Текст книги "100 очерков о Петербурге. Северная столица глазами москвича"

Казнь декабристов

Это происходит по восхождении солнца и в отдаленной части города, – следовательно, зрителей не могло быть много. Несмотря на то, в этот день жители Петербурга исполнились ужаса и печали…

Из «Записок» Ф. Вигеля

Это была одна из самых трагических страниц в истории Петербурга – хотя в этот день не пролилось ни капли крови. Всего 612 дней отделяли ее от пережитого городом страшного наводнения. 64 года не видел Петербург публичных казней. Период без казней прервался мрачной драмой, произошедшей ранним утром 13 июля 1826 года на площади у Кронверка, против петербургской крепостной «твердыни».

Событие это оставило глубокий след и в памяти горожан, и в памяти самой власти. 14 декабря 1825 года было первым днем царствования «неожиданно возведенного на престол Николая» (так писал его племянник, выдающийся русский историк великий князь Николай Михайлович). Расправа над декабристами, дворянами-революционерами, осмелившимися выступить против всевластия своего класса, мыслилась Николаю I способом не только примерно наказать преступных вольнодумцев, но и избавиться от тяжелейшей психологической травмы. Напрасно…

Непосредственно о казни не осталось никаких документов. Сохранилось лишь несколько записанных позднее рассказов очевидцев: протоиерея Петра Мысловского, ему пришлось «напутствовать» приговоренных к смерти; солдата Павловского лейб-гвардии полка, сопровождавшего осужденных к месту казни; начальника Кронверка Беркопфа и некоторых других. Во многих деталях рассказы эти расходятся, но цельную картину драмы воссоздают. И она заслуживает того, чтобы ее подробно изложить.

То, что в центре столицы 14 декабря мы привыкли называть «восстанием декабристов» – хотя это было не восстание, а скорее стихийное, неподготовленное, спровоцированное неожиданной политической ситуацией выступление нескольких десятков офицеров столичного гарнизона (в основном гвардейских полков), которые вывели из казарм на Сенатскую площадь несколько сотен подчинившихся приказу своих начальников, но ничего не понимавших в происходящем рядовых солдат. Напомним, что из более чем полутысячи привлеченных к следствию приговоры вынесли лишь 120 участникам этого выступления.

Розыск и аресты участников событий на Сенатской площади начались сразу после того, как над притихшим, замершим городом спустились сумерки одного из самых коротких в году декабрьского дня. На улицах и набережных горели костры, на льду Невы среди кровавых пятен лежали тела убитых гвардейцев Финляндского полка, так и не успевших перебежать на Васильевский остров к своим казармам. Военные патрули рыскали по домам, искали спрятавшихся «мятежников».

Тем же вечером в одной из комнат второго этажа Зимнего дворца, выходящих окнами на Адмиралтейство, Николай I, провозглашенный императором России за 12 часов до того, лично начал первые допросы, после которых арестованных перевозили через Неву в крепость, где размещали в одиночных казематах мрачного и таинственного одноэтажного застенка, именовавшегося Алексеевским равелином. Здесь и провели они следующие семь месяцев.

Началась кропотливая работа специально созданой Следственной комиссии во главе с военным министром Татищевым; о ней великий князь Николай Михайлович отзывался так: «Если всмотреться в список лиц, то поражаешься ничтожности этих избранников царского доверия»… (Об истории этой Комиссии и о ходе следствия блестяще рассказал Булат Окуджава в повести «Бедный Авросимов».)

Царским манифестом 1 июня 1826 года был учрежден Верховный уголовный суд над участниками выступления на Сенатской площади и в Черниговском полку. Генералы Чернышев, Левашев, Потапов и Павел Голенищев-Кутузов, «известные своим бессердечием и подобострастием», престарелый ханжа князь Голицын и молодой карьерный чиновник Дмитрий Блудов, отличавшийся «либерализмом на словах и трусостью на деле» (здесь и далее в кавычки взяты характеристики, данные этим лицам великим князем Николаем Михайловичем), были включены в состав Уголовного суда. Другие его члены – графы Кутайсов, Строганов, Комаровский, Толстой и Энгель, равно как и Кушников и Баранов, выслуживаясь, «давно уже расстались со своим юношеским либерализмом… и не отличались ни умом, ни высокими качествами души». Михаил Сперанский от участия в суде фактически устранился, граф Александр Бенкедорф был слишком занят подготовкой к началу работы учрежденного указом 3 июля – за десять дней до казни декабристов – печально знаменитого Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Единственным членом суда, кто «внушал доверие по рыцарскому благородству характера», был Илларион Васильчиков.

