роли и не имевшие влияния на общество «дураки», выставляемые на посмешище и унижение.

При дворе Анны Иоанновны было несколько «шутов»: преуспевающий неаполитанский актер и скрипач Пьетро Миро, португалец, он же «гамбург-маклер» Ян д'Акоста, – и рядом с ними граф Алексей Апраксин, племянник прославленного адмирала, полупомешанный «добровольный шут» князь Никита Волконский и князь Михаил Алексеевич Голицын.

Последний, некогда дослужившийся даже до майорского чина, был своеобразным «искателем приключений». Уехав во Флоренцию, он там женился на итальянке (был вдовцом), тайно принял католичество и, возвратившись в Россию, пытался все это скрыть. Представленный императрице, он поразил ее своей глупостью («Здесь всех дураков победил», – так писала о нем сама императрица) и в феврале 1733 года был «произведен» в придворные шуты.

Этого-то 52-летнего князя-шута, отца двоих взрослых детей, и было придумано женить на немолодой и некрасивой калмычке-приживалке Авдотье Бужениновой. Их свадьба должна была быть поистине «курьезной» и всенародной – способной поразить своей необыкновенностью весь столичный люд, каждого петербуржца…

Так родилась идея «Ледяного дома». Ее автором Крафт называет камергера Александра Татищева. Первоначально предполагалось поставить его на Неве, против окон Зимнего дома, где уже не раз сооружались ледяные крепости, штурмуемые тысячами людей. Но, по словам Крафта, лед здесь оказался «слишком упругим» – и для «Ледяного дома» было избрано другое место: берег Невы между Зимним дворцом и Адмиралтейством.

А теперь – сведения, извлеченные из найденных нами архивных документов.

15 декабря 1739 года – указ императрицы об отпуске «без замедления» из всех учреждений Адмиралтейского ведомства в распоряжение Волынского лесных и других материалов, мастеров и матросов для «некоторых приготовлений, потребных к маскараду». Из матросских жен выбираются «такие, чтоб были способны ко убранию того маскарада, крепкие и здоровые». Собираются и народные музыканты – «волынщики, гудошники и прочие, также плясуны и плясуньи». Ведь задуман своеобразный «фестиваль», в котором будут участвовать представители многих наций и народностей, проживающих на беспредельной российской земле, – и каждая пара в национальных костюмах, со своими народными инструментами, мелодиями и танцами, на своем, привычном «транспорте» – лошадях, оленях, собаках… Башкиры, татары, калмыки, чуваши, малороссы, карелы…

Ледяной дом на Неве и вид свадебного поезда. С гравюры Нарже

Из чистого, ничем не замутненного невского льда выпиливались огромные блоки, из них по указанию архитектора Бланка возводились стены «Ледяного дома». Его площадь (длина 17 м, ширина 5,3 м при высоте 6,4 м) делилась на три помещения: посередине сени с входными дверьми и четырьмя окнами, по бокам – два покоя, по пять окон в каждом.

Все – мебель, убранство, осветительные приборы – было изготовлено изо льда. Рисунки, в том числе «смешные», украшавшие фонарные и оконные стекла, исполнялись под руководством «Кадетского корпуса рисовального учителя Матвея Мусикийского, а 24 ледня повелено было малярному мастеру выполнить по показанию» архитекторского помощника, впоследствии замечательного петербургского архитектора Саввы Чевакинского.

«Корабельного дела подмастерью» Козьме Острецову поручили соорудить деревянные «особливые отлогие и крепкие мосты» с набережной на лед Невы против Исаакиевской церкви, «Ледяного дома», Зимнего дворца и Почтового двора.

А в столицу съезжались участники предстоящего «фестиваля» Уже 4 января «для маскарадных музыкантов и плясунов и протчих тому подобных» отведены казармы «для собрания и соглашения означенной музыки».

«Ледяной дом» сооружался интенсивно. Трескучие морозы способствовали успешной работе – за всю зиму не было ни одной оттепели. И все работы шли при огромном стечении людей – строительство это стало главной достопримечательностью столицы в ту зиму Зимний световой день очень короток, и потому особое внимание уделялось освещению готового «Ледяного дома» в вечерние и ночные часы. Для этого широко использовалась нефть: ею обмазывались свечи и дрова в ледовом камине, горящая нефть била фонтаном из хобота огромного ледяного слона, стоявшего справа от дома (днем из его хобота бил водяной фонтан – при помощи специальной трубы); слон к тому же «трубил» – внутри него находился музыкант-трубач…

Ледяные пирамиды по сторонам дома, выточенные изо льда пушки и мортиры на ледяных лафетах (заряжавшиеся, по словам Крафта, порохом и стрелявшие железными ядрами), ледовая ограда вокруг дома, ледяной фронтон и галерея со статуями, выточенными изо льда, на крыше дома – все это производило неизгладимое впечатление. Косяки окон и пилястры на стенах были окрашены под мрамор, а естественная синева прозрачных стен более «на дражайший камень, нежели на мрамор проходила», – пишет Крафт и добавляет, что весь этот «чудо-дом» «гораздо великолепнее казался, когда бы он из самого лучшего мрамора был построен – казался, будто бы сделан был из одного куска…»

«Курьезная свадьба» князя шута Михаила Голицына с калмычкой Авдотьей Бужениновой состоялась 6 февраля; но экзотика этого события померкла перед последовавшим затем «маскарадом», продолжавшимся целую неделю, с 11 по 17 февраля 1740 года.

А «Ледяной дом» простоял всю студеную зиму, неизменно привлекая интерес и любопытство огромных толп петербуржцев. Лишь в конце марта, с наступлением оттепелей, он начал оседать и наконец растаял. Он сыграл свою роль – отвлек внимание столичного общества от политических неурядиц, от тревог и забот. И остался не только главной достопримечательностью Петербурга той зимы, но и одним из самых удивительных, необычных и памятных «увеселений» этого трудного царствования. Недаром история «Ледяного дома» обросла таким множеством легенд.

Для физика Крафта это был убедительный физический эксперимент. Для нас – красноречивая, знаковая подробность эпохи.