В середине июня и в первых числах июля второстепенных участников декабрьских событий в дисциплинарном порядке наказали переводом в армейские полки на юг страны. 376 нижних чинов лейб-гвардии Московского полка, выходивших на Сенатскую площадь, еще в конце декабря перевели в армейские части, а полк в целом простили, и ему возвратили знамя.

Верховный уголовный суд рассмотрел дела по обвинению 121 человека – и лишь одного оставил без приговора. Остальных разделили «по степени вины их» на 11 разрядов. Из них приговоренные по первому (31 человек) подлежали смертной казни, по второму (17 человек) – преданию «политической смерти» с лишением титулов, чинов, наград, по третьему-седьмому разрядам (40 человек) – приговаривались к каторжным работам на разные сроки (от «вечной» каторги до 4 лет), по восьмому и девятому разряду (18 человек) – к ссылке, по последним и десятому-одиннадцатому разрядам (9 человек) – к отправке в солдаты.

«Вне разрядов» оказались пятеро приговоренных к четвертованию. Пять российских дворян, пять русских офицеров. 33-летний полковник, командир Вятского пехотного полка Павел Пестель (он был лютеранского вероисповедания), 30-летний подполковник Черниговского полка Сергей Муравьев-Апостол, 26-летний подпоручик Полтавского полка Михаил Бестужев-Рюмин и два отставных: 31-летний поручик Кондратий Рылеев и 29-летний Пётр Каховский. (Уже после казни, ознакомившись с рукописями Рылеева, Николай I напишет Бенкендорфу: «Я жалею, что не знал, что Рылеев – талантливый поэт. Мы еще не достаточно богаты талантами, чтобы терять их»…)

10 июля приговор доставили царю, находившемуся в Царском Селе, и он утвердил его – снизив меры наказания на одну ступень: вместо чудовищного четвертования – повешение, приговоренных к смертной казни – к «политической смерти» и вечной каторге и т. д. «Я провел тяжелые сутки», – писал царь вечером того же дня матери в Москву.

12 июля суд в полном составе торжественно, под конным конвоем кавалергардов, проследовал из Сената в крепость, где в зале второго этажа Комендантского дома решение императора было объявлено приговоренным. С этого момента (теперь приговоренных заковали в тяжелые кандалы) начался отсчет последних часов до казни…

Из письма царя матери, написанного вечером 12 июля: «Приговор состоялся и объявлен виновным. Не поддается перу, что во мне происходит – какое-то лихорадочное состояние, к которому примешивается особое чувство ужаса… голова моя положительно идет кругом. Завтра в три часа утра это дело должно совершиться»…

«Завтра в три часа утра»… Порядок предстоящей казни «разработал» генерал Дибич. Главными назначались генерал Воинов и по одному генералу от пехоты, кавалерии и артиллерии. Распорядительные функции возлагались на генерал-губернатора столицы Голенищева-Кутузова и полицеймейстера Тихачева. Место казни точно не известно – она происходила на обширной площади впереди крепостного вала, окружавшего Кронверк, рядом с Троицкой площадью. (Позднее на этом месте будет разбит большой парк, построено здание Института ортопедии, а совсем недавно «возведен» грандиозный комплекс… автозаправочной станции…)

О предстоящей казни в городе не объявлялось, и зрителей собралось немного, в основном те, кто жил неподалеку – хотя новый наплавной мост через Неву от памятника Суворову к Троицкой площади наведен был совсем недавно. (Между прочим, в воспоминаниях Н. Путяты говорится, что среди зрителей он видел Антона Дельвига и Николая Греча.) При этом «в разных частях города слышался бой барабанов, сопровождавшийся звуками труб», – это двигались из своих казарм к месту казни два также сводных, составленных из разных полков, батальона пехоты и два сводных кавалерийских эскадрона – кавалергарды, конная гвардия и кирасиры; артиллерия была представлена 4 пехотными и 2 кавалерийскими орудиями.

Только что окончился в Петербурге сезон белых ночей. В половине второго ночи воинские ряды выстроились на площади, от моста в крепость.

На краю площади, на валу Кронверка, в это время заканчивалась установка виселицы; гарнизонный военный инженер Матушкин и полицеймейстер Посников руководили этой операцией (Посников будет на 11 лет отправлен в солдаты за то, что случилось с виселицей во время казни). Над глубокой ямой – два столба с перекладиной для веревок. Яма прикрыта досками, в момент совершения казни их следовало убрать из-под ног приговоренных. Но приготовленные веревки оказались коротки, из находившегося поблизости Училища торгового мореплавания принесли обыкновенные школьные скамейки, которые установили на шаткий дощатый помост…

Все было придумано и сделано так, чтобы как можно больше унизить приговоренных, подвергнуть их шельмованию, поруганию не только воинской чести, но и человеческого достоинства.

В три часа утра из крепости вывели приговоренных к политической смерти и каторге. Каждого из них поставили против выстроенного взвода своего полка. Раздалась команда «На караул!» Приговоренные опустились на колени. Воцарилось глубокое молчание – только барабанная дробь звучала. Четыре генерала прочитали приговор – и при команде «На плечо!» унтер-офицеры стали снимать с приговоренных мундиры, срывать с них эполеты; все это тут же бросалось в заранее разведенные на поле костры. Над головами осужденных переломили шпаги, их тоже – в огонь. Одетых тут же в грубые серые арестантские шинели, осужденных отвели в Кронверк, проведя их мимо виселицы. Церемонии повешения они не видели. Почти сразу осужденных на тележках-двуколках вывезли из Петербурга для следования к месту каторжных работ.

Наступил второй этап страшной процедуры казни. Еще раньше пятерых приговоренных к повешению вывели из казематов Алексеевского равелина. Они были облачены в серые шинели, тела их и руки по швам туго стягивали ремни, тяжелые кандалы позволяли делать только очень короткие шаги. Но все они «удивительно были спокойны». Процессия выстроилась так: поручик Павловского полка Пильман, пять солдат-гвардейцев с обнаженными шпагами в ряд, за ними пятеро приговоренных – тоже в ряд, 12 солдат Павловского полка с заряженными ружьями замыкали процессию, сопровождаемую двумя палачами.

Пока происходила церемония срывания и сожжения мундиров и преломления шпаг первой партии осужденных, пятеро приговоренных к повешению сидели на траве у деревянного помоста, ведшего к виселице, «и тихо между собой разговаривали». И – эта подробность потрясает – тогда все время на поле играл военный оркестр Павловского полка – исполнял свой привычный репертуар: воинские марши и танцевальную музыку!..

Наступил страшный момент. К музыке полкового оркестра добавилась нервная, тревожная барабанная дробь – тот ритм, которым сопровождалось «прогнание сквозь строй»; барабан должен был звучать, «пока все не кончится».

Подробности казни известны: лопнули веревки, трое (кроме помещенных по краям Пестеля и Каховского) упали и вместе со скамейками и проломившимися досками рухнули в яму. И слова, будто бы сказанные Рылеевым: «Проклятая страна, где не умеют ни составить заговор, ни судить, ни вешать!»

И наспех принятое решение о повторном повешении. И вытаскивание из ямы ушибленных, потрясенных людей. Бестужева-Рюмина пришлось на помост нести на руках. И леденящая душу барабанная дробь. И музыка полкового оркестра Павловского полка…

В пятом часу утра все было кончено. К семи часам виселицы разобрали, площадь очистили, «войска и зрители разошлись в молчании». Трупы казненных увезены в Кронверк, откуда они на следующую ночь были отправлены на наемной телеге торговца-мясника – неизвестно куда. Место захоронения неизвестно до сих пор, хотя принято считать что оно где-то на острове Голодай, позднее названном Островом Декабристов. Пушкин в 1828 году пытался установить, найти это место – безуспешно…

На следующий день после казни, 14 июля, столичный митрополит в присутствии царя и царицы, при собрании всех войск гарнизона освятил Сенатскую площадь. А еще через 11 дней император и двор уехали в Москву на коронацию, которая состоялась 22 августа, на 41-й день после казни. Император думал, что «тема закрыта», – он ошибался. Высказанное им в письме к матери, написанном в самый день казни, предположение, что никогда не изгладится из памяти «этот день жестокого испытания и ужаса», – полностью подтвердилось: в течение 28 лет и 7 месяцев, которые оставались Николаю I жить и править Россией, кошмар воспоминаний об этом дне тяготел над ним. И над Россией…

Археографическая комиссия

Археограф вменит себе во мзду и то, что порыв его усердия к совершенствованию отечественного дееписания будто приведен в исполнение…

П. Строев. Март 1828 года

Это очерк об одном из наиболее значительных научных проектов, осуществленных в Петербурге в первой половине XIX века.

Есть на Петроградской стороне не очень длинная и сравнительно тихая Петрозаводская улица, а на ней – малоприметный, ничем внешне не выделяющийся из окружающей застройки трехэтажный дом под № 7, принадлежавший ранее семейству Лихачевых. И ничто во внешнем облике этого дома не содержит намека на то, что здесь находится одна из величайших культурных сокровищниц Петербурга, одна из его выдающихся достопримечательностей.

В этом доме долгие годы жил и в 1936 году скончался выдающийся ученый – историк, археограф, искусствовед – академик Николай Петрович Лихачев. Родившийся на берегу Волги, воспитанник Казанского университета, он ровно полвека отдал нашему городу, процветанию петербургской науки. Он был не только крупнейшим ученым, но и выдающимся собирателем; собранная им на протяжении жизни коллекция документов (11 тысяч русских и 23 тысячи иностранных) имеет мировое значение и получила мировое признание. На основе этой коллекции академик Николай Лихачев создал уникальный Музей палеографии, где были представлены самые различные виды документов: на кости, на глиняных табличках, на папирусе, на пергаменте – дипломы и грамоты, акты и личные письма, автографы и книги. После передачи этого музея в 1925 году в Академию наук он был преобразован в академический Институт книги, документа и письма, размещавшийся, как и музей, в этом тихом, очень обыкновенном и скромном на вид доме на Петрозаводской улице.

Сейчас в этом доме работает Петербургское отделение Института российской истории Академии наук. И здесь же хранится и изучается громадный архив, принадлежащий этому институту. В составе архива – сотни коллекций: собрания бумаг старинных учреждений, монастырей, частных лиц, многие тысячи ценнейших документов, раскрывающих подробности замечательных событий прошлого и биографий многих великих деятелей отечественной и мировой истории. Немало здесь и документов, связанных с историей нашего города.

«Живущая» в этом доме коллекция бесценна во всех смыслах. Значительную и важнейшую ее часть составляют документы по истории России XIII–XVII веков, собранные Археографической комиссией при Российской Академии наук.

С первых дней своих Петербург стал и доныне остается городом, в котором на протяжении трех веков собирались, сосредоточивались ценнейшие документальные материалы, изучение которых открывает нам важнейшие страницы национальной истории: летописи и старинные хроники, архивы центральных и местных правительственных учреждений и общественных организаций, монастырские архивы, личные коллекции.

Петрозаводская улица, дом 7. Современное фото

Их собирание в столицу было начато еще Петром, отлично понимавшим государственное значение таких документов; Екатерина II также весьма заботилась о том, чтобы важнейшие старинные рукописные материалы, имеющие большое историческое значение, свозились в столицу – на местах, в российской «глубинке», далеко не все и не всегда понимали истинную ценность таких документов, не всегда заботились об их бережном сохранении и почти никогда – о том, чтобы обнародовать эти источники, сделать их достоянием отечественной науки.

Многое было собрано в петербургских хранилищах еще в XVIII веке – но многое оставалось разбросанным по всей России и неизвестным. А общественный интерес к подробностям и тайнам российской истории – политической, дипломатической, военной, культурной – возрастал. Возрастала и роль Петербурга как центра собирания и хранения таких документов, центра изучения национальной истории.

В начале XIX столетия эта работа приобретает еще больший размах. Под руководством знаменитого Михаила Сперанского предпринимается беспримерный по объему труд, результатом которого было издание в 1830 году гигантского корпуса российских законодательных материалов за период с 1648 по 1825 год – Полного собрания Законов Российской империи (40 томов, 30 600 законодательных актов самого различного содержания).

Тогда же, в конце 1820-х годов, возникает и проект «археографического путешествия» по России с целью розыска, разбора и последующей публикации старинных актов, грамот, рукописей и других документов, хранящихся в неведении, а часто и в небрежении, в монастырях, губернских и уездных канцеляриях, казенных палатах, судебных учреждениях и пр. на огромной территории Европейской России – от губернских центров до почти недоступных «медвежьих углов» на окраинах страны.

П.М. Строев

Автором этой удивительно масштабной и исключительно своевременной идеи «археографической экспедиции» был 32-летний чиновник Московского Главного архива Министерства иностранных дел Павел Михайлович Строев (1796–1876). Еще 14 июня 1823 года он выступил в Московском Обществе истории и древностей с речью о необходимости организации «археографического путешествия» по Северной и Средней России – речь эта была итогом семилетних размышлений на эту тему.

Павел Строев еще совсем молодым, 18-летним, человеком написал «Краткую российскую историю в пользу российского юношества», позднее опубликовал ряд статей на темы отечественной истории, издал несколько важных исторических источников по хранившимся в архиве оригиналам, предпринял интересные путешествия по старинным центрам и монастырям Средней России – и с каждым годом все более укреплялся в своем убеждении о необходимости и своевременности задуманной им «археографической экспедиции». 18 марта 1828 года он изложил эту идею в письме на имя президента Академии наук графа Сергея Уварова. Проект «археографического путешествия», приложенный к письму, излагал цель предприятия следующим образом: «Обстоятельное познание всех памятников и пособий отечественной истории, древней статистики, законоведения и пр.».

Масштаб проекта был грандиозен: предполагалось скромными силами (ученый-археограф, два его помощника, писец и несколько человек обслуживающего персонала) за несколько лет объехать около десятка губерний Северной России, обследовав все хранящиеся на их территории документальные собрания, выявить ценные и важные в научном отношении документы о самых разных сторонах жизни, снять с этих документов «верные списки» (а иногда, в особых случаях, факсимильные копии), наиболее ценные документы отобрать для перемещения их в Петербург, в Академию наук. Финансирование работы предполагалось от казны, а детальные планы экспедиции полагались на «полную волю путешествующего».

Важнейшей особенностью проекта при его широчайшем размахе была «компактность» всего предприятия. Несколько участников экспедиции и ее скромный бюджет (позднее будет определен в 10 тысяч рублей в год) никак не обременяли казну, но при этом несколько молодых людей, приглашенных в экспедицию и вынужденных в каждом месте, куда они попадали, начинать всю работу сначала, не имея в большинстве случаях ни описей документов, ни каких-либо подготовительных материалов, выполняли работу, которая по объему и трудности в наше время возлагается на большие научные коллективы.

Проект предусматривал всю эту работу выполнить малыми силами и на скромные средства всего за три года. При этом, что особенно интересно, проект исходил из того, что работа экспедиции пробудит интерес к истории и к документальным памятникам на местах, привлечет к сотрудничеству с «путешествующими» местных жителей и будет способствовать просвещению российской «глубинки» и развитию того, что позднее стало называться «краеведным движением на местах».

Письмо свое и проект Павел Строев переслал в столицу и передал в Академию через своего друга, известного художника графа Федора Толстого, который познакомил с проектом не только президента Академии, но и профессора Куницына. Письму и проекту был «дан ход», возникла переписка с уточняющими вопросами, Академия наук связалась с Министерством народного просвещения – и 14 июля 1828 года император Николай утвердил проект Археографической экспедиции. Это был день рождения важнейшего научного предприятия в истории отечественной исторической науки.

Начальником Экспедиции назначили Павла Строева. В сотрудники он пригласил Н. Лебедева и И. Городского (обоих знал по совместной работе в архиве МИД), но они проработали только один сезон и покинули Экспедицию.

Вторая половина 1828 и начало следующего года ушли на подготовку. Все вопросы решались, естественно, в столице. Выезд экспедиции из Москвы состоялся 15 марта 1829 года. За девять месяцев были посещены и обследованы десятки мест в Архангельской и Вологодской губерниях, до Сольвычегодска, Усть-Сысольска (Сыктывкар) и Яренска.

Удачный первый сезон экспедиции воодушевил и ее главу, и академическое начальство, хотя не все намеченное удалось (так, не был обследован в этом году важнейший и богатейший архив Соловецкого монастыря). Два сотрудника экспедицию покинули – и тут возникает интереснейшая фигура Якова Ивановича Бередникова, человека на первый взгляд случайного, но ставшего не только одним из главных лиц в Археографической экспедиции, но и главным редактором наследовавшей Экспедиции Археографической комиссии и избранного за заслуги на этом поприще в академики.

Воспитанник Тихвинского духовного училища и Петербургской 2-й гимназии, позднее учившийся в Московском и Казанском университетах, Яков Бередников 5 февраля 1831 года обратился к Строеву с письмом, в котором предлагал Археографической экспедиции свои услуги. Уже через 16 дней его зачислили в академический штат.

Второй сезон принес интереснейшие результаты. Начав с Тихвинского Успенского монастыря, Бередников уже в конце апреля был в Вологде, где обследовал местные архивы и рукописные коллекции Спасо-Прилуцкого и Кирилло-Белозерского монастырей. Строев, уже избранный членом-корреспондентом Академии наук, работал в Ярославле, Костроме, Макарьеве. «Урожай» документов оказался очень богатым. В следующем году – то же…

С.О. Шмидт

Археографическая экспедиция работала пять сезонов. В 1834 году ее преобразовали в специальное ученое учреждение, названное Археологической комиссией и предназначенное первоначально для разборки, подготовки к публикации документов, собранных экспедицией. («Правила для руководства Археологической комиссией» были утверждены императором 24 декабря 1834 года.) И через два года, в 1836 году, грандиозная работа была завершена: изданы четыре тома «Актов, собранных в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией». В этих четырех огромных томах на почти двух с половиной тысячах страниц помещены 1296 документов, охватывающих разные стороны российской жизни с 1294 по 1700 год. Никогда дотоле не было издания, столь разнообразно и полно, «изнутри», освещавшего в первичных, исходных, документах различные стороны жизни страны. С «Актов» (а за ними последовали тома «Актов исторических» и многотомные «Дополнения» к ним, первые тома «Полного собрания русских летописей») начинается новый, важнейший этап «открытия» и научного освоения истории России.

Если Археографическая экспедиция ограничивалась территорией Центральной и Северной России, то Комиссия вышла далеко за эти пределы, охватив и Сибирь, и южные территории страны, и Западный край. Ценнейшие документы, обнаруженные в местных архивах, поступали в столицу в адрес Комиссии из Кунгура и Соликамска, Оренбурга и Иркутска, из Пскова и Колы, Мценска и Тамбова, из Витебска и Гомеля, Киева и Чернигова, Новой Ладоги и Великого Устюга. И еще из десятков других уголков России. Они не просто обогащали «базу данных», на которую опиралась отечественная историческая наука, – они были важнейшим средством «самопознания» России, осознания ею своей громадности и единой исторической судьбы.

Первое заседание Археографической комиссии состоялось 8 января 1835 года. В том году провели 16 заседаний, в следующем – 28. Размах археографической работы: выявление новых документальных источников, их изучение, подготовка к изданию, упорядочение хранения документальных материалов в разраставшемся Архиве Комиссии, приобретение находившихся в частных руках коллекций документов. А начиналась вся эта работа с разработки и осуществления грандиозного проекта, родившегося в 1828 году. И был этот проект громадным вкладом в развитие петербургской научной школы отечественной истории, в имидж Петербурга как города-хранителя величайших документальных сокровищ нашей национальной истории.

Археографическая комиссия Академии наук существует уже почти 170 лет. Большую часть этого времени она работала в нашем городе, здесь же хранится и ее богатейший архив – в том самом доме на Петрозаводской улице. Вот уже много лет стоит во главе Комиссии, возглавляет всю ее разностороннюю и очень важную для науки работу замечательный ученый-историк академик Сигурд Шмидт. Сегодняшняя работа Археографической комиссии продолжает ее великолепные традиции